Жизнь волшебника

выходит, и принимать ничего не надо. Это даже удивительно: после разговоров с Ритой у него

была такая отчётливая картина всех событий, а тут всё смещается куда-то в сторону, прямо

уползает из хорошо протоптанной борозды.

– Ну а Штефан как? – спрашивает он тогда о том, о чём и спрашивать не хотел.

– Штефан? Что Штефан?

– Ты с ним виделась? – говорит Роман, обнаруживая, что всё-таки начинает совершенно

нежелаемый разговор.

– Да ты что!? Где я могла с ним увидеться?

И всё тут же съезжает на своё протоптанное место. Теперь фотки можно взять, выровнять в

стопочки, постучав ребром о стол, и спокойно отложить в сторонку – эти карты здесь не пляшут.

Карточки состряпаны на обратном пути, специально для отвода глаз. Ложь здесь сама лезет в

глаза – её и выискивать не надо. Но если Нина врёт в этом, значит, врёт и в остальном.

– Да просто видели вас вместе, – почти равнодушно, как о чём-то незначительном, сообщает

Роман.

– Видели? – спрашивает Смугляна и замирает, зажато, но изо всех сил отыскивая выход. – Ну

да, всё верно, могли видеть на вокзале. Мне не удалось улететь на самолёте, я приехала на

вокзал, а Штефан ещё там. Подходит, знаешь, такой довольный, улыбающийся. Он, оказывается,

(подумать только!) высчитал, что я всё равно приеду туда. Не знал только, поеду ли я с ним, но

билет для меня купил. На всякий случай. Я сказала, чтобы он ехал один. Он сдал билет и уехал, а

я, как ты и просил, уехала только через сутки после него.

Нелепости своего рассказа, Смугляна, кажется, не видит. Ну не была она готова к такому

обороту. Про Казань всё продумала, а заготовить ответ на тот случай, что кто-то мог их увидеть, не

догадалась.

– Какая же послушная у меня жена, – с усмешкой произносит Роман. – Значит, ты вот так взяла

и отказалась от готового билета? А потом долго сама торчала в длиннющей очереди? Молодец!

Даже там ты выполнила своё обещание. Я потрясён. Я сейчас заплачу от восторга. Машуня,

принеси папе свой носовой платочек.

– Ну, если бы не эта твоя сцена перед отъездом, – отвечает Нина с каким-то оттенком прошлой

обиды за его нелепые подозрения, – то я, возможно, и согласилась бы на его билет.

– И ты с ним не поехала?

– Конечно, нет.

– Точно – нет?

– Точно.

– Но видели-то вас не на станции, а в вагоне, – вдруг неожиданно и для себя самого

придумывает он.

– В вагоне… – растерянно шепчет Смугляна, – кто мог видеть нас там?

– Я рад, что тебе это тоже интересно. Ты была так увлечена приключением, что не заметила

одного пылёвского мужичка в соседнем купе.

433

– А он не обознался? – вдруг с какой-то надеждой на то, что, может быть, в том вагоне была не

она, спрашивает Смугляна.

– Да мне всё равно, обознался там кто-то или нет. Тебе не кажется, что ты уже проговорилась?

Нина закрывает лицо руками, садится на стул.

– Тоже мне, детектив, следователь Порфирий Петрович, – говорит она. – Ну да, ехали мы с ним

вместе. Доехали до Казани и распрощались. Навсегда… Доволен? Вон, фотографии посмотри. Я

возвращалась с такой надеждой, думала, что всё у нас утряслось: и с тобой, и со мной. Я думала,

что теперь мы будем нормально жить.

– Я тоже так думал. Может быть, и будем ещё нормально жить, но сначала расскажи-ка мне всё

о своих отношениях со Штефаном.

– О каких ещё отношениях? О чём тебе рассказать?

– Ну, например, о том, как ты к нему относишься?

– Да никак. Он был влюблён в меня. Один раз даже поцеловать пытался. Но я отшила его, и на

этом всё закончилось. После этого наши отношения стали дружескими. Ты сам это видел… Пойми,

я не могла рассказать тебе об этом до поездки: очень уж хотелось мне съездить. Я боялась, что мы

поссоримся, и ты не отпустишь меня.

– Странно, – удивлёно говорит Роман, – а Штефан пишет обо всём этом иначе. Мол, это ты на

него вешалась.

– Что значит «пишет»? Где он это пишет?

– Я позавчера от него письмо покаянное получил. Видно, когда вы с ним расстались, он и

написал. Совесть его замучила. Стыдно передо мной.

Смугляна смотрит на него оторопев, с широко открытым ртом.

– Ладно, ладно, – даже сжалившись над ней, говорит Роман, – я пошутил. Никакого письма не

было. Оно и не нужно. Всё это известно мне и так. Хочешь послушать?

Нина остаётся в том же окаменелом состоянии, так что стосковавшаяся Машка лазает по ней,

как по статуе. Роман спокойно и методично выкладывает всё, услышанное от Риты. Смугляна с

трудом, еле сдерживая себя, дослушивает до конца.

– Эх ты! – спокойно и пренебрежительно говорит она. – И ты этому поверил!?

В этом восклицании столько уверенности, что Роман оказывается в полном замешательстве.

Самым убедительным для мужчины всегда бывает логика и факты. Но это не самая крепкая

основа для убеждений. Хорошо произведённое впечатление или чувство, вложенные в какой-

нибудь один возглас, легко ломают конструкцию логики и фактов.

– Поверил, – тем не менее подтверждает Роман.

– Конечно, я ещё разберусь с этой Ритулей, зачем она всё это придумала, – как бы уже прощая

ту за её ложь, говорит Нина, – но ты-то! Ты-то как мог поверить!?

Роман не знает, что и сказать. На уровне эмоций и убеждений он уже на лопатках.

– Ты поверил, да? – почувствовав его слабину, уже наступательно переспрашивает Смугляна. –

Да она, эта Ритуля, дура и не лечится. Она ведь считает, что я помешала ей остаться со

Штефаном. Вот и придумывает в отместку небылицы. Да, кстати, – говорит она вдруг совершенно

иным тоном, отвлекаясь от этой разборки. – Как фамилия твоего друга, ну того, который, как ты

рассказывал, повесился?

– Макаров. Серёга Макаров, – совершенно сбившись, говорит Роман. – А он здесь при чём?

– Ни при чём. Просто сейчас в автобусе говорили, будто какой-то Владимир Макаров в Лозовом

умер. Ушёл ночью в гараж, завёл машину и задохнулся в ней. Говорят, мол, специально так сделал.

– Дядя Володя… – упавшим голосом произносит Роман, тут же мысленно увидев того пьяным, в

трико с обвисшими коленками.

И как всё это понять? Неужели и впрямь срабатывает страшная Серёгина месть, или наказание,

о котором он говорил во сне? Вот и иссякла вся семья Макаровых. Им и пожар не нужен – сами

себя постепенно ухайдакали. Однако сейчас как-то совсем не до этой новости. Как будто не

вовремя она. Потому и принимается тупо и вскользь. Зачем Нина говорит об этом именно сейчас?

Чтобы зубы заговорить?

– Когда это произошло? – вяло спрашивает Роман

– Я не поняла. Вроде бы несколько дней назад.

– Он пьяным был?

– Не знаю.

Однако эта новость и впрямь отвлекает от своего. Махнув рукой, Роман выходит в ограду. Эх,

если бы всё, рассказанное Ритой, и впрямь оказалось выдумкой.

Спать они укладываются вместе на общей кровати, но ложатся как-то формально, опять же

даже опасаясь коснуться друг друга. Несмотря на разлуку, никакого тепла между ними нет, о

близости не идёт и речи. Всё холодно.

На другой день Роман угрюмо едет за молоком к Матвеевым и снова заезжает к Рите.

Рита в том же бурятском пёстром халате кормит ребятишек. Роман входит в тот момент, когда

её трехлётний узкоглазый Славка опрокидывает кашу на пол. Обозлившись, Рита сдёргивает его

434

со стула, шлёпает по попке. Славка, даже не пикнув, смотрит на мать исподлобья. И тогда Рита

шлёпает сильнее, чтобы пробить его замкнутость. Славка молчит и теперь. Рита шлёпает

несколько раз уже больнее, выбивает, наконец, из него слёзы и ставит в угол. Сама бежит за печку

за тряпкой, но, увидев, что разлитую манную кашу уже долизывает кошка, бросает тряпку и

расслабленно плюхается на табуретку.

– Извини, что не вовремя, – говорит Роман. – Вчера Нина приехала.

– Ну и что?

– Она рассказывает всё иначе. Может быть, ты просто мстишь мне? А на самом деле всё было

не так.

– Да, мщу, – отвечает Рита. – И поэтому рассказываю всё, как есть. Не хочешь – не верь. Но я

вон детьми клянусь, что всё это правда.

Пожалуй, большего доказательства и не нужно. Не зная, что сказать и что спросить, Роман

молча кивает и выходит.

Нине об этом новом визите говорить ничего не хочется, но и молчать уже не получается.

– Ты можешь сказать Рите прямо в глаза, что она врёт? – спрашивает он.

– Могу! – тут же отвечает Нина.

– Хорошо, сегодня и скажешь…

Вечером Смугляна никак не может уложить детей. У Романа это вышло бы скорее – они

слушаются его лучше. Но наконец они засыпают. Роман тихо выкатывает мотоцикл за ограду, Нина

садится сзади. С горки мотоцикл катится сам, и уже на безопасном расстоянии Роман включает

скорость. Мотоцикл, мягко споткнувшись на ходу, заводится с толкача, Смугляна едва не клюёт

носом в спину. Но отсюда стрекот мотоцикла уже не разбудит ребятишек.

Рита встречает их без всякого удивления. Её дети тоже уже уложены, но говорит она, не

понижая голоса.

– Рита, – чуть замявшись, произносит Роман, – Нина приехала сказать, что все твои рассказы

про её отношения со Штефаном – выдумки. Так Нина?

– Конечно так, – подтверждает та.

– Что-о?! – изумлённо тянет Рита. – Значит, я вру?! Да у меня это и сейчас перед глазами стоит.

А что, Штефан тоже врал, когда рассказывал про тебя?

И она, теперь уже для Нины, пересказывает всё уже известное Роману наизусть. Смугляна

перебивает её на каждом слове, словно для того, чтобы этого не слышал муж. Она в шоке от того,

что, оказывается, за ней и Штефаном можно было банально подглядывать в окно! Ей и в голову не

приходило, что кто-то мог притащиться к ним на горку из села и смотреть! И, тем не менее, она

готова на что угодно, чтобы убедить Романа в обратном. Со Штефаном уже всё покончено. Она

соскучилась по детям и даже по этой жизни – спокойной, пусть даже как на болоте. Именно сейчас

как никогда раньше она хочет всё сохранить. Конечно, обманывать ей приходилось уже не раз, но

теперь её обман во благо семьи и, без сомнения, должен будет проститься ей на любом суде. На

этом благородном обмане можно уверенно стоять до конца.

Роман смотрит то на одну, то на другую женщину. Если судить только по их уверенности, то,

кажется, будто они правы обе. Хотя это уж не выяснение истины, а настоящая склока с криком и

визгом. Конечно, дети Риты уже не спят. На двери их комнаты только лёгкая занавеска. Роман, как

зритель на стадионе, болеет за жену. Она же, если и не выигрывает, так просто перекрикивает

Риту. А когда та случайно оговаривается в одном месте, Нина, отчаянно зацепившись за эту

неловкость, закатывает совершенно искреннюю истерику. И Рита машет рукой – в конце концов,

победа нужна ей не так, как Нине.

– Вы оба дураки, – заключает она, – замотали уже своими разборами. Да живите вы, как хотите,

мне-то что…

Может, и дураки. Только для Риты всё происходящее – лишь принципиальное доказательство

правды, а для них это – спасение будущего.

По пути назад Нину просто колотит нервным ознобом.

– Ну надо же так сочинять! – громко, сначала чуть ли не на всю улицу, а потом на всю степь

кричит она. – Вот уж у кого фантазия-то работает!

Роман сосредоточен на жёлтом пятне дороги, освещенном фарой. Надо ещё всё это

перемолоть в себе.

Дома, пока он ставит мотоцикл в гараж, Смугляна выносит в миске корм Мангыру. И потом на

веранду поднимается вместе с мужем.

– А ведь она поклялась детьми в том, что всё это правда, – спокойно и устало говорит Роман,

закрывая за собой дверь на крючок.

– Ну и что?! – снова вспыхивая, спрашивает Нина.

– А ты бы смогла?

И Смугляна вдруг замолкает, словно оказавшись на каком-то крючке. Всё её деланное

раздражение сминается, как бумага.

– Поклянись детьми, что всё это враньё, – просит Роман.

435

У Нины вдруг падают руки. Она стоит, потупившись и молча.

– Ну? – подстёгивая, просит муж.

– Не буду.

– Клянись, говорю!

– Клянусь, – дрогнувшим, тихим голосом произносит она.

– Ещё! И не одним словом, а полностью

– Клянусь детьми, что Рита говорит неправду, – еле-еле выговаривает Нина.

И вдруг, сделав какой-то неверный, как бы сонный шаг, мешком валится на пол. Это происходит

так быстро и неожиданно, что реакция подхватить её даже не срабатывает. Роман видит её уже

лежащую внизу. Но никакого страха за неё нет. Это лишь обморок. Она уже падала здесь. Правда,

теперь-то, кажется, упала по-настоящему. Зачем же с клятвами-то так неосторожно? Он проходит в

дом, наливает в стакан воды из чайника, возвращается на веранду. Но Смугляна уже на ногах.

Берёт протянутый стакан, пьёт, стуча зубами о стекло.

– Не ушиблась? – спрашивает Роман.

– Всё нормально.

– Ну ничего, ничего, ты живучая. Ты из любой ситуации выкрутишься. Выживешь и тут. . Я за

детей только боюсь. Такими клятвами не играют. . А совесть-то, как видишь, есть. Она ведь не в

людях, а вне их. Давай договоримся так, что никакой твоей клятвы не было. Выяснили правду и

ладно. Хорошо?

– Хорошо.

С этого вечера они не разговаривают друг с другом и спят в разных комнатах. Встреча

состоялась. И зачем надо было всё это затевать? Лучше бы сразу и безоговорочно простить, как

было намечено сначала, и всё. И вправду – оба дураки…

А ещё в голове почему-то сидит эта история про триста быков, съевших на своём острове всю

траву до земли. Может быть, потому, что жаль этих голодных животных, а может быть, потому, что

он и сам чувствует себя в своей жизни как те быки. На этом жизненном острове и впрямь уже

съедена вся трава. Не поискать ли какие-то новые жизненные места?

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЁРТАЯ

Нудная тема расставания

Осень, как и уже отошедшее лето, оказывается с основательной щербиной. Обычно на всей

забайкальской территории она стоит сухая, жёлтая и затяжная, будто выдержанная, высветленная

до дна, а нынче с последних чисел сентября заряжают нудные, мутные дожди с таким

неожиданным пронизывающим ветром, к которому тело, ещё напитанное летом, просто не готово.

Ледяная вода, которой пока ещё совсем не время, захлёстывает в рамы и ручейками стекает на

пол.

Отношения Мерцаловых уже устаканились – нельзя быть постоянно угрюмыми при детях.

Взаимная обида частично изжёвана, частично упакована по душам. Но независимо от их

отношений на подстанции в эти ненастные, стылые дни скучно – хоть волком вой. Нина-то хотя бы

в школе бывает, Роман же чувствует себя, как в блокаде скукой, одиночеством, пустотой вокруг

дома.

В субботу после обеда Смугляна отправляется в баню, надев красные, стандартные для всего

села резиновые сапожки.

– Может быть, к Тоне зайду, – вдруг сообщает она уже с порога, – сходим в баню вместе.

Роман лишь плечами пожимает: зайди, если хочешь. Вот и пойми, как они друг к другу

относятся: то, вроде бы – подруги, то – враги.

Возвращается она уже перед сумерками. К Тоне заходила по пути из бани и засиделась у неё,

пережидая очередной кусок уже нескончаемого недельного дождя.

Теперь в баню отправляется Роман, шлёпая по грязи в болотниках с отрезанными голяшками и

постоянно соскользывая вперёд по склону. Интересно, о чём толковали между собой его

женщины? У Нины расспросить было некогда, зато в селе на улице он, как по заказу, встречает

Тоню, идущую в магазин.

– Будешь дома – чайник поставь, – говорит он мимоходом, видя позади неё какую-то

свидетельницу.

– Хорошо, – коротко отвечает Кармен.

Придя к ней после бани, Роман ложится на кровать поверх одеяла. Ему, распаренному и

разомлевшему, хочется просто поостыть в распластанном положении. Только какое тут лежание,

если Тоня уже под мышкой? Чистое, скрипучее тело само поворачивается к ней.

– Не надо, – вдруг шепчет она, ладонью возвращая его в прежнее положение, – я так тебя

отлюблю. Совсем отлюблю.

436

Озадаченно отстранившись, Роман ждёт продолжения такой её странной речи. Но Кармен

молчит.

– Как это «отлюблю» и почему «совсем»? – спрашивает он с досадой ещё и оттого, что её

нелепая фраза наверняка из какой-нибудь глупой книжки или сентиментального фильма.

– Не могу я так, – тихо, уже вкладывая в слова только своё, произносит она, – сил у меня

больше нет. Ведь я же вижу, как мучится Нина. А от этого мучусь и я.

– Зачем ты всё разрушаешь? – с горечью произносит он. – Нина-то как раз всё приняла. Это ты

не можешь.

– Да, возможно, разрушаю я, – признаётся Тоня, – но мне уже невмоготу оправдываться перед

всеми. Все меня осуждают. .

– Меня и Нину – тоже. Просто надо быть твёрже и самостоятельней. Занялась бы лучше чем-

нибудь. Что ты сейчас читаешь? Почему в институт не готовишься?

– Не надо мне никакого института. Да мне и не поступить.

– Почему?

На этот счёт у неё заготовлена целая оправдательная речь. Говорит она так долго, что Роман

уже слушает лишь её голос: интересно, красивый он у неё или нет?

– Зачем ты всё время пытаешься меня изменить? – спрашивает Кармен. – Почему ты вообще

постоянно всем недоволен? Разве у нас всё так уж плохо? Что изменит в моей жизни этот институт,

о котором ты постоянно твердишь?

Что правда, то правда – об институте он говорит ей постоянно. Говорит как сообщнице, которой,

как он надеется, тоже хочется чего-то боольшего. По сути, он обращается к той Тоне-Кармен, какой

встретил её после армии. Тогда она всей душой тянулась к Боре Калганову, а ему вспоминается

так, будто она тянулась вообще к интересной, насыщенной жизни. Вот и представляется она

теперь не той. Роман лежит, глядя в потолок, и чувствует себя почти обманутым. Женщина, к

которой его влечёт сильнее, чем к другим, наполнена той же серостью, что и другие.

– Значит, по-твоему, у нас в селе всё хорошо? – спрашивает он. – И деятельность нашей

клубной методистки, которая даже петь не умеет, тебе нравится?

– Ну что поделаешь, если у неё нет слуха? Но она же работает. .

– Работает, – усмехнувшись, повторяет Роман. – У неё в руках культура всего села, а она ни

рыба ни мясо. А у тебя такие задатки: и вкус, и с людьми легко общаешься, и поёшь прекрасно.

Неужели тебе не хочется раскрыться полнее? Неужели, имея все это, тебе нравится жить скучно?

Разве твои способности не просятся быть реализованными?

– Ой, да мне одних наших отношений хватает выше крыши, – говорит Тоня. – Я так измучилась,

что и желания-то все испарились. Не могу я всё это продолжать. Люблю тебя, люблю ещё сильней,

чем прежде, а не могу. И ребёнка у меня не будет. Всё из меня тогда вышло: помнишь, вечером

температура была? На этом всё и закончилось…

– Вот оно что, – вздохнув, очень тихо произносит Роман. – Что ж, если тебя угнетают наши

отношения, то, может быть, это и к лучшему. Я понимаю твою усталость и не настаиваю ни на чём.

Тебе нужна семья: муж, дети…

– Я не знаю, что мне нужно. Но с тобой мне трудно. Я прощаюсь с тобой. Я тебя отдаю…

– Кому же ты меня отдаешь? – спрашивает он, скривившись от очередной чужой фразы – судя

по всему, это концовка заранее обдуманного расставания.

– Жене твоей отдаю.

– Что ж, позвольте тогда выразить вам от её имени большую, тёплую благодарность…

А разойтись всё равно трудно. Даже эта вялая ссора не столько разъединяет, сколько опутывает

и стягивает их. Разговор не кончается, переходит из вечера в ночь. Никогда ещё их свидания не

затягивались до такой поры. Надо идти. Смугляна, конечно же, не спит. Но разговор с Тоней как

длинная нить, которую хочется мотать и мотать до конца. Вот уже и три часа ночи. На часы лучше

не смотреть и о времени не думать. Уже стоя у дверей, Роман никак не решается шагнуть за порог:

нить ещё не домотана. И у дверей они стоят ещё едва ли не час. Не правильно это – взять и уйти

от неё совсем, без всякой надежды вернуться. Неужели так оно всё и бывает, так и заканчивается?

Похоже, что так – было уже нечто похожее. Только двери там были другие, а женщина – Голубика.

И всё же тему расставания оба выдерживают до конца – ни тот, ни другой не срывается до

предложения как-нибудь всё обновить, изменить, начать сначала. Похоже, они даже соревнуются в

выдержке – никому не хочется проиграть. И выходит, что расстаются всерьёз. Медленно,

акцентированно оступаясь потом каждой ступенькой лестницы и как бы горько смакуя уход, Роман

ждёт её оклика, её проигрыша. Если Кармен не выдержит, то он тремя прыжками взлетит наверх и

попрощается уже иначе: не навсегда, а до следующего раза. А это далеко не одно и тоже. И домой

пойдёт тогда совсем другим человеком. Но до дверей подъезда так ничего и не происходит. У Тони

остаётся ещё возможность окликнуть его из окна, когда он выйдет во двор. Но вот за спиной

хлопает дверь подъезда, а окно остаётся немым. Более того, оно гаснет. А вот уже поворот за дом,

и некая тончайшая нить, связывающая их, словно расползается на его шершавом кирпичном углу.

437

По улицам пустой ночной Пылёвки порывами носится тугой ветер, словно отыскивая закуток,

где можно успокоиться. Ветер заряжен дробью мелкого дождя и потому налетает хлёсткими

дерзкими горстями. На открытом же месте до самой подстанции он ещё свирепее – здесь он

полный хозяин над тобой.

Сбиваясь местами на бег, Роман поднимается к дому. На сегодня остаётся ещё унизительное,

плановое покаяние перед женой. Сегодня грубо нарушены все их договорённости о времени.

Однако, тут само собой всплывает трусливое оправдание: «Да, сегодня я всё нарушил, зато мы,

кажется, расстались с ней». В этом доводе есть что-то предательское. Искренне переживаемые

грусть и боль почему-то должны превратиться сейчас в оправдание перед своей не совсем чистой

и порядочной женой. И всё это лишь для того, чтобы успокоить её. Как будто твои чувства тебе

самому не принадлежат. Ну, останется от этой переплавки что-нибудь тебе – тем и довольствуйся.

Хорошо, если бы жена спала. Ведь совсем уже поздно. Её приключение со Штефаном, как ни

странно, ничуть не облегчило и не оправдало его свиданий с Тоней. У неё-то всё уже вроде бы не в

счёт – было да прошло, а он, блудливый, и сейчас не угомонится. Разве что уже теперь, сегодня,

поставлена точка.

Смугляна, несмотря на ночь, уже подходящую к рассвету, гладит бельё. Она делает это не в

комнате, как обычно, а на кухонном столе, как бы специально для того, чтобы он видел её издали в

окне, чтобы её назидание и укор действовали на него уже на подходе к дому. Значит, отчёта всё-

таки не избежать. А если просто взять и промолчать? Ну почему, в самом деле, он должен всю

свою боль выворачивать наизнанку для её удовольствия?

Войдя в дом и без слов выпив стакан холодного вяжущего чая, он, будто не замечая ничего

особенного ни в своём позднем возвращении, ни в её ночной глажке, ложится на постель. Нина,

устроившись рядом, осторожно касается пальцами спины, словно спрашивая разрешения войти в

его молчание. Однако, конечно же, любое его малейшее ответное движение вскроет сейчас поток

её вопросов-упреков. Роман остаётся недвижным, бесчувственным, неслышащим. Жена, видя его

молчаливое отстранение, резко вскакивает, хватает подушку и убегает в комнату на диван. Роман,

приподняв голову, прислушивается к ней, и сон куда-то отлетает. Слышно, как посапывают дети,

как Машка поворачивается на другой бок. Не свалилось ли одеялко с неё? Включив тусклый

ночник в виде лилии с плестигласовыми лепестками, Роман проверяет: нет, всё нормально. А

Смугляна, убежавшая в комнату, кажется, не легла там, а стоит у окна. Он знает её привычку

смотреть в окно, даже если там кромешная, как стенка, тьма.

Нина возвращается в спальню минут через пять.

– Я смотрела в окно, – шепчет она, ложась рядом, уже решительней прижимаясь к нему и

ничуть не сомневаясь в том, что он не спит, – там всё так лунно и чисто. И всё понятно. Мне стало

легче.

Роман, приподнявшись на локте, с удивлением смотрит в окно спальни: на улице та же темнота,

очевидно, пронизанная тем же редким, невидимым дождичком с порывистым ветром. Откуда там

какая-то лунность? Ночь одна и та же что с этой стороны дома, что с другой.