Жизнь волшебника

оформляют купчую, специально занизив стоимость дома, чтобы платить меньшую пошлину. После

этого заходят в сберкассу, и Роман кладёт деньги на книжку зятя Демидовны (сама Демидовна к

таким деньгам даже прикасаться не хочет).

От почты, попрощавшись с теперь уже бывшей хозяйкой, Роман уже совсем другим человеком

идёт домой. Домой? То есть, как это – домой?! А вот так: домой, да и всё. Идёт, и это его право! Он

теперь тут вообще хоть немного, да свой. Он уже человек этого места. Теперь ему уже здесь по-

другому доступны и речка, которая сейчас подо льдом, и лес, и чистейший воздух, и прочее,

прочее, прочее… Для того, чтобы всё это сделать своим, он обрёл здесь важную, опорную точку –

дом.

Войдя в ограду, Роман осматривается ещё раз, пытаясь как-нибудь осознать, что это не мираж,

не фантазия, что этот дом действительно его. Впервые в жизни у него свои личные стены! Теперь

ему хочется, вроде как для истории, вспомнить и поотчётливей зафиксировать каждый шаг до

этого. «Значит так, – начинает считать Роман, загибая пальцы, – приехал я сегодня утром – это раз,

утром же был в первом доме, где дед напоил меня чаем с вареньем – два, в обед пришёл сюда –

три, а теперь, спустя ещё полтора часа, я уже хозяин этого дома – четыре». Нет, всё прошедшее

слишком кратко и просто. Как-то мало шагов для такого важного жизненного факта. В этой

складности и стремительности событий видится даже некий подвох. Что-то здесь не так… В любой

151

удаче всегда бывает какая-нибудь хотя бы маленькая неровность. Но лучше бы видеть её сразу.

Мало ли где и как она потом проявится вдруг…

Теперь, без свидетелей, Роман исследует свои владения скрупулёзнейшим образом: утопая в

снегу, промеряет шагами весь огород и в одном месте натыкается под сугробом на штабель

хороших досок, а чуть дальше – на развал горбыля. Это уж вроде и не куплено, а просто подарено.

Всё это, видимо, оставлено как ненужное, но для него ненужного нет. Что значила для прежних

хозяев какая-нибудь лопата со сломанным черенком, найденная под крыльцом, горсть ржавых

гвоздей в оббитой эмалированной миске, кусок железа, похожий на наковальню? Да ничего. А вот

ему сгодится всё. И бутылки они с Ниной не поленятся промыть и сдать в магазин. Так что, всё

здесь, пожалуй, даже лучше, чем показалось вначале. И каждая новая обнаруженная деталь все

больше втягивает его во вкус предстоящей жизни.

А вот огород чем-то смущает, если смотреть на него с крыльца. Впрочем, понятно чем: он же не

утоптан… В детстве Роман почему-то не мог терпеть целины. Ну, а здесь как? Слабо? Да не слабо,

а глупо это. Не пацан уже… Хотя, вытаптывая этот огород, а по сути – один сплошной сугроб,

попотеть пришлось бы изрядно. Только смысл какой? Он и в детстве его не понимал – просто

гнало что-то изнутри. Не мог отчего-то согласиться с чистотой и целомудренностью белой

плоскости…

Следуя совету Демидовны, Роман заколачивает крышку колодца большими гвоздями, чтобы в

него не нанесло мусора. Но разве это работа?! Руки чешутся – надо делать что-то ещё. Увидев

рядом с поленницей большую фанерную лопату, он берётся чистить снег от крыльца до ворот.

Конечно, работа эта бесполезна, но почему бы уже сейчас не вкусить кусочек будущей жизни?

Снега в ограде много, но он не тяжёлый, не слежавшийся. Работая, Роман то и дело

останавливается от очередной порции бесконечного недоумения: где это я? Почему здесь? Почему

чищу эту ограду? Ах, так потому, что я здесь хозяин. Останавливается и снова смотрит на дом,

привыкает. Бросает лопату, по глубокому снегу в огороде пролазит к самому забору и любуется

домом оттуда. Вот так он смотрится от забора. Нет, это просто непостижимо: привезти сюда в

кармане деньги и превратить их во всё это! «Ну я и дура-ак… Что же я фотоаппарат-то не

прихватил?»

Взмокнув от работы, Роман вместо отдыха прямо из сеней лезет по скобам, вбитым в стену

стены, на чердак, где находит берёзовую заготовку для топорища (ох, как она потом пригодится!),

несколько пыльных берёзовых веников. И воображение снова несётся вскачь: баня! Здесь у них

будет своя настоящая баня! Её ещё нет, но её можно построить! Тут возможно всё! Как это здорово:

обнаруживать теперь здесь что-то новое и присваивать по полному хозяйскому праву.

В доме от хозяев остался старый кухонный стол с тумбой и скамейка. Роман стоит, размышляя:

может быть, всё-таки протопить печь и ночевать в избе хотя бы одну ночь, чтобы как-то приникнуть,

породниться, что ли? Да и печку хорошо бы испытать. Только вот лечь не на что, да и времени в

обрез. Лучше уж поскорей уехать, быстро свернуть все городские дела и вернуться. Придётся

Смугляне, хоть это её и огорчит, пожить немного одной, чтобы окончить курс и перевестись на

заочное отделение.

Уже вечером, покачиваясь в обратном вагоне, Роман готовится к восторженному отчёту перед

Ниной: чертит на блокнотных листках схему дома и усадьбы, планирует, где что они посадят, где

что достроят. Кстати, сюда они приедут уже законной, официальной семьей, потому что их

«испытательный» срок в ЗАГСе заканчивается через несколько дней. А на Байкале, в собственном

доме, многие их проблемы рассосутся сами собой. Смугляне в непривычной обстановке придётся

волей-неволей прислушиваться к нему как к мужу и по достоинству его оценить. Ужесточение

условий жизни сплавит их по-настоящему. Завтра же, сразу по приезду, он начнёт паковать весь

свой нехитрый скарб, увольняться с работы. Понятно, что это хлопоты, но какие!

Нет, город со своими возможностями для разгульной жизни его уже не привлекает. Ещё живя с

Голубикой, Роман не мог приглушить свою сексуальную экспансию, но теперь, укатанный

житейскими передрягами, твёрдо намерен строить жизнь согласно истинным традициям, помня и

семью своих родителей и семью Лесниковых, как ни парадоксально, русскую дочь которых он

променял на татарку. Теперь Роман знает метод своего обуздания: надо лишь побольше

вкалывать, чтобы думать о греховном было некогда. О греховном хорошо вспоминать перед сном,

когда под боком собственная жена. А утром снова полон рот новых забот.

Ночью, на голой полке, опять же экономя копейки на одеяле и матрасе, он спит урывками и

вдруг ярко просыпается в холодном поту от жуткого открытия: у него нет тяжёлого кармана с

деньгами! Деньги исчезли! Требуется минута жаркого оцепенения, чтобы уяснить, во что они уже

превращены. Бог мой! Теперь у него самый настоящий, самый собственный дом! Ну, вот если

взглянуть на себя со стороны, то разве скажешь, что этот, простой с виду мужичок – хозяин

собственного дома!? Причём, такого замечательного дома! (Виктор, наверное, этому не поверит!) И

как это на него несколько месяцев не находилось покупателя?! И правильно – не должно было

найтись. Потому что дом ждал его! Везет же в жизни иногда… Уж там-то он всего добьётся сам.

Теперь ему помощи не потребуется. Потом он не только долг хозяйке, но и родительские деньги

152

обязательно вернёт. Уж в чём-чём, а в собственных-то силах сомневаться не надо. И как бы ни

было на Байкале красиво, он поедет туда не для созерцания пейзажей, а для того, чтобы хватко

вцепиться в этот мир – по-хозяйски вцепиться. Сейчас ему требуется мощный армейский бросок.

Цели намечены. И воплощать их надо твёрдо и решительно! Вот так-то! Роман автоматически

рубит рукой по полке, потревожив соседа снизу, – ну, ладно, ладно, друг, извини, ты же не в курсе

моих дел …

В город он возвращается глубокой ночью. Троллейбусы и автобусы не ходят, на такси нет денег.

Но не сидеть же до утра на вокзале с таким настроением! Ну вот, много ли у человека в жизни

важных, можно сказать, основополагающих событий? Да их по пальцам можно перечесть. И

обретение собственного дома, конечно же, из их числа. Роман идёт пешком и через полчаса

быстрого шага, почти бега, стучит в дверь дома Текусы Егоровны. Хозяйка, выйдя в сени,

испуганно спрашивает, кто это, и откидывает крючок.

– Всё нормально, – успокаивает её Роман, – утром всё расскажу.

Сбрасывает в коридоре полушубок, проходит в свою комнату. Смугляна, услышав шум, уже

сидит на кровати.

– Купил! – радостно сообщает он вместо приветствия. – Дом – что надо! Сразу и не

расскажешь…

– Ладно, давай до утра, – предлагает она, – раздевайся, иди скорей под одеяло. Или чая

попьёшь с дороги?

– Нет уж, лучше мне чего-нибудь послаще…

Невелика их разлука, но как значима она для будущего семьи! Всего-то три дня, а такое

событие! Перспектива впереди просто чудесная! И Нина уже от этого кажется втрое желанней и

притягательней.

– Ох ты! Что это с тобой? – восхищённо шепчет она, чувствуя его горячий напор. – Ты же с

дороги, ты устал… Да тише ты, Кривошеевых разбудим…

– А, плевать!

– Да ты что?! Неудобно, – говорит она, уже чувствуя полную готовность к тому, что он

бессловесно требует.

– Они нас поймут.

– Слушай, – вдруг, не успев подумать, предлагает Смугляна, – а давай тогда на полу… Там

скрипеть не будет. .

Роман на минуту останавливается. И впрямь, пол – это не их музыкальная кровать, как же он

сам-то об этом не додумался? Неприятно мужчине отставать в таких инициативах. Нина уже стоит

на полу, давая возможность скинуть матрас. Роман тихо опускает его рядом с кроватью. А

Смугляна уже в пылу новой страсти: ей хочется такого же яркого наслаждения, какое испытала она

здесь прошлой ночью, только теперь уже с мужем.

– Нет, не сюда, – шепчет она.

– Да какая разница? – отвечает Роман, пытаясь поймать её и привлечь на матрас.

– Встань, встань, – просит она и сама передвигает постель туда, где лежал матрас Алексея.

Роману же и впрямь всё равно, где им слиться. Смугляне – не всё равно. У Романа нет такой

мягкой, ласковой бороды, он не благоухает одеколоном «Москва». От мужа пахнет пьянящим и

дурманящим поотом «Чита», потому что он только что пробежал кросс в полгорода. Но Смугляне

хочется, чтобы и близость с мужем случилась на том же месте…

А утром Роману нужно уже на работу. Его будят шаги Виктора за ширмой, на работу они, как

обычно, собираются в одно время. Женщины пока ещё спят. Мужчины торопливо завтракают на

кухне. Виктору не терпится услышать новости, но Роман переносит теперь свою «пресс-

конференцию» на вечер, когда в доме соберутся все.

На заводе он в этот же день пишет заявление об уходе. Начальник цеха, уже знающий про его

обстоятельства, лишь поздравительно и грустно пожимает руку: Роман – рабочий неплохой.

Начальник расспрашивает о покупке. Роман отвечает скупо, не желая тратиться, ведь на квартире

предстоит долгий обстоятельный отчёт.

Возвращаясь с работы, он специально делает крюк, чтобы взглянуть на окна Ирэн. Они, слава

Богу, светятся, значит, там всё остаётся как было. Теперь надо поскорее уматывать на Байкал и

забирать Юрку. Голубика его там уже не отыщет.

И в дом Текусы Егоровны, и в свою комнату Роман входит сегодня уже чуть отчуждённо: что

значит теперь этот чужой закуток (хотя спасибо ему, конечно), когда у них целый собственный дом,

да в придачу огород, сарай, колодец!

Вечером все уже в сборе, нет только Смугляны. Что-то её задерживает. Ну, ничего, бывает и

такое. Роман специально не выходит из своей комнаты, чтобы не начать рассказ без неё. Наконец

приходит и Нина. Она немного нервничает. Сегодня пришлось заседать на комсомольском

собрании, будь оно неладно. Это собрание измучило её. Сквозь доклад и глупые речи она

слышала другое: как у них на кухне соседи рассказывают Роману последние новости, и главное –

об их импозантном госте. Ведь выболтают же, обязательно выболтают про Алексея, а Роман никак

153

не подготовлен к такому.

Но вот вся разномастная семья в сборе. Роман начинает рассказ. В ход идут его схемы и

корявые рисунки. Вот таков он, их дом, вот в таком красивом месте расположен. С одной стороны,

в голосе рассказчика торжество и радость, с другой – невольно возрастающая отстранённость. Всё

– теперь уж не жить им всем под одной крышей. Почти с Нового года Роман пытался втянуть в свои

планы и Виктора. Тот и сейчас не против, но его Галя и слышать не хочет о какой-либо станции.

После детского дома у неё свой идеал будущего – только благоустроенная городская квартира! И

баста! А ты вот возьми, да заработай её…

Всем, внимающим Роману, кажется, будто приехал он уже совсем другим человеком. Его

привыкли видеть мрачноватым, придавленным и озабоченным, а теперь он свободный,

излучающий какой-то собственный свет. Может быть, это свет пышных байкальских снегов и

мягкого зимнего климата, о которых он говорит взахлёб? Рассказывая, Роман и сам ловит себя на

том, что невольно входит в какой-то романтический разнос. Ну что, собственно, могут значить для

их семейной жизни чистая вода речки и высота снежных сугробов? И слушатели просто не узнают

его, когда на вопрос Виктора, где там можно работать и на вопрос Текусы Егоровны, какое там

обеспечение в магазинах, Роман отвечает одинаково: не знаю. Нет, не могут они теперь его

понимать – теперь он свободен и самостоятелен. И это главное. Единственное, что вызывает

смутное недоумение в Романе, так это то, что почему-то именно Смугляна интересуется рассказом

меньше всех: то смотрит куда-то в сторону, то, взявшись за посуду, как-то уж слишком старательно

протирает тарелки. Скорее всего, до неё просто не доходит знаочимость этого события. Что ж, и до

него, наверное, не доходила бы, будь он просто слушателем.

Обсуждение закончено. Задумчивый сегодня Виктор уходит к себе и, завалившись на диван,

мечтает о своём будущем доме. Текуса Егоровна, не смотря на позднее время, бежит к соседке,

чтобы обсудить всё это и на стороне. Роман тоже ложится на кровать, чтобы отдохнуть после

работы и ужина.

– Ну, ладно, – говорит он Смугляне, – расскажи, как твои-то дела?

Нина смотрит настороженно: вопрос Романа кажется подозрительным. Рассказали ему всё-таки

об Алексее или нет? У её отца есть такая особенность, что, даже зная о чём-то, он обычно долго

молчит, не подавая вида. Будет всё мотать на ус, пока однажды не взорвётся. А Роман, случаем, не

из таких? С этой стороны он пока не известен.

– Я так соскучилась по тебе, так соскучилась, – воркует Смугляна, подсаживаясь на краешек

кровати, притрагиваясь к его волосам; сегодня муж чище и свежее – на работе принял душ и

помыл голову шампунем. – Кстати, тебе ещё не рассказали, что у нас тут был гость?

Роман в упор смотрит на неё и вдруг оторопело видит ту её особую виноватую улыбочку с

растянутыми губами, не показывая зубов. И эта улыбочка мгновенно продаёт её всю. Он помнит

момент, когда у неё было такое выражение. И Роману уже не хочется выяснять подробности о

каком-то госте. У него сейчас лишь одно желание – вскочить и размазать Смугляну по стенке.

– Какой гость? – едва сдерживаясь, всё же спрашивает он.

– Знакомый по институту… Он уже окончил худграф или что-то вроде этого…

И это слово «худграф» ей бы тоже лучше не произносить. Это слово навсегда сцеплено с её

Леонидом.

– Откуда он знает, где мы живём?

– Я случайно столкнулась с ним на улице.

– Леонид, что ли? – спрашивает Роман, чувствуя, как сияние байкальских снегов стремительно

улетает в стремительно темнеющую глубь его души, превращаясь в точку, в ничто.

– Ну что ты! – даже обижается она на такое нелепое предположение. – Нужен мне этот Леонид!

Это его друг. Они совершенно разные, хотя в общежитии жили в одной комнате. Это Алексей –

очень интересный и порядочный человек… Жаль, что ты с ним не знаком…

– А на кой чёрт мне теперь с кем-то тут знакомиться? Ну, не важно… Значит, был он, и что

дальше? Зачем приходил? Причём, когда не было меня?

– Я ж говорю, мы с ним случайно встретились, когда я возвращалась из института. Ему было

негде ночевать. Он живёт сейчас где-то на севере, а в город приезжал по делам. Вот мне и

пришлось его пригласить.

– Ночевать?! А потом?

– Ну, мы посидели все вместе на кухне. Здорово так посидели! Жаль, что тебя не было. А потом

Текуса Егоровна выдала ему матрас…

– Он что же, где-то там у неё в ногах и спал? Или где?

– Нет, он спал вот здесь.

– Где здесь?

– На полу.

– Ах, на полу…

Нина бледнеет на глазах. В глазах – ужас, по растянутой улыбочке, как по струне, нервная

дрожь. Она не знает, как выдержать паузу. Вот уже и пальчики дрожат… Как сглупила она,

154

предложив Роману ночью снять матрас с кровати. Теперь, отведя глаза от неё, тот смотрит как раз

на тот кусок пола, куда она почему-то сместила ночью их любовное место. И пощады здесь не

будет.

– А я знаю, где лежал его матрас, – произносит Роман.

– Где?

– А во-он там, где мы с тобой ночью… – медленно продолжает он. – Там, да?

Нине хочется указать куда-нибудь ближе к дверям, а если Роман уточнит это у хозяйки? Лучше

уж не врать, хотя не врать сейчас – всё равно, что самой в петлю лезть…

– Да, – тяжело и сдавленно признаётся она, понимая, что у Романа остаётся лишь один шаг,

один вопрос до правды. Но уж её-то она не откроет никогда.

– Знаешь, о чём я думаю? – спрашивает Роман почти через минуту гнетущего, каменного

молчания. – Я прикидываю, хватит ли у меня силы, чтоб взять тебя за ноги, размахнуться и

размозжить о стенку, как последнюю сучку…

Нина чувствует, что с ней происходит нечто противоестественное. Слова Романа возбуждают

её. Если хотя б иногда он называл её так! Ей даже хочется предложить: что ж, возьми и размозжи,

как сучку, если тебе это приятно. Потому что, кажется, это будет приятно и мне.

– За что? – вместо этого как можно обиженней спрашивает она.

– А ты не поняла? За твои ночные фантазии, которые ты потом воплощала со мной…

«Да-да, фантазии! – обрадовано восклицает про себя Смугляна. – Именно фантазии, конечно,

фантазии, только фантазии!» И ещё больше утверждается в своём: никаких серьёзных оснований

подозревать её в чём-либо у него нет. А догадки не в счёт.

– Да какие тут фантазии… – робко потупившись, отвечает она. – Ты приехал… ну как не знаю

кто… Я боялась, ты вообще кровать перевернёшь. Что мне ещё оставалось? Тут хочешь не

хочешь, а придумаешь…

Роман сидит, поражаясь удивительной ненадёжности жизни. Как легко и хрупко всё в ней может

рассыпаться. У него такие планы! Такие, что, кажется, выводят сразу из всех тупиков. Но

заподозрить сейчас Нину в измене – значит признать все свои старания пустыми, а выстроенного

будущего вроде как уже и нет. Подумав так, он не может дать отчёта с какого уровня приходит ему

эта мысль. Из ясного трезвого сознания или из неуловимого, туманного, но всеми силами

спасающего подсознания? Пожалуй, откуда-то из середины того и другого. Роман оценивающе

смотрит на тонкую Смугляну, на её всё-таки милое (как бы он не сомневался) лицо как на некий

стержень своего будущего. Да нет же, вряд ли она, вот такая, вдруг изменила бы ни с того, ни с

сего…

– А знаешь, почему я верю тебе? – спрашивает он. – Потому, что у самого есть кой-какой опыт.

Я знаю ту мудрую истину, что любящей женщине не будет хорошо с другим. Это просто опасно для

неё. Женщине разрушить свою личность проще простого: измени, когда любишь и ты уже никто.

Почему так? Да, потому что, находясь в любви, женщина кристаллизуется самым лучшим, самым

совершенным образом. И сломавшись в высшем, кристальном состоянии, она уже не склеит потом

себя никаким клеем. Так что, самая верная твоя гарантия для меня – это само твоё чувство. А оно

у тебя, знаю, есть. Только вот твоя доверчивость и наивность… Ты пригласила этого друга из

сочувствия, а какие мысли и надежды возникли у него? Ты пойми: мне дурно уже оттого, что у кого-

то в отношении моей жены могли мелькнуть, хотя бы даже мелькнуть(!), такие мысли. Меня

унижает это!

– Да какие там мысли! – почти уже радостно восклицает Смугляна. – Он такой хороший

человек…

– Ах, как мило! Как всё легко и просто! Хороший, и всё тут! Да ведь он знал о твоих отношениях

с Леонидом, он, чего доброго, ещё и комнату для вас освобождал… Почему бы ему тоже не

попытать удачу? Но как? А вот так: на жалость надавить, ну, вроде как ночевать негде, и всё

такое… Но подумай, как это в городе, в котором он учился несколько лет, в котором у него полно

знакомых, сокурсников, где, в конце концов, есть институтское общежитие с прежними

вахтёршами, ему негде ночевать? То есть, пока он с тобой не столкнулся, ему было где ночевать, а

как встретил тебя, так сразу всё исчезло… Но главное, он видел, что, если ты зовёшь в гости,

принимая его явное враньё, значит, ему есть на что надеяться…

– Ну, я не знаю… – виновато произносит Нина. – Я как-то не подумала… Он вёл себя вполне…

За столом все это видели.

– Не подумала она! А кто за тебя будет думать? Скажешь, у него и намёков никаких не было?

– Да не заметила как-то… – вроде как вспоминая, отвечает Смугляна, счастливая оттого, что

Роман ругает её уже не отталкивая, как свою.

– Ох, и наивная же ты!

– Послушай, – говорит Нина, понимая, что теперь она уже на твёрдом берегу. – Ну о чём мы с

тобой говорим, а? Как можно думать, чтобы я позволила что-то подобное, причём в первую же ночь

после твоего отъезда? Как можно подумать, что при всех открытых дверях, рядом с соседями,

могло что-то происходить? Как это вообще возможно здесь?

155

Говоря «здесь», Смугляна обводит рукой по комнате, почти над тем местом, где лежали

матрасы, и вдруг на мгновение внутренне обжигается. От фантомного костра тихой тлеющей

похоти с Алексеем, не погасшего и сейчас, отрывается язык белого невидимого пламени и

полностью охватывает её, словно облитую бензином. Греться, оказывается, можно и на останках

тайного минувшего греха. Волна прошлого желания, испытанная теперь уже рядом с Романом, да

ещё вслед за только что миновавшей грозой, кажется невероятной и ей самой. И как только он

верит ей?! Как, оказывается, запросто можно будущего мужа обводить…

Пытаясь унять в себе муть неясного раздражения, Роман поднимается, подходит к окну, с

минуту бездумно смотрит в стенку темноты, возвращается и натыкается на коричневый халатик

Нины, небрежно кинутый на спинку кровати. И снова вспыхивает: общежитие, её блуждающая

близорукая улыбка, натянуто прячущая зубы, когда она оглянулась от двери… Почему это

вспоминается теперь, когда этот халатик давно уже стал привычен? Всё дело в её улыбочке

девятки крестей, которую он давно уже не видел, и которая сегодня неожиданно порхнула вновь.

Улыбочка эта вроде лакмусовой бумажки. Явно, что сейчас Смугляна говорит не то, что есть. Так

ли уж хорошо он знает её? Почему бы, наконец, не порасспросить кое о чём свою будущую

спутницу жизни? Раньше было некогда. Хватало других проблем, другой боли…

– Послушай-ка, – говорит Роман, – ну, ладно, Бог с ним, с этим Алексеем. Но я ведь и про

Леонида ничего ещё толком не знаю. Давай-ка, выложи мне, наконец, всё. Теперь я хочу полной

ясности. Расскажи лишь один раз. Мне просто нужно знать. Потом спрашивать не стану.

Нина видит, что это не просьба, а требование. Жёсткое требование, вполне обоснованное его

вольным или невольным подозрением. А ведь она надеялась, что это выяснение уже никогда не

состоится. Даже придуманную, более убедительную версию своего прошлого забыла. Она, эта

версия, где-то рядом, здесь, только как бы на неё перестроиться?

– А может быть, лучше потом? – с надеждой предлагает она.

– Потом, когда мы уедем, будет поздно. Мне нужно сейчас. Именно сейчас.

Делать нечего. Начала для разгона и для того, чтобы память всё-таки отыскала забытую

версии прошлого, как обводную дорогу, Смугляна пересказывает всё, уже известное ему. Роман

терпеливо выслушивает. Однако дальше рассказ идёт дёргано и неровно. Тем более, что сегодня

Роман ведёт себя как следователь на допросе: чётко спрашивает и требует прямых ответов. Он всё

сопоставляет и анализирует. И эта его твёрдость неожиданна. Она сбивает с толку. А забытый путь