Бездомный

скачать книгу бесплатно

“И возвращается ветер на круги своя”, – подумал Вектор и стал одеваться, не отрывая глаз от метущихся по небу снежинок.

Подминая скрипящий снег, “бьюик” отъехал от вертящейся гостиничной двери. На парковке возле Мейдера стояло всего две машины. Вектор прошел с Латишей в дальний угол зала, где они сели за тот же столик, за которым сидели в первый день их знакомства.

Официантка в белоснежном передничке зажгла на их столе маленькую свечку.

– И все-таки здорово, что мы с тобой познакомились, – сказала Латиша. – Хоть иногда сходишь с кем-нибудь в приличное место. Не то, что с моим бывшим бойфрендом. Один попкорн от него видела, а его предок в Нью-Йорке “грины” лопатой гребет.

Солнечные зайчики запрыгали на белой скатерти, когда тонкая струйка вина из запотевшей бутылки полилась в холодное стекло…

Выходя из ресторана, Латиша глубоко втянула в себя холодный воздух.

– А теперь поедем в Озерный парк, – сказала она.

Погружающимися в сумрак пустынными улицами они выехали к озеру. Высокий свод каменного моста, перекинутого через глубокий овраг, перечеркнул сумеречное небо, когда они въезжали в парк по дорожке внизу оврага. От заснеженной парковки Латиша пошла к единственной расчищенной здесь аллее. Вектор шел за ней след в след. Проваливаясь в снег, они натолкнулись на припорошенный гранитный камень с позеленевшей медной табличкой: “Сыновьям, погибшим в Первой мировой войне. От матерей. 1918”.

– Это год, когда та война закончилась? – спросила она.

– Да, это было давно и… на другом конце света, – ответил он.

Вектор вспомнил заснеженное кладбище и ржавый крест с фотографией в перекрестье: “Евгения Куиш. 1918–1970”.

Белые кроссовки Латиши с надписью 'Nike' на задниках утопали в снегу. Вектор окинул взглядом зернистый снег, и время представилось ему россыпью песчинок в огромных песочных часах, где каждая песчинка, казалось, только и существует для того, чтобы превратиться из мельчайшей точки в верхней колбе в мельчайшую точку в нижней. Латиша ждала его на аллее. Невесомое облачко выдоха вырвалось из ее рта. Вектор подошел к ней. Мелкая ветка треснула над их головами – это белка промелькнула в ветвях и помчалась прочь, разбрасывая вокруг хлопья снега. Назад в город они ехали другим маршрутом, по улицам Фарвелл и Северной.

– Последний раз мы ездили с тобой в Чикаго перед Рождеством, – грустно сказала Латиша. – Завтра я полечу к своим, “сладкий дом Алабама”, на целую неделю, вот они обрадуются. А у тебя какие планы?

– По утрам наблюдать за красной секундной стрелкой, пересекающей зеленые, – часовую и минутную.

– Да, да, об этом ты мне уже говорил, глупость какая, – усмехнулась она и уставилась в ветровое стекло, – а все-таки я думаю, что я симпатичная черная, впрочем, тебе, белому, этого не понять. А вообще-то, лучше бы я вышла замуж у себя дома на Юге, а не ехала на этот холодный Север за дипломом. Правда, потом возьмут в приличную компанию. А все-таки интересно, почему ты тогда пригласил меня в Мейдер?

Вектор вставил в магнитофон кассету.

– We don’t need no education, we don’t need no force control, no dark sarcasm in the classroom, teacher, leave them kids alone, – запели динамики.

– Hey! Teacher! Leave us kids alone! – закричала Латиша в ветровое стекло, когда голос Яна Гилана с еще раз повторяющимся припевом сменился с кричащего на завораживающий. – All in all, it was just a brick in the wall.

Часы на переднем щитке машины показывали “04:44”, когда они подъехали к общежитию Школы Инженеров.

– Без одной минуты четверть до пяти, как сказал бы наш учитель английского, – хихикнула Латиша.

– Иди, я позвоню тебе, – сказал Вектор и обнял ее.

Она выпрыгнула из машины.

– Придумай в следующий раз другой ресторан.

Он смотрел вслед исчезающей в темноте подъезда голубой куртке и бесцельно поехал по городу. Казалось, что его “бьюик” превратился в невидимку. Еще немного, и машина растворится, пропадет в темноте, останется только тепло в салоне и темный вечер за окном, огни домов, светофоры на перекрестках и матрицы стен домов с черными и белыми квадратами окон. Вектор петлял по городу, не обращая внимания на таблички с названиями улиц. На самом деле он знал каждую, он знал центр города так же хорошо, как свои пять пальцев. Он знал, где можно проскочить на красный свет, а где лучше задержаться на желтом. Ветровое стекло “бьюика” пересекла большая птица, взметнулась к уличным фонарям и полетела в сторону озера, лениво махая крыльями. “Она была черной”, – подумал Вектор. Он посматривал на мигающее двоеточие между цифрами на магнитофонном щитке и сворачивал в темные улицы с пузырящимся на снегу светом от фонарей. Уже совсем стемнело, когда он подъехал к своему дому. Завернув к подъезду, он объехал вокруг заснеженного квадрата двора, от которого дорожка возвращалась обратно на проезжую часть улицы, и остановил машину. В кабине лифта он нажал на кнопку с цифрой “14”.

У окна своей студии он вглядывался в ночной город, похожий на кучи светлячков, рассыпанных по краям огромной каменной ямы, заметаемой белыми хлопьями. Он положил руку на оконное стекло и представил – стоит только открыть это окно и сделать шаг в темноту – как он исчезнет в этой черной пещере, присыпанной золотой пудрой огней. Светлячки посыплются вверх, в черное небо, и эта последняя секунда в его жизни, вероятно, завершит ту нелепую судьбу, на которую пришлось все то, что должно было прийтись. На расчищенных дорожках под окнами не было ни души. Он посмотрел вниз, на бетонный тротуар, и представил, как будет лежать на этом бетоне, и его будет заметать снежная круговерть.

В каком-то наваждении он стал вращать три граненые пластиковые палочки жалюзи на окне. Он вспомнил… бейсбольное поле под окном в искрящемся морозе. Знакомый собачник обходил его по часовой стрелке. Собака натягивала поводок, рвалась из ошейника и выжимала из себя выдох за выдохом в морозный воздух. Неожиданно она стала рваться в центр поля, где, как заметил Вектор, сидела черная птица. Присмотревшись, Вон увидел, что это была чайка, и это было невероятно, но обмануться он не мог – перепончатые лапы, загнутый вниз клюв и та мелкая отрывистая походка, которой чайки передвигаются. Чайка стояла, как вкопанная. Собака рванулась к ней, вырвала поводок из рук хозяина и вмиг оказалась возле птицы. Не успев опомниться, чайка оказалась в зубах собаки, замахала крыльями, задергала перепончатыми лапами, но железная хватка собачьих зубов намертво держала ее черное тело, еще миг – и оно брызнуло на снег черными перьями. Собачник бежал по полю, пытаясь схватить собаку за извивающийся длинный поводок, но она стала убегать от него, а потом помчалась с бейсбольного поля вниз к реке с птицей в зубах. За ней, размахивая, как крыльями, полами длинного пальто, бежал хозяин. Вектор выбежал на улицу. По сверкающему на солнце снегу ветер раздувал белые перышки. Капли птичьей крови были рассыпаны по полю, как черный бисер.

“Неужели меня так заметет, что не сразу и найдут?” – в шутку подумал он, вернувшись к своим мыслям о теле, которое будет лежать на запорошенном тротуаре.

Сняв телефонную трубку, он набрал “911”.

– 911. Полиция, – раздался в трубке женский голос.

Он сжал трубку в руке. Голос в трубке показался знакомым.

– Вам нужно приехать… – продолжение фразы вырвалось неосознанно, – чтобы забрать тело.

– Чье тело, сэр?

– Это тело… это тело… – он сжимал трубку в руке, не зная, как закончить фразу.

В трубке что-то щелкнуло.

– Да, мы вас поняли. Вы говорите о каком-то теле. Ему нужна помощь. Но, главное, вы не могли бы сказать, где вы находитесь? Полиция всегда придет вам на помощь. Вы звоните с улицы или из квартиры? Вам никто не угрожает?

– Угрожает? – недоуменно спросил он и бросил трубку.

Вектор надел пиджак и выбежал из квартиры. На улице он долго ходил вокруг бейсбольного поля, пытаясь прийти в себя. На небе взорвалась маленькая звездочка и разлетелась во все стороны короткими отрезками света.

“Салют. По какому поводу?” – подумал он.

Следующие две вспышки превратились в звездные одуванчики. Один тут же исчез, оставив после себя круглое облачко дыма, а другой стал осыпаться на город красной пыльцой. Вспышки рвались одна за другой, разбрызгивая красные, желтые и зеленые искры, как будто слизывая черноту неба белыми языками. Мигающая пыль летела к земле и растворялась в небе. Продрогнув, Вектор решил вернутся домой. Он завернул за угол, от которого дорожка шла к подъезду, и… встал как вкопанный. За его “бьюиком” стоял полицейский “форд” и бесшумно мигал сине-красными огнями.

“Вот и они. Они пришли для того, чтобы арестовать меня за умышленное беспокойство полиции”, – подумал он.

Решение пришло мгновенно.

“Нужно попытаться от них убежать. Нужно попытаться сесть в машину. И что мне еще остается делать, как не попытаться от них убежать, если мне все равно придется стать нелегалом? А как же мои вещи? А впрочем, какие там вещи? Главное, что мой бумажник с документами со мной”.

Полицейский следил фигурой, приближающейся к “бьюику”, и когда Вектор был всего лишь в нескольких шагах от него, как кошка, выскочил из своего “форда”.

– Извините, сэр. Это ваша машина?

– Да, – ответил Вектор, пытаясь унять дрожь.

– Дело в том, что здесь нельзя парковаться больше пятнадцати минут. Позвольте взглянуть на ваши водительские права.

“Это какая-то ловушка, – подумал Вектор. – Если они приехали для того, чтобы арестовать меня за беспокойство полиции, то зачем им мои права? Впрочем, здесь и в самом деле нельзя парковаться больше пятнадцати минут”.

– Права? Разумеется. Но они в машине, – спокойно ответил он.

Полицейский последовал за Вектором, но потом почему-то вернулся к своему “форду”.

“Спасение!” – неожиданно пронеслось у Вектора в голове.

Сев в машину, он вставил ключ в зажигание и ударил по газу так, что она отлетела от подъезда до конца дорожки, выходящей на проезжую часть улицы. Поворот – улица Огден. Еще поворот – улица Джексон. Следующий поворот – улица Стейт.

Вектор летел по городу, проскакивая на красный свет и выезжая на встречные полосы. Единственное, что вело его в темноте – это желание уйти от полиции. Свернув в безлюдный переулок, он заглушил мотор и выключил фары. Потом он снова выехал на улицу. Откуда-то доносились звуки полицейской сирены. Казалось, что полицейские были где-то совсем рядом.

“Они пришли за моим телом, а гоняются за мной, – повторял Вектор одну и ту же фразу, как заведенный, уходя от преследования по темным улицам, – но им не догнать меня, поворот, поворот, поворот, и я снова оторвался от них. Я знаю все подворотни даунтауна, как свои пять пальцев”. “Бьюик” летал по городу, как невидимая птица. Вектор выключил фары, и черная машина в ночном городе превратилась в призрак. Вектор свернул в узкий переулок и заглушил мотор. Здесь не было ни души. Откуда-то, через два квартала, доносились звуки полицейской сирены. Он прислушался к ним и понял, что полицейские сворачивают во все переулки подряд. “Но им не проехать там, где проеду я”, – подумал Вектор, ударил по газу и, выскочив из переулка, погнал машину на набережную.

За ним впритык шли два полицейских “форда” и трещали в динамики, чтобы он остановился. Проехав по набережной, “бьюик” резко свернул на тротуар. Здесь проезжая часть дороги кончалась, и ее ограничивали бетонные столбики, за которые узкий “бьюик” беспрепятственно проскочил. Широкий полицейский “форд” уперся в столбики сияющим бампером. За ним остановились два следующих. На соседнюю улицу с набережной вырвалась черная машина-призрак.

“Теперь, вероятно, они будут искать мою машину по всему городу, – подумал он. – Значит… – мысль его выскочила внезапно – нужно оставить ее на улице и переночевать в “Хайат”. Ведь мой номер снят на сутки”.

Он оставил машину за два блока от гостиницы в запорошенном закоулке и пошел к ней знакомыми переулками. В трехстворчатой вертящейся двери он обернулся. Полицейских нигде не было. Он зашел в лифт. Сквозь стеклянную стенку лифта он смотрел на опускающееся вниз чрево квадратной гусеницы. Оно опускалось все ниже и ниже, и Вектору казалось, что золотая гроздь люстры все сильнее разливает по балкончикам яркий свет. Доехав до своего этажа, он взглянул вниз и… замер. От гостиничной стойки отделилась фигура полицейского.

“Это не за мной, – застучало у Вектора в голове. – Ведь никто не знает, что я снял здесь номер. Никто, кроме…”

Продолжение мысли оглушило его. Не веря в то, что именно это случилось, что голос в “911”, который показался ему таким знакомым, был голос Латиши, он сам не свой вышел из лифта. У двери его номера стоял полицейский.

– Вектор, замри! – прокричал полицейский, направив на Вектора пистолет, сверкнувший черным дулом в свете люстры. – Не двигайся! Мы поможем тебе!

На мгновение Вектор замер.

“Помогут? А как они мне помогут? Какая мне может быть помощь? Теперь ее просто не может быть. Ведь теперь я должен им сдаться. Просто сдаться. Другого не дано. А если я не сдамся? Если я сейчас возьму и не сдамся? Разве он выстрелит в меня? Выстрелит в безоружного? А ведь он выстрелит. Он точно выстрелит. Он выстрелит по инструкции. У него инструкция стрелять в людей, если они не сдаются. А если я сдамся? Тогда арест, тюрьма. Они хотят помочь мне… тюрьмой? Чем же еще мне можно помочь? Зачем я бежал от них? Мне голос был. Я должен был сделать выбор. Но тогда это был единственный выбор. А теперь выбор – это тюрьма. Тогда я должен был сделать выбор. Серебристый самолет и яркое солнце на горизонте, а самолет все летит и летит, и, кажется, хочет улететь от солнца за океан. Выбор Бога, которого я не выбрал, а выбрал ее черное тело, которое все умирало и умирало, и, наконец, ушло в тот черный лакированный гроб в желтой яме. Аллилуйя, аллилуйя! А потом мы шли по желтым листьям, и я все не решался сказать ей. Я ждал этого дня, зимы и мороза. Но ведь теперь… это не важно. Ведь в этой жизни ничто не важно… кроме встречи с Богом. Нет, тюрьмы не будет. Ее просто не может быть в моей жизни. Значит, это и есть мой выбор…”

Полицейский стоял на противоположной стороне балкона и смотрел на Вектора, не сводя с него дула пистолета.

– Ведь ты пришел за моим телом, – прошептал Вектор и перекинул ногу через балконные перила, – ты пришел, чтобы взять мое тело, так бери… бери его… таким, какое оно есть…

Мыслей больше не было…

В следующую секунду Вектор полетел вниз, размахивая руками, как подстреленная птица бессмысленно машет крыльями в свой последний полет к земле.

2003, 2007. Москва

Примечания

1. “I don't mind” – Я не возражаю (англ.).

2. “Welcome to the United States” – Добро пожаловать в Соединенные Штаты (англ.).

3. YMCA (Young Men Christian Association) – Благотворительная организация, основанная в годы Великой депрессии.

4. “Are you OK?” – С вами все в порядке? (англ.)

5. “The Lord is my light and my salvation” – Мой Бог – это мой свет и мое спасение (англ.).

6. “O, Jesus! O, Lord!” – О, Иисус! О, Боже! (англ.)

7. “You took advantage of me” – Ты воспользовался мной (англ.).

8. “No, I did not” – Нет (англ.).

9. “United States of America. Department of Justice” – Соединенные Штаты Америки. Отдел Правосудия (англ.).

10. “program begin”, “declare A,B,C”, “if”, “else”, “go to”, “stop” – “начало программы”, “объявить А, В, С”, “если”, “иначе”, “пойти на”, “стоп” (англ.).

11. “We don’t need no education, we don’t need no thought control, no dark sarcasm in the classroom, teacher, leave them kids alone” – Нам не нужно образование, не нужно контролировать наши мысли, никакого черного юмора в классе, учитель, оставь нас, детей, в покое (англ.).

12. “Hey! Teacher! Leave us kids alone!” – Эй, учитель, оставь нас детей в покое.

13. “All in all, it was just a brick in the wall” – В конце концов, все это был только кирпич в стене.

Бездомный

Повесть в письмах

15 Апреля

Здравствуй, дорогая Женечка!

Долетел я до места благополучно. Никаких проблем на паспортном контроле не было. В первый день ночевал в “Международной гостинице для студентов” – “Hostelling International”. Гостиница эта вроде студенческого общежития. Комнаты в гостинице по четыре двухъярусных кровати, цена за койку – двадцать пять долларов в день, считай, месячная плата за нашу общежитскую кровать на “Автозаводской”. В Бостоне это, оказывается, самые дешевые гостиничные койки. По крайней мере, так мне в аэропорту сказали. Уж не знаю, правильно ли я их понял, но сказали мне именно так, что койка эта “the best choice in my situation”. А когда мне цену на нее назвали, то я поначалу подумал, что это я шиковать буду и последние сто дорожных баксов тратить. Вроде как приехал в Америку их зарабатывать, а тут сразу тратить начинаю на излишние жилищные удобства. Но потом решил, что не буду я скупиться на ночлег в мой первый американский день, и не стал на вокзале ночевать, как мы с тобой для меня предполагали.

Вокзалов в Бостоне два, Северная и Южная станции – North и South Station. Я и на той, и на другой побывал, и показалось мне, что для ночлега они малопригодны. На Южной станции в зале ожидания пара хороших дубовых скамеек стоит, однако, полицаи вокруг них крутятся, вроде как высматривают что-то, то ли за местными бездомными смотрят, то ли за чистотой скамеек следят, только подумал я, что ночевать на те скамейки я не пойду. Не знаешь ведь, какие порядки в чужой стране насчет туристов за океаном. А на Северной станции так и вообще скамеек нет, чтобы ноги по-людски вытянуть, а только кресла сидячие, железные, неудобные.

Что же касается наших бостонских соотечественников с тридцатилетним стажем за океаном, телефон которых твоя подруга дала на тот случай, что могут приютить меня на пару дней, то пустая затея с ними вышла. Позвонил я им прямо из аэропорта, и ответ мне был пронзительный, как крик петуха: “Вы, Константин, зачем сюда приехали? Америку покорять? Вот и покоряйте, а нас, скромных беженцев из вашей Империи Зла, не беспокойте”. Хотел я им на это возразить, что за тридцать лет от Империи Зла только монументы вождям-императорам на горстке площадей остались, да не стал бывших узников совести разговорами о других берегах беспокоить. В конце концов, не много человеку надо удобств на ночь, а тем более на заработках за океаном.

И тут мне с ночлегом, и одновременно с питанием неожиданно повезло. В той студенческой гостинице я познакомился со студентом из Греции, который приехал в Америку к своему дяде, епископу в Нью-Йорке, а когда я сказал ему, что русский, то он посоветовал мне поехать в местный православный монастырь, в котором можно, как это у них называется, “жить пилигримом”. Сам он в том монастыре не раз останавливался, когда в Америку приезжал. Правда, за пилигримство это, то есть за койку и постель, в монастыре нужно молиться по пять часов в день, такой у них православный режим, а потом на кухне помогать, но ведь так и в Библии сказано – кто не работает, тот не должен есть. К тому же в монастыре и компьютеры есть, и Интернет, и даже на одном из компьютеров русская клавиатура имеется. Так что пока монастырский режим мне позволяет, пишу тебе “электронное” письмо в промежутках между молитвами, хочу поделиться с тобой первыми впечатлениями о земле обетованной. Ты же, как только прочтешь его, черкани строчку. Когда будет еще у меня возможность на Интернет выйти, я не знаю. Один раз мне разрешили в монастыре Интернетом побаловаться, и один раз ответную почту проверить. Сказали, впрочем, что в Публичной библиотеке тоже Интернет есть, но когда я до того Интернета доберусь, это еще вопрос.

Сначала несколько слов о славном, и, как я из туристического проспекта узнал, первом американском городе. Бостон город небольшой, но исторический, с трехсотлетними домами, газовыми фонарями и небоскребами – каждый сверчок знай свой пятачок. Домам в самой старой части города, которая называется “Beacon Hill”, Холм Бекона, или Бэкона, один черт, по триста лет, а некоторые сложены из таких гранитных глыб, что простоят, верно, не меньше пирамид Хеопса, только сантехнику меняй. В других домах кирпичик к кирпичику так приложен, что кажется, лезвие бритвы между ними не просунешь. Сам город лежит на трех холмах, то есть лежал когда-то, потому что теперь от тех холмов только один холм остался, самый высокий, “Beacon Hill”. В центре города находится парк – “Boston Common”, в переводе Бостонское Пастбище. Парк этот, действительно, вроде как пастбище и есть, очень похож он на огромную лужайку с трехсотлетними дубами, вязами и аллеями с именными скамейками. Ты не поверишь, что здесь на некоторых скамейках таблички прибиты в память того-то и того-то, и даже на земле мемориальные таблички вкопаны под дубами и вязами. Забавные есть таблички. Например, “Место Великого Вяза” – “Site of Great Elm”. В ней строчка: “Здесь собирались сыновья свободы”. Место это историческое. Стоял на этом месте в прошлом веке огромный вяз, которому уже тогда было несчетно сколько лет. И на том вязе квакеров вешали, по-нашему диссидентов. Инакомыслящих, то есть. Причем так вешали, чтобы в последнюю минуту они обозревали воду Лягушачьего пруда – это на Пастбище тоже историческая достопримечательность, мелкий пруд, в котором раньше лягушки квакали, а теперь его дно забетонировано. Так и называется – Frog Pond. Ходил я по пастбищенским аллеям, и вдруг слышу церковный бой. Знакомая какая-то мелодия, думаю. Прислушался и уловил, что первые аккорды того церковного боя ни дать ни взять – “Боже, царя храни”. Удивился, конечно, но потом подумал, а чему, собственно, удивляться? Наверное, мастер тех часов русские корни имел, и, стало быть, ростки те корни дали соответствующие.

Церковь эта с колокольней на углу Пастбища стоит, рядом с домом Номер Ноль. Я когда на фронтоне дома этот номер увидел, то глазам не поверил, но потом решил, что вполне логично это – не с первого номера отсчет домов начинать, а с нулевого.

Рядом с Пастбищем другой парк есть. Почему я внимание на парках заострил, ты конечно, догадываешься. Местечко для ночлега приглядывал, если в монастыре надолго не задержусь. Так вот я решил, что лучшего места, чем скамейка в парке, мне не найти. Апрель тут месяц не такой холодный, в отличие от Москвы, вообще климат тут мягкий. Так вот, парк этот называется “Public Garden”, по-русски – Публичный сад. Много в саду памятников американским историческим личностям. Необычные памятники есть. Например, эфиру, самому настоящему эфиру, применяемому для наркоза. Оказывается, что эфир в качестве наркоза впервые был применен в Бостоне, в Массачусетском госпитале. Так я потом и на госпиталь тот пошел посмотреть, как на застывшую музыку начала эпохи обезболивающих средств. Тюрьма это раньше была. А еще в Публичном саду памятник уткам есть. Восемь бронзовых утят шагают по аллее к пруду. Посвящен памятник, как написано на табличке, героям-утятам из сказки “Дайте дорогу утятам” – “Make a way for ducklings”. Непременно прочту эту сказку, как будет возможность, зайду в Публичную библиотеку, которая на центральной площади, тем более что надо и насчет Интернета там поинтересоваться. Центральная площадь в Бостоне называется “Coply”. Как выходишь из метро, перед тобой огромное зеркало небоскреба и красивейшая церковь “Trinity Church” – Церковь Святой троицы. Старина и модерн плечом к плечу. Каждый небоскреб в Бостоне свое имя имеет, а тот небоскреб на “Coply” – зеркало до неба – называется “Prudential”, что значит, “Благоразумный”.

Еще рядом с Пастбищем Китай-город есть. Так и называется – “Chinatown”. Азиатское это местечко, скажу тебе, “с раскосыми и жадными очами”, но, в отличие от московского Китай-города, ресторанчиков тут китайских, корейских, да японских видимо-невидимо – в каждой подворотне, и в каждом подъезде. Правда, остерегали меня в монастыре, что злачное это место, бостонский Китай-город, да только впечатление у меня такое сложилось, что злаки эти Китайгородские копчеными утками да жареными осьминогами в витринах висят, хотя взрослые увеселения в Китай-городе тоже присутствуют. “Девочки, девочки, девочки. 25 центов минута”. Слово в слово перевожу тебе надпись на одной “увеселительной” двери – “Girls, girls, girls. 25 cents a minute”. От Китай-города можно прямиком пройти под хайвэем, в Северный конец – “North End”. Это район старый, место первых итальянских иммигрантов, а от него можно пройти к океану, набережную называют Водный фронт – “Waterfront”. Бостон когда-то большим портовым городом был, а теперь на водном фронте причалов нет, на водном фронте без перемен.

Метро в Бостоне скромное. Все станции одна на другую похожи, ни оригинальности, ни ажура, ни высоты ощущений, как в Москве. Однако бостонское метро – первое в Америке. Видимо, строили его экономично – метро не роскошь, а средство передвижения. В бостонском метро четыре линии: Красная, Зеленая, Голубая и Оранжевая. Так они и называются по цвету вагонов, или это цвет вагонов соответствует их названию, но одно преимущество в таком “цветном подходе” верное – всегда знаешь, на какой линии находишься. Так вот, в метро здесь у меня забавная встреча вышла. Ехал я по зеленой ветке к Международной гостинице для студентов, смотрю, две старушки в вагон вошли и уставились на меня, как будто я экспонат какой заморский, а потом одна другую толкает и по-русски ей говорит: “Смотри, Мотря, а вот и наш соотечественник. Похоже здесь недавно. Задавленно на все глазеет”. И стали мне бабушки советы давать, что здесь соотечественнику нужно прежде всего. Оказывается, что для втирания в здешние края ему, перво- наперво, английский нужен. Так и сказали старушки: “На язык, юноша, налегайте всем телом”. Ну, так об этом я и сам должен был догадаться, потому как, Женечка, первый и самый тяжелый для меня барьер – это наш великий и могучий русский язык. И хотя школьный английский мы все учили понемногу, но одно дело, отвлеченное российское обучение, а совсем другое – настоящий заокеанский языковый бой за право светлого отечественного будущего!

Одним словом, весь первый день я немало времени посвятил знакомству с бостонской местностью, по возможности решил сразу обойти все архитектурные и исторические особенности первого американского города. Изрядно по городу попилигримничал, с бостонской архитектурой “времен очаковских и покоренья Крыма” знакомясь. Очень Бостон мне Питер напоминает, по крайней мере, по тем двум дням, когда мы с тобой в Питер ездили. Центральная его часть, уж точно – и архитектурой, и скульптурой, и четырьмя линия метро такого же петербургского цвета. Правда, мраморных львов здесь на набережных не видать, а из кумиров на бронзовых конях только памятник Вашингтону в Публичном саду я пока увидел, к тому же мостов тут всего три-четыре. Но впечатление у меня такое сложилось, когда по центральным местам здесь гуляешь, что как будто перенесли за океан “самый умышленный из всех русских городов”, со скидкой на местный архитектурный колорит. Всякий район в Бостоне здесь свою историю имеет и соответственно, название. Например, Задний залив – “Back Bay”. Это когда-то действительно залив был, пока его, как петербургские топи, камнями не засыпали и каменные дома на нём построили ровными перспективами. Небоскребы в Бостоне все отдельно стоят, кучно, за исключением “Благоразумного”, о котором я тебе уже упомянул. Называется небоскребный район Финансовый – “Financial District”. А другие районы по “концам” именуются, – Северный конец, Южный конец, Западный конец. Компактный город Бостон, и все в нем рядом – и классика, и небоскребы.

Но вернусь к месту моего настоящего обитания, то есть, к монастырю. Монастырь этот и на монастырь и не похож, без куполов и без крестов. Стоит он в лесочке, недалеко от центра города, если по московским понятиям. Монастырь этот – солидная трехэтажная усадьба из красного кирпича с длинными печными трубами. Я когда трубы те, похожие на трубы крематория, увидел, то даже подумал, не каминное ли у них тут отопление сохранилось с прошлого века, как в добрые печные времена. Монастырь этот – место для православного люда известное и гостеприимное, особенно для тех русских, что по церковным визам сюда приезжают. Монахи в монастыре люди образованные. Некоторые даже говорят по-русски. Например, древний старец, отец Андрей. Он говорит по-русски правильно, но как-то старомодно – длинными предложениями. А когда он заметил мне, что он русский монархист, то я сначала не понял, о чем это он. Как говорится, “дела давно минувших дней, преданья старины глубокой”. Но отец Андрей разъяснил мне, что идет в жизни по стопам отца, который верил в Бога, Царя и Отечество, и потому завещал все свое состояние монастырю, в котором его сын и заканчивает свой земной путь. Его семья с дворянскими корнями бежала в свое время от Октябрьской революции сначала в Париж, где он и родился, а потом в Америку. История, известно, богата повторениями. А еще я познакомился в монастыре с отцом Исааком. Он учил русский в Гарвардском университете, в России никогда не был, но по-русски шпарит так, что от русского и не отличишь. Пушкина любит цитировать, говорит, “у Лукоморья дуб зеленый, златая цепь и кот цепной”. Отец Исаак мне о неблаговидных случаях в монастыре сразу рассказал, чтобы я не обнадеживался насчет бесплатной койки и питания. Приезжают в Божью обитель русские православные туристы на заработках за океаном – днем работают, а ночью отсыпаться в монастырь приходят. Так вот таких пилигримов, согласно монастырскому режиму, на третий день с Богом разводят, то есть попросту гонят из монастыря. Так что злоупотреблять православным гостеприимством я не собираюсь, и как только найду работу, то подыщу себе какой-нибудь жилой угол. Не может такого быть, чтобы не нашел. Скамейка в парке – это конечно, выход из положения, но ненадолго.

А вчера я познакомился с двумя ребятами из Пскова. Они, так же как и я, приехали в Америку на заработки, и в монастырь заходят помолиться и подкрепиться. Уже год, как здесь работают. Ребята снимают гараж за пятьсот долларов в месяц у югослава, который владеет в Бостоне пятьюдесятью гаражами и на своем гаражном хозяйстве такие деньги строгает, что “ни в сказке сказать, ни пером описать”. И хотя, как говорят ребята, мерзопакостный район этот, Дорчестер, где они обитают, мексиканцы там, да негры, даже постреливают по ночам, но в гараже том есть неоспоримое преимущество – холодная вода, а это первейший плюс в их работе, потому как работают ребята грузчиками. Полтора года проработали в русском магазине, заработали, что хотели, а теперь возвращаются в родной Псков квартиры покупать, сказали, чтобы непременно с видом на псковский Кремль. За год американской жизни на квартиру заработали. Меня же хозяину магазина обещали на свое место порекомендовать. Хозяин платит пять долларов в час, так что при восьмичасовом рабочем дне, выходит сорок баксов в день. Совсем неплохо для начала. Так что даже если на еду пять-шесть долларов отдавать в Макдональдсе, то в месяц это тысяча двести выходит. И с вычетом за ночлежный гараж на двоих, а может быть, и на троих, Бог ведь троицу любит, да на еду, вполне можно восемьсот- девятьсот баксов в месяц откладывать.

А то, что улетел я в Америку, с тобой не попрощавшись, то думаю, что решение свое насчет скорого отъезда я правильное принял. Неожиданно ведь мне билет подвернулся, можно сказать, в одночасье с неба упал – из тех свободных мест в самолете, от которых перед самым рейсом отказываются, как ты их называешь, места отказников. Так что ничего мне не оставалось, как лететь. Конечно, лучше бы я в Нью-Йорк полетел, в столицу мира и его окрестностей, и в смысле работы мне бы там наверняка что-нибудь быстро обломилось, но раз билет до Бостона мне почти даром достался – шутка ли сказать, горящий билет в Америку за двести долларов! – то и, слава Богу, что полетел в Бостон.

Одним словом, постараюсь писать тебе по Интернету, как объявится возможность. Строго в монастыре с личным временем, только знай, что молись, да кастрюли на монастырской кухне драй.

Ну, да делать нечего, назвался груздем – полезай в кузов. Надеюсь, что в Интернет-кафе заглянешь, как только из деревни приедешь, и письмо мое прочтешь. В любом случае адрес монастыря я тебе посылаю.

Любящий тебя, Костя.