скачать книгу бесплатно
– Ну, как тут твое рукоделие?
Я взяла со стола пяльцы и протянула их ей.
На эскизе работы брата Вийера желто-оранжевое солнце выглядело почти как настоящее. И, казалось, даже немножечко грело. А вот от сине-зеленой книги[36 - Солнце и книга – символы Вседержителя.] почему-то веяло холодом. Видимо, поэтому символ Пути к Вседержителю я вышила целиком, а символ Познания – только наметила. Причем нитками, оттенки которых были чуть теплее рекомендованных.
Как ни странно, Амата не стала заострять на этом внимания – оставив в покое мои волосы, она провела пальцем по почти законченному корешку, перевернула пяльцы, осмотрела изнаночную сторону вышивки и улыбнулась:
– Ты потрудилась на славу. Поэтому можешь отложить рукоделие в сторону и начать готовиться к празднику.
Я удивленно покосилась на окно, за которым продолжал лить дождь, и угрюмо вздохнула:
– Какой может быть праздник в такую погоду?
Кормилица улыбнулась:
– К нам приехали жонглеры[37 - Жонглер – странствующий сказитель, певец, часто музыкант или фокусник.]. И твой отец пригласил их на ужин.
Мое любимое темно-красное бархатное платье с открытыми плечами, которое я надевала в первой десятине первого снеженя[38 - Снежень – зима.] на бал по случаю приезда барона Олмара Геррена, оказалось мне мало: корсет больно сдавливал грудь и не сходился на спине, рукава уже не закрывали пальцы, а подол – о, ужас!!! – демонстрировал всем желающим мои щиколотки!
Другое платье – светло-зеленое, с глубоким вырезом и кружевными оторочками – жутко топорщилось на бедрах.
Пришлось надевать третье. То, которое мне пошили к празднику совершеннолетия Тео…
Правда, стоило мне в него влезть и сделать шаг к зеркалу, как Амата вытаращила глаза и заявила:
– В этом непотребстве я тебя из покоев не выпущу!
Я закусила губу и с трудом удержала наворачивающиеся слезы:
– Надену зеленое, зайду в трапезную раньше всех, сяду, и… никто ничего не заметит!
Кормилица посмотрела на меня, как на юродивую:
– Ты – дама! Значит, должна покинуть общество задолго до того, как вино развяжет языки и превратит мужчин в похотливых скотов…
Я вспомнила взгляды, которыми меня пожирали барон Олмар и его свита, и обреченно вздохнула:
– Ладно, спою себе сама…
Амата приподняла бровь и довольно улыбнулась:
– Смирение – это шаг к Вседержителю. Я счастлива, что ты приняла его душой, поэтому… сейчас принесу тебе что-нибудь из платьев твоей бабушки.
По рассказам отца моя бабушка – баронесса Катарина д’Атерн – была одной из самых известных красавиц Вейнара: ее благосклонности добивался чуть ли не весь высший свет королевства, включая первого министра, королевского казначея и камерария. Да что там королевства – к ней сватались посол Белогорья, один из сыновей короля Алата[39 - Алат – королевство на юге Вейнара.] и младший брат вождя эрратов[40 - Эрраты – один из самых воинственных народов Горгота. Проживают севернее Вейнара.]! А тогдашний король Оммана[41 - Омман – королевство на востоке Вейнара.], увидев ее на одном из балов, назвал Ясным Солнышком Вейнара.
Однако несмотря на то что среди ее воздыхателей хватало писаных красавцев, известных рубак и лиц, имеющих влияние на короля, бабушка отдала свое сердце молодому герою только что закончившейся Вейнарско-Рагнарской войны. И ни разу об этом не пожалела: до конца ее недолгой жизни барон д’Атерн не отходил от жены ни на шаг.
Видимо, в благодарность за это бабушка ни разу не дала деду повода усомниться в своей верности: она игнорировала любые знаки внимания со стороны поклонников и как-то прилюдно заявила, что будет вскрывать все послания в свой адрес только в присутствии мужа.
Как ни странно, такое поведение Катарины д’Атерн больше всего бесило представительниц слабого пола: они искренне считали ее самовлюбленной выскочкой… однако пытались подражать ее манере одеваться, причесываться и даже улыбаться.
Лиственей в восемь, поняв, что ослепительно красивая черноволосая женщина, изображенная на одном из портретов в кабинете отца, и есть та самая Катарина д’Атерн, я несколько дней в буквальном смысле слова жила в зеркалах – искала в себе хоть какое-то сходство с ней. Увы, ни волосы, поднятые вверх, ни глубокое декольте, собственноручно вырезанное в детском сарафане, ни тщательно скопированная поза не сделали меня ни Ясным Солнышком Вейнара, ни чем-то похожим.
Видимо, поэтому, надев на себя роскошное темно-синее бархатное платье своей бабушки, я долго не могла решиться посмотреть на свое отражение – знала, что увижу все то же рыжеволосое, конопатое и на редкость мелкое создание с впалыми щеками, тощими плечами и костлявыми ключицами.
Потом все-таки заглянула, привычно ужаснулась и… с интересом уставилась на свое изображение.
Конечно же, за годы, прошедшие с того времени, рыжие волосы и конопушки никуда не делись. А вот щеки и плечи заметно округлились. Кроме того, бабушкино платье очень выгодно подчеркивало талию, красиво приподнимало грудь и делало меня выше, чем я есть.
Пару раз повернувшись вокруг себя, я кинула взгляд на Амату и застыла: кормилица смотрела на мои бедра и угрюмо хмурила брови. Видимо, пытаясь решить, нравится ей мой вид или нет.
– Это платье делает тебя взрослее! – проворчала она через десяток ударов сердца.
Я потупила взгляд и незаметно осенила себя знаком животворящего круга. Вернее, мне показалось, что незаметно – не успела я закончить движение, как на лице кормилицы заиграла довольная улыбка:
– Ты права, дочка! Раз Вседержитель послал тебе это платье, значит, пришло твое время…
– Спасибо, Амата!!! – воскликнула я и бросилась ей на шею. – Я тебя так люблю!!!
– Я тебя тоже, – ответила она, легонько шлепнула меня пониже спины и добавила: – Ладно, обниматься будем потом. А сейчас займемся твоей прической.
Я обрадованно метнулась к пуфику, стоящему напротив зеркала, села… и тут же вскочила на ноги: в коридоре раздался топот подкованных сапог:
– Ваша милость, вы у себя?
– Что тебе тут надо, а, Кулак? – раздраженно рыкнула Амата. И, распахнув дверь, высунулась из комнаты.
– Его милость срочно требует баронессу к себе в кабинет! – преувеличенно громко – видимо, чтобы мне было слышно каждое слово, – протараторил десятник.
Я тут же оказалась на ногах: в его голосе звучали нотки, которых я еще ни разу не слышала!
Видимо, его тон подействовал и на Амату, так как она помрачнела и коротко поинтересовалась:
– Что-то случилось?
– Только что прилетел почтовый голубь от его величества, – угрюмо буркнул Кулак. – В Авероне мятеж.
Я выдернула из волос поддерживающие их шпильки, влезла в туфельки и, торопливо посмотрев на себя в зеркало, выскочила в коридор.
В замке было шумно, как на меллорском рынке. Или, скорее, как в военных лагерях, о которых так любят рассказывать мужчины: по лестницам носились перепуганные слуги, со стороны оружейной комнаты слышался лязг железа, этажом ниже ворочали что-то тяжелое, а выше – причитали.
Причитания доносились и с улицы – через настежь распахнутое окно Восточной башни, заглушая шелест дождя, до меня доносился многоголосый женский ор. Заглавную скрипку в котором играла Инария – жена десятника Урмана по прозвищу Ворон. Голосу ее мог позавидовать даже королевский глашатай, поэтому ее душераздирающую мольбу слышал, наверное, весь лен:
– …И на кого же ты меня бросаешь, сокол мой сизокрылый? Что я без тебя делать-то буду, счастье ты мое окаянное? Иди же, обними меня напоследок, услада ночей моих…
Голоса «услады ее ночей» слышно не было. Видимо, он занимался делом и не обращал на вопли супруги никакого внимания.
Голосила Ворониха[42 - Ворониха – жены получают прозвище, созвучное прозвищу мужа.] недолго – когда я добежала до четвертого этажа, с улицы раздался рев отца:
– Заткни жену, Ворон! А то ее заткну я…
Я перепугалась еще сильнее: отец никогда не повышал голоса на вассалов, предпочитая словам действие. В общем, еще прибавила ходу и влетела в кабинет, не постучавшись. Чуть не расквасив себе нос об отцовскую спину, затянутую в кольчугу.
– Вы хотели меня видеть? – присев в реверансе, спросила я.
– Смирения тебе, дочка, – поздоровался он, снял со стены щит, аккуратно прислонил его к столу и повернулся ко мне. – Я уезжаю. В Аверон.
Потом оглядел меня с головы до ног и грустно улыбнулся:
– Готовилась к ужину?
Я сглотнула подступивший к горлу комок и кивнула:
– Да, отец…
Он подошел ко мне вплотную, провел пальцем по моей щеке и поцеловал в лоб:
– Ничего, вернусь – устрою пир на десятину. С музыкантами, фокусниками, акробатами… и танцами! Обещаю!
– Вседержитель с ними, с танцами! Вы, главное, возвращайтесь побыстрее, ладно?
– Я постараюсь, – вздохнул он, забросил на плечо переметную суму и поднял щит: – Значит, так: старшим остается Волод. И не сверкай глазами: в его возрасте я уже взял своего первого медведя…
– Так это вы… – еле слышно пробормотала я. – А он пока даже с Вороном не справляется…
– Ворон – боец, каких еще поискать, – усмехнулся отец. Потом снова помрачнел и с хрустом сжал кулаки: – В общем, так: с утра выставите из замка всех посторонних, включая фокусников, Бездушного и гостей брата Димитрия. По-хорошему, надо бы сделать это сейчас, да вечер и ненастье, забери их Двуликий.
Я похолодела: в замке был один из слуг Двуликого! И не только был, но и должен был остаться до рассвета!!!
Перед внутренним взором тут же возникла картинка из рассказов Аматы:
Могучий воин… Косматый, как медведь… В кожаном нагруднике с нашитыми на него металлическими пластинами, кожаных штанах и сапогах… С черным посохом, сверху донизу испещренным зарубками и клевцом или чеканом на поясе… Он поворачивается ко мне, левой рукой откидывает с лица седую прядь и смотрит мне в глаза… Взглядом, в котором живет Бездна…
– Мэй! Ты меня слышишь? – рявкнул отец. И, выждав мгновение, дернул меня за плечо.
– Да, слышу, – непослушными губами вымолвила я.
Злиться он не стал. Просто поцеловал меня в лоб и грустно улыбнулся:
– Далее, пока меня не будет, держите ворота на замке. И не отворяйте их даже отпрыскам Латирданов… Единственный человек, которого можно впускать и выпускать из замка в любое время дня и ночи, – это мэтр Давер: он обещал приехать то ли завтра, то ли послезавтра с каким-то чудодейственным лекарством для твоей матери… Запомнила?
– Д-да, отец, – кивнула я и снова присела в реверансе.
Не успели отскрипеть цепи подъемного моста, как Волод, стоявший перед входом в захаб, повернулся ко мне и хитро прищурился:
– Снежного барса видела?
– Кого? – не поняла я.
– Барса! Снежного!!! – повторил он. – Сидит в одной из клеток, которые занесли в каретный сарай. А еще там есть медвежонок, здоровенный такой волчара, орел, заморская птица фараллан.
Я закатила глаза: брат не понял, куда и зачем поехал отец! И собирался жить так, как и прежде, то есть развлекаться и проказничать!
– Волод! В королевстве – мятеж. Отец просил присмотреть за замком… и за мамой, – поплотнее запахнув полы плаща, напомнила я.
– Замок – вот он! Что с ним сделается? А мама уже спит. Кстати, Тая сказала, что сегодня отвар получился сильнее, чем обычно, и до утра она не проснется.
«Слава Вседержителю… – облегченно подумала я. – Хоть мучиться не будет…»
– А с утра фокусники уедут, – глядя в сторону каретного сарая, продолжил брат. – Значит, увидеть зверинец ты можешь только сегодня. Или сейчас, или ночью. Но ночью там темно – хоть глаз выколи. Значит, надо идти сейчас.
– Сходите, ваша милость! Это интересно, – поддакнул Ворон, оставленный отцом за начальника стражи. – Только близко к клеткам не подходите.
Я подумала и согласилась.
В каретном сарае тошнотворно воняло мокрой шерстью, нечистотами и чем-то тухлым. Я поморщилась, пошире распахнула дверь, откинула капюшон плаща и с нетерпением посмотрела на Волода, пытающегося зажечь факел.
Кресало било по кремню, высекало длинные плети искр, а огонь все не занимался. Я презрительно фыркнула, и донельзя возмущенный брат продемонстрировал мне трут:
– Отсырел и не загорается…
– Дай сюда!
– Я сам! – воскликнул он, чиркнул еще раз, и трут, наконец, вспыхнул.
Дожидаться, пока разгорится пламя, я не стала, а шагнула к ближайшей клетке и осторожно отодвинула полотнище, которым она была накрыта…
«Здоровенный волчара» – тощий, облезлый волк размерами раза в полтора мельче моего любимца Ворчуна – лежал у самой решетки и, часто-часто дыша, смотрел на меня. Взгляд у зверя был угрюмым и каким-то затравленным.
М-да, смотреть тут было не на что: этот «страшный зверь» явно доживал последние дни.
Когда Волод справился с факелом и подошел поближе, я обратила внимание, что шерсть у волка тусклая и свалявшаяся, на спине и задних лапах – проплешины, а бока ощутимо впали.
– Кормят его абы как… И не всегда мясом, – заметив мой сочувствующий взгляд, усмехнулся брат, днями и ночами пропадающий на псарне. – А еще двигается он слишком мало, поэтому так ослаб.
Я согласно кивнула.
– А его хозяева, небось, едят от пуза! – возмущенно зашипел он, потом сунул мне в руку факел и набросил на голову капюшон: – Так, я – на кухню, за мясом! А ты пока посмотри на остальных…
Факел оказался довольно тяжелым и так и норовил вывернуть кисть. Поэтому я воткнула его в держатель на стене, откинула ткань со следующей клетки и восхищенно зацокала языком: зверек, сидящий в ней, выглядел как помесь рагнарского камышового кота с белкой. Только очень маленького и на редкость пушистого.
Обойдя клетку сбоку, я посмотрела на спящую мордочку «котобелки» и невольно улыбнулась: огненно-рыжее чудо забавно морщилось во сне и еле заметно шевелило усами.
– Какой же ты красавец… – тихонечко прошептала я. – Будь ты моим, я бы назвала тебя Огоньком…
Зверек открыл один глаз, лениво шевельнул ухом и, потягиваясь, вытянул перед собой одну из передних лап. Подушечки на лапе были треугольными и ужасно мягкими на вид. А между ними пробивалась беленькая шерстка.
Я приблизила лицо к клетке и легонько дунула на «котобелку». Зверек смешно сморщил носик и фыркнул. Я дунула еще раз. Чуть посильнее. И захихикала: зверек обиженно выпятил нижнюю губу и жалобно мяукнул!
