Графика

В какой-то момент я осознал, что больше нет ни кухни, ни моей квартиры, ни чего бы то ни было еще. Я стоял в абсолютном мраке, в физическом воплощении слова «НИЧТО». Глюк стоял, возвышаясь надо мной, словно статуя. Лишь сейчас я понял, что стою на коленях, не в силах встать. Да и честно, я даже не хотел пытаться, лишь смотрел, широко раскрыв глаза, боясь даже вдохнуть.

– Ты пыль, легкое дуновение жизни, что летит через этот и другие миры. Твое существование лишь чья-то сиюминутная прихоть, которую ты никогда не способен будешь осознать. Твоя жизнь – секунда, что пролетит, не оставив следа, а твоя смерть – вечность, в которой эта жизнь растворится. Твое жалкое подобие сознания не в силах понять весь смысл моих слов, ведь сейчас ты ничем не отличаешься от любого муравья, которому с тем же успехом можно было все это объяснить.

Я слушал его голос и мне казалось, что я растворяюсь в этом мраке. Мне хотелось закрыть уши руками, но оказалось, что у меня их нет. И никогда не было. Я был… нет, меня не было. Никогда не существовало. Мое состояние невозможно было описать, ведь у меня никогда его не было. Никакого Я, никого самоосознания, ничего из того, что можно было описать как нечто, что раньше было чем-то живым или просто существующим. Голос Глюка был везде, казалось, будто именно из этих звуков и состоит то, что некогда носило имя и звалось человеком. Он звучал, охватывая все, до чего мог дотянуться и казалось, будто все было сотворено из него. Я был лишь слабым отголоском этой вибрации, что пролетал над этим ничто, растворяясь в его мраке, теряясь где-то на окраине вечности, зная, что буду звучать там всегда, ибо во всем этом не было и никогда не будет конца.

– Я же говорил – ты не готов.

Пространство вернулось в норму так же быстро, как и исчезло до этого. Я сидел на полу, хватая воздух ртом и силясь понять, кто я такой и почему мое существование было ограничено какой-то нелепой, жалкой оболочкой. Неуклюже, словно тряпичная кукла, которую подвесили на веревках, я поднял свои руки к лицу и посмотрев на них, закричал от ужаса. Я выл и катался по полу, давясь слюнями, потому что не понимал во что меня заключили. Я изо всех сил сжимал веки, потому что мне было невыносимо больно смотреть на этот мир. Состояние ужаса и омерзения переполняли меня настолько, что я начал сдирать ногтями свою кожу, стремясь освободиться из этой клетки, во что бы то ни стало. Я разрывал нелепую, до ужаса жесткую и колючую ткань на этой оболочке, изгибался настолько, что трещали кости, рвал волосы на голове в безуспешной попытке обрести свободу. Все мое существование было заполнено обидой и страхом, потому как мне казалось, что я не заслужил подобного наказания. Я не должен быть таким, это несправедливо и жестоко, я должен как можно скорее покинуть эту проклятую тюрьму, я…

– Тише, тише, все хорошо. Давай, приходи в себя, – чья-то тяжелая ладонь легла мне на плечо и все резко закончилось.

Я лежал на полу, чувствуя, как болят исцарапанные и искусанные мной руки, вырванные волосы и вывернутые суставы. Я лежал на полу и плакал так, как никогда до этого. Все мое тело просто пылало болью, а сознание билось в агонии после случившегося. Я все ещё не понимал, что со мной, но осознание личности присутствовало в полной мере, отчего было ещё страшнее.

– Вставай.

Я изо всех сил замотал головой, все ещё боясь открыть глаза и сжался в дрожащий комок. Ни за что на свете я больше не открою глаз и не встану с этого места. Ни за что и никогда.

– Сейчас все пройдет, обещаю, – с этими словами меня легко, словно перышко поставили на ноги и отняли руки от лица. – Вот так. А теперь – будь здоров!

Я чихнул и озадаченно покрутил головой, озираясь по сторонам. Кухня была на месте, пол в порядке, никаких трещин, обломков или иных следов разрушений. Даже кот мирно дремал после еды на подоконнике. Но как? Я был уверен, что все вокруг буквально минуту назад было уничтожено этой тяжелой, невообразимой силой. Оглядев свои руки, ощупав лицо и убедившись, что со мной абсолютно все в порядке, я поднял глаза на Глюка и тихо спросил:

– Что ты сделал?

– Слегка вспылил, – виновато произнес он, потирая затылок. – Прости меня. Следовало держать себя в руках. Мне искренне жаль, что так произошло.

Он всучил мне полную кружку с кофе, усадил на кухонный табурет и подвинул поближе пепельницу с открытой пачкой сигарет. Машинально отхлебнув, я не сводил с него взгляда, не зная, как после всего произошедшего общаться с ним…с ЭТИМ, как раньше.

– Что ты… Вы, такое? – спросил я, пытаясь унять паническую дрожь в голосе.

– Не нужно мне выкать, – поморщился Глюк. – Я понимаю, ты сейчас в шоке, но я ведь предупреждал тебя, и не один раз. Ты сам виноват, хотя я тоже хорош, ничего не скажешь.

– Прости меня, – выпалил я. – Я действительно виноват, пожалуйста не убивай меня.

Глюк изумленно уставился на меня, а затем прыснул от смеха, словно услышал какую-то нелепую шутку.

– Убивать… тебя? – переспросил он. – С чего бы мне это делать?

– Ну как же, – замялся я, смущенный его реакцией. – Я тебя разозлил, а до этого ты говорил, что я умру, так что…

– А, ты об этом, – махнул рукой Глюк. – Нет, ты неправильно меня понял. Я пришел сюда не для того, чтобы убить тебя, а наоборот.

– Наоборот? – я был совершенно сбит с толку. – В каком смысле?

Глюк сел напротив и отхлебнув из своей кружки, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, от которого у меня внутри все сжалось в судороге.

– Давай заключим сделку, – он наконец нарушил молчание.

– Сделку? Типа контракта с дьяволом что ли?

– А я что, похож на дьявола? – закатил глаза Глюк. – Можешь не отвечать. Нет, никаких контрактов. Только честная сделка.

– И что ты хочешь? – осторожно поинтересовался я. – Душу, жизнь?

– Я хочу дать тебе по морде, – ласково произнес он. – Вова, хватит нести чушь и дай мне договорить!

– Все, все, прости, – я поспешно заткнулся, уткнувшись в чашку.

– Займи себя чем-то полезным, пока я говорю. Вот, покури, например, – он подвинул ко мне пачку.

Я послушно вытащил табачную палочку, всем своим видом давая понять, что внимательнее слушателя чем я сейчас попросту не существует.

– Как я уже сказал, я хочу предложить тебе сделку, – Глюк сделал паузу и убедившись, что я не собираюсь его перебивать, продолжил. – Никаких душ, жизней и прочей мистической чепухи. Я хочу предложить тебе вкусить все радости и ценности этой жизни. Превратить твое существование в праздник, которого у тебя никогда не было. Я излечу тебя от твоей фобии, сделаю успешным художником, ты будешь купаться в славе и признании, достигнешь самых вершин, о которых только смел мечтать…

– Давай сразу к цене, – мрачно произнес я. – Это все слишком хорошо звучит, а я смотрел достаточно фильмов и прочел слишком много книг, поэтому знаю, что за все это будет какая-то очень дрянная плата.

– Плата действительно будет, – кивнул он. – И совсем не маленькая. Все это ты получишь только после того, как пройдешь одно… испытание.

– Испытание? – недоуменно переспросил я. – Звучит так, будто мне надо будет спасти какую-нибудь принцессу из лап какого-то дурацкого монстра, доказав тем самым свою доблесть и честь. Или вытащить меч из камня. Или…

– Я очень рад, что ты снова в состоянии нести всякую ересь, – мягко перебил меня Глюк. – Но давай оставим эти сказочные условности. Ничего подобного делать не придется. Ты пройдешь через лишения.

– Прости?

– Лишения, Вова. Ты лишишься того, чем дорожишь. Тех вещей, что всегда с тобой, но ты воспринимаешь их как данность, а потому не ведаешь об их ценности.

– Звучит как-то слишком банально, – с сомнением протянул я.

– Все самые ценные вещи в жизни довольно банальны и обыденны, – пожал он плечами. – От того они и прекрасны. Они всегда с тобой, но ты их не ценишь и не замечаешь.

– Это типа времени, да? – дошло до меня наконец. – Вроде как у меня его много, но на самом деле не совсем и от того я им не дорожу, верно?

– Суть ты уловил, но вот как раз времени у тебя совсем немного, – произнес Глюк. – Ты умираешь, забыл?

– Забудешь такое, – вздохнул я. – Ты так и не объяснил, что со мной такое.

– Всему свое время, – уклончиво ответил он. – Как бы издевательски это не звучало.

– А если я откажусь?

Глюк ничего не ответил, лишь многозначительно кивнул на стол. Проследив направление его взгляда, я обнаружил на нем неподвижно лежащую лапками кверху крупную муху.

– В таком случае, думаю, у меня нет выбора.

– Отнюдь, он есть всегда. Ты ведь все равно умрешь, понимаешь? Но я даю тебе выбор – принять смерть сейчас или же чуть позже.

– Позже, – поспешно ответил я. – Я выбираю позже.

– Отличный выбор, – похвалил меня этот засранец, деланно подмигнув глазом. – Очень приятно видеть, как ты из спесивого ребенка, что не ведает страха смерти, превратился в мудрого старца, осознающего скоротечность жизни.

– Да уж, – фыркнул я. – Именно что в мудрого старца. Ты лучше вот что скажи, после всего, что ты тут устроил, я по идее должен был уже лежать в психушке, пуская слюни. То, что я сейчас снова нормальный – твоих рук дело?

– Смотря что считать нормой.

– Глюк, не юли, ответь честно. Это ведь ты управляешь моим настроением, так?

– В какой-то мере, – признался он, неохотно кивая головой.

– В таком случае, я хочу знать правду. Нет, я имею право её знать. Расскажи мне все, пожалуйста.

– Я уже говорил тебе, – вздохнул Глюк. – Ты пока не готов. Ты просто не сможешь сейчас этого понять и самое главное – принять.

– Хорошо, – решительно сказал я. – Тогда у меня есть условие.

– Условие?

– Да. Если я пройду это твое испытание, ты расскажешь мне абсолютно все. Кто ты, откуда пришел, зачем и самое главное – почему я.

– Что ж, – поразмыслив ответил он. – Это вполне выполнимое желание. Хорошо, даю тебе слово, я открою тебе правду, как только все будет позади.

– Тогда я готов. Рассказывай, что надо делать.

– Не все так просто, – покачал головой Глюк. – Если ты будешь знать о том, что из себя представляет испытание, то не сможешь его пройти в полной мере. Поэтому, перед тем как начать, я сотру твои воспоминания об этом разговоре.

– Что?! – опешил я. – Мы так не договаривались!

– Ты всегда можешь отказаться. Буквально в любой момент, – равнодушно ответил он.

Стиснув зубы и пробурчав несколько не очень цензурных выражений, я закурил. С одной стороны, я наконец-то смогу узнать правду об этом загадочном госте, да еще и окунуться в роскошную жизнь. С другой стороны – меня дико пугала неизвестность. Но Глюк был прав, если эта его проверка будет похожа на то, что я испытал недавно при выходе на улицу или – ещё хуже! – на гнев этого парня, то я сразу сдамся. Безоговорочно и бесповоротно.

– Хорошо, – мрачно процедил я, докуривая уже третью сигарету. – Допустим я готов. Скажи хоть сколько это будет длиться?

– Недолго, – туманно ответил Глюк. – Большего сказать не могу.

– Как я пойму, что прошел?

– Я буду следить за тобой и появлюсь, когда будет необходимо или когда сочту нужным.

– То есть, ты можешь и не появиться? – уточнил я.

– Это будет зависеть от тебя.

– Тебе не кажется это нечестным? Ты толком даже правила объяснить не можешь, – сердито воскликнул я.

– Ты всегда можешь отка…

– Отказаться, да да, я понял уже, – устало выдохнул я, поняв, что спорить с этим парнем абсолютно бесполезно. – Ладно, когда начинаем?

– Как только будешь готов.

– А к такому можно быть готовым? Ну хорошо, давай посмотрим, что ты там мне приготовил.

– Давай, – улыбнулся Глюк. – Только вот…

Глава пятая. Ты не увидишь

Я проснулся от невыносимо яркого солнечного света, что ослеплял меня даже сквозь закрытые глаза. Сонно проворчав про себя что-то невнятное, я хотел было натянуть на голову одеяло, как вдруг понял, что жутко хочу пить. В горле было настолько сухо, что было болезненно просто сглотнуть. Прокашлявшись, я неохотно встал с кровати, закрывая руками глаза от солнца и позевывая, поплелся на кухню. Несмотря на необычайно ясный денек, настроение было отчего то совсем паршивое.

Пытаясь отыскать причину этой самой паршивости, я прогонял в памяти вчерашний день. Что же было не так? Давай подумаем – ко мне приходил Альберт, купил три картины, причем за весьма солидные деньги. Что ж, это прекрасно, теперь я был обеспечен как минимум на несколько месяцев вперед. Что ещё? Хм…кажется, я, страшно сказать, выходил из дома. Но с какой стати мне понадобилось это делать? Ах да, у меня закончились кофе и сигареты. Но почему сам? Почему не отправил Фердинанда?

Дойдя до кухни, я ткнул кнопку чайника и залпом осушил стакан воды. Что-то не сходится. Чтобы я сам вышел из дома, по собственному желанию – звучит как бред. Должно было случиться нечто из ряда вон…а, точно. Фердинанда ведь увезли на скорой, я видел это своими глазами, когда курил на балконе. Тогда картина складывается. Теперь понятно, почему мне так мерзко на душе. Неудивительно, что мозг попытался вычеркнуть это событие, теперь я начал жалеть, что вспомнил об этом. Но ведь было же что-то ещё, была какая-то музыка и…девушка?

Громкий мяв вырвал меня из размышлений. Кот требовал привычную порцию утренней трапезы, изо всех сил торопя меня своими криками. Вздохнув, я торопливо наполнил миску комнатного хищника, не желая больше слушать эти кошачьи серенады с утра пораньше. Увидев перед собой полную миску, кот сменил гнев на милость и урча как трактор, занялся едой.

– Я даже кофе не успел себе сделать, – упрекнул я пушистого. – Надеюсь тебе стыдно.

Тот лишь фыркнул в ответ, давая понять, что он подумает над этим, когда его желудок будет полон, а сейчас его интересуют совсем другие вещи.

На кухне было как-то душно и пахло чем-то тяжелым и странным. Хотелось больше воздуха. Поморщившись, я было потянулся открыть форточку, но на полпути передумал, подумав, что неплохо было бы сначала заварить кофе, закурить, а потом уже и воздухом подышать можно. Заливая кипятком растворимый напиток (и изрядно переборщив с сахаром), я сделал первый утренний глоток и поморщился от непривычной сладости. Разбавив все это ещё одной порцией кипятка, я сделал ещё глоток, немного постоял, прислушиваясь к ощущениям и удовлетворенно кивнул. Пить можно, ладно уж. Достав сигарету и поднеся зажигалку к лицу, я уже было почти прикурил, как вдруг понял, что уже приличное время слышу тихое шипение со стороны чайника. Не отнимая зажигалки от лица, я поставил кружку с кофе на столешницу и взяв в руку чайник, с подозрением осмотрел его со всех сторон. Не найдя в нем ничего подозрительного, я пожал плечами и вернул его на место, одновременно щелкая зажигалкой и переводя взгляд на газовую трубу, что проходила по стене за столешницей, прямо позади этого самого чайника. Увидев маленькую трещинку рядом с вентилем на трубе, я мгновенно понял, что это был за странный звук и одновременно две мысли синхронно пронеслись в моей голове:

«Это конец».

«Надеюсь, кот успел доесть и ушел подальше из кухни».

А дальше… дальше я помню медленно растущий цветок из огня, который протянул ко мне свои огромные, страшные лепестки. Помню неистовый жар, оглушительный хлопок, звон разбитых стекол, запах вкусно приготовленного мяса и сокрушительный, выбивающий душу из тела удар, от которого, казалось, все мое тело рассыпалось на мельчайшие осколки, что пылью осели в воздухе, после чего ударная волна разнесла их по всей кухне. А затем надо мной наконец сомкнулась прохладная, спасительная тьма.

– …Вова…пожалуйста…

Знаете как в романах и фильмах часто описывают воскрешение главного героя? Это в большинстве случаев происходит настолько безболезненно и прекрасно, словно главный герой не умирал вовсе, а просто прилег поспать. И вот теперь его ласково будят, он приходит в себя посреди счастливой толпы близких и друзей и совершенно искренне недоумевает, а что, собственно, случилось?

Так вот – забудьте эту ерунду. Во-первых, никакого света в конце тоннеля или кинопленки с записью всей вашей жизни, никакой мистической чепухи – только сплошной мрак. Возможно, это мне так повезло, не спорю. Но пришел в себя я не от ласковых прикосновений, а от совершенно дикой, ломающей кости и суставы боли. Я пытался вздохнуть, но что-то мешало в горле, отчего я кашлял, выл как какой-то сумасшедший и плевался, пытаясь сделать хотя бы малюсенький вдох. Я отчаянно изворачивался, отчего становилось ещё больнее и новые вспышки боли мутили и без того паникующее сознание. Но самое страшное во всем этом было то, что я все ещё находился в этой чертовой тьме. В какой-то момент, я подумал, что, наверное, это и есть ад. Не реки пламени, не раскаленные сковородки, крюки, цепи, инфернально хохочущие черти – а именно вот это. Бесконечная боль и тьма.

Не сосчитать сколько раз я терял сознание. Временами тьма будто проявляла свое милосердие, и я проваливался в пустое ничто, лишенное ощущений и эмоций. Честно говоря, мне казалось, что времени в принципе больше не существует. Я пытался считать, но каждый раз сбивался после цифры семь, не в силах терпеть новый приступ боли и страха. Говорят, что человек ко всему привыкает, но я даже представить не могу, как можно привыкнуть к подобному состоянию.

В какой-то момент я услышал, как кто-то настойчиво зовет меня по имени. Поначалу я решил, будто мои муки наконец-то закончены и теперь я могу со спокойной душой отправиться на тот свет, в другой мир или куда там попадают после подобного. Но нет. Я отчетливо почувствовал, как чьи-то пальцы сжимают мою ладонь, а голос продолжает звать меня снова и снова.

– Владимир! Владимир, Вы слышите меня? Если не можете сказать, то сожмите мою руку.

– …кгхх-аа… – попытался было ответить я.

Странно, но боли больше не было. Было лишь какое-то странное, словно убаюкивающее состояние, как будто я мерно качаюсь по легким волнам. Голова была такой легкой, что я даже невольно заулыбался. Только вот почему-то темнота не спешила никуда отступать.

– Он в сознании, слух не поврежден, – донесся до меня незнакомый женский голос.

– Отлично. Выводите его, только потихоньку. Потом на перевязку, – включился в разговор тихий мужской голос.

– Почему… темно… – заплетающимся языком вяло спросил я. – Где… вы?..

– Все хорошо, Владимир, все в порядке. Вы в больнице, – поспешил меня успокоить мягкий женский голос. – Вы были без сознания несколько дней, Вам нужно отдохнуть.

– Темно… – повторил я, пытаясь ощупать онемевшее лицо, однако как бы я ни старался, руки отказывались подчиняться.

– Пожалуйста, не пытайтесь двигаться, – сурово произнес мужской голос. – У Вас обширные ожоги по всему телу. Чудо, что Вы вообще выжили, честное слово. Мы специально ограничили Ваши движения, чтобы не травмировать поврежденные участки. Придется потерпеть. Мы дали Вам сильное болеутоляющее, поэтому сейчас Вы можете чувствовать онемение, это нормально. Постарайтесь поспать.

– Хорошо, – выдохнул я, пытаясь переварить услышанное.

Ожоги по всему телу – это конечно, неприятно, но жить можно. Главное, чтоб руки слушались. На людях я и так почти не появляюсь, так что можно сильно не переживать. Только вот проклятая темнота не давала покоя. Я уже несколько раз попытался моргнуть, но не почувствовал ровным счетом ничего. Становилось страшно. Хотя… он ведь сказал, что мне что-то вкололи, верно? И мол поэтому, я могу не чувствовать тела. Но разве возможно не чувствовать, как ты моргаешь? А чувствовал ли я вообще это раньше?

С этими мыслями я сам не заметил, как провалился в тяжелый и глубокий сон.

* * *

– То есть как это, «невозможно восстановить»?

– Мне очень жаль, Владимир, но, к сожалению, подобные травмы не поддаются излечению. Все, что мы можем, это лишь провести косметическую операцию, убрав обожженные участки вокруг…

Я сидел в каком-то кресле, слушая усталый голос врача. Прошел бесконечно долгий месяц с момента, как я попал в больницу. Месяц полный боли, нескончаемых перевязок, но самое главное – это был месяц, наполненный одной лишь темнотой.

Андрей Илларионович, заведующий отделением, говорил сухо, не выражая практически никаких эмоций. Каждое его слово звучало так, словно он вбивал своим голосом гвозди в собеседника, настолько он был колюч и отстранен.

– Вам не жаль, – чуть слышно прошептал я. – Ни капельки не жаль.

– …назначить на вторник, послезавтра. Вы согласны?

Я лишь безжизненно кивнул. Мне было абсолютно все равно. Я не злился, не кричал, не плакал, не умолял его стоя на коленях, прося о чуде. Внутри меня поселилось буквально само воплощение слова «пустота». Никаких эмоций, никаких чувств. В этом больше нет никакого смысла.

– Значит, ставлю Вас в расписание. Операция довольно простая, много времени не займет, – безразлично продолжал заведующий. – Мне нужно уточнить несколько вопросов, если Вы не против.

Я снова кивнул.

– У Вас есть родственники или друзья, которые смогут помочь Вам добраться до дома после выписки?

– Нет, – тихо ответил я.

– Значит такси, – послышался тихий скрип ручки и шуршание листов бумаги.

– Для оформления пособия по инвалидности, нужно составить документы. Кем вы работаете?

– Я…был художником, – выдохнул я, запнувшись на слове «был». До чего отвратительное, мерзкое слово.

Скрип ручки на секунду прервался, послышался тихий вздох.

– Я попрошу закрепить за Вами психотерапевта, который будет наблюдать за Вашим состоянием все оставшееся время, что Вы здесь. По приблизительным прогнозам, Вы пробудете у нас около месяца, однако все будет зависеть от времени заживления тканей.

– Я не псих, – вяло огрызнулся я, силясь разозлиться на весь этот чертов абсурд, но ничего не получалось.

– Вы пока не псих, – спокойно ответил Андрей Илларионович, делая акцент на слове «пока». – Пациенты в Вашем состоянии склонны совершать…необдуманные поступки. Это для Вашего же блага, Владимир.

– Какого ещё блага? – усмехнулся я, спрятав забинтованное лицо в онемевших ладонях.

Андрей Илларионович ничего не ответил. Лишь продолжил скрипеть ручкой.

* * *

Спустя ещё две недели, я начал понемногу ощущать свое тело. Это было страшно и абсолютно непривычно, словно оно было не моим вовсе, а чьим-то чужим, абсолютно мне не знакомым. Я шевелил руками и ногами, проводил ладонями по лицу, плечам, груди, по обожженной, абсолютно лысой коже головы и ничего не ощущал. Кожа на ладонях была выжжена и покрылась рубцами ожогов, впрочем, как и большая часть всего остального. Я не чувствовал собственного прикосновения, но при этом отчетливо понимал, какие действия совершают мои руки. Беря в ладони какие-либо предметы, я не сразу мог определить, что именно держу сейчас. Это было до одури жуткое ощущение.

Но самым страшным потрясением стала проклятая, вечная темнота. Я больше ничего не видел. Как сказали врачи, по прибытии в больницу мое лицо было так сильно обожжено, что кожа век и губ просто слиплась. Проведя операцию, они обнаружили, что сетчатка глаз была настолько глубоко повреждена, что не поможет даже пересадка. Они говорили что-то ещё, но я ничего не слушал. Мне было все равно. Я понимал, что с этого момента моя жизнь была окончена. Все мечты, желания и надежды рухнули в один единственный момент.

В голове бесконечным водоворотом крутились одни и те же мысли. Как мне теперь жить? И можно ли вообще теперь назвать текущее состояние жизнью? Ведь теперь я просто…существую. Калека, инвалид, рудимент. Не чувствуя касаний, не слыша запахов, практически не ощущая вкуса и ничего не видя. Ха, помнится, они сказали, что я «чудом» выжил. Я бессильно трясся от горькой злости, свернувшись на своей койке. Почему, почему мне не дали умереть? Зачем они спасли меня? Для чего мне теперь жить?

Никому не нужный, запертый в своем теле инвалид. Где я проведу остаток своего жалкого существования? В стенах очередной больницы, приюте, хосписе? Ко мне приставят няньку, которая будет тихо терпеть мое оставшееся пребывание в этом мире? Для чего все это?

Не нужны мне такие «чудеса».

* * *

Дни, что я проводил в стенах больницы сменялись один за другим. По звукам, что доносились из коридора, я научился определять примерную смену дня и ночи. Днем больница наполнялась уже привычным шумом повседневных дел. Торопливые шаги, ругань врачей, кряхтение и жалобы пациентов, хлопающие двери. Одним словом, сплошная какофония различных звуков. В противовес этому, ночью наступала напряженная, давящая тишина, сопровождаемая тихим гудением ламп, да отдаленным похрапыванием.

Каждый день ко мне приходили врачи, спрашивали одни и те же бессмысленные вопросы, проводили какие-то процедуры, которых я не ощущал. Следом к ним добавился обещанный психотерапевт, с мягким, вкрадчивым голосом. Он тоже задавал бесчисленное количество вопросов, о моей прошлой жизни, о планах, родителях, творчестве. Я не сопротивлялся, но отвечал на них немногословно, порой даже односложно. Мне был абсолютно не понятен смысл этих разговоров и его фальшивой заботы. Я понимал, что для него я всего лишь ещё один пациент, ничего более.