Самайнтаун

Рука Наташи, разливавшая только‐только закипевший на газовой горелке кофейник по чашкам, зависла в воздухе. Из-за кухонных створок, где скворчали маслом сковороды, один из поваров позвал ее по имени, жалуясь, что у них закончился кетчуп… Но Наташа даже не откликнулась, в упор уставившись на Джека. Эта коренастая женщина с мышиного цвета вьющимися волосами и маленькими карими глазами умела становиться поистине пугающей. Носогубные складки и морщины порезали ее лицо на дюжину злых частей, когда Наташа наконец‐то вернула со стуком кофейник обратно на горелку и взмахнула рукой, будто выметала Джека из кафе воображаемой метелкой:

– Что за глупости ты городишь? Нашим азиатским гостям нравится мисо-суп! Разве это не их традиционное блюдо? Я специально просила сына в библиотеке найти рецепт…

– Да нет же! Я не про сам суп, а про то, что в нем тыква…

– Тыква никакое блюдо не испортит! Нет, дело точно не в этом. Ох, если не разбираешься, Джек, то так бы сразу и сказал.

Джек со свистом вдохнул кофейный пар, а выдохнул его уже на улице, покинув кафе с остывшим бумажным стаканчиком в руках и абсолютным недоумением. «Все‐таки Лора права: я ужасный слюнтяй! Зато меня бесплатно угощают», – подумал он, мешая кофе деревянной палочкой, прихваченной по дороге. Аромат над ним вился терпкий, с приторно-ванильной сладостью сиропа. Наташа точно знала, какой кофе любит Джек – с целым букетом разношерстных нот, такой крепкий и густой, чтоб пронзал насквозь, как электричество. Оно, впрочем, неудивительно, ведь Джек и мог разве что нюхать кофе, но никак не пить.

– Ну что ж, а теперь за работу!

И Джек двинулся выверенным путем меж магазинов, где в нем обычно нуждались больше всего. На каждом углу он останавливался, чтобы кофе не расплескался, и подносил его к своей тыкве, позволяя дивному аромату окутать ее шарфом. Однажды Джек, поддавшись на уговоры друзей, все‐таки попробовал угоститься напитком так, как это предполагалось, и не придумал ничего лучше, чем залить его струйку прямо в вырезанный рот. Авось, сработает, как тот трюк с исчезновением и появлением кошек, который демонстрировали для зевак джинны на Призрачном базаре. Затея, однако, оказалась фатальной – и для его рубашки, что вмиг пошла пятнами, и для его кожи, сползавшей после пластами, как у нагов [3] по весне. Заливать жидкость или пропихивать внутрь еду через шею тоже не получалось – в той попросту не было никаких отверстий. Как, кстати говоря, и шрамов с отметинами.

Будто вспомнив об этом, Джек забрался рукой под основание тыквы и поскреб шею пальцами. Поверхность гладкая, точно мрамор, и такая же холодная на ощупь… Быть может, потому что в теле Джека не было крови. А может, потому что у него никогда не было и головы? Словом, Джек даже не знал, пробовал ли когда‐либо пищу или кофе на вкус по-настоящему. Но он любил представлять, какие они – и каков мог быть он сам, если бы его голова однажды отыскалась. Интересно, кудрявые у него волосы или же прямые? А какого цвета глаза? Наташа как‐то обмолвилась, что представляет его зеленоглазым и рыжим, мол, это истинные цвета осени – зелень и огонь природы, в котором она сгорает. Тита же предположила, что Джек мог бы оказаться длинноволосым и русым, как пшеница, Франц сказал, что он однозначно лысый, как поля, когда приходит время жатвы. Сам Джек предпочитал думать, что волосы у него все‐таки есть, и даже неважно, какие именно. Гораздо важнее лицо. Необязательно красивое, с острым носом и с точеными скулами, как у того же Франца, но, может быть, с припухшими губами, круглое, симпатичное хотя бы… Такое лицо вполне подошло бы его худощавому телосложению, как и веснушки с крохотной щербинкой между верхними зубами.

Ах, если бы у Джека и впрямь были зубы…

Он снова остановился на полушаге, но на этот раз не ради кофе, а ради фетровых шляпок за витриной торгового центра – единственного во всем Самайнтауне. Иногда Джек цеплял их на скрюченный тыквенный хвостик, пока те не срывал и не уносил ветер. Джек никогда не пытался их поймать – просто провожал взглядом, наслаждаясь тем, что у него вообще есть взгляд. Джек видел, как видят все прочие люди (по крайней мере, был свято в этом убежден), а еще мог моргать, закатывать и закрывать глаза, которых у него не было; слышать звуки, хотя не имел ушей; и чувствовать те самые запахи, которые стали единственной его отдушиной. Когда‐то он решил, что все это уже дорогого стоит для парня, у которого, по логике, не должно быть даже мозгов, и решил радоваться тому, что имеет. Даже если сложно. Даже если иногда кажется, будто оно не имеет никакого смысла.

Джек прошел до бакалейной лавки, где обычно в октябре как раз ремонтировали крышу после затяжных дождей, и сунул первому встречному выдохшийся стаканчик с кофе, который уже отдал ему все свои запахи. Затем Джек завернул за угол…

И чуть не наступил на тыкву с голубой свечой.

– Ой, осторожно! Мы переставили их, чтобы починить лестницу. Прости!

Джек отшатнулся к дверному проему лавки, откуда вышел тучный пекарь с тестом, налипшим на пальцы, и белым кондитерским колпаком. Джек глянул на него мельком, а затем снова посмотрел на тыкву – совсем крохотную по сравнению с его, но один в один с такой же рожицей. Из нее, однако, текла вовсе не тьма, а холодный зернистый свет. Голубой, как и пламя жемчужной свечи, вставленной внутрь, горящей, да не сгорающей. Все свечи, подожженные от той самой – они с Розой прозвали ее Первой, – на нее походили. Благодаря им тыквы никогда не портились, не гнили и не порастали плесенью, будто сделанные из папье-маше. На пороге бакалейной лавки таких всегда было три, а чуть дальше, у входа в парикмахерскую, – еще четыре. У ворот музея кукол же и вовсе собралось целых восемь вместе с тюками сена и марионетками. Все они смотрели на Джека по-своему: кто‐то зловеще, кто‐то с насмешкой, а кто‐то с пониманием, словно разделял его ношу. В каком‐то смысле так оно и было, ведь каждая подобная тыква хранила в себе кусочек такой же несгорающей души.

– Все нормально. Даже если раздавить одну, ничего не случится, – отмахнулся Джек и перекатился с пятки дерби на носок, взирая на двухэтажную бакалею: одновременно и магазин, и жилище, где наверху обосновались хозяева. Ремонт здесь явно шел капитальный: вход завалило банками с краской, а с потолка осыпалась старая шпаклевка и свисали окислившиеся провода. – Нужна помощь?

Пекарь кивнул и счастливо улыбнулся.

«Я держу свое обещание, Роза. Я забочусь о нашем доме».

А домом для них был весь Самайнтаун. И точно так же, как каждая родная тебе комната заслуживала уюта и чистоты, так и каждый магазинчик, кафе и салон заслуживали помощи. Джек оказывал ее, посильную и нет, простую и тяжелую, но всегда безвозмездную. Разобрать стеллажи в букинистической лавке, чтобы продавцы могли спокойно обслуживать посетителей? Без проблем! Разносить весь день письма по домам, потому что почтальон подхватил ангину? Да, конечно. Погладить и повесить шторы бездетной старушке с радикулитом, снять с дерева кошку или сходить в магазин? Джек может и это. Его работа – город, и совсем неважно, о чем и каким голосом он просит.

Но, несмотря на то что Джек всегда отказывался от платы, его всегда же упрямо пытались вознаградить. Раз не деньгами, то свежеиспеченным хлебом, новыми книгами, только вышедшими видеокассетами, вязаными носками и даже картинами, благодаря которым его холл с годами стал напоминать домашнюю галерею. Больше всего Джек любил антиквариат – старые сломанные вещицы, предназначение которых никто уже не знал и не помнил, но которые выглядели интересно. Прямо как он сам. Надаренное Джек исправно тащил домой и вываливал на обеденный стол перед тремя соседями, чтобы они помогли пристроить ему каждую из «благодарностей», нужную и не очень. Порой на горожан нисходила такая щедрость, что руки у Джека начинали отваливаться уже к обеду. То же самое произошло сегодня, когда после бакалеи он решил заглянуть в хозяйственный магазин через дорогу, где у старой миссис Харрис вечно перегорали лампочки. Затем Джек наведался на стройку новой ветеринарной клиники на Триедином перекресте и обнаружил, что та уже почти готова к открытию, вот только некому вынести производственный мусор. После этого он побывал на рынке, где расфасовывал кабачки и свеклу по ящикам; на перекрестке возле пожарного отделения, где школьник пытался прикрутить велосипеду слетевшее колесо; и, наконец, в сквере у главного фонтана, где девушка плакала, потому что потеряла золотистого ретривера, сорвавшегося с поводка в погоне за симпатичной подружкой-чихуахуа.

Привыкший к самым разным поручениям от мелкого «принеси-почини» до «не мог бы ты найти мне нитки из конского ворса, Джек?», он любую работу выполнял за считанные минуты. Потому и обогнул весь Светлый район уже к полудню, а затем, не делая остановок, сразу же отправился в Темный. Тот располагался ближе к дому, но порой занимал куда больше времени. Возможно, потому что улицы здесь, в отличие от благоустроенных и спроектированных лично мэром кварталов Светлого, когда‐то появились сами собой, а потому по сей день плутали, как им вздумается. Хоть их и было тоже восемь, и они, как лучи, продолжали улицы на другом берегу, дороги Темного района все равно умели водить кругами, ловили приезжих в темные подворотни и тупики, словно играли в чехарду. Можно было идти по широкому тротуару и вдруг провалиться в болотные топи посреди дикой поросли леса, огибающей весь город кольцом. А можно было оказаться заложником слепящих неоновых вывесок, которые смотрелись почти противоестественно на готических домах из красного кирпича с лепниной. Словом, Темный район любил удивлять. Он появился первым – задолго до того, как Самайнтауну стало слишком тесно на одном берегу Немой реки и он переполз через нее на соседний, – и по-прежнему воплощал в себе то сокрытое и искомое, что однажды и заставило поселенцев со всего света отстроить его.

Кованые ворота щелкали, как пасти бездомных черных собак, шныряющих по мясным лавкам. Джек прошел по Шальному проспекту, вдоль и поперек усеянному клубами, кабаками и театрами. Там, где когда‐то давно Джек помнил ветхую конюшню, теперь подбоченился мигающий вывеской бар, приютивший вампиров и посредственных рок-музыкантов. Там же готовили легендарный коктейль «Ихор [4]», один бокал которого заставлял тебя видеть призраков, а три, по слухам, – уже стать одним из них. Учитывая, что туристы стекались в Темный район только по вечерам, когда заканчивались экскурсии и начиналось настоящее представление, именно в Темном районе нынче и предпочитало жить большинство тех, кто эти представление устраивал. Наверное, не стоит удивляться, что все дрянные события происходили именно здесь – между этими самыми переулками, куда не проникал свет болотных фонарей и где мусор хрустел под ногами, как кости на Старом кладбище.

Самайнтаун – сердце Джека, его улицы – руки и ноги, дома – глаза, которых нет. Джек всегда чувствовал – нет, знал, – когда что‐то где‐то происходит. Как невозможно не ощутить иглу, вонзившуюся в подушечку пальца, так и Джек не мог не почуять, когда в Самайнтауне происходило неладное. В такие моменты беспокойство в нем зрело, как гнойник, и он неизбежно откликался на зов. А город умел звать громко. Он дергал Джека за рукава, вертел им туда-сюда, тянул за ноги невидимой проволокой, пока тот, будто пастуший пес, не оказывался за спиной у отбившихся от стада овец. Это походило на игру в «холодно-горячо», только Джек всегда оказывался там, где нужно. И там, где ненужно, тоже.

– Титания?

Между кинотеатром «Плакальщица» с отклеивающейся афишей нового фильма «Городские легенды» и храмом, где по воскресеньям собирались жрицы вуду, по вторникам – виккане, а в среду и другие дни – невесть кто еще, переулок притаился особенно узкий и длинный, точно птичья жердь. Нехарактерно высокие для Самайнтауна здания с фигурными щипцами нависали сверху, словно тоже пытались рассмотреть происходящее, упорно скрывавшееся от прохожих мерцающим гламором. Пусть сплетен тот явно был второпях и, скорее всего, непроизвольно – уж больно зыбким выглядел и колыхался, – даже Джек не увидел бы сквозь него, проходи он мимо случайно, а не намеренно. Водостоки после прошедшего ночью дождя журчали, пахло прогорклым попкорном с газировкой. Джеку было бы некомфортно останавливаться здесь даже просто завязать шнурки, не говоря уже о том, чем занималась парочка возле мусорных контейнеров. Сначала Джек и вовсе принял два их силуэта за один – настолько тесно они переплелись друг с другом, но когда пригляделся…

Влажные звуки поцелуев. Ниточка слюны, тянущаяся между сомкнутыми губами. Джек понял, что звуки слишком хлюпающие, а «ниточка слюны» – багровая, слишком поздно.

– Тита? – повторил Джек, проходя вперед сквозь надорванную завесу в темноту, чтобы убедиться.

Да, это была она. По Темному району гулял ветер, но в переулок он не заходил, словно страшился, что выйти обратно уже не сможет. Вороная копна волос, тем не менее, все равно развевалась сама собой. Танцующие от желания, покорные воле локоны ползли и обвивались, держали крепко, как осьминожьи щупальца. Высокий мужчина в их тисках уже даже не брыкался. Стоя к оживленной улице спиной, он полностью закрывал собой Титанию, а потому Джек смог разглядеть лишь ее длинные острые уши, блеск черных ногтей по два дюйма каждый и то, как они проминают ткань серого пиджака на плечах, оставляя в ней дыры, а в коже – кровавые серпы.

За те сорок лет, что Титания прожила в Самайнтауне, Джек давно выучил, как именно это происходит. Плененные сначала кукольным личиком и женственными формами, а затем – фейскими чарами с убойной дозой феромонов, мужчины даже не замечали, как под страстью обнажался первобытный голод. Все, что оставалось Титании, – это набросить силки на вконец отупевшую дичь. Но Джек знал, что в том нет ее вины: охота Титании – такая же потребность, как пить или дышать. Зверь, неизбежно пробуждающийся от спячки по весне, или древо, которое падает от удара молнии. Титания подчиняет природу в той же мере, что подчиняется ей сама, поэтому выбор у нее невелик. Все, что она может в такие моменты, – это бежать.

Или поддаться, если рядом нет никого, кто мог бы ее образумить.

– Титания!

Подарки горожан посыпались у Джека из рук. Он рывком бросился вперед, нырнул в тени, которые вдруг окрасились в красный. Жаркие поцелуи стали укусами, нежные объятия любовницы – медвежьим капканом, ломающим кости. Мужчина не успел закричать, окованный чернильными волосами по рукам и ногам. В темноте блеснул длинный язык Титании, рисующий полоску на выгнутой мужской шее под кадыком, где уже спустя секунду та неожиданно преломилась и разошлась по швам. Пальцы Титании, зарывшись в каштановые волосы, случайно вошли мужчине прямо в затылок, пробив черепную коробку. А затем она рефлекторно потянула его на себя.

Страсть Титании всегда была смертельной.

– Ох, нет… Нет, нет, нет!

Оторванная голова покатилась к ногам Джека с глухим стуком, с каким шмякается на траву перезрелое яблоко. Кровь брызнула из порванной артерии, разлетаясь брызгами по асфальту и белому лицу Титании. Ее острые, как частокол, зубы можно было пересчитать все до последнего, настолько широко она открыла рот – сначала в хищном оскале, а затем в беззвучном крике. Даже в покое совиные глаза Титании казались непропорционально большими для ее мелких черт, но сейчас же и вовсе превратились в два лунных диска. Зрачки сузились, будто вообще исчезли.

– Нет! Что я наделала… Ох, Пресвятая Осень… Артур!

Между ботинками Джека змейкой поползла темно-бордовая кровь. Извивающиеся волосы Титании нехотя отпустили обезглавленный труп, отхлынули назад и прилипли к ее перепачканному лиловому платью. Только тогда тело мужчины накренилось и наконец‐то упало плашмя в лужу, которая образовалась под ним. Хлюп!

– Джек, Джек! Я не хотела, Джек…

Он видел это уже не в первый раз. Он не в первый раз пытался все исправить. Иногда получалось, а иногда, как сейчас, – нет. В такие моменты Джеку приходилось перешагивать багровые реки и радоваться, если они растекались где‐нибудь в подворотнях, подобных этой, а не в спальне Титы, где потом приходилось долго отстирывать постельное белье и вызывать химчистку. Но надо отдать Титании должное: она хорошо держалась. Кажется, в последний раз подобное случалось года четыре назад, когда Лора переехала… Тогда же Титания поклялась ему, что на сем с попытками наладить личную жизнь покончено. Мол, если не может бегать на свидания так, чтобы с них вернулась не она одна, то не будет ходить на них вовсе. Ну, разве что только на первые… Самые невинные и безобидные, где вас разделяет сервированный стол и где не бывает ни поцелуев, ни даже держаний за ручку. И то, и другое слишком бодрило инстинкты, не говоря уже о большем. Что пошло не так в этот раз и почему Титания вообще оказалась здесь, в Темном районе, когда ее рабочий день в Светлом был в самом разгаре, Джек не имел ни малейшего представления. И не то, что хотел бы выяснять это, но Титания в приступах истерики, неизбежно следующих после приступов голода, всегда тараторила без умолку:

– Артур уговорил меня пойти на дневной сеанс «Городских легенд», и я согласилась. Подумала, мол, это ведь куда безопаснее, чем ночные встречи после работы, верно?.. Мы купили попкорн и лимонад, а в зале было так темно и душно… Артур начал пародировать персонажей. Я так смеялась! Оказывается, он знает сотню фильмов наизусть, даже «Городские легенды» успел посмотреть трижды, хотя они только‐только вышли. Такой очаровательный! Мы поцеловались. Я собиралась просто попрощаться после титров и уйти, но… Каким‐то образом мы оказались здесь. Артур сам меня сюда привел. Я не ожидала, что мы так увлечемся. Я должна была сдержаться, отказать… Как думаешь, Джек, он ведь простит меня? Простит, правда?

Титания наконец‐то замолчала и оттолкнула от себя руки Джека, когда он переступил через труп и потянулся, чтобы обнять ее. Волосы Титы рассыпались по плечам, точно самые обычные, зрачки вернулись к прежнему размеру, но менее дикой выглядеть от этого она не стала – мешало алое пятно вокруг рта. Даже с прямой челки, заканчивающейся аккурат по линии тонких бровей, капало. Из-под нее на Джека смотрели два остекленевших серых глаза. Обычно они светились только в темноте – первое время Франц визжал, как девчонка, если Титания спускалась среди ночи попить воды, – но и сейчас их сияние слепило. Серебро в них приветствовало мужскую кровь, которую неустанно жаждало с тех пор, как Титания впервые вкусила ее еще на заре веков.

Она отодвинула Джека в сторону, присела на корточки возле тела и принялась безуспешно разглаживать складки на его измазанном костюме.

– Артур, милый Артур, мне так жаль! Ты серчаешь на меня? Серчаешь, понимаю… Но и ты пойми… Я не нарочно…

Джек неслышно застонал. Это было даже более утомительно, чем уборка, – выводить Титанию из транса, в который она каждый раз впадала, начиная лелеять труп в объятиях и причитать, словно не обезглавила его, а наступила на ногу в трамвае. Лора советовала Джеку не обращать внимание на это, но он не мог – сердце‐то разрывалось при виде бедняжки! Тем более, бредни Титании были всяко лучше, чем ее бесконтрольные рыдания. Второе обычно наступало после, уже дома.

– Тита, посмотри на меня. Ну же, подними голову… Нет-нет, свою голову, а не его! Просто смотри на меня, ладно?

Джек снова взял ее за плечи и повернул к себе все тем же неживым, кукольным лицом, белым и прекрасным. Смешиваясь с приторной газировкой и жженным сахаром попкорна в мусорных баках, железистый запах крови становился просто невыносимым. В такие моменты Джек жалел, что все же ощущает запахи, но радовался, что у него нет настоящего рта, иначе бы его стошнило. Покосившись на завесу гламора и убедившись, что тот по-прежнему держит переулок взаперти от всех прохожих и туристов, Джек снова посмотрел на Титанию серьезно. Настолько серьезно, насколько вообще могла смотреть тыква.

– Как у Артура фамилия?

– М – Мор, кажется…

– Что‐то не припоминаю. Значит, Артур не местный, да? Умоляю, скажи, что не местный…

– Нет, конечно же, нет! Я ведь обещала. Мы познакомились в цветочном, – проблеяла Титания невнятно. – Он пришел купить букет для тети… Приехал в город на юбилей.

– Хм, тогда за местного и впрямь не считается. Фух. Славно!

Джек – символ города Самайнтаун… И его хранитель. Но он не оберегает тех, кто приезжает сюда поглазеть на достопримечательности, отведать куриных сосисок или к родственникам на пару-тройку деньков. Даже при всем желании и доброте душевной – которую и Артур не поставил бы под сомнение, доведись им познакомиться при иных обстоятельствах, – Джек не смог бы защитить всех на свете. Поэтому он и выбрал защищать только жителей города – или от них, если только одно не начинает противоречить другому. А коль же такие инциденты случались… Ну, что ж. Они случались. Единственное, что он мог сделать – это навсегда стереть их из истории Самайнтауна, как и любых его врагов.

Джек всегда будет охранять свой дом – и тех, кого зовет семьей, пусть и не вслух, в первую очередь.

– Тита, – ласково позвал он, приподнимая пальцем ее подбородок с отпечатками кровавых поцелуев, которые оставил ей Артур на прощание. К тому моменту, как Джек все обмозговал и принял решение, она уже снова укачивала труп и бормотала ему в обрубок сердечные извинения. – Давай ты положишь господина… э… Мора на место, и я отвезу тебя домой? Что скажешь?

– Извини, Артур, мне надо идти. Друг говорит, что дома ждут дела. – После недолгих уговоров, Титания шмыгнула носом и медленно опустила безголовое тело мужчины обратно на землю, подперев им пару баков. Лужа под его спиной чавкнула. – Мы ведь сходим на еще на одно свидание, правда? Позвони мне на домашний, как поправишься…

Джек закивал часто-часто в знак поддержки, хотя очень сомневался, что Артур действительно ей позвонит. С некоторыми усилиями, но он оторвал Титанию от тела незадачливого ухажера и, укутав ее в свой теплый тренч, посадил в пойманное на углу такси вместе с подарками горожан, которые спешно собрал обратно в кучу.

– Барбара, – вздохнул Джек, стоя в одиночестве над телом и пытаясь разглядеть, куда же закатилась оторванная голова. – Не могла бы ты позвонить Лорелее, пожалуйста?

Тень отзывчиво задрожала у его ног, подчиняясь.

* * *

Мрачных и узких переулков в Темной половине Самайнтауна действительно было немерено. В том, где Лорелея ждала Франца, теряя терпение и драгоценное время, горела неоном вывеска в форме сердечка, будто бы насмехаясь над тем, чего не было ни у кого из них. Средь белого дня, когда большинство баров были еще закрыты, здесь либо ждали их открытия, либо мочились на забор. Тип, которого они вместе поймали сегодня, принадлежал одновременно к двум категориям. Очевидно, торговец проклятыми предметами, какие покупают ревнивые жены, чтобы устранять любовниц, или школьные изгои – из желания посмотреть, как у их обидчиков медленно выпадут зубы и глаза. Его пальто, увешанное цепями и маленькими мешочками, пришитыми к подкладке, бренчало, пока он шатался взад-вперед на одном месте. Он даже не успел обернуться, когда Лорелея запела, а теперь и вовсе не представлял для нее ни угрозы, ни интереса. Обычный торговый автомат с едой, которым они были вынуждены воспользоваться по пути.

– Фу! От него воняет, – пожаловался Франц, толкнув от себя мяклого торговца на расстояние вытянутой руки. – Ты что, не могла найти кого‐то поопрятнее?

– А ты случаем не охренел, а? Я вообще не обязана помогать! Ты настолько жалок как вампир, что в одиночку и такого бы поймать не смог. Жри, что дают.

Франц скорчил гримасу, полную отвращения, и Лора ухмыльнулась. Это было единственное, почему она каждый раз соглашалась помогать – дабы посмотреть, как он страдает. Не то чтобы она целенаправленно выбирала худшего из худших ему на ужин, просто ей везло на «легкую добычу»: пьянчуг, наркоманов, извращенцев, девственников, любителей азартных игр или оккультистов. Все они были одинаково хорошо восприимчивы к чарам, после которых у Лоры теперь стоял привкус желчи на языке и першило в горле.

– Давай же! Сколько мне еще здесь торчать? Проект уже завтра сдавать надо, потом репетиция, к концерту готовиться… У меня нет времени нянчиться с тобой!

– Да ладно, с каких пор ты стала так ответственно подходить к репетициям?

– Просто заткнись и приступай!

– Уф-ф, ладно.

Франц глубоко вздохнул, будто набирал в легкие побольше свежего воздуха, прежде чем задержать дыхание и приблизить мужчину к себе за шкирку. Тот почти повис в воздухе, царапая носками асфальт, и Франц аккуратно отклонил его голову в сторону, так, чтобы на жилистой шее проступила толстая пульсирующая артерия.

Неоновая вывеска осветила лицо Франца и два обнажившихся клыка.

Неоновая вывеска мигнула, когда он вонзил их в чужую плоть.

Лорелее не доставляло удовольствия смотреть на вампирские пирушки, поэтому она отъехала в сторону и предпочла развернуться к вывеске спиной. Сумка на поясе жужжала, посылая сигналы тревоги по той части ее тела, которая еще могла чувствовать. А это определенно была тревога – по другим поводам этот телефон никогда не звонил.