Туман

– Да, весело вы без меня живёте, – слегка расстроено отреагировал Максим. Валентин подошёл к окну, присел на подоконник и заговорил:

– Я очень хочу, чтобы ты поскорее выздоравливал и вернулся домой. Знаешь, Макс, я сейчас по-настоящему чувствую себя счастливым человеком и хочу, чтобы моё счастье разделили все близкие мне люди. Я нахожусь в странном состоянии, которое можно назвать: жизнь после жизни. Звучит как бред, но коротко, и лучше не определишь. Когда-то давно я уже наслаждался похожими счастливыми моментами и, скорее всего, я их как-то приукрасил в себе со временем, …или завернул в какую-то красивую печальную обёртку, что ли. И сейчас ко мне вернулось что-то подобное, только, безусловно, другое, более пронзительное и сильное. Даже думать не желаю о том, что такое моё состояние может начать остывать. Наоборот. Я настолько обнаглел от своей радости, что считаю уже мелочью: соорудить тот мостик, по которому перейдут из той прошлой моей жизни в настоящее, оставшиеся там мои драгоценности, …я имею в виду дочь с внучкой. Когда это произойдёт, я буду окончательно счастлив. А ведь, наверняка, не так всё просто сложится….

Он хотел ещё что-то сказать, но открылась дверь в палату, и перед Валентином предстал новый…, до этого момента совершенно незнакомый белоснежный облик его любимой женщины.

Конец любого повествования вызывает непроизвольную обиду, оттого что после финальной фразы стоит точка, и больше нет никакого текста. Конечно, можно загладить это расстройство, призвав на помощь воображение, и попытаться самому как бы устроить дальнейшие судьбы героев. И поверьте, что это будет вполне полноценно, и этим вы, дорогой читатель, выразите некое признание автору. Чуть позже, я коротко дам нужное направление вашим фантазиям, но пока мне приятно думать, что к подобным воображениям мы приучены с детства, ещё со сказок, услышанных перед сном. Но что же потом, когда очередная сказка обросла какими-то собственными дополнительными выдумками и уже тихонько впиталась в наш разум и осела в закрома наших душ? А всё просто: – дальше продолжается обычная жизнь, но уже с незаметным новым восприятием, благодаря этим сказкам. В сущности, человек и является собирателем и универсальным накопителем всех впечатлений и знаний на этой земле. И хочется заметить, что если кто-то малодушно считает, что эта накопительная жизнь продолжается только до определённого срока, то этот человек напрасно равнодушно относится к сказкам и критически принимает любой другой художественный вымысел, потому что, к сожалению, ему сложно с таким скептицизмом добраться хотя бы до какой-нибудь малой истины. А зачастую бывает и так, что, охладев к жизни, он однобоко и с завышенным призрением относится к смерти, абсолютно ничего о ней не зная. Так уж задумано, что, как бы мы не хотели, а всё равно, непроизвольно переносим в себе изо дня в день не только своё, но и чужое прошлое. Тянем за собой, как бурлаки, невидимый шлейф из беззвучных отголосков покинувших эту землю душ, горечь и славу прожитых людских судеб, знакомых нам порой только понаслышке. Разумеется, свои сокровенные радости и душевные боли намного ближе, но и они…, если хорошенько присмотреться, давно уже незаметно перемешались с чужими острыми переживаниями. Невозможно не осознавать, что наш мир и создан в виде некоего коктейля, в котором всё перемешалось, а потому и багаж, который мы несём нельзя считать сугубо индивидуальным. Поверьте мне – обыкновенному сочинителю, что с остановкой человеческого сердца, этот груз по инерции плывёт дальше, и ничего с этим процессом не сделаешь.

Но я, наверное, заморочил вас своей философией (с кем не бывает), а ведь обещал кое-что поведать о наших героях.

Михаила Анатольевича Жмыхова поместили в обычную психиатрическую лечебницу без особого жёсткого режима, но и без привилегий и почестей, естественно. Опрашивать для протокола его было бесполезно, поскольку он всё время нёс какую-то ахинею про летающую с кровоточащими глазницами японскую гейшу, ниндзей, которые как он думал, находятся в его подчинении, про сыплющиеся с неба ракушки и ещё, он всё время твердил про какое-то глобальное вселенское зло. Ограничились заключением медицинской экспертизы и подшили бумаги к делу, которое, кстати, быстро закрыли за отсутствием заявления и неимением претензий от потерпевшего.

Сослуживцы и друзья навещали бывшего подполковника только первые две недели. С натужным сочувствием и дежурными подбадриваниями они призывали больного к быстрому выздоровлению, оставляли гостинцы и спешили быстрее покинуть помещение, унося с собой только тягостные впечатления.

Свою жену, Михаил Анатольевич, наоборот, долгое время просил не впускать к нему. В первую же встречу с супругой, у него произошла жуткая истерика; он разбил окно и пытался выломать решётку, а когда успокоился, сутки просидел в углу палаты, укрывшись одеялом. Только в конце октября, когда за окном закружились первые снежинки, он позволил впустить к нему супругу, но потребовал, чтобы она смыла со своего лица всю косметику.

Потом она посещала его регулярно и пару раз даже привозила с собой дочь. Но девушка поняла, что никакого отца больше нет, а перед ней находится совершенно другой невменяемый в своих рассуждениях и мыслях человек, и после второго визита она находила всякие отговорки, чтобы не видеться с «мутированным» (как она сама выразилась) родителем.

А супруга каждую субботу садилась в автобус и ехала за город в лечебницу. Надо отдать ей должное, что делала она это не по каким-то меркантильным мотивам (которых, по большому счёту и не было), и не ради показательной репутации порядочной женщины и жены. Она просто, продолжала почитать человека, с которым прожила большую часть жизни, и который, пусть теперь и формально, но всё же оставался отцом её детей. Стоит также отметить, что старший сын так ни разу и не навестил отца, мотивируя это тем, что уже давно не находил общего языка с папашей, а теперь и подавно этого делать не собирается. При этом рассудительном отказе он как-то особенно гордился своей искренностью.

Умер Михаил Анатольевич Жмыхов спустя девять месяцев, после определения его в лечебницу, жарким летним днём прямо на прогулке между молоденькой берёзкой и высокой сосной. Опоздавший медицинский персонал ничего уже сделать не смог, и врач констатировал обширный инфаркт.

Расследование об исчезновении Петра Андреевича Добротова и Маргариты Николаевны Потёмкиной закончилось, и результат был неутешительным, но как многие посчитали (в основном это были руководители города и области): – вполне приемлемым и благополучным для общественного мнения. В специальную комиссию предоставили опросы жильцов, проживающих в одном доме с «пропавшими», но ничего вразумительного в этих бумагах не нашли; зацепиться было не за что. Никто из «допрошенных» не помнит ни точного времени, ни направления, куда и когда те могли податься, а мотоциклетный звук добавил ещё больше чертовщины в и без того неясную картину. Так же приходили в комиссию безрезультатные отчёты поисковых работ в лесу. Солдаты из местной войсковой части и волонтёры из числа городской молодёжи тщательно осмотрели развалины тракторной станции с заброшенными огородами и прочесали прилегающий к дому лес в районе трёх-пяти километров, но никаких следов пребывания человека там не обнаружили. Неприятный вердикт был вынесен: во время аномальных погодных условий, исчезнувших при невыясненных обстоятельствах мужчину и женщину до определённого срока считать пропавшими без вести.

Вообще, вокруг этого дома по городу ходило много слухов и сплетен. Говорили, что в тумане дом подвергся какой-то неопознанной радиации, и даже стены впитали какую-то едкую розовую пыль неземного происхождения. Шушукались, что один генерал расстрелял там, в лесу, целую сатанинскую секту, а потом подвесил покойников на деревья и содрал с них кожу. Трезвонили о пытках и похищениях людей, об уродливых тварях обитающих в тех лесах и на развалинах, но для специальной комиссии сплетни и слухи не являются даже предметом для обсуждения, и чиновники сосредоточились на более важных вещах. Денежная компенсация за гибель двоих рабочих, упавших с крыши, была выплачена ближайшим родственникам из городского бюджета. Страховым компаниям обязали возместить весь ущерб гражданам, пострадавшим в автомобильных авариях в период туманного катаклизма, за короткий срок, без длительных разбирательств. А вот женщину с ребёнком, к всеобщей радости, нашли в соседней области. Выяснилось, что она устала от предвзятых пьяных разбирательств и даже побоев своего гражданского муженька и сбежала с мальчиком на милость и прощение к своему бывшему супругу, как раз накануне непогоды.

Собрали экстренное заседание городской думы, заслушали доклад о проделанной работе, и перед тем, как распустить специальную комиссию, объявили, что её работа была плодотворной и удовлетворительной.

О делах общественных и, тем более, государственных, как и о любви, можно говорить вечно. Эта тема неиссякаемая, разносторонняя, без всяких ограничений и не приемлет однозначных мнений. К примеру: на следующий год, на радость или на беду, доблестную милицию переименовали в полицию. По телевизору вещали о проведённой реформе, переаттестациях и других важных мероприятиях, но видимо всё это прошло в рамках строгой секретности, вдалеке от народного ока. Зато это людское око упорно искало потом разницу между теми стражами порядка и этими – «новыми». Глаза простого россиянина всматривались в лица блюстителей закона и не находили в этих лицах какой-то добытой в прошедших переаттестациях доброжелательности, надёжности или какого-нибудь мужества. Можно было сколько угодно осматривать фигуры в формах, но не зафиксировать особой подтянутости и физической мощи. Но всё-таки нашлась одна главная зацепка для народного ока: – поменялись две буквы «ми» на «по» на спинах этих стражей порядка и ещё на их машинах. Видимо в этом и заключается богатейшая мудрость государства, чтобы двумя буквами запудрить людям мозги и потихоньку разгрузить бюджет. Чем не повод для бесконечных обсуждений? Но приятнее всё же говорить о других «бесконечностях».

Сыновья Милы Добротовой приехали сразу же, как только началось расследование, и прожили у матери с неделю. Они постоянно ездили в город, узнавать новости об отце и потом до темноты бродили по лесу в непонятных и безнадёжных поисках вместе с волонтёрами и солдатами. Но молодые мужчины больше обсуждали всевозможные варианты исчезновения родителя, чем что-то искали, и осматривая ложбины с кустарниками, выдвигали между собой всевозможные версии по поводу ужасного происшествия. Братья возвращались вечером в квартиру и пытались успокоить мать, разъясняя ей то одну, то другую свою догадку. Самой, боле-мене, удачной версией была та, что отец «загулял» с коллегами таксистами или поддался старым воспоминаниям и «махнул» к своим старым друзьям-дальнобойщикам. Они уверяли мать, что это психический срыв и, что через неделю-другую, он «отойдёт» и вернётся домой. Перед самым отъездом сыновья доказывали это с пылом и вдохновенно, потому что сильнее, чем до этого, заметили в глазах матери застывшую с каким-то нетерпеливым ожиданием надежду. Но мы-то знаем, что в глазах Милы скрывалось переживание за их напрасные хлопоты и счастливая тайна, связанная с Валентином Егоровым, которую она пока не могла им открыть. В эту неделю «новоиспечённая» пара усердно старалась показывать братьям, что между ними только соседские отношения.

Через месяц сыновья вновь приехали к матери, но уже с детьми и жёнами, и в первый вечер долго ругали на кухне равнодушную «зажравшуюся» государственную систему, обсуждали этот дом, стоящий на отшибе, и уже охлаждённо относились к исчезновению отца. Под конец даже кто-то из них выдвинул невероятное подозрение: о возможной связи отца с этой исчезнувшей вместе с ним соседкой с другого подъезда. Разумеется, этим высказыванием сыновья уже не успокаивали мать, а пытались сами в себе загасить какую-то безысходность, и в хаосе всех своих бывших предположений, с неохотой, но всё же принимали тот факт, что отца они вряд ли когда-нибудь ещё увидят. И, справедливости ради, надо сказать, что переживания их были связаны с матерью, и лишь номинально уже они делали вид, будто беспокоятся и за отца тоже.

Когда жёны с детьми были в комнатах, и на кухне речь пошла о том, у кого из сыновей первое время будет жить мать, Мила собрала в себе все внутренние силы и, поддерживаемая мощным решением: до конца охранять своё счастье, открылась перед своими мальчиками в своих отношениях с Валентином. В наступившем молчании она не настраивала себя ни на что, а просто ожидала любую их реакцию, поглядывая с надеждой на сыновей, и чувствовала в себе невероятное облегчение оттого, что раскрылась перед ними.

Права оказалась мудрая Светлана Александровна. Наполненные счастьем глаза матери произвели должное понимание у взрослых детей. Они даже как-то обрадовались такому ошеломляющему сюрпризу, который к тому же снимал с них всякую моральную ответственность и дальнейшие хлопоты в заботе о матери. В ход тут же пошли осторожные слова поддержки и одобрения.

Валентина Владимировича на следующее утро братья приняли у себя за завтраком с мужским уважением и радушно, поскольку давно его знали, как человека порядочного и доброго. Тем самым, окончательная порция сладкого облегчения влилась в счастье Милы Алексеевны, а для Валентина Егорова это благонадёжное событие послужило неким стимулом, чтобы приступить к необходимому его объяснению с дочерью.

И телефонный разговор вскоре состоялся; он был вполне спокойным, и как сейчас модно говорить: конструктивным. А потом ещё был звонок, и ещё…. Под Новый год, как и было давно оговорено, дочь приехала к нему вместе с внучкой погостить на неделю. Разговоры – разговорами, а Валентин беспокоился и очень переживал за то, как они воспримут его новую спутницу жизни. Но напрасно он нервничал. Эта незабываемая неделя закружилась для него белоснежной зимней сказкой. Уже в первый вечер у него с дочерью состоялась душевная беседа, где она призналась, что долгое время переживала за него, что с тех пор, как мама покинула этот дом, она только и желала, чтобы папа не вёл холостяцкий образ жизни. Но не в телефонных разговорах, и не в те редкие приезды сюда она не хотела, а вернее, боялась откровенно выражать свою точку зрения, чтобы отец не воспринял это за жалостливое нравоучение. Зная его мягкий характер и впечатлительность, она опасалась, что отец окончательно сникнет и раскиснет от её совета. Но теперь она была рада за него, и сама счастлива настолько, что в конце откровенной беседы не сдержалась, прослезилась, обняла отца и осыпала его поцелуями.

Ещё дочь призналась, что уже после первого невнятного и робкого упоминания в телефонном разговоре о некой Миле Алексеевне, которая станет ей мачехой, она долго не могла уснуть и всё представляла себе различные образы женщин: от надменных каких-то дворянок до обычных ворчуний в заношенном халате и кухонной тряпкой в руках. Она созналась, что нарочно воображала себе такие образы, чтобы, как говорится: «готовься к худшему и не будешь так сильно разочарованна», но имя «Мила» – само…, как-то упорно подсказывало ей, что выбранная отцом женщина должна быть доброй, скромной, красивой, и призналась ему, что оригинал даже превзошёл её ожидания.

Две женщины подружились сразу же, прямо с порога, и первым делом обменялись номерами телефонов, обещая созваниваться по всякому поводу, не уведомляя при этом Валентина Владимировича.

Внучка не отходила от деда и новой бабушки-Милы ни на шаг. Всё время она придумывала игры, в которых распределяла роли для всех взрослых, включая и бабу Паню с тётей Светой, и Максима с Дашей, потому что в полигон её игровых действий входили все жилые квартиры. Завораживающие тёмные подъезды навивали ей тревожные сказочные фантазии, а заснеженный пустой двор приводил её в восторг. Надолго запомнились всем её забавные милые выдумки, которые вспоминались потом только с улыбкой. А самой сладостной оценкой для Валентина было, капризное высказывание любимой внучки, адресованное своей маме: «Ну, почему мы так редко сюда приезжаем?».

К бабе Пане, по-прежнему во сне приходил Иван, а с наступлением зимы он являлся ей, чуть ли не каждую ночь. Вечер, на часах девяти ещё нет, а она уже прощается с соседями, дескать: засиделась пора спать, и уходит к себе. Но теперь её свидания с сыном были не только в виде исключительно прощальных сцен, как это было раньше, но и вроде как, транзитных встреч, наподобие той, что состоялась однажды в реальное туманное сентябрьское утро. То Ванечка спрыгивает к ней с тамбурной подножки медленно ползущего вдоль пирона поезда и, взявшись за руки, они идут и разговаривают, а в конце платформы, он снова поднимается в тамбур своего вагона, что-то кричит, и долго ещё, словно улетающей вдаль маленькой светлой птицей, мелькает радом с уходящим поездом его ладонь. Иногда бывает, что мать с сыном едут в одном автобусе; она в зелёном платье в белый горошек, а он взрослый, но почему-то со школьным портфелем на коленях, и потом она по какой-то необъяснимой причине собирается выходить, наказывает ему какие дела нужно сделать дома, покидает салон, а он уезжает дальше. А бывало, во сне, они стоят в разных очередях: она за сыром, а он за дефицитной красной рыбой, и перекрикиваются между собой о чём-то приятном, не касающемся бытовых проблем.

В квартире под номером один…, как чуткий читатель уже заметил, появился новый жилец, а точнее: – та самая медсестра по имени Даша, которая ухаживала в больнице за Максимом. Вначале она приезжала сюда только по выходным, а в начале зимы обосновалась здесь полностью. Даша оказалась виртуозным игроком в «зиновьевское» лото, и иногда придумывала такие ассоциации с цифрами, что ставила в тупик и Макса, и Валентина Владимировича, не говоря уже про бедную, в этой области, бабу Паню. Но, я отмечу, поддержав, таким образом, старушку, что в выигрыше почти всегда оставалась она.

В новогодние каникулы Максим осуществил намеченную им попытку разгадать ребус со временем, который загадал ему туман в сентябре на развалинах тракторной станции. Он вместе с Дашей поехал в город П, где жил его друг детства – Витёк. Чёткой разгадки Макс так и не получил, а если честно…, то он и не надеялся на чистый ответ. Они встретились там с Витиной мамой, и та поведала печальную историю. В девяносто первом году у Витьки и впрямь осенью появился мопед, но откуда он его взял? – парень признавался только какой-то нелепой отговоркой: сказал, что возле школы он понравился какому-то доброму дяде, и тот подарил ему мопед вместе с техническим паспортом и чеком на покупку. Взрослые пытались сами что-то выяснить и даже обращались в милицию, но транспортное средство было «чистым», а значит, никаких претензий и предъявлять было некому. Так он и гонял на этом мопеде года два, пока не разбил его в карьере на окраине города. Ещё мать подтвердила, что не понятно по какой причине, но после появления этого мопеда, Витька, действительно, наотрез отказывался ехать к тётке в город Н на каникулы. Вплоть, до истерик дело доходило, но в чём было дело, он говорить отказывался. А потом совсем повзрослевший Виктор стал редко появляться в родном доме, пропадал на съёмных квартирах, непонятно чем был занят, но жил в достатке и помогал матери с деньгами. В девяносто восьмом году Виктор погиб. Его просто изрешетил из автомата какой-то тип в чёрном камуфляжном костюме и маске на одном из городских рынков.

Максим выразил матери запоздалые соболезнования и выглядел после этой ужасной новости мрачнее грозовой тучи. Потом он, объяснил Даше своё чрезмерное расстройство, связанное не только с гибелью друга детства, но и что только очная встреча его с Витькой могла дать точное подтверждение о краткосрочном слиянии двух разных времён. Соответственно, Даша уже знала обо всех происшествиях, случившихся тогда в тумане.

Весной события в розовом двухэтажном доме, расположенном на отшибе, посыпались одно за другим. Валентин с Максимом отстроили беседку, которая могла бы послужить гордостью любой дворянской усадьбы позапрошлого века. Описывать все особенности не стану, но каждая дощечка была выполнена с душой большого мастера. В ней и играли в конце апреля шумную свадьбу Валентина и Милы. Из гостей были: сыновья Милы Алексеевны с невестками и внуками, дочь Валентина Владимировича приехала с мужем и, конечно же, с очаровательной великой выдумщицей внучкой. Так же присутствовал друг жениха – начальник с работы, а у невесты набралась целая делегация сослуживцев из больницы. А остальные… и гостями-то не считались. Светлана Александровна с бабой Паней отметили, что гуляние было похоже на те времена, когда дом был окрашен в васильковый цвет, и не было в нём ни одной пустующей квартиры. Вот и этот праздник охватил весь, уединённый и отдалённый от всего остального мира, двор. Звучали разные песни: то задорные и шаловливые, то мелодичные, ласкающие душу, то под аккомпанемент гитары, с которой заправски обращался Максим, то вступал, сменяющий её, аккордеон на котором виртуозно играл старинный друг Валентина.

В городском дворце бракосочетания…, не в память об этом дне, а ради забавной иллюстрации (вроде как, рекламируемой семейный союз) висит фотография, на которой обязательно остановит своё внимание посетитель, зашедший сюда случайно или по делу. И необычность этого снимка состоит не в привычной по такому случаю нарядной паре жениха и невесты, а в свидетелях, стоящих по обе стороны брачующихся. Высокий красавец парень в чёрном, как смоль костюме смотрит на вас ясными умудрёнными глазами, и маленькая старушка – божий одуванчик в зелёном с белыми горошками платье под стиль ретро мило улыбается…, но не вам, а глядит она с блаженством куда-то вверх.

Почти сразу после свадьбы, во дворе розового дома получил постоянную прописку белый легковой автомобиль, который по будням каждое утро уезжал в город, набиваясь людьми, а вечером опять занимал свое специально оборудованное место у беседки.

И последнее, что мне хочется сообщить. В один тихий сентябрьский вечер, в день годовщины невероятного нашествия тумана, из-за угла дома выплыла седая дымка. Она была настолько густой, что походила на длинную узкую простынку, которую каким-то чудом слабый ветерок гнал вдоль розового дома и заставлял плавно колыхаться. Эта дымка змейкой проникла сначала во второй подъезд, какое-то время погостила там, а потом поползла к первому подъезду. Проникнув в дверную щель, этот блуждающий отросток тумана обнаружил под лестничным пролётом, ведущим на второй этаж, голубую детскую коляску, и обвил её тройным кольцом, словно проводя какой-то ритуал. Потом он потянулся к двери первой квартиры, откуда периодически доносился капризный и требовательный крик малыша, свернулся в небольшое облачко и так провисел у двери до рассвета.

                                                Осень 2017- зима 2018гг.