скачать книгу бесплатно
И море, и Гомер – всё движется любовью…
Евгений Михайлович Голубовский
Эта книга задумана как своеобразный дневник, но построена не по датам календаря, а по темам. Имя Евгения Голубовского широко известно, он создатель и редактор газеты «Всемирные Одесские новости» всемирного клуба одесситов, вице-президентом которого он является, более 20 лет заведовал отделом культуры газеты «Вечерняя Одесса».
Автор ежедневно вёл записи в фейсбуке, рассказывая о культурных событиях в любимом городе – выставках, концертах, новых книгах и новых авторах, о себе и своих друзьях, о любимых художниках и писателях, впрочем – и о нелюбимых тоже, но уже в другой интонации. Конечно постов даже за один год набралось много больше, чем может вместить даже большая книга. Поэтому и тут произошел отбор. Автор старался представить читателю очерки и эссе об Одессе, о знаковых фигурах в жизни города.
Так возникла книга – «И море, и Гомер – все движется любовью»
В названии использована строка из стихов Осипа Мандельштама. По конструкции и по темам книга продолжает уже опубликованные две книги Евгения Голубовского «Глядя с Большой Арнаутской» и «Мои 192 ступени».
В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Евгений Голубовский
И море, и Гомер – всё движется любовью…
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© Е. Голубовский, 2022
© О. Губарь, предисловие, 2016
© А. Голубовская, фото, 2022
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
* * *
Признание в любви
Что заставляет меня, 85-летнего человека, садиться перед компом, писать.
Если одним словом, то – любовь.
Любовь к родному городу. Одесса всегда была достойна любви. Да, она меняется, не всегда в лучшую сторону. Да, её целенаправленно разрушают… И всё же, всё же, всё же…
И шум волн тот же, что при Пушкине, и запах акации тот же, что при Жаботинском… И пришла строка Мандельштама, без которой уже не мог представить книгу – «…И море, и Гомер – всё движется любовью.»
Написал – книга. Но книга – это не жанр, я сложил из своих записей в фейсбуке не календарь, а лирический дневник. Мои отклики на даты и события, книги и писателей – читателей.
Любовь к своему читателю. К тому, кто не бросил читать книги, ходить на выставки, слушать музыку. Вы скажете – их всё меньше. Тем больше их нужно любить, поддерживать огонёк сотворчества.
Год тому я, поддавшись уговорам дочери и друзей, сложил дневник своих постов из фейсбука за 2018 год. И тогда же обещал – ебж – так Лев Толстой шифровал – если буду жив – в этом, 2021 году собрать книгу из постов 2019 года. Тем более, что моя коллега по «Вечерке» Галя Тульчинская собрала все мои дневниковые записи. Спасибо ей огромное.
У этого дневника со временем вдруг проявившееся свойство. За год ушли из нашей жизни замечательные люди, мои друзья Олег Губарь и Михаил Жванецкий, Юлик Златкис и Аркадий Львов… – а в этой книге они все живые, они действующие лица трагикомедии под названием – жизнь. Серия моментальных фото, а ещё не воспоминания.
Будем учиться любить живых. Неправда, что «они любить умеют только мёртвых».
Кстати, и иллюстрации в этой книге живых и уже ушедших художников. Когда-то, покидая Одессу, наш друг, коллекционер Люсик Беккерман оставил нам альбомчик XIX века для рисунков. В нём уже были пять-шесть работ, альбом в нашем доме пополнялся рисунками друзей, приходивших в гости художников, одесситов и москвичей, тбилисцев и львовян… Пришло время показать и их читателям.
Посвящаю книгу памяти моих друзей.
Посвящаю книгу своим друзьям, поддерживающим и сегодня меня. И прежде всего дочери Ане, внучке Соне.
И спасибо читателям, благодаря финансовой помощи которых выходит эта книга «И море, и Гомер – всё движется любовью».
Олег Губарь
«Мы – спина к спине – у мачты…»
Живой голос.
Это предисловие не планировалось.
Книга воскрешает мой 2019 год. Олег был рядом.
Но в этом, 2021 году, когда книгу составлял, имя Олега Губаря ежедневно всплывало в наших разговорах с Аней, с Мишей Пойзнером, Феликсом Кохрихтом.
Книга уже была свёрстана, когда Аня напомнила, что в 2016-м Олег написал пару страниц о нашей с ним жизни, опубликовал в альманахе. И я принял решение после своего предисловия о любви опубликовать текст Олега. Е. Г.
Евгений Михайлович Голубовский – «моя броня и кровная родня». Если бы не его деятельное участие, моя судьба могла бы сложиться как-то иначе. Вполне вероятно, не сумел бы реализоваться по тому сценарию, который выстроился в итоге.
«Вечернюю Одессу» и «Комсомольску iскру» в 70–80-е читал весь город. Аудитория составляла сотни тысяч. Сегодня о таком многие СМИ могут только мечтать, в том числе сетевые. Даже нештатный сотрудник мог проснуться знаменитым или, по крайней мере, широко известным благодаря буквально одной острой, актуальной или занимательной публикации. «Вечерка» в самом деле зажигала звёзды. Деревянко, Гипфрих, Михайлик, Лившин, Лошак, Романов, Розов, Крохмалёва, Кердман, Грудев, Рыковцева, Женевская, Марущак, Ромм… Вечеркинцы были не менее популярны, нежели солисты оперы, ведущие актеры оперетты, русского театра или лидеры «Черноморца». Голубовский – эрудит, книжник, мастер, заведующий отделом культуры; публикации чрезвычайно востребованные, далеко не всегда «идеологически выверенные», часто новаторские.
С Евгением Михайловичем меня познакомила словесница Лидия Мартыновна Полуянова, мать знакомого одесситам старшего поколения художника Алёши Лопатникова. То был довольно сложный для меня период: после перенесённого клещевого энцефалита заново учился ходить, настраивался оптимистически, стал что-то пописывать в университетской газете, куда перевелся в штат с одной из кафедр естественных наук. Тут я как бы не о юбиляре, а о себе любимом, но вне этого контекста не удастся объяснить значимость роли Голубовского. Он не только по-человечески вошел в мое положение, но заметил и оценил мои потуги на литературную деятельность, что-то во мне распознал.
Мало того, после нескольких чисто краеведческих публикаций умело закамуфлировал под эту серию один из моих первых рассказиков. По тем временам это было событие, памятное посейчас.
Евгений Михайлович всегда пристально, с нескрываемым интересом, неравнодушно наблюдал за моей повседневной работой, стимулировал, сопереживал, ставил вопросы, предлагал варианты, регулярно и деликатно указывал на то, что помимо «короеденья» в природе существуют и другие творческие занятья. Это усваивалось незаметно, исподволь, открывало какие-то неведомые шлюзы, реализовывалось в неожиданных проектах.
К самым близким людям – родне, друзьям, товарищам – всегда самые завышенные требования. И это нормально, если проецировать таковые запросы симметрично на себя. Наверное, я не всегда бывал симметричен в отношениях с Е. М.: обижался, сердился по пустякам, что-то некорректно трактовал, чего-то не понимал или не хотел понимать, с чем-то не мог или не желал примириться и т. д. и прочее. Извинительное молодечество, юношеский максимализм… Но, подчеркиваю, это нормальные родственные отношения старшего и младшего. Тут как раз тот случай, когда важно не столько рационально понять, истолковать, сколько иррационально прочувствовать, интуитивно довериться сердцу.
Евгений Михайлович – вот такой человек, которого люблю сердцем. Всякие мелкие разногласия, разночтения, нюансы – дело житейское, в конце концов, «Отцы и дети» – и о нас. Пардон за пафос и патетику, мы плечом к плечу прошли непростые десятилетия, а теперь, когда «о душе пора подумать», не по своей воле угодили в водоворот событий и их чудовищных последствий.
Но убежден, сможем выстоять до конца: «Мы – спина к спине – у мачты. Против тысячи вдвоем!».
Мы – семья. Нанесенное Голубовскому или его домочадцам оскорбление – это оскорбление, нанесенное лично мне. Его (их) неприятности, горести, несчастья, как и радости, успехи, удачи – тоже мои, а мои – его (их). Мы всегда рядом. Как ни наивно это прозвучит, но я хочу, чтобы так было всегда.
Кое-что о себе
Беседую со Снеговым
Думаю, ни в каких календарях особо не отмечен день 25 февраля.
А этот день разрезал двадцатый век на до и после.
25 февраля 1956 года на последнем, уже внеочередном, заседании XX съезда КПСС прозвучал доклад Хрущёва, который долгое время называли «секретным», хоть у него было будничное название «О культе личности Сталина и его последствиях».
В зал заседаний не были допущены не только журналисты, но и гости съезда – представители всех зарубежных компартий.
И для делегатов съезда доклад был полной неожиданностью. Пятнадцать предыдущих заседаний шли по накатанной схеме. Все принималось под несмолкающие аплодисменты. Правда, одна неожиданность уже была.
Анастас Микоян в своей речи осудил «Краткий курс истории партии» – учебник миллионов, заявив, что в нем извращена история партии. Но последующие ораторы Анастаса Ивановича поправили. Учебник хороший, мелочи устранимы.
Ещё за день до съезда не было решено на Политбюро – поддержать ли желание Хрущёва выступить или дать возможность по этому поводу высказаться Поспелову.
Понимаю, что для нынешнего читателя все эти имена уже мало что говорят. Но именно Поспелов по решению Политбюро изучал, как получилось, что подавляющее большинство делегатов Семнадцатого съезда, членов ЦК, избранных на этом съезде, были расстреляны, осуждены.
Справка, которую группа Поспелова подготовила для ЦК, была жёсткой – беззаконие, произвол, пытки. Но… это всё касалось партверхушки.
Хрущёв же намерен был копнуть глубже.
Не выясняю тут вопрос – почему он это сделал. И сам боялся и ненавидел Сталина. И сам ощущал, что на нём есть вина – хотел отмыться. А может, пришёл в ужас от масштабов преступления.
Перед Хрущёвым на столе была не только записка группы Поспелова, но и письмо человека, просидевшего 16 лет в ГУЛАГе, который в двадцатых был на каком-то этапе жизни начальником у Никиты Сергеевича и выдвигал его наверх. Это был Алексей Владимирович Снегов.
Вот кто знал, как уничтожались перед войной военные кадры.
Вот кто понимал, что сделали годы репрессий с наукой, культурой.
Трудно сейчас сказать: текст, который произнес Хрущев, а он отвлекался от бумаги, импровизировал, основывался только на этих источниках или были ещё.
За день до съезда, несмотря на протесты Молотова и Ворошилова, доклад поручили сделать Хрущёву на закрытом заседании.
Зал выслушал доклад в оцепенении, – писал позднее один из делегатов.
Где-то в середине марта сокращённый текст доклада начали читать на партсобраниях по городам и весям. Но в самые первые дни марта 1956 года об этом сообщал и «Голос Америки».
Неожиданным ли был для всех нас этот доклад? Могу сказать, для многих – долгожданным.
В своей книге «Глядя с Большой Арнаутской» в эссе «Отрочество» я вспоминал, как впервые на моей памяти отец обругал маму, увидев, что она плачет в день смерти Сталина. Он буквально закричал: «Замолчи, дура, тиран умер!». Потом, когда мать ушла на кухню, подошел ко мне и начал объяснять, какая огромная кровь на руках этого подлеца…
Это домашняя сценка. Но уже появился самиздат и среди первых стихов, написанное ещё в 1955 году «Бог» Бориса Слуцкого. До сих пор помню:
Мы все ходили под богом
У бога под самым боком.
Однажды я шёл Арбатом
Бог ехал в пяти машинах
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана…
Вот это чувство всеобщего страха, сковывающего страха и начало исчезать после доклада 25 февраля. Из лагерей стали возвращаться десятки тысяч реабилитированных, в том числе работники научных шараг.
Со многими, вернувшимися, я был знаком. Но расскажу только об одном человеке, потому что и он герой этой истории.
В 1982 году отмечалось 60-летие образования СССР. Мы делали репортажи из всех 15 республик. Были счастливы возможности полететь в командировку в неведомые дали. Я тогда ездил в Узбекистан. Но хотелось чем-то более неожиданным завершить газетные публикации. Я взял отчёт о первом съезде СССР, и в документах, где были подписи представителей республик, увидел, что от Украины среди подписавших Договор о создании СССР был Снегов. Почему я спикировал на эту фамилию? Мне показалось, что я его знаю. Я действительно знал одессита Снегова, зека, отсидевшего немеряные сроки, ставшего замечательным писателем-фантастом.
У меня и сейчас хранятся его книги. Но… когда я позвонил Снегову, он рассмеялся, сказал, что их часто путают, что тот Снегов, что мне нужен, живет в Москве и он мне даст номер его телефона.
Так через три дня я оказался в Москве, на улице Кропоткинской, в квартире, крошечной, того самого Снегова, кто подписывал Союзный договор, а в 1953 году из лагеря в Инте написал письмо Хрущёву с просьбой принять его для рассказа о репрессиях.
В 1954 году ещё подконвойного Снегова доставили в Москву. Его по прошлым временам знали, помнили Микоян и Хрущев. Снегов присутствовал 25 февраля 1956 года на закрытом заседании съезда.
Доволен ли был Алексей Владимирович докладом Хрущёва? Нет. Мягок. Снегов предупреждал, что сталинизм может возродиться. Но после отстранения Хрущёва и от Снегова попытались избавиться.
Естественно, я этого не знал. Не знал, что Снегов влепил пощёчину Щербицкому, что для Украины он персона нон грата.
Мы тепло, хорошо поговорили. Снегову было чуть за восемьдесят. Меня покорила его десятилетняя дочь. И вообще жизнелюбие, энергетика этого человека. Трезвость суждений.
Нужно ли объяснять, что вернувшись в Одессу, написал статью. Все было спокойно, но мой коллега Павел Шевцов, в это время работавший корром киевской «Рабочей газеты», попросил разрешения перепечатать статью в Киеве.
Что тут началось! ЦК Компартии Украины приняло постановление осудить. Деревянко получил партвыговор, Шевцов получил партвыговор, ну, а меня, беспартийную сволочь, приказано было гнать из советской печати.
И как в дореволюционные времена, Деревянко отправил меня в подполье. На год моя фамилия из «Вечерки» исчезла. Писал статьи некто Евгений Волошко.
Так аукнулась мне встреча с человеком, стоявшим у истоков доклада Хрущёва.
Кстати, умер Алексей Владимирович Снегов в 1989 году, прожив 91 год. Он мне письма присылал, поздравляя с Новым годом.
Мы живем уже в XXI веке. Нет СССР, нет всем руководящей компартии.
А культ личности уничтожить не удаётся. И поклонников Кобы становится больше. Людям кажется, что из бед их может выручить «твёрдая рука»
Это ужасно, когда люди зовут управлять собой – страх.
Ну как им напомнить – ну хотя бы слова Высоцкого:
«…Я не люблю, когда стреляют в спину, но также против выстрелов в упор»…
Ма-ма! Ма-ма!
Вот уже 32 года не произношу это слово. Разве что во сне. А во снах всё чаще…
31 июля 2019 года ей было бы 111 лет. Немыслимые числа. А в памяти – молодая.
1941 год, мне четыре с половиной, мы сидим на насыпи и ждем поезд, на котором военные уступили нам одну из теплушек, чтоб забрать в эвакуацию. Я держусь за мамино платье. Мне кажется, что всю войну я держался за её руку, боясь потеряться в этой круговерти событий
Потом стеснялся, что держусь за маму. Теперь стесняюсь, что не всегда держался, не всегда был рядом.
Последний день июля. Как-то не совпадаю с календарем. Прогрессивное человечество отмечает День африканской женщины, а я думаю совсем о другой женщине, своей маме. Для меня, нашей семьи это всегда ее день рождения.
Мама родилась в Балте. Её отец Натан Шапочник, владелец мельницы, одной из многих в этом хлебном городке. Большая семья. Забавно, но его дети стали, кто Шапочниками, кто Шапочниковыми. Всё зависело от грамотности местной машинистки.
Естественно, большевики реквизировали мельницу.
Бывал, будучи журналистом в Балте не раз. Хотел увидеть, где жила семья, где была мельница.
Не нашел. Ощущение обиды осталось.
