Жизнь и приключения Вени, рождённого в СССР

Почти в каждом дворе с утра и до вечера из окон раздавались тоскливые звуки гамм, перемежаемые весёлыми нотками песни в исполнении Эдиты Пьехи: «Я сама купила сыну мандолину…».

Эта участь не минула и Веню с братом, Санькой, причём в классическом стиле того времени, игре на фортепиано. На них были возложены большие надежды со всеми вытекающими последствиями. Пьеха злорадно так и пела в песне: «…Я не дам передохнуть ни разу сыну…»

Сестре Марине к тому времени больше повезло. Её ещё в раннем детстве с нулевым эффектом безуспешно пытались приобщить к скрипке, поэтому повторно с ней решили не экспериментировать.

Единственной отдушиной стало то, что в отличие от остальных «скованных одной цепью с пианино» у них было некоторое послабление: в музыкальную школу с её всякими сольфеджио и прочей музыкальной грамотой им ходить не пришлось.

Они занимались с педагогом, приходящим на дом, с Татьяной Александровной.

А она была чрезвычайно интересной и необыкновенной женщиной! Было ей к началу нашего знакомства уже лет за семьдесят.

Но, несмотря на возраст, Татьяна Александровна резко выделялась не только среди своих сверстниц, но и вообще среди всего окружающего мира.

Статная, держащая спину прямо и всегда озарённая доброй, слегка ироничной улыбкой на приветливом лице с постоянно аккуратно уложенной причёской, увенчанной очередной кокетливой шляпкой.

Говорила она приятным грудным голосом, грассируя при этом, как настоящая француженка. Всегда доброжелательная и отзывчивая, она была при этом необыкновенно пунктуальной. Всё было в ней необычайно, волшебно, как из другого мира. Очарованные её аурой, мы даже зачастую и не воспринимали «груз и гнёт» необходимости всяких музыкальных повторений вроде 64-х гамм Черни и заучивания произведений наизусть.

Даже громадный дог, Майкл, не только выделял её среди остальных людей, но даже сразу начинал поскуливать и крутиться у двери, поджидая свою любимицу, ещё только она появлялась вдали в арке проходного двора соседнего дома.

И теперь уже понятно, что дело было не только и не столько в кусочке ливерной колбаски или конфетке, припасённой доброй женщиной для Майкла. Просто собаки быстрее людей интуитивно сразу определяют хорошего человека…

Рождённая в конце XIX века в дворянской семье, ещё юной шестилетней девочкой она поступила в Императорский Смольный институт благородных девиц и, проучившись 12 лет, выпустилась в восемнадцатилетнем возрасте вполне образованной и полностью готовой для достойного замужества, как это и предписывалось выпускницам «четвёртого возраста».

Партию ей составил действующий генерал Российской Императорской армии от артиллерии, вдовец, старше её почти на сорок лет.

Детей у них так и не случилось, да и виделись супруги крайне редко. Сначала генерал был на фронтах Империалистической войны, а потом наступил 1917 год с его неразберихой и двумя революциями.

Но что для Татьяны значили невзгоды и неустройство того послереволюционного времени, если она встретила наконец настоящего своего возлюбленного, комиссара соединения бронепоездов Рабоче-крестьянской Красной Армии.

С ним она в качестве «сестры милосердия» провоевала всю Гражданскую войну, затем участвовала в ликвидации басмачества в Туркестане. Потом они стали жить в столице. В семье уже был долгожданный сын Артём, а муж служил на высокой должности в Наркомате путей сообщения.

Когда начались «большие чистки», мужу удалось получить назначение в знакомые места, в Среднюю Азию. Так многие тогда пытались спастись…

Но от судьбы уйти не удалось. Муж Татьяны был осуждён и расстрелян. Сама она, как «член семьи врага народа», попала в лагерь, а Артёма забрали в Детский дом.

В конце 1950-х годов Татьяну Александровну полностью реабилитировали. Но уезжать из Средней Азии ей было уже некуда. Родственников не осталось, а Артём, как выяснилось, погиб в 1944 году на фронте.

Ей оформили небольшую пенсию, за счёт которой она и жила, да ещё давала частные уроки музыки. Власти дали ей после реабилитации небольшую однокомнатную квартирку, но, по её же словам, ей было комфортнее и веселее среди людей.

Да и пользу хотелось приносить, благо пальцы помнили уроки в Смольном, да и голова оставалась светлой. Всё это Веня, конечно, слышал не от неё, а от взрослых.

А тогда его слегка поражали некоторые несоответствия, которые улавливал детский глаз…

Например, то, что утончённая «царственная» Татьяна Александровна предпочитала курить исключительно папиросы «Беломор-канал», хотя тогда уже продавалось достаточно много сигарет.

Откуда ему тогда было знать про стойкость «лагерных привычек»?

Правда, делала она это крайне изящно, держа на излёте руки длинный мундштук с «Беломориной», выглядело это фантастически красиво и грациозно!

Для подготовки к «выпускным экзаменам», которые провели со всей строгостью, Татьяна Александровна принесла листы с нотами «Амурских волн» и «На сопках Маньчжурии», которые они с братом должны были играть «по памяти».

Цветные нотные листы имели сверху Герб Российской империи с двуглавыми орлами. С её слов, эти ноты всегда лежали на пюпитрах перед музыкантами военных духовых оркестров, играющих по выходным в парках и раздаваемых затем бесплатно публике после выступления.

Они тогда заслужили отличные оценки и получили в подарок и на память эти дореволюционные ноты.

Татьяны Александровны нет уже давно на этом свете…

Но всегда, когда эти воспоминания из детства всплывают в памяти, Веню мучает вопрос:

Как при таких перипетиях судьбы она и ей подобные сумели сохранить нетронутыми не только чистоту своих душ и помыслов, но и потребность продолжать доносить до других поколений свет своих знаний и умений? Умудрившись даже среди безвременья сохранить не только лучшие человеческие качества, но и материальные свидетельства своей эпохи, вроде тех же нот с буквой «ять» в тексте маршей и орлами… Может, им в чём-то помогала их нерастраченная любовь?

Часть II. Юность в сапогах

1. В каких случаях голуби улетают на Юг?

В отличие от патриотически-настроенной части населения в армию некоторые товарищи попадают спонтанно и совершенно случайно.

Вылетев из института «за нарушения правил проживания в общежитии и пропуски занятий без уважительных причин», Веня решил не терять драгоценное время своей юности в попытках куда-нибудь временно пристроиться, а нахально переступил порог военкомата с заявлением: «Прошу призвать меня в ряды… добровольно». Хочу, мол, познать жизнь сполна, хлебнуть её из полной кружки и без закуски, в освежённом портянками воздухе здорового мужского коллектива. Даже сам в институт сбегал за копией приказа об отчислении, чтобы с него побыстрее сняли бронь, а то ведь могли и не взять…

Быстро бежал, даже каблук на левой ноге оторвался. Да и чёрт с ним, думал, в армии ему новые сапоги выдадут! И кормить будут «от пуза», куда они денутся! Стипендию-то Веня уже года полтора не получал, оголодал, а советские газеты писали тогда, что уж что-что, а кормёжка в тюрьмах и армии стала хорошая, не то что при царе!

То ли воровать стали поменьше, наевшись, то ли мыши все передохли…

Быстренько проскочил медкомиссию, не вызывая ни у каких специалистов вопросов и нареканий, и тут нате вам: «На базу подводного плаванья Северного флота, это же готовый реакторщик! Он же студент Московского инженерно-физического института». Ноги у Вени подкосились, не хотел он на три года на флот попасть, да и акул он тогда с детства боялся очень…

И вообще, он уже к сапогам армейским присмотрелся, свыкся и сроднился, можно сказать, а тут ему флотские ботинки предлагают.

Это его никак не устраивало, там же носки, которые стирать нужно будет часто! Как пахнут грязные носки, он уже знал, всё же из общежития призывался.

Портянок он тогда и не видел, вырос же в городской семье, но в самом этом слове чудилось что-то такое посконное, чуть ли не домотканое и глубоко народное.

Выть в голос и посыпать голову пеплом как-то было не с руки, подраться- не с кем, но положение спас какой-то комсомольский деятель, случайно посмотревший характеристику: «Да вы что! Там же гвардейские части! Подводный флот советской страны!.. Да с такой характеристикой только в тюрьму!..»

Слава Богу, пронесло!

«Какой замечательный человек!»– первый и единственный раз подумалось о замдекана, авторе характеристики.

Прощальная пирушка в общежитии осталась позади. Воспоминания, друзья и более-менее хорошая одежда тоже остались в общаге, в прошлом, а у Вени начиналась новая, неизведанная, немного пугающая, но манящая жизнь…

В 1973 году тоже был месяц май и уже отчётливо пахло весной…

И на душе было спокойно и умиротворённо: отныне заботиться о нём обещало великое и могучее государство.

Хотя кушать уже хотелось…

На сборном пункте все довольно быстро перезнакомились, особенно бывшие студенты, дурака валять предстояло долго. Многих угнетало то обстоятельство, что при очередном «шмоне» могут забрать спиртное, продукты и прочее, поэтому большой двор напоминал зачастую «Поле чудес в Стране дураков». Кто-то чего-то закапывал, кто-то чьё-то выкапывал, начинались локальные войны.

Некоторые особо продвинутые придумывали различные схемы, как, например, дагестанец Мага, из медицинского, с которым Веня познакомился ещё в автобусе. Оценив достойный Венин «прикид», полученный в обмен на приличную одежду для остающихся в общаге бойцов за торжество высшего образования- бежевый плащ «Дружба» почти 60-го размера, треники «с коленями», майку и кеды, Мага сразу понял, что я настоящий джентльмен: «Брат, тебя ведь обыскивать, наверное, не будут, у тебя из вещей что?» Вещи у Вени с собой, конечно, были, а как же, ведь когда ещё покормят? Целая сетка-авоська с огурцами, килограмма полтора, не меньше. Правда, жёлтые какие-то, невзрачные. Но только такие были в овощном магазине вечером перед закрытием, на остальное денег всё равно не оставалось.

А у Маги были проблемы. Родственники снабдила его большим чемоданом, набитым осетровым балыком. Наслушавшись разговоров окружающих, он уже понял, что надо как-то спасать свои деликатесы. Понятное дело, Веню не пришлось долго уговаривать приютить килограмма три в его просторном плаще.

Что ему жалко, что ли?

Видя такую Венину доброту и отзывчивость, его решил использовать как камеру хранения и Ашот из строительного института. У него была похожая проблема, но с армянским коньяком, расфасованным в различные ёмкости. Помочь ближнему-святое дело!

Он и других тогда пожалел, к нему почему-то все доверием прониклись, наверное.

Но других-то он не припомнит, потому что после всяческих обысков Вене назад приходилось отдавать продукты, сглатывая слюну, особенно если дело касалось колбасы…

Вот колбасу запомнил, а лиц не всех.

А Мага с Ашотом запомнились потому, что они быстро растворились, может, в другую команду попали, может, встретились с теми, с кем они и мечтали изначально поделиться, чтобы опять упорхнуть в гражданскую жизнь, не знаю…

Армейская жизнь начинала Вене нравиться, ведь коньяк и балык остались при нём…

Воинский эшелон с призывниками шёл от Москвы до Чирчика в Узбекистане пятеро суток.

Да хоть бы и месяц!

Веня даже начал понимать эстетов, предпочитающих коньяк с осетриной, иногда задумываясь: и что это он раньше не приобщился, не распробовал?

Всё в столовых да в пельменных…

Жизнь налаживалась…

А главное – вокруг уже были горы и степи. Ну какие здесь могут быть, к чёрту, акулы, чего их бояться-то?! А если и будут, так ему же сапоги выдадут.

Дальше его ждала увлекательная жизнь в горах, с охотой, дружбой с чабанами, банными процедурами в горной речке, с домиком-казармой на четверых человек, радиопередатчиком большой мощности, громадным антенным полем, оцепленным колючей проволокой, и бездонным ночным небом уже в Казахстане, а затем в Киргизии.

Благостную картину сытой и безбедной жизни на «точке» портила только необходимость нести боевое дежурство да редкие посещения начальства. Начальником Штаба ГО Киргизии был тогда генерал О-чий, страстный собачник и голубятник.

Уезжая как-то с семьёй на Юг, он отправил на "точку" своего породистого кобеля по кличке Мальчик. Жена его вертолёт не переносила, поэтому в один из дней в горы добралась-таки чёрная начальственная «Волга», откуда сначала появилась изящная генеральша, а затем на землю вальяжно ступил царственной походкой "генеральский" Мальчик.

Больше для проформы поинтересовавшись житьём-бытьём, генеральша отбыла восвояси, оставив для Мальчика полную коробку всяких вкусностей. Бойцы отчётливо осознавали, что какие-никакие, но с собаками они братья, однозначно! Такого богатого содержимого коробки никто не видел даже во сне, во время относительно сытой гражданской жизни…

Мальчик сразу и не сообразил, куда девался у него изо рта круг копчёной колбасы, которую он пытался весьма меланхолично жевать?

Самое интересное, что Мальчик быстро понял все тонкости взаимоотношений в коллективе и правила субординации, всё-таки воспитывался в семье военного: не вступал больше в пререкания со старшими, не дерзил и принялся достойно переносить все тяготы и лишения воинской службы…

Он даже не роптал больше, получая еду последним, уже после Пальмы, нашей собаки, боевой подруги.

По истечении месяца, как только распахнулась дверь знакомой «Волги», бедный пёс тут же запрыгнул в неё, даже не попрощавшись!

Генеральша всплеснула руками: «А что же он так похудел?» Бойцы переглянулись, ел-то он всё то, что и им перепадало…

«Сильно он по Вам скучал, наверное! Места себе не находил, кушать отказывался!»

Наверное, долго потом Мальчик в своих ночных собачьих кошмарах вспоминал свою жизнь в горах и тихонько, поскуливал?

Помимо всяких других полезных дел, по распоряжению генерала на "точку" привезли в двух ящиках пятьдесят голубей.

«Хочу, – говорит генерал, – сюда приезжать и, сидя в облепиховом саду, смотреть, как надо мной кружат голуби…"

Приказ начальника- закон для подчинённого, тем более что сад бойцы, включая Веню, уже посадили.

Какое-никакое, а всё разнообразие.

Сколотили голубятню. Коллективно повспоминали, что надо сделать, чтобы голуби не улетели куда-нибудь, и, чтобы Пальма их не сожрала. Кто-то слышал, что вроде надо подрезать им маховые перья на крыльях…

Так и сделали.

Да вот какая беда приключилась- то там, то тут остатки пиршества Пальмы начали находить. Собака-то оказалась солдатской, такой же вечно голодной, но более сообразительной…

Голубь вываливается на землю, лететь-то он без нормального оперения не может, вот его собака и цап-царап!

Посчитали голубей – вот это да! Почти половины генеральских уже нет! А когда у них приплод пойдёт, никто не в курсе. Может, они стесняются при солдатах размножаться, а может, у них вообще никакого планирования семьи нет!

Что делать?

Никто не знает…

Но голод не тётка.

Бойцы тоже потихоньку, грешным делом, начали баловаться голубятинкой…

Чем они хуже собак, братьев меньших?

Продукты-то на "точку" от случая к случаю забрасывали…

В то время в войсках только-только появились прапорщики, бывшие сверхсрочники.

Когда были какие-нибудь ученья или просто «на исправление», на точку присылали одного из них на неделю, вроде как покомандовать, что ли.

Они и сами не против были от жен и семейных забот в горах отсидеться.

И вот однажды приехал прапорщик Кирьянов. Позвякивая бутылками в своём «тревожном чемоданчике», он лихо спрыгнул из приземляющегося вертолёта. На лице его блуждала восторженная улыбка.

Гусар!

Сбежал из несвободы. По части обычно ходила присказка: «И не трезвый, и не пьяный- это прапорщик Кирьянов». Далее понятно – дела службы побоку…

Костерок…

Задушевные беседы…

Когда очередной раз заговорили о хорошей еде, ресторанных предпочтениях на гражданке и званых балах с хорошей кухней, красивыми и доступными фрейлинами, Кирьянов не к добру вспомнил о генеральских голубях.

Пришлось поведать ему грустную историю…

Однако голуби интересовали его исключительно в гастрономическом плане, только как дичь и закуска! Короче, он уговорил доесть последних…

Так закончилась эпопея с голубями, но…

Дня через три, ни с того ни с сего, появился генерал.

Главное, до этого о нём ни слуху, ни духу не было месяца два…

«Как связь? Как ученья? Какие проблемы?» – раздавался генеральский рокот. Всё вроде бы нормально, но потом прозвучал неизбежный вопрос: «А как голуби?»

Надо было что-то решать…

Ситуацию спас Кирьянов:

– "А они улетели!"

– "Как улетели?"

– "Сбились в клин, товарищ генерал, и улетели…"

– "Как улетели? Куда?…"

– "На Юг, наверное, товарищ генерал! …"

Сначала было слышно только сиплый свист забираемого воздуха. Лицо генерала из красного, цвета его лампасов, превратилось в багровое…

– "Муда-а-а-к!!!.. Пра-а-порщик!!!.. ГОЛУБИ НА ЮГ НЕ ЛЕТАЮТ!!!.."

Этот генеральский рёв долго ещё гулял по ущелью, заглушая гул водопада и распугивая горных орлов.

К счастью, акул в горном ручье не водилось, иначе бы и они не выдержали этого рёва.

2. Почему нежелательно грубить незнакомым людям, особенно в армии?

То, что незнакомцам грубить не безопасно, доказал ещё Булгаков в «Мастере и Маргарите», да и жизненная практика подтверждала это неоднократно. А уж на воинской службе это обязательное условие.

Дело было в учебной роте в Казахстане, куда Веню забросила судьба в начале 70-х годов..

Гарнизон оказался разноцветным каким-то. Венина рота служила под тяжестью общевойсковых красных погон, а бойцы с узла связи прикрывали свои плечи чёрными погонами. Имелась ещё незначительная прослойка вольнонаёмных гражданских лиц, работавших на республиканской метеостанции и разделявших нас на «краснопогонников» и «чернопогонников». Почти как остроконечники и тупоконечники.

Задачи и цели у всех были разные, начальство и командиры тоже.

Общими были только Родина-мать, жаркое местное небо, «Устав внутренней службы», да общая территория, огороженная большим забором.

Служба была необременительная, но однообразная. Несмотря на то, что бывших студентов в армии не очень-то любят, считая их больно умными, Вене не на что было жаловаться..

Всё началось с «Боевого листка»– не находилось желающих его выпускать.

А Вене-то что, ему только свистни! Всё же какое-никакое, а разнообразие.

Ну и изобразил он в стиле социалистического реализма, как в парково-хозяйственный день бойцов отправляют на дачи и огороды к начальству, как постоянно хочется есть, потому, что в столовой продукты воруют, и прочие прелести окружающей действительности.

«Листок» провисел в роте под дружный хохот минут десять, а потом был сорван дежурным по части. Потом была встреча с особистом, который торжественно заключил «Листок» в свой бездонный сейф со словами, что сей компромат на Веню будет храниться у него теперь вечно.

Не прижилась, короче, здоровая сатира в армии.

За это приключение, да и за многие другие Вене приходилось после отбоя заниматься всякими малопривлекательными, но очень полезными для поддержания казармы в должном санитарном состоянии делами. Наряды вне очереди не сокращались, а совсем наоборот, неуклонно увеличивались с каждым днём. А поскольку фронт работ внутри казармы был весьма ограничен, да и всё уже блестело, как у кошкиного ухажёра определённые места, то старшина додумался поручить Вене разбить цветник напротив входа в казарму.

Веня и сам эстетически был не удовлетворён унылым видом на входе. Выскочишь, бывало, после подъёма ни свет, ни заря полусонный на зарядку и видишь: на улице бюст Ленина хмуро так и недовольно смотрит на голую, выгоревшую и вытоптанную землю.

Молчит Ленин, но видно по выражению лица и облупившейся краске, что не нравится ему вся эта окружающая действительность.

Ни кустика тебе, ни деревца, чего уж там о траве или цветочках говорить! Неудобно как-то каждый раз перед вождём становилось…

Молодец старшина, да и Вене опять же разнообразие очередное! И о других думать тоже всегда нужно. «Нарядчиков» в роте ведь всегда много, не один Веня, нельзя быть таким махровым эгоистом! Им ведь тоже хочется на практике узнать, чем лучше унитаз драить: бритвочкой или стёклышком?

Как они без таких знаний по жизни дальше пойдут?

Следующей же ночью Веня принялся облагораживать территорию.

Всё бы ничего, но земля местная непригодной к цветоводству оказалась. Самой-то земли как таковой почти и не было, одни валуны да камни.

Лопатой ничего не подденешь, только киркой орудовать приходилось. Выворачиваешь их один за другим, а вместо клумбы в земле только яма всё глубже да глубже образуется. А за казармой, куда он булыжники относил, наоборот, за несколько ночей появилась гора выше уличных умывальников.

Вот туда-то, к умывальникам, и забрёл тёмной ночью какой-то «чернопогонный» высокий чин, чтобы затушить внутренний пожар организма, а может, ещё по какой нужде.

Гору с булыжниками с вражеских спутников сфотографировать, наверное, ещё не успели и на карты секретные их тоже не нанесли, а «навигаторов» тогда не было и в помине.

Вот он и навернулся со всего маха, подвернув ногу. Матерился он тогда ночью громко и высокохудожественно.

Явно старший офицер был, а не прапорщик какой. Скорее всего, политсостав, больно затейливо у него получалось.

Даже от Ленина краска отскочила во многих местах. Младшие командиры попроще изъяснялись, да и рядовые тоже.

Если и выражались, то не так "развесисто".

Старшина тогда тоже ругался и на Веню, и на яму. Несколько грузовиков земли пришлось завозить. Но самому Вене засеять клумбу так и не пришлось.

Назавтра он получил от старшины очередное ответственное задание: подкрасить низ казармы чёрной краской. Раздобыл смолу, решил её нагреть, чтобы быстрее растворилась в солярке.

Только успел развести у знаменитой теперь горы из булыжников костёр, как подходит какой-то сугубо гражданский человек, типичный "шпак", и начинает делать бойцу Советской армии замечания: мол, смотри пожар не устрой тут и всё такое…

И откуда здесь образовалась такая куча камней?

Гражданские с метеостанции обычно в дела военные нос не совали. У них «своя свадьба, у нас- своя!». Чего к бойцу приставать? Заведёт ещё, какой провокационный разговор, тайны военные захочет выпытать. Особист мне тогда много чего интересного за два часа понарассказывал про врагов и тех, кто не проявляет должной бдительности. Не дай Бог, печеньки с вареньем начнёт предлагать, а Веня ведь голодный, это же хуже пытки будет!

Лучше уж сразу отогнать его от себя.

Ну и пришлось Вене послать его далеко и коротко, по-солдатски.

А кто ж знал, что это новый командир части «чернопогонников»?.

На нём же ничего не написано было!

Ни бирки, ни погон.

Впечатление нормального, сугубо гражданского человека производил, а не офицера. Веня потом уж сообразил, что он настоящий полковник, когда услышал хорошо отработанный командирский голос, обращённый к проходившему мимо наряду, возвращающемуся с развода на плацу:

"Арестовать!"

Так начался новый, но не менее увлекательный период Вениной службы…

В то время комендантом гарнизона только-только был назначен «чернопогонник» капитан Батырлиев. Перевели его из печально известного Карагандинского дисциплинарного батальона. Ему же надо было отличиться на новом месте!

Вот он и создал, как он сам говорил, образцовую гарнизонную гауптвахту, оборудовав её из бывших душевых кабинок: четыре камеры размером три на метр с лязгающими засовами на капитальных металлических дверях с глазками.

Всё по-взрослому, по-настоящему!

Одна из камер даже была предназначена для особо отличившихся и непокорных. Выпуск бывшего водопровода там был не демонтирован и в камеру можно было при желании запускать воду. Вдоль пола посередине проложили кусок рельса.

Арестант должен был спать на деревянном щите, который и устанавливался с трудом на этом рельсе. Для того чтобы не упасть в воду, надо было, лёжа на этом щите, постоянно контролировать себя, поддерживая равновесие.

Называлась такая система «вертолёт».

Какой тут сон на вертолёте, лётчик же не должен спать!

И такое великолепие простаивало уже вторую неделю, арестантов-то не было! А тут Веня, первый постоялец!

Глаза Батырлиева сияли неописуемым восторгом: наконец-то!

Тут же выставили первый караул, появилось даже два «выводных». Венино самомнение тогда резко возросло (два выводных – для его одного!).

Капитан лично внёс первую запись в «Журнал задержанных и арестованных». Со званием, ФИО и прочими формальностями затруднений никаких не возникло. Единственная незадача была со сроком ареста.