Триада

скачать книгу бесплатно


– Арнэ, мальчик мой, у тебя вся жизнь впереди ещё. Я тебе помогу, чем смогу, особенно, если что из моей головы понадобится. Пусть хоть кому-то хорошо будет, пускай это и такой бедокур, как ты.

Таррель нахмурился.

– Я сейчас. – сказал он и, накинув плащ, спустился вниз. Пивси даже не успел соскучиться, разглядывая узоры на разноцветных стёклах, как Таррель вернулся с новой кружкой и поставил ее перед стариком.

– Спасибо. – удивлённо сказал Пивси и с удовольствием прихлебнул. Пена осталась на его густой русой бороде. Арнэ пристально посмотрел на старика и сказал, не отрывая взгляда:

– Пивси, я хочу, чтоб ты ещё раз рассказал то, что рассказывал мне о Вратах арралаков.

Глаза Тарреля загорелись огнем, какой среди латосов и не встретишь. И без того чёрные глаза теперь стали похожи на два омута, затягивающие всё вокруг внутрь себя. Пивси показалось, что где-то в глубине этого омута он увидел безумие. А может быть, ему просто показалось. Пивси очнулся от зловещего очарования.

– Вижу по тебе, Арнэ, что не просто так ты интересуешься. – спросил Пивси с дрожью в голосе. – Ты… собрался туда, да?

Солнце опускалось всё ниже, и свет уже почти не проникал в зал. Отблески умирающих в камине углей сверкали в глазах Тарреля, а Пивси казалось, что он видит в них целый пожар.

– Никогда не думал, что эти пустые россказни тебя настолько займут! – попытался отречься от своих слов Пивси, а у самого уже пот на лбу выступил, и стало ему жутко не по себе. Настойчивость и угрюмость, вдруг появившаяся в Тарреле, не на шутку испугала его.

– Нет, Пивси, старик, зачем ты обманываешь меня? Я же не меньше твоего знаю, что место это существует, и уже давно. И ходят туда, как на поклон, люди жадные и алчные и возвращаются ни с чем, если и вовсе возвращаются! – вначале голос Арнэ звучал нарочито спокойно, но потом на Тарреля будто нашло что-то. Последние слова его прозвучали дерзко и злобно.

– Разве не за тем же ты туда так торопишься, сынок? – почти закричал Пивси. – За серебро жизнь свою там положить?

Таррель вздохнул с раздражением.

– Что так пугает тебя, Пивси? Я ничего не прошу, только слов твоих. Если что случится – не на твоей совести это будет. Я тысячу раз мог кончить плохо, однако, как видишь, я сижу здесь перед тобой, живой и невредимый! – с издёвкой произнёс он.

Пивси совсем растерялся. Никогда ещё ему не было так тревожно, и не понимал он, то ли Корволат его тревожит, то ли сам Таррель.

– Хорошо… хорошо. – пробормотал старик и вытер выступившие на лбу капли холодного пота. – Да только кажется мне, что и сам ты все знаешь не хуже моего.

Таррель упорно молчал, ожидая, когда Пивси наконец-то соберётся с мыслями. Тому же было так неловко, словно предстояло сделать что-то постыдное. Старческие пальцы дрожа скользили по стеклянной кружке.

– Я, когда рассказывал, тебе, вроде, и пятнадцати Эгар не было… Да? Мне эту историю ещё давным-давно рассказывал дед, а моему деду – его дед. Предание древнее, если вообще это не слухи и домыслы. Я и сам тебе не могу сказать, было ли то взаправду, или это место какими-то другими тёмными духами запечатано… или зверьём каким.

Пивси замолчал на мгновение, боясь взглянуть на Тарреля. Когда он поднял глаза, то увидел, что тот всё так же неподвижно сидит в углу, не отрывая от Пивси своих чёрных глаз. Пивси показалось, что по лицу дежи скользнула мрачная улыбка, но это видение тут же пропало. Теперь, почти в полной темноте, было сложно разглядеть что-то вокруг, только свет из коридора, ведущего вниз, слабо освещал правую половину лица Тарреля.

– Давно это было. Двести тридцать семь Эгар назад. Вся родня моя тогда жила на Аргваллисе. Страшное время это было для всей Триады, лютое время. Время тёмных захватчиков, разрушителей, которые крушили и уничтожали все, что стояло на пути у них – селения, города, детей, животных. Оставляли после себя кровь и выжженные до основания поля. Как говорили, очищают Триаду от темноты истинной. А после слов этих – бах! – бошки с плеч рубили или сразу в пепел превращали. Страшно? И мне рассказывать страшно… Всегда надежда во мне, так сказать, теплилась, что приукрашивали со сказками этими. А теперь и вовсе не знаю, правда или нет, смотрю на тишь да гладь нашу океанскую, на город наш приветливый, и думаю… а было ли? – растерянно сказал старик и замолчал, уставившись перед собой невидящим взглядом. Холодный голос Тарреля заставил его очнуться.

– Дальше.

– Ну, так вот. – продолжил Пивси, не поднимая на Арнэ глаз. – Тогда ладили три земли наших. Худо-бедно, да в согласии были. Объединились они тогда, чтоб, так сказать, усилиями общими выгнать погань эту. Поначалу захватчики только Аргваллис разоряли, пока с землей там всё не сравняли, а потом и на другие кинулись. Да только как туда проникнуть быстро, если так далеко они друг от друга, да ещё и водой разделены? Незадача. А твари эти хитрые, изворотливые, как змеи, взяли и придумали как скоро перемещаться туда-сюда – в каждом королевстве их оплот, их твердыня появилась. Зайдёшь туда на одной земле, а выйдешь на другой. Словно не три места, а одно, и земля одна. Ох, не знаю, как бы жилось нам, если б терзали наши земли, как аргваллийские. А сейчас если спросишь любого, знают ли они об том, думаешь, скорбеть станут? На твоё счастье, если только по голове кулаком постучат, а не за слабоумного примут. А про Врата народу мало знает, но те, кто рядом проходили, говорят, кровь леденеет и сердце от страха сжимается, как только увидишь то место издалека. И в воздухе боль и смерть стоят. За других отвечать не стану, а сам я до конца жизни буду небеса и особенно! – Пивси ударил кулаком в грудь, – их сына хвалить, что спас нас он от погани такой. Иначе бы не только праздника нашего Светодня сегодня не было, – который, кстати сказать, потому и появился, что избавились мы от черноты этой, – да и сами бы мы здесь вот не сидели. – закончил Пивси.

– И про небеса, и про сына я знаю. Мне это не интересно. Самого главного-то ты и не сказал, Пивси. Ходишь вокруг того, что всем и так известно. – сказал Таррель из тёмного угла.

– Ну да… – протянул Пивси. – Эх, ладно, скажу, хоть жутко не хочется мне этого делать, Арнэ! Никогда б я сам туда носа не сунул, ни за какие богатства! – и, почесав голову, продолжил: – Говорят, с серебром какая-то связь особая у них имелась, то ли сами они из серебра тканы – не люди же, как мы с тобой! – то ли вокруг них все ледяным да чистым серебром становилось. Вот и ходили слухи, будто бы там, в их чертогах тёмных на всех трёх землях серебра – не счесть! Не счесть, не унести. Потому-то столько народу туда ходит, пропадали даже некоторые, куда – не знай, никто и не искал их. Страшное, зловещее место, заклинаю тебя… не ходи туда!

– Не то мне интересно. То, что там серебра немерено и как жутко там – это я знаю сам. Про пропуск расскажи мне.

Каждое слово давалось старику с большим трудом. Ему казалось, что всё, что он говорит, тянут из него, как тянут на верёвке упрямого осла, который никак с места двигаться не хочет. Тревожно и жутко стало Пивси.

– Вещь была у Разрушителей какая-то. Вещица. Маленькая. Вот и сделали её, вроде пропуска. С помощью неё-то они туда-сюда и перебегали. Не знаю я, Арнэ, что это. Вроде как, камень. Может, и славно, что ограждён народ от этого места поганого. Звёзды молю, чтоб и не открылось оно никому вовсе. – с дрожью в голосе сказал он.

Таррель разочарованно вздохнул и, еле сдерживая гнев, сказал:

– Думай лучше, Пивси. Говорил ты мне, как на другую землю они ходили.

– Ты и сам уже лучше меня всё помнишь. – пробормотал Пивси. – Не соврать бы тебе… Такой сказ там был ещё… Замысловатый. Дед мне мой рассказывал. А ему – с Аргваллиса кто-то проболтался.

Не успел Пивси и строчки произнести, как голос Тарреля, холодный и резкий как никогда, сказал, отзываясь эхом в голове старика:

– Здесь шестеро основ сойдутся воедино,

Здесь серебро блестит, как кованая сталь.

Настал сей час исполнить долг неумолимый,

Откроет в недра путь сиреневый хрусталь.

По коже Пивси пробежал такой холод, словно все детрелы Деджи разом выпустили свой ледяной пар. Ему захотелось сбежать отсюда вниз, где весёлый хохот и пьяные песни, только лишь бы не находиться здесь. Но где же звуки и шум? Тишина и холод окутали старика, а дыхание его гулко раздавалось в пустой зале.

– Арнэ… Зачем тебе это? Зачем ты произнёс эти страшные слова? Не за серебром ты туда, значит, собрался? – почти закричал Пивси и заёрзал на скамье. Чиркнули спички, и лицо Тарреля на мгновение осветил огонь. Пивси теперь отчётливо увидел пугающую улыбку на губах дежи. Дым и запах табака окутал их место.

– Эти слова, верно?

– Кажись, да. – прошептал Пивси и вытер лоб. – И сейчас я рад, что не произнёс их.

– Почему?

– Потому что мне слышится в них проклятие и тьма. Тебя, похоже, они уже не пугают.

– Я повидал на свою жизнь столько проклятий и тьмы, Пивси, что меня уже не испугает ничто, клянусь тебе. Хоть передо мной сотня этих разрушителей стояла – и ухом не повёл бы.

– Не говори так! – строго оборвал его старик. – Тебе ещё не был ведом страх, если так говоришь. Только не тот это страх, как если б жизнь твоя на волоске висела. А другой. Да дадут тебе звёзды разума, чтоб понять это до того, как отыщешь на свою дурную голову случая проверить это на своей шкуре.

– Спасибо, Пивси, ты мне очень помог. – спокойно сказал Арнэ, пропустив слова старика мимо ушей и продолжая потягивать трубку. Даже почти в полной темноте Пивси заметил, что руки Тарреля трясутся, как в лихорадке.

– Я уже был там. – вдруг добавил он. – Правда, давно. И в моей памяти появились прорехи. Мне лишь нужно было утвердиться в своих догадках, что я сейчас и сделал. Немногие, как ты, могут историю эту рассказать так подробно. Может, и никто, кроме тебя. Кстати, этот маленький сказ, намёк на ключ-то, я ещё давно запомнил. С того раза, как впервые услышал его от тебя, и – благо, хватило мне разума – записал. Иначе б ты, старик, никогда мне их не открыл снова.

– Запомнил, записал… – пробормотал Пивси себе под нос. – Чем жизнь свою укоротил.

Арнэ издал смешок. Пивси же в этот момент переживал несвойственную его спокойному уму бурю: шестеренки со скрипом вертелись в голове, а картина прорисовывалась все чётче и чётче, пока не стала пугать его даже больше, чем разговор с Таррелем.

– А с лати Фенгари что? – вдруг спросил он.

– А что с ней? Ну, погнали с Баник. Что здесь такого? Каждый день кого-то выгоняют.

– Твоя правда. Вот только не за колдовство. – с укором сказал старик. – Не твоя ли работа?

– Не моя. – ответил Таррель и отвернул голову.

– А что за старухи-то? Может, знаю кого?

– Я же сказал, краем уха услышал! Не видел я, кто говорил! Тебе утром плевать было. Сейчас-то чего возмущаешься? – сказал Таррель и добавил: – Солнце садится, что ли?

Таррель накинул плащ и загасил трубку, а Пивси вздохнул, взявшись за голову. Мысли его были невесёлыми.

– И что ж потянуло-то тебя на дорогу такую скверную? Арнэ, бросай ты это дело, послушай старика. Ох! До сих пор голова моя трухлявая неприятности приносит. Не хотел я того. И ты дурного не делай. Умолять я тебя не стану, потому что, надеюсь, что добрый парень в тебе проснётся. Не губи только людей. Эх, веса теперь не имею ни перед кем, а так, может, и не случилось бы того, о чём сердце мое теперь ноет. Стар да немощен стал. – и, помолчав, добавил: – Даже привычная кружка в руке уже кажется мне такой тяжелой.

Пивси посмотрел перед собой. Вместо Тарреля перед ним чернела стена. Старик вздохнул и сделал последний глоток. Что-то звякнуло о зубы, и он крякнул от недовольства, глядя внутрь кружки. На дне ее лежало с пару дюжин больших блестящих ардумов.

– Да наведёт тебя Звезда на светлый путь, дежа Таррель. – прошептал Пивси, оглядываясь на пустой коридор за спиной. – Эх, Арнэ, Арнэ! Может и ответишь тогда, почему солнце по ночам прячется.

Глава 4

Солнце клонилось к горизонту, и на холмах вечерело. Тень мельницы Хинбери огромным пятном легла на склоне, спрятав собой старый домик. Раньше он был приветливым и уютным, пусть и стоял вдали от всех остальных. Тогда его окружал частый забор, украшенный разноцветными лентами, а на крыше крутились лопасти-лучи золотого ветряка. Ночью он светился, словно маячок для тех, кто заблудился на склонах, кишащих насекомыми и мышами. Но гости не приходили на этот свет.

Теперь вместо домика стояла чёрная кирпичная коробка с дырами там, где раньше были разукрашенные ставни. Ни забора, ни крыши, ни крыльца, ни сада, ни лавки возле двери. Ничего не осталось, кроме старых углей и еле уловимого запаха гари.

Тихо ступали тяжёлые сапоги. Они двигались там, где раньше проходила тропа, ведущая к калитке. Проходила, пока огонь не уничтожил и траву, и тропу, и калитку. Сапоги остановились возле обгорелой стены у входа в дом, который раньше казался таким большим. Но теперь он вырос, и дом стоит перед ним, крохотный, чёрный и пустой.

Таррель перешагнул через порог и сел, прислонившись к стене. Он был такой незаметный в этой черноте, и не увидеть бы его – слился со стеной чёрный плащ, такие же сапоги, рубаха, волосы. Только вот лицо было странно-чистым среди этой гари.

Таррель посмотрел наверх, в голубое небо. Раньше это небо было видно только в мутное окошко под потолком.

– Больше не приду. – сказал Таррель. – Я нашёл его. Нашёл путь на Деджу. Жаль, что вы этого теперь не увидите.

В доме гулял лёгкий ветер.

– Я не стал латосом. Не опозорил вас.

Таррель опустил голову на колени и провёл рукой по пепельной земле. Повсюду торчали кусочки бывших деревянных половиц, и Таррель посадил себе много заноз, прежде чем очнулся от наваждения и взглянул на океан. Солнце висело над водой совсем низко, и окрашивало теперь долину в ярко-оранжевый цвет.

Праздник в Гаавуне шёл полным ходом. С приходом темноты жара утекла из города, оставив послевкусие в виде тёплых земли и стен. На Баник и площади Кутрави из-за сотен огней было светло, словно днём, а холмы чернели на фоне синего летнего неба.

Фонарики из голубого стекла горели по обе стороны Баник, и, когда ветер играл кронами каштанов, то фонарики эти двигались, будто рой синих светлячков, затмевающих сами звёзды. Веселье было в самом разгаре – те, кто ещё не успел прийти в центр города, теперь бежали туда со всех ног. Баник опустела, и люди стеклись на площадь.

Были там и ряженые, разодетые в лохмотья, с чёрными посохами и огромными вставными зубами, изо всех сил изображающие злобу тёмных захватчиков Триады, были прячущиеся от них мирные жители, был аргваллийский дурак-король и его трусливая свита; бегали маленькие дети в белоснежных париках и выпрашивали ардумы и сладости у взрослых; были и огромные котлы с супами и весёлыми напитками, установленные в нише возле самой Городской ратуши, а толстые повара-латосы мешали их длинными, в человеческий рост, ложками. Ловкачи на ходулях, пожиратели огня, гибкие люди-змеи, продавцы светлячков-гигантов – самая малость того, что можно было увидеть сегодня в сердце Гаавуна.

Музыка звучала отовсюду, заглушая крики и надрывающихся певцов. Тех, кто уже изрядно повеселился, не дотерпев до главного события, сторожа выволакивали на Баник, в коридоры, где днём сидели торговцы, и оставляли отсыпаться там до утра.

– Деда, а чего люди-то веселятся? – спросил маленький Касель у старика Пивси. В восторженных детских глазах отражались огни Баник, и он вертел головой, пытаясь увидеть всё и сразу.

– Да не знаю я. – махнул Пивси рукой. – Раньше праздник Звезды был. А теперь… Фонарей развесили и радуются. Тьфу!

– Кто они? – удивлённо спросил Касель. – Ты же фонари развешивал, деда!

На помост у фонтана выбежал человечек и помахал красно-белым флагом. Музыка тут же смолкла. На помост поднялся грузный латос в белом плаще и красном берете. В руках он держал маленький свиток. Едва завидев его, толпа сразу стеклась ближе к площади, но всем места не хватало. Тогда стали сооружать возвышения из пустых коробок, оставшихся после Торгована.

– Сам глава выполз! – шептались между собой латосы.

– Видать, не такой уж и неходячий.

– А что?

– Да говорят, из-за своего брюха даже к нужнику не иначе как на коляске катается.

– Глядите, да он сам хмельной уже!

Латос откашлялся, пожевал губы, озираясь по сторонам, и к нему тут же подбежали мальчишки с железным рупором в руках. Он довольно кивнул и начал говорить, размеренно и лениво.

– Добрые мои жители Гаавуна!

Его слова эхом разносились по площади. В толпе пробежал одобряющий шёпот.

– Сами небеса велели нам повеселиться вдоволь, иначе как объяснить, что два таких желанных события идут сегодня бок о бок?

Он улыбнулся толстыми губами, и из-за этой улыбки его глазки совсем пропали в складках огромных щек. Народ вновь согласно загудел, но уже чуть громче. В толпу кинулись запоздалые торгаши и стали искать тех, чьи руки были пусты, а под одеждой не прятался толстый кулёк; таким латосам они сразу принимались что-то яростно доказывать, и, после недолгих уговоров, отдавали им шевелящиеся кульки.

Глава города гордо оглядел площадь и развернул свиток. Его улыбка вдруг стекла к подбородку, он покрутил бумажку и уставился в пол, беззвучно шевеля губами.

– Не то. Как же это я? – прошептал он в сторону и тут же громко сказал, поднеся губы к самой трубке: – А знаете, что, мои дорогие? Ни к чему нам сегодня лишние слова, правда?

Счастливые крики заполнили площадь, и музыканты вскинули инструменты, нечаянно спихнув ими главу города с помоста. На его месте тут же оказался ряженый и хитро оглядел толпу, упёршись руками в бока. На его рукавах зазвенели блестящие бубенчики.

– Ну что? – закричал он и запрыгал на помосте. – Начнём же?

Гаавун счастливо взревел ему в ответ.

Джерис так и не привыкла ложиться спать с приходом темноты. Каждый день на протяжении двух Эгар она заставляла себя, едва сядет солнце, идти ко сну, но каждую ночь одинаково долго лежала в кровати, глядя в потолок, и забывалась сном только ближе к утру. И всё равно казалось ей, будто вот-вот позовёт её властный голос тётки Разель.

Сегодня она уже знала, что всю ночь, а может, и всё утро не сомкнёт глаз. Тело ломило, а любое движение на горячей простыне заставляло едва ли не вскрикивать от боли. Но это пройдёт. И, как только пройдёт, придётся покинуть дом на берегу и уйти с провинции.

Она вспоминала шорохи, рождаемые ветром в лесу, тьму возле храма, вспоминала, когда в последний раз слышала, чтоб говорили на Баник о сборе ягод с синих кустов. Но именно в тот раз, когда старухи болтали про плодоносный сезон, Джерис совсем их не слушала: ягод она не собирала.

Те ягоды особенные, и собирают их по ночам, когда открывается бутон. Тогда, едва заметно, но в этом бутоне плоды светятся в темноте, и тогда-то хватай их скорее. Самые сладкие те, что в ночи берёшь. Сезон, видимо, пришёл. И вместе с ним пришла она в храм в самое неудачное время, а шорохи создавал не ветер, а юбки старух-собиральщиц.

Где-то в углу комнаты жужжал не то шмель, не то муха, так протяжно и непрерывно, что хотелось отыскать и пришлёпнуть. С тех пор, как Джерис затушила лампу, это жужжание не прекращалось, и она села на кровати, охая от боли.

– Прибью. – сказала она и нащупала коробок спичек.

Свет наполнил комнату, и от лампы запахло горелым жиром. Жужжало всё сильнее, всё настойчивее, и под половицами закопошились мыши. Джерис с трудом поднялась и, освещая себе лампой путь, поплелась в тёмный угол. Гаавун всегда был тёплым, даже ночью, но сегодня без одежды Джерис совсем замёрзла.

Она прошла вдоль стены, уставленной ароматными коробками с травами и остановилась в углу у двери. На стуле лежали обрывки шёлковой юбки, а поверх них – ожерелье. Кристалл в нём, движимый мелкой дрожью, жужжал гулко и низко, и уже почти упал, утаскивая за собой ракушки, но Джерис успела подхватить его.

Он чего-то хочет. Он что-то видит. Что-то такое, из-за чего он не может молчать, и потому жужжит, донимая целый вечер.

– Что тебе нужно? – спросила Джерис. – Оставь меня в покое.

Кристалл жёг руку. Выйти за дверь, пройти пару десятков шагов и вот он – океан. Пусть забирает свой подарок. Джерис схватила халат, оделась и, забыв даже обуть сандалии, выскочила из дома.