скачать книгу бесплатно
и стал рисовать
просто так – на обложке журнала.
Вернее сказать,
это только рука рисовала,
сама, без приказа, меняя вираж на вираж.
И что-то внезапно меня подтолкнуло –
смотри !
Я вздрогнул от страха,
хоть не был ещё суеверен:
то был твой портрет,
до последней подробности верен,
настолько, что словно светился тобой
изнутри.
Откуда-то как бы не я рисовал,
он возник.
Ожив на бумаге,
ты вдруг появилась без зова.
И странного много,
и много там было такого,
к чему до сих пор я
ещё до конца не привык.
Тяжёлой усмешки
не видел такой на губах,
красиво, но как-то иначе
очерчены щёки.
И волосы те же,
в знакомом спускаясь потоке,
не так, по-другому,
зловеще лежат на плечах.
Чрезмерно надменен
бровей показался разлёт,
и тень сладострастия
тайно его дополняла.
Я понял: всё то,
что в себе от меня ты скрывала,
теперь в обнажённой,
больной простоте предстаёт.
Без сна над портретом
всю ночь я тогда просидел,
и ужас меня до сих пор
не оставил минувший.
Не дъявол ли это,
как молния, в мозг проскользнувший,
так выстроил всё,
чтоб я душу твою подсмотрел?
Пропасть
Зачем так хрипло, пропасть,
ты под ногой поёшь
и ничего назад не отдаёшь?
Остры твои уступы, ведущие в ничто,
вокруг тебя покатое плато.
И лампочки мигают, сто тысяч огоньков,
покрытых тёмной копотью веков.
Мной выстрелила в пропасть
моей судьбы праща,
и я лечу под парусом плаща.
И по лицу мне воздух
бьёт и свистит в ушах,
как птица в приозёрных камышах.
Я шевелю губами, как будто заводной,
но не родится песни ни одной.
Мираж какой угодно,
самый ничтожный – пусть,
и мёртвой хваткой я в него вцеплюсь.
Чтобы сплошным потоком лилась в меня
листва,
от страха не болела голова.
И у лица ладони я чувствовал твои,
услышал вновь, как стонут соловьи.
Но за спиной надулся
плащ чёрным пузырём,
и стала ночь моим поводырём.
И пустоты касаясь, дрожит моя рука,
морщинистая, как у старика.
И где-то в отдаленье мелькает тень лица,
и нет паденью моему конца.
«Так, словно доживаешь сотый…»
Так, словно доживаешь сотый
Век на земле, тебе знаком
Железный пульс ее работы
И каждый куст, и каждый дом.
Как странник с нищенской клюкою,
Полсвета обошел, скорбя.
Тебе известно, что такое –
Ни в чем не обрести себя.
Лишь не встречал другого края,
Где был бы воздух тяжелей,
Чем сладковатая, сырая
Промозглость родины твоей.
Ты ею вдоволь надышался –
По хрип ночной и тошноту.
Теперь от родины остался
На память – горький вкус во рту.
Ты для нее не существуешь,
Мгновенно промелькнувший блик.
Но ты ведь больше не тоскуешь,
К ночной бессоннице впритык.
Монах
От блеска роскоши языческой
Глухим отгородился мраком.
Восторг души его стоической
Не оценить мирским собакам.
Все суета: и грязь словесная,
И похоть мелочных желаний.
Он выковал броню железную
От искушений и страданий.
И век весь плоть сластолюбивая
Терпела боль в холщовой рясе,
Томясь, голодная, блудливая,
Хоть об одном распутном часе.
«Качались люстры, хрусталем бренча…»
Качались люстры, хрусталем бренча,
И в зале голубом собаки грызли кости.
Хозяин этих мест на лезвии меча
Держал всю ненависть угрюмой «черной кости».
Хватались гости за бока
От шуток остроумных, а покуда
Им было весело, носили слуги блюда,
И люстра яркий свет бросала с потолка.
И среди пьяных он бесстрастен был, как Будда,
Лишь крепко под столом сжимал эфес клинка.
Пока дурак смешил другого дурака,
Пока его жена была с другим, пока
Сам ждал измены отовсюду.
«Вернулись средние века…»
Вернулись средние века,
вернулось время эпидемий.
И снова черная рука
Секиру занесла над всеми.
Секира, ты блестишь, остра,
Тебя затачивали боги.
И безнадежная пора
Застыла молча на пороге.
Природа борется со мной,
Меня болезнями пытает.
А я – я выкормыш земной,
Как всё, что в мире обитает.
Какой-то маленький штришок
Однажды выжить не позволит.
И бред про черный порошок
Мой раскаленный мозг расколет.
Судьба
Как женщина с усталыми глазами,
Стоит она, одна среди дорог,
Со старыми песочными часами,
Откуда в дыры вытек весь песок.
Столетий шаль уже не греет плечи.
Стоит она и ждет на полпути
Какой-нибудь, хотя б минутной встречи:
Ей просто больше некуда идти.
Как нищенка, протягивает руку,
Хотя вовек не нужно денег ей.
Пусть знает все, вдохнув позор и муку,