Захват

– Вроде бы цего-то виднеется, – изрек носовой: – Дерево, как будто. Земля? – Всматриваясь в заморосившую с какого-то времени белёсую мгу плаватель, восстав приумолк. – Цё етто? Пропавши? А, нет, – кажется. Доподлинно: твердь, брег, – удостоверился кормчий, повелев приставать – и, через десяток гребков суднышко вонзилось в песок.

Низодол берега казался безлюдным, саженях в сорока, еле различимый в туманище, проглядывал дом; оттуда, с плосковерхой горушки двигалась неверная тень. Лошадь? лось? Нечто, продолжая спускаться уходило в кусты.

– Геи на берегу по куста-ам! – проголосовал носовой, собственник торгового судна, Кошкин в направлении призрака, приставя к губам сложенную лодочкой длань.

Сшествие, как будто замедлилось; из ближних ракит, в горочку шарахнулся птах – листвие, качнувшись под крыльями стряхнуло капель.

Тень-призрак, видимо – хозяин избы; местный своеземец, чухна? – предположили в лодье. – «Хы-вя-хя пайва, пои-га!» – взлетело с воды, и затем, то же – на другом языке, ясном для заморских пловцов: «Парень!.. Доброй день, мужицёк!»

Тишь; только что принявший, как будто человеческий вид призрак в одночасье пропал; «Де ты задевался, мужик?! – вскрикнул, проявив нетерпение другой мореход: – Ну-кка покажись!»

– Це-ло-ве-ек!.. Менниша! – с повтором по-свейски возопил носовой – и, единовременно с выкриком из гущи ракит на берег, к воде изошел впрямь-таки, похоже на то ведавший свеянскую молвь некто иноземный людин; первое, что взвидел старшой: на выходце была безрукавка – именно в таких, с меховою выпушкой в торгу на Стекольне, за морем, и также на Готланде, припомнил Степан позапрошлогоднее плаванье шустрят маклаки, перепродавая товар; голову, отметил пловец красил дыроватый колпак. «Пригородный кто-то, из местных; юноша годочков четырнадцати… старше, ну да. В общем-то, приятный парнёк», – думалось, когда рассмотрел отрочье лицо изблизи.

Не дошед сколько-то шагов до крутца, берегового обрыва с плетевом подмытых водою, оголенных корней малец, обернувшись ко взгорью продолжительно свистнул и, чуть-чуть обвалив скрытый на долонь, полторы свисшею дерниной откос вежливо отвесил поклон.

«Русич», – произнес в пустоту ближний от Степана гребец.

– Думаешь? – откликнулся кормчий: – Сем-ка мы сие испроверим… Далеце ли, приятель до Канцив? – молвил для ушей паренька.

– Близко, говорят корабельщики: без мили полмили, – прозвучало с крутца на знаемом главою артельных, Кошкиным с младенческих лет, вызвавшем слезу языке. – Кто буите?

– Не ведаю, брат. Кем бы то ни стали позднее, волею Исуса Христа – взвидится, коли доживем. Днесь, – проговорил носовой: – плаватели, новогородци. Правимо к себе, от Стекольна. Цё яно такое за твердь? А? Як: Хрестовой? – «Ну», – произвелось на уме. – Остров, – повернувшись к артели объявил судовщик: – Стало, бисюкарню объехали в туман, невзначай – Ваганово, таможенной двор.

– Мытницу? Ах, даже и так?! – вскликнул, услыхав сообщение один из гребцов: – Лизеймейстера, выходит надули – сборщика таможенных пошлин! Так бы то платили ваганное, за взвес да проход. Ну и молодчи, ай да мы. Стоит записать происшествие – на то и дневник. Де она, тетрадка?.. Нашлась. Графья недалече, цела; к счастью не сломалася; но.

– Я т-тебе, писатель! Нет, нет. Стой, Васька, укроти нетерпение, – промолвил старшой, мельком поглядев на гребца: – Эк-кой у тебе, доморощенного писаря зуд, висельник бумагу марать!.. Думаешь сойдет, пронесло? Да и неплатеж невелик. Вящшие врата впереди – охтинская гавань. Забыл? Ну-ко убирай писанину, – молвил с оборотом к юнцу:

– Таможенники есть на заставе? Мытари, по-нашему-от, – вскользь приговорил судовщик; – рекомые по-вашему, в Канцях: бисюкари. – «Есть. Четверо, – услышал Степан: – Главной лицент, пошлинник по-вашему – Криг… у коего, – ввернул собеседник, – на выданье красавица дочь. Ежели вечор не утек… Тут? на острову? Никого. Церковка, без пенья – и всё; можно бы сказать, пустота. Беспошлинно проехали, кормщик. Не придут, вылезай. Мытари на том берегу».

– Да? Уговорил, коли так, пёс тебя куси, подстрекателя, – итожил купец. – Ну-ко выбирайся, матрозия! Живее, сарынь, – в сторону: – Вставай-подымайсь, трудники, рабоцей народ. – С тем, начал разуваться Степан, следуя примеру писца; вото-ко и берег, низок.

Люди подступили к бортам. «Навались, навались, товарищи!» – прикрикнул старшой. Стронулось; пошло помаленьку. Тяжкий в мелководье, карбас на четверть должины, как не более, отметил подросток вытянули, скопом на сушу. Сколько-то людей, привязав судно к дереву, один – босиком вышли обозреть бережок.

«Дома! – вещевал, про себя крепкий, с небольшой бородою клинышком карбасный гребец, названный начальником Ваською: – Ого чудеса! Прямо-таки сон наяву! Скрывшийся под сумрачным пологом Крестовский рукав чуется, незримый с крутца, разве что по слабому плеску бьющей под корягу волны – видимость настолько ухудшилась, что кошкин корап кажется сдалеча кустом. Ровно бы Поддонное царство, не хватает узреть канувшего к рыбам Садка, гостя новгородских былин!.. Тут, на нежилом острову древнего купца-гусляра, как бы, представляет собою главный корабельщик Степан, столь же именитый пловец. Что это, однако на взлобочке, повыше ракит: терем? Не похоже. Овин? Вряд ли; на морском берегу? Что-то не видали сушил да молотильных токов, ставимых вдали от поселков и страдомых полей». Малость отойдя от своих остробородый вгляделся: «Вроде бы… Постой-ка, постой! Отрок поминал о святилище, откуда пошло, может быть название суши – даром, что уже без креста и с прохудившейся кровлею, – подумал босяк, – зримое вдали, за ракитами – старинная церковка, молитвенный дом…» «Де же ты живешь, мужицёк?» – проговорили позадь.

Вслушиваясь больше в себя, нежели в ответную речь Кошкин, разминая ходьбой несколько затекшие члены, потерев кулаком ноющий хребет, приумолк; «Старый – потому и болит», – произвелось на уме. – Около градка? у Невы? Ась? – переспросил судовщик.

– Но-о. Далее, у Нарвского тракту; подле, – отозвался юнец: – По-за Голодушею-от, коло подгородных кружал; наискось, напротив – таможенничей, в коего дочь, Фликкою зовут, – прицепил, выговорив, Красной Кабак. «Н-ну!.. Крог, трактория! Оттоль занесло? Чуть ли не на Выборгской тракт… к важне, – уловил мужичок молвь остробородого, Васьки. – Чо же ты в молельне забыл?»

– Ври, отрок! Ой ли то? Не верю, обман; скажет, – возразил бородач, слыша ничево паренька. – Не страхотно, отшельник? Един? Али-то с личентовой дочкою?

– Сам-друг, – паренек; – двое, с прошлогоднего вечера. Тебе-то чего? Вовсе не страшусь. Попривык. Боязно бывает когда, часом, разлетится туман.

– С девкою-таки?! Отвечай. Звать? имянем?

– Попович… Юрейко званием; приемной попа Спас-Преображения сын; некогда отец Онкудимище служил на Песку.

– А-аа… Тот.

– С товарищем. А ты говоришь… Девку для чего-то приплел. Надо же такое навыдумать, – примолвил юнец. – Ну тебя.

– И то, Василек; делом говорится, отстань. Цё ты на милашку насел; неце, – подступив к собеседникам вмешался купец. – Ён для обнимания с девками ешшо младоват. Рыбные ловци? Угадал? Сем-ка мы с тобой поторгуем, – подмигнув пареньку, молвил корабельщик: – ага: рыбы, на ушицу неси. От тебе, Юрейко алтын… Талер? Живоглот! Ай да ну: мастер загребать!.. Полуцяй. От те талер. С пошлинных, – изрек мореплаватель, достав серебро. – Думаю лицент подождет. Боек торговать, милухна. То-то, гляжу в Нове-городе о нынешней год рыбные ряды оскудевши – выловили невских сигов! – мал привоз. Уловисты немецкие тони?

Сунув за щёку талер, паробок собрался идти.

– Стой, погодь. Отроче!.. – Гребец помолчал, искоса взирая на Кошкина. «Спросить, не спросить? Можно бы – а только зачем? Никогда никуда не возвращайся… на Неву. Для чего? Лишнее – расспросы; а то ж. Спросим», – заключил мореходец – и, поколебавшись чуть-чуть, в мыслях о родной стороне выговорил, местному: – Ты… Есть еще… стоит ли у вас, подле Голодуши изба?

– Но-о; жнам, штоит. Да и не одна и не две, – более десятка… с пяток, – высмеял невежество малый, порываясь бежать.

– С соколом, – хватая рукав треснувшей у локтя рубахи уточнил мореход; – сокол над крылечком, резной.

– Так бы то и рек. Отпушти. Кто ее, такую не знат, паркину ижбу, на Ключах – лутшая на весь околоток. Выштроил, собе – и живет; жнаемо. Тебе-то – зачем?

Вырвавшись, Юрейко ушел, унося чудом заполученный талер, и через недолгое время появился опять. С рыбою.

Пока, в стороне чистили, подумал Степан чуть ли не бесплатных сижков прочие надрали берёсты; запылал костерок. Часть кошкинцев направились к судну загодя отыскивать ложки: – остро почувствовался голод.

Не скоро доберутся до Новгороду!.. Право же, так. – Набольший дружины вздохнул. – «Эх бы то успеть на причал в есень, до Филиппова заговенья, перед постом, – вскользь проговорилось в мозгу: – прежде, чем на плесах, под городом появится лед. С выездом слегка задержалися. И то хорошо – в непогодь, при полном безветрии достигли Невы». Далее, отправятся к Нотбургу – еще переход: семь, с малостью какой-нибудь, миль. Верст семьдесят. За Ладогой – Волхов: крепость, перед нею пороги… Доставай кошелек… Лотсены, порою неопытные могут шутя-походя на мель посадить. Видели на устье таких деятелей множество раз!.. «Двожды», – проворчал корабельщик, подгребая к огню россыпи чадящих суков. – А и в Запорожье полно всяческого рода препон. А бури, а подводные скалы, на море? А шайки воров? Дело ли, при этом – загадывать какой-нибудь срок? Двоижды и троижды – нет. Где она, кончина пути? В будущем. Отчальный денек, выход в плавание все еще зрим, помнится, – подумалось гостю, – а конца не видать.

Как двор? Как чадушки, особенно – Лещ? баловень! Как лавки, в рядах? Двор, в общем-то, довольно богат: светлицы, погреба, солодовня. В подвале у Бориса и Глеба огнепасимое добро. Из веку в век в храме творят память по убиенным при защите отчизны от врага землякам; в синодике церкви писано: покои, Господь павших на войне во Ыжере от рук свийских нимец княжих воевод и ново-городицких и также иных иже с ними воинов незнатного роду, в том числе – ыжорских собратий. – «Бились, – промелькнуло у Кошкина, – по слухам как раз где-то в понизовьях Невы. Может, на Крестовском[39]; в лесу?» – Бранники былых поколений виделись очам корабельщика при блеске мечей, рослыми – повыше, чем люд в торжищах, его современники, у каждого вис около плеча мушкетон.

Ах родина, отеческий дом!.. Стоит из него отлучиться – на душе непокой. Главная тревога: семья, недоросли; что же еще? Старшему из деток, Лещу за море давненько пора, – с нежностью подумал Степан, чуть пошевелив костерок. – Хват-парень!.. Да и Тимофей не простец; Ерш. Схож в чем-то на сего рыбачка. Станется, что он поплывет. Но, да поживем – поглядим.

40

Сумерки перетекли в ночь, а едва свет рыбачок островитянин, с товарищем зашли попрощаться. Вовремя: старшой корабельщик, выяснилось только что встал.

– Трогаемся… Тоже? домой? – вымолвил вполголоса плаватель, призвав к тишине: – Пусть ессё цютоцек поспят, – бросил, озирая артель.

– Будь здрав. Привет Нову-городу, – глаголал Юрейко. – Много там, чать наших! Было, изоброчат кого-нибудь не в меру – сойдут. Верно говорю, не наврал. Даже и с Корелии бегають, не только с Невы.

– Да? вот как? Е-асть; водятся, – прервав позевоту, подтвердил судовщик. – Цё же то ни быть таковым. Русь-мамка всех переварит – не подавится, откуль ни придут. А уйдут, скатертью дорога, не жаль. Всем хватит едева – и нашим, и вашим. – В сонных незадолго до этого, глазах корабельщика явилось лукавство: – Мыслится собе ускакать? – Мельком поглядев на приткнувшегося обочь товарища, издавшего храп кормщик, возвращаясь к беседе выговорил: – Так? Угадал?

– Не-а, – произнес паренек.

– То-то же, – купец: – Не спеши. Как бы ни пришлось в русаках, выбежавши локти кусать; истинно, – добавил, стрельнув оком на другого гребца – остробородого, прозванием Васька: остробородый, дергаясь во сне застонал. – В цём-то утеснят, претерпи. Бьют везде… В кажном господарстве по-разному. А ты и не знал? Видели таких, кто, сбежав ходит по сей день промеж двор. Бедники!.. А тут у тебя, в свеинах имеется дом, – проронил в сторону подростка пловец, – промысел, какой ни какой. Мало ли?

Попович кивнул: – Стерпится. Вдобавок – друзья: Крик, Шершень… Четверо.

– А там – никого. Истинно, приятель; сиди. Но, да и, бывает с друзьями, не имея серебряных, рублей – пропадешь.

Кто-то из моих соколков думает: богатство не скарб, нажитый горбом, не казна в скарбнице, а некая цель, внутренняя, знать бы какая, вроде путеводной звезды, – пробормотал корабельщик, вскидывая взор на гребцов: – Нечего блажить, потрудись. Лутсего не будет, зятек… бегатель, – ввернул мореходец и, легонько вздохнув, больше для себя, произнес: – Главное: утек, али нет из дому – здоровье души.

– Но, – изговорил собеседник, попытавшись на миг в слышанном хоть что-то понять.

«Умница; схватил на лету, даром что с лица простоват!.. В точности как Ерш, Тимофеюшко, – подумал Степан; мга, виделось, частично растаяв отступала к воде. – Надо бы его возбудити», – промелькнуло в мозгу плавателя, как перевел взгляд с призрака лодьи на артель. – Остробородый, выговорив что-то задвигался, протяжно взмычал; видывавший всякие виды, порыжелый треух спящего, покинув главу переместился к ногам. Снова полегла тишина.

Вскоре навестивший артель юнец островитянин откланялся – покликав дружка, посвистом ушел восвояси. Кошкин, отойдя от товарищей возжег костерок.

«Ну, П-палка: перебрался под сокола! Каков молодец! В общем, хорошо получилось; не пропали труды… Слава тебе, Господи – явь». – Остробородый, пробудясь потянулся, хмыкнул, стряхивая сонную одурь огляделся окрест.

Эк-кой же препакостный сон: чем-то похожего на брата колотили пистолью – по главе, по главе! Схожий на братеника, Палку дергался, поматывал ею, точно балаганный плясец, он, Васька силился бедняге помочь, тот падал на колена, вздымался – молотьба продолжалась… Преодолев немочь сделавшихся ватными рук, в знании что спит, ухватил склизкий от руды санапал и, попытавшись проснуться плотно сомкнул веки, тут же, в одночасье расплющил – и, таки удалось: в следующий миг пробудился. Думалось, вот-вот разорвется или выскочит вон, с перенапряжения сердце, чуемое, но обошлось… Жив! Ну и чудеса в решете.

Васька взглянул на руки: да нет, не в крови. Где ж треух? Вонде; отложился к ногам… цел.

В Красном, бывало, в молодости он развлекался тем, что, записав на бумагу истолковывал сны; то ж, по красногорской привычке, въевшейся до мозга костей, захоронясь от жены, Анницы проделывал в Новгороде – и вот теперь, как новоявленный гость морепроходец Офонасей, тверитин вписывает в приобретенный летошне по случаю в Риге, за морем походный дневник виденное ими в пути. – Васька, различив сквозь туман правобережье похмыкал: – Почему бы и нет? Самая пора настрочить то, как обошли бисюкарню, да и сон – не пустяк. Только бы старшой не узрел; сердится. Писать, не писать? Боязно, и, с тем наряду некоторый зуд обуял. Спробуем; того и гляди пальцы, – пронеслось в голове сами заберутся в дневник… Где же то? Не выйдет; ну да: скрылась мореходная книжка!.. Вонде. Забралась под кожух.

Вытащив подённые записи, пловец оглянулся и, пока не забылось лётом изложил в дневнике ставшее тускнеть и сменяться окружным сновидение и тут же вослед оное, как мог объяснил:

«Грамотно выходит! Эге ж. Сонный пистолет, самопал, – проговорилось в душе, – образно – крутая судьба, сиречь богоданная женушка, Степанова дщерь, иже, оказалось – не дар, но исподнебесный удар, божий, балаганной плясец, коего лупили стволом по голове – аз, Васька, Сокол, многотерпеливый супруг. Бить Анне Ваську до скончания века, или до случайной загибели кого-то из них… Ест поедом, вернее сказать».

– Благодарю, Господи, за все что ниспосылавши! Идет, старикан… тесть, – пробормотал новгородец, убирая дневник. – Досыть на сегодня. – «А что: складно получилось. Ей-ей. Всё происходило как в жизни. Так!.. Но почему, почему тот, во сне смахивал на Кречета, Палку?! Странно», – заключил про себя.

О том как обошли бисюкарню предпочел не писать.

Сон, произвелось на уме был, определенно навеян усталью, отчасти прошедшей, мгою и, быть может остатком страха потерять берега в час как опустился туман, видом окружающей местности, закутанной в мрак – островом с рухлявой церковкою, – подумал гребец; с тем, немаловажной причиною недавнего бреда видится, в ряду остальных давешний приход рыбачка, именем Юрейко, туземца: родину, Поневье напомнил. Можно ли сравнить с животою на Великой Руси? Трудно веселиться в зятьях; сходное – когда пистолетят. Он, Васька, бывший красногорец железодел, съехавший в Калинку, под город, а теперь, во купцах, яко бы ничей-никакой думал о своем положении, порою во сне!..

Кошкин говорит: рыбачок только что убрался… Увы! как не жаль: мог бы, расспросив безрукавого побольше узнать. Как он там хозяйствует, Палка?

Ну и бесовщина! А то ж. Чуть было и сам не схватил по голове – спасся лишь, единственно тем, что удалось пробудиться.

Что это?.. Похоже, действительность.

– Недужеешь? Хвор? Ась? – переспросил судовщик.

– Нет, здоров.

– Ой ли? – усомнился купец: – Выглядишь – как будто подмок, альбо схлопотал цем-то, без вины по башке.

– Аз??!

– Да, да. Кто ж ессё, – промолвил старшой, думая будить остальных.

– Правда? Пистоле… неуже… Вот как! – подивился гребец.

Васька, прикоснувшись ко лбу недоумённо похмыкал: «Так-таки – досталось? А что: может быть… Начальствам виднее», – промелькнуло в мозгу – и пока, чтобы не казаться больным тщетно вымучивал улыбку некто неотчетливо слышимый в глуби естества проговорил: «Не в радость тобе, Сокол промена мест!»

«Как бы то, судьба переехала телегою-от, с тем, как переехал на Русь; тяжко веселиться в зятьях!.. Ну и сон», – с горечью подумал пловец.

Вскоре приударили в весла, и затем, покосившаяся в сторону брега, к полночи (где все еще вис, кроя бисюкарню туман) утлая, уже без креста церковка Крестовского острова пропала в дали. Позже ее или разберут на дрова или же исчезнет со временем сама по себе, остров, на котором стояла нарекут по-иному, а пока что сие тронутое гнилью молитвище, мелькнуло у Васьки – памятник былой принадлежности отпавших на Свию, некогда русийских земель.

Двигаясь полуденным брегом проминовали Каменный, затем, по дуге, петлями – Березовый остров, по старинке – Фомин, и, обойдя оконечность, затруднившую ход множеством придонных камней выгребли в Большую Неву. Сзади, осветляемый солнцем воскурился дымок, выдав деревеньку Вигору, справа, за двором Одинцовых, коло самой воды взвиделся кирпичный завод.

Мгу сдуло. Ветряки на мысу – мельницы Березова острова, отметил старшой стали на глазах оживать.

Судно, развернувшись пошло вдоль правобережья на всход.

«Ветрено!.. Не так, чтобы очень, но-таки порядком свежит. Море-окиян, да и только. Ну и широта! О-го-го. – Вершин, передернув плечами походя поправил сползавший на затылок треух, мельком оглядел окоем. – Даже то и в шапке не жарко, – шевельнулось в мозгу. – Прямо хоть влезай в кожуха».

Стерпится… Надеть, не надеть? Можно бы… А где он, кожух?? Но, да и в шерстянке, с дырою (как бы то еще не с двумя), вздетой на исподнюю срачицу не будет знобить, ежели идти напрямик противу такой течей. Лихо, – поплевав на ладони усмехнулся гребец.

Жив дом под соколом! А все-таки жаль, что не удержал островлянина… И днесь, поутру можно было поговорить. Дрых. Проспал. То и поплатился, вдвойне: ровно ничего не спознав, как бы то и сам заодно с Палкой, сонным, али как там сказать… с призраком… побит пистолетиною. Верно, Степан; правильно подметил, старшой. Точно подсмотрел!.. молодец, – чуточку задумался Вершин, пропуская гребок. – Брат, брат… Проехали. Вон там Калганица. В миле от градских пристаней. Вот бы заглянуть на денек. Впрочем, не последний проезд – свидимся когда-нибудь, Палка!..»

– Спишь, Востробород? шевелись! – рявкнул, на корме судовщик. – Выбралися в новой фалватир.

Васька встрепенулся.

Ого: Враловщина! Как не узнать?

Далее, припомнилось Вершину – Подгорье, Песок, или же, что то же – Пески:

Спас Преображение, церковь (с некоторых мест заколочена), Богдановский двор, Есипова-от – развалюха, памятник забытых времен, выше по реке, за погостом – смоляные амбары. Пригород. Вернее сказать окологородье; ну да – штад, как таковой расположен у правобережья Невы, то есть на другой стороне… Близко виловатой сосны, у переправы на Охту, коли то еще не ссекли оную по старости лет, некогда стоял кабачок, – проволоклось на уме. – «Ясти приходил, на уху. Прочее – лишь кое-когда… незачем», – подумал гребец.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В соответствии с мирным договором 1617 года земли, о которых рассказ стали территорией шведов. Швецию тогда называли Свеею, народ говорил: свей, свейский немец; то же, равнозначно: свеянин. Заколотив русским окно в европу, захватчики приневских земель вынудили нас, при Петре I восстановить, выразимся так, справедливость. К выходу в Балтийское море плавали с языческих лет. Пушкин, автор «Медного всадника», увы не имел для справок большинства документов, напечатанных позже. То есть, говоря языком великого поэта: окно за рубежи не впервой, не заново пришлось прорубать.

2

Название Пески восходит ко времени жизни новгородского князя Александра (Невского). Известно по документам XV–XVI вв. и все еще живет в языке очень пожилых петербуржцев.

3

Откуда, очевидно идет известное любому из питерцев название Смольный.

4

Отсюда, между прочим, идет название Обуховский мост (через реку Фонтанку) нынешнего Санкт-Петербурга.

5

Отсюда, очевидно пошло старинное название улицы Боровая, нынешнего Санкт-Петербурга.

6

Скажем от себя, для сограждан терпеливых (воистину; и чтение – труд): эта невеликая часть воспоминаний соответствует времени, когда королева Швеции – Кристина II обрела полновластье. 1644 год. Ранее державою правил глава Опекунского Совета граф Аксель Оксеншерна. Единовластно, не без отдельных ограничений стала управлять королевством достигнув восемнадцати лет.

7

Основана в 1492 г., что, в общем никакая не новость.

8

Правильно: «Апокалипсис». Труд Иоанна Богослова, содержащий пророчества о неизбежном конце мира, созданный в раннюю пору христианства.

9

По лексикону Берынды, 1627 г. «капище: Поганская церковь».

10

То есть, в понимании Парки: отяжелел; «вага», по-старинному: вес. Употреблявшееся встарь существительное «важность» заключает в себе смысл: значительность чего-то вообще.

11

Подписан в деревеньке Столбово, на тихвинщине 27(?) февраля 1617 г.

12

По-карельски: Федор Андреевич.

13

Ныне поселок Громово на Суходольском озере, под Санкт-Петербургом.

14

Ладву, по-карельски: верховье, верховина реки.

15

Что действительно так (по состоянию на 1964 год).

16

Шведский маршал Якоб Делагарди в пору междуцарствия, смуты на Великой Руси (1583–1652).

17

Поселок Сосново, менее чем в ста километрах севернее Санкт-Петербурга.

18

В 1818 и 1857 гг. водоем Суванто, дважды очень существенно мелел. Причина понижения уровня, почти на 12 м – произведенные весьма неумело, наспех земляные работы. В первом случае, весной, в половодье прорвало перешеек, «место перевалки судов», и вода через проран хлынула в Ладожское озеро, а во втором ток вод в сторону финляндских озер изменился на прямо противоположный. Образовалась р. Бурная. Был глубоководный разлив, стало Суходольское озеро. Преобразователь природы, человек – потребитель. Смысл последнего слова, языком старины, также: истребитель, губитель.

19

То есть Смоленская война 1632–1634 гг. Позже перебежчик, Галуза поделится изведанным вслух.

20

Предстатель, по-старинке: заступник, ходатай по делам; адвокат.

21

Residens (шв.), residentia (лат.) – местопребывание.