Талер чернокнижника

Артист! За кого он меня держит!? Во-первых, даже обычный рудничный талер стоит раза в два-три дороже той суммы, что назвал Паташон. Они в наше время, пардон, на дороге не валяются. Ну, разве что подделка потянет долларов на пятьсот, и то если она выполнена хорошим мастером.

А во-вторых, Паташон УЗНАЛ его. Это я понял сразу, по неестественному блеску уже изрядно повыцветших от старости глаз.

– Ну и Бог с ним, с эти талером, – сказал я с деланной легкомысленностью. – Тогда наливайте. Я никуда не тороплюсь. Вы, надеюсь, тоже.

– А куда мне спешить? Вот ежели бы в обратную сторону… кхе, кхе… – засмеялся довольный Паташон. – Сбросить бы сейчас годков двадцать-тридцать…

Наверное, он думал, что дело уже в шляпе. Остановка была за малым – выудить у меня адрес продавца рудничного талера. Паташон вполне резонно предполагал, что монету я еще не приобрел, иначе принес бы ему не сканы аверса и реверса, а сам образец.

На такую реакцию Паташона, собственно говоря, я и рассчитывал.

Бутылку я додавил до конца. С мстительным чувством. Мне было приятно наблюдать за страданиями Паташона, который с мученическим видом на морщинистом лице наблюдал, с какой скоростью понижается в бутылке уровень очень дорогой янтарной жидкости.

Видимо, он думал, что три-четыре крохотных рюмашки завалят меня как мамонта. Размечтался…

Он пошел в бой, когда я выразительно намекнул ему, покрутив со вздохом сожаления пустую рюмку в руках, что неплохо бы и вторую бутылочку поставить на стол. Гулять, так гулять. Два года не виделись…

Похоже, Паташон наконец понял, что его план не сработал, так как гость пил спиртное, словно лошадь воду, поэтому решил больше не вводить себя в разор, а действовать по накатанной дорожке, где ему не было равных.

– Никита, а этот талер ты уже купил? – спросил он буднично безразличным тоном, разливая по чашкам только что сваренный кофе.

Оказалось, что в секретере он держит и кофеварку, и магазинную питьевую воду в пластиковом баллоне.

Интересно, а что если бы пошарить по ящичкам этого чудо-секретера? Думаю, там много интересного можно найти. В этом я уже совершенно не сомневался.

– Не-а, – ответил я ему в тон, изображая в этот момент блаженство от аромата, который исходил из моей чашки вместе с паром.

Надо сказать, что запах этот был отнюдь не на высоте. Наверное, Паташон пожадничал и предложил мне самый дешевый сорт кофе, который только мог отыскать в безразмерной утробе секретера. А может, у него и не было чего-нибудь поприличней.

Но крепостью напиток поражал, не скрою. После трех глотков моя голова стала ясной и светлой, словно внутри черепной коробки произошла генеральная уборка.

– Будешь покупать? – Тут Паташон не выдержал и метнул в меня взгляд как копье.

– Да как вам сказать…

Я изобразил колебание.

– Понятно, понятно… – Паташон по-отечески улыбнулся. – Тебе этот талер не нужен, и ты хочешь произвести ченч… или купить его для последующей перепродажи. Я не ошибся?

– Нет, торговать талер я не собираюсь…

Он у меня и так в кармане, подумал я не без ехидства.

– Просят две штуки… но это дороговато, – продолжал я с невинным видом.

– А что, ты прав, – бодро заявил старик. – Зачем тратить деньги зря? За две тысячи долларов можно приобрести у наших «жучков» три таких монеты. Но если ты не хочешь покупать, то может, мне адресок подкинешь? Ась?

– Вам-то зачем? Насколько мне помнится, у вас такая шикарная коллекция немецких талеров, что иметь ее лучшие музеи мира посчитали бы за честь.

– Это правда… кхе, кхе… – Паташон самодовольно рассмеялся. – Но и этот талер я бы пристроил. Местечко найдется.

Еще бы… Ну ладно, хватит спектакля. А то, я вижу, старик настроился на многочасовую торговлю.

Мне сейчас как-то недосуг ему напоминать, как он «учил» меня коллекционировать монеты. Паташон едва не втюкал мне новодел по совершенно баснословной цене, выдав его за подлинный раритет. Я, юный лопух, поверил ему, уши развесил, слушая его басни. Он просто заворожил меня, заболтал.

Хорошо, что в тот момент я не имел при себе той суммы, которую запрашивал Паташон. Пока собирал деньги для покупки, в моих мозгах наступило просветление, и я решил посоветоваться с Князем.

Дед долго смеялся, узнав про мой «бизнес» с Паташоном, а потом позвонил ему и прямо при мне отчитал старого брехуна, как мальчишку. И что? А ничего. При следующей встрече Паташон вел себя со мной так, словно между нами и не было никаких переговоров на предмет продажи подделки.

Старый прохиндей…

– Ладно, Иван Сергеевич, хватит притворяться, – сказал я сухо. – Вам этот талер хорошо известен. Вы видите его не в первый раз. И цену монеты вы хорошо знаете. Полторы тысячи долларов… – Я скептически ухмыльнулся. – Не надо нам ля-ля, мы уже не дети. Эта монета стоит гораздо дороже. Это говорю для того, чтобы разом снять все попутные вопросы. В данный момент меня интересует только одно: кому вы ее продали?

Паташона словно хватил столбняк. Наверное, переход был чересчур резок. Похоже, он до сих пор считал меня несмышленышем, молокососом, которым можно вертеть, как угодно. Тоже мне, зубр…

– Кхе, кхе… – наконец прокашлялся Паташон после длинной паузы. – Не ожидал я от тебя, Никита, не ожидал…

– Иван Сергеевич, я ничем вас не обидел. Мне приятно вас видеть. Это правда…

(Врешь ты, Бояринов, ой, врешь! Как самый распоследний сукин сын).

– Но будем откровенны, – продолжал я, даже не запнувшись на своих посторонних мыслях. – Талер весьма необычен, и вы это знаете. Может, вам известна и его история. Однако, это не суть важно. Главное другое – кто купил монету?

– Не знаю! – отрезал Паташон и демонстративно начал убирать со стола.

Похоже, он признал свое поражение, но не хотел в этом сознаваться.

– Иван Сергеевич!… – Я с такой ярко выраженной укоризной заглянул Паташону в глаза, что он смутился и отвел взгляд в сторону.

– Ах, Никита, Никита… – сказал он с горечью в голосе. – Обманул старика… Нехорошо.

– Да, нехорошо. Простите меня. Но теперь мы с вами квиты.

– Ты о чем?

– Вам напомнить или не надо?…

– Не надо, – сердито ответил Паташон. – Я еще не совсем из ума выжил. Что было, то быльем поросло.

– Вот и я об этом. Я почему-то абсолютно уверен, что имя покупателя этого талера вы помните до сих пор.

– Мне бы твою уверенность, – буркнул Паташон. – Научил на свою голову… Вцепился в меня, как клещ.

– А мне было у кого учиться… – Я приятно улыбнулся. – За что вам огромное спасибо. Теперь в нумизматике я задних не пасу.

– Вижу. Обошел меня на повороте, да так ловко, что я, старый дурень, даже не заметил.

– Так вы скажете или нет?

– Зачем тебе это надо знать?

– Если я отвечу, что для удовлетворения элементарного любопытства, вы не поверите. Но и всю правду выложить не могу. Может быть, потом, попозже. Говорю вам все это, как на духу.

– Темнишь, темнишь, хлопчик… Что ж, твое право. И я бы так поступил. Признаю. В общем, ты прав, талер я помню. А вот имя покупателя я, конечно же, забыл. Старею, Никита, старею. Поймешь когда-нибудь… – Заметив, что я сильно огорчился и мгновенно помрачнел, Паташон ехидно ухмыльнулся и продолжил: – Но это не беда. У меня все записано. Погодь чуток…

Он снова нырнул в свой чудо-секретер, покопался там немного, и достал из ящика толстую линованную книгу бухгалтерского учета.

– Тэк-с… – Паташон листал книгу как автомат – с потрясающей быстротой. – Посмотрим… Год – нашел. Месяц… Дата – тринадцатое августа. Вот, есть – рудничный талер, серебро, вес, описание… Продан… – И он назвал фамилию покупателя.

Я буквально закаменел в кресле от неожиданности. Этот человек был мне более чем знаком.

Глава 13

Я пришел к родителям как раз вовремя. Маманя приготовила свой фирменный борщец, потрясающе аппетитный запах которого я учуял еще в подъезде. Когда я вошел в квартиру, она как раз разливала борщ по тарелкам – батя приехал с работы. Он уже успел принять душ и теперь сидел за столом раскрасневшийся и довольный.

– А, Ника! – воскликнул он – как обычно, экспрессивно. – В самый раз. Я тут сижу, смотрю на графин и думаю – с кем бы выпить? Одному как-то не в жилу. А мать у нас употребляет только компот.

– Перестань! – Маманя посмотрела на него с осуждением. – К чему ты ребенка приучаешь?

– Ну, не такой он уже и ребенок… – Батя окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног. – Что-то ты, парень, неважно выглядишь. Какой-то помятый. Никак загулял?

– Проблемы… – бросил я коротко и пошел мыть руки.

Когда я возвратился, отец уже разлил настойку по рюмкам и дожидался меня, глотая слюнки.

– А мне? – Мать посмотрела на него с вызовом.

– Вот те раз! – удивился отец. – Это по какому же поводу?

– Сын наконец в гости пришел, – ответила она, взглянув на меня с укоризной.

Я виновато опустил голову и промолчал. А что скажешь?

Телефон – это проклятие века. Чего проще: поднял трубку, набрал номер, спросил у стариков «Как дела, как живете, не болеете ли, может, чего надо?», и потом с легким сердцем целый месяц считаешь, что долг перед родителями выполнен.

Настойка взорвала внутри бомбу. Серая муть в голове вдруг исчезла, и мысли стали светлыми и прозрачными. А когда вслед настойке пошел горячий борщ, я почувствовал себя на верху блаженства.

Нужно сказать, что настойку готовил сам отец. Он рассказывал, что в ней присутствуют восемьдесят семь трав. И я верил ему. Батя был помешан на здоровом образе жизни и употреблял только экологически чистые продукты. По крайней мере, так он утверждал.

Что касается трав растений, то отец привозил их с Алтая. У него там жил друг, и он навещал его раз в два года.

С Алтая батя приезжал нагруженный как ломовая лошадь. Он тащил на себе маленькую копну сена – пучки целебных трав, бочонок алтайского меда, туго набитый рюкзак каких-то корешков и сушеных ягод, а также деревянные скульптурки местных умельцев, изображающие разных страшилищ – своих древних божков.

По его словам, он общался там с шаманами и знахарками, у которых добывал диковинные рецепты. Одно время батя запал на философию буддизма под влиянием своего алтайского друга, и я уже начал опасаться за его обычно здравый рассудок, но потом он неожиданно резко завязал с этим делом и возвратился в лоно православной церкви.

Что, впрочем, не мешало ему приносить жертвы в виде вина, хлеба, молока и так далее древним идолам разных эпох и народов, которых он в обязательном порядке посещал во время своих зарубежных командировок.

После ужина я сказал:

– Батя, надо поговорить…

Он бросил быстрый взгляд на мать, которая в этот момент мыла посуду, и коротко кивнул.

– Мы пойдем ко мне… перекурим, – объявил он матери.

Кабинет отца был просторным и светлым, несмотря на обилие антикварной мебели. Старинные дрова были в нашей семье в особом почете. Отец собирал все эти уродливые, как на меня, канапе, комоды, секретеры, столы и стулья где только мог.

Со временем я привык, что наша гостиная обставлена в стиле ампир, будуар мамани – в стиле рококо, а кабинет отца представлял собой навороченное барокко – весь в позолоте, инкрустациях и резных финтифлюшках. А когда мне стукнуло тридцать, я неожиданно понял, что мне нравится это старье; оно навевало патриархальное спокойствие, умиротворенность и рассудительность.

В принципе, батя не курил. Но иногда он брал старинную трубку с длинным чубуком, садился в свое козырное кресло, напоминающее трон, и по всей квартире разносился медовый аромат табачной смеси, которую отец готовил сам, добавляя в голландский трубочный табак алтайских травок.

В такие моменты жизнь в доме замирала; все ходили едва не на цыпочках, разговаривали шепотом, а телефон накрывали подушкой. Табачный дым означал, что Чапай думает. Обычно после таких умственно-табачных упражнений у отца рождалась очередная гениальная идея, и он бежал на работу, даже если на дворе была глупая ночь

– Будешь?… – спросил отец, открывая красивый деревянный пенал, где лежали трубки в количестве семи штук.

Все эти трубки были подарками, в основном ко дню рождения. Батя был не только ученым, но еще и начальником, а подчиненные, как это всем известно, просто пылают горячей любовью к своему боссу.

– Спасибо, пап, я свои…

Удивительно, но факт: дым от трубочного табака гораздо приятнее нюхать, нежели его курить. Наверное, все дело в привычке.

Например, мой дед-академик с наслаждением смолил ядреный самосад; эту привычку он приобрел сначала в лагере, а затем работая в шарашке. Самые лучшие сигареты казались ему слабыми и пресными.

Но положение обязывало; не будешь же на приеме в Кремле крутить «козью ножку» из газеты, где напечатан портрет вождя. И дед, скрепив сердце, носил в кармане магазинное курево, но не сигареты, а папиросы, хотя мог позволить себе даже самые дорогие сигары. Упрямец…

Мы закурили. Отец явно был обеспокоен моим поведением. Я знал, что интуиция у него потрясающая. Он всегда словно читал мои мысли. В детстве это его свойство даже пугало меня.

Дело в том, что в гроссбухе Паташона был записан мой отец. Это он купил талер у старого нумизмата.

Фамилия и адрес там были другими, но я-то знал, что по всем командировкам, в том числе и заграничным, батя ездит по документам, выданным гражданину Борисову, проживающему по улице Университетской. А в бухгалтерской книге Паташона как раз и значился Борисов.

– Ну, давай, выкладывай, что там у тебя стряслось? – с деланным спокойствием сказал отец и спрятался от меня в облаке дыма.

– Да в общем… есть небольшие проблемы…

Я колебался – говорить, не говорить? А если да, то в каком объеме? В конечном итоге я решил, что историю графа-чернокнижника можно не упоминать; это чтобы не травмировать впечатлительную отцовскую натуру.

Ну, а обо всем остальном рассказать придется. Я, кстати, был очень удивлен, когда старики не обмолвились ни словечком об убийстве Хамовича. Неужто не знают? Это меня удивляло. Обычно маманя слушала городские новости и утром, и вечером.

Может, в информационном сообщении не был указан адрес дома, где случилось убийство? Весьма вероятно, что так оно и есть.

Отец выслушал меня молча и с застывшим лицом. Это был дурной знак. Обычно он всегда живо реагировал на мои россказни, задавая наводящие вопросы и подшучивая, так сказать, по ходу пьесы.

Но сегодня он вдруг стал сам на себя не похож. Когда я закончил свое повествование (о монете я пока не вспоминал, говорил только об убийстве Хам Хамыча и о событиях, связанных с преследующими меня странностями), батя с сосредоточенным видом принялся вновь раскуривать потухшую трубку, будто в данный момент это было самым главным и важным вопросом.

Я не торопил его. Отец размышлял. У него были не мозги, а целая Государственная Дума. Естественно, в идеальном варианте. Это если убрать из нее разных проходимцев, прилипал и корыстолюбцев, оставив только порядочных и умных людей.

– Боюсь, убийством Хамовича дело не закончится, – наконец сказал он с сокрушенным видом. – Ты ничего от меня не утаил?

– В общем… да. Почти ничего.

– То есть?…

– Может, забыл что-то.

– Самое время все вспомнить и проанализировать, как следует. Увы, – он посмотрел на меня с жалостью, – в этом деле ты не шибко силен.

– Отец, ты несправедлив ко мне. В том, что я такой болван, есть и твоя вина. Тебе ведь известно выражение, что на детях гениев природа отдыхает. А у нас в роду их уже двое – ты и дед.

– Не кидай мне леща. И не прикидывайся дурачком. Ты просто ленивый олух царя небесного. Для тебя занятие мыслительным процессом сродни разгрузке вагонов с цементом вручную. Ты воротишь нос от любой работы. Играешься в свои монетки, как школьник, да бока на диване пролеживаешь. Тебе уже давно пора жениться. Но кто за тебя такого пойдет? Девушкам нравятся мужчины, а ты все под мальчика косишь.

– Папа, у меня есть просьба: запиши все свои наставления на бумаге. Чтобы в следующий раз мы не теряли время зря. Моя жизнь – это моя жизнь. За то, что вы меня родили, большое вам спасибо. Этого я век не забуду, можете не сомневаться. Но дальше позволь мне идти без поводыря. Как-нибудь сам справлюсь.

– Ладно, сынок, не сердись… Наверное, я старею и говорю глупости. Извини. Живи, как знаешь. Ты и впрямь уже взрослый мужчина. Только в кутузку не попадай. Это у нас семейное. Я в свое время только благодаря твоему деду не сел…

Эту историю я знал. Возле школы, где учился отец, был парк. И туда как-то привезли огромную статую воина-освободителя, разобранную на несколько частей – чтобы установить памятник к какому-то юбилею.

На большой перемене вездесущие пацаны начали играть в прятки возле бетонных глыб, взбираться на них и даже что-то там нацарапали гвоздем. А уже к концу занятий был готов донос, где батя фигурировал как злостный вредитель и антисоветчик, пытавшийся выцарапать памятнику глаза.

Не знаю, почему стукач указал именно на него. Наверное, потому, что больших умников не любили во все времена. А батя был круглым отличником.

Он говорил, что тот злополучный гвоздь даже в руках не держал. В общем, отца из школы исключили и завели на него уголовное дело. Ему грозил «червонец», несмотря на малые годы.

Но на его счастье к тому времени возвратился из очередной командировки дед (его вызвала срочной телеграммой перепуганная до смерти бабуля, которая могли пойти в зону вместе с батей – за компанию).

Он быстро разрулил ситуацию (для чего ему пришлось обращаться едва не к кремлевским «небожителям»), и отец отделался лишь легким потрясением. Хорошо, что это было после пятьдесят третьего года, и Сталин уже лежал в мавзолее вместе с Лениным. Политические репрессии еще существовали, но они здорово выдохлись и катили только по инерции.

Такие были времена…

– Вообще-то, история неприятная, – продолжал отец. – И очень странная. Каким боком ты к ней лепишься, не могу понять.

– Какая история? С тем уродливым попрошайкой? Или ты говоришь о лозоходце?

– Это частности. Детали. Но они складываются в зловещую мозаику. Я имею ввиду убийство твоего соседа.

– Позволь… Причем тут убийство!? Я не имею к нему ни малейшего отношения. Ты что, мне не веришь!?

– Не говори глупости! У меня даже в мыслях не было заподозрить тебя в чем-то таком. Дело не в том, верю я тебе или нет…

– А в чем?

– Ты помнишь, у кого Хамович купил квартиру?

– Конечно. Как я могу не помнить. Этот черный ворон всему двору намозолил глаза. Хорошо, что он съехал. Неприятный тип. Да и вся семейка у него была с прибабахом.

– Он не всегда был таким, – сумрачно улыбнулся отец. – Когда-то этот «черный ворон», как ты его назвал, работал под началом нашего деда.

– Что-о!?

– А то. Ему и квартиру давали вместе с нами, от одной и той же организации.

– Вот это новость… Почему дед ни разу мне об этом не говорил?

– На то была веская причина. В восемьдесят третьем году, когда твой дед уже был академиком, у него завелся хороший приятель в КГБ, генерал. Они что-то там вместе изобретали. Так вот, этот генерал где-то в конце восьмидесятых годов дал нашему деду посмотреть папку с делом, по которому его отправили на Колыму. Среди множества разных бумаг находился и первоначальный донос, написанный рукой… Жовтобрюха.

Я лишь глаза таращил от изумления. Жовтобрюх жил рядом с нами столько лет, и дед ни разу не обмолвился, какая сука наш сосед! А я все думал, почему этот черный ворон, завидев меня, старался прошмыгнуть мимо как можно незаметней. На воре и шапка горит.

– Узнав об этом, отец уволил его немедленно, – продолжал батя. – Понятное дело, под благовидным предлогом. Он как-то признался мне, что совершил такую подлость впервые в жизни. Это его очень угнетало. Но простить Жовтобрюху донос он не смог. Да и как порядочному человеку работать со стукачем бок о бок, встречаясь с ним каждый день?

– Правильно сделал, – сказал я мстительно. – Надо было вообще башку этому Жовтобрюху отвернуть. Жаль, что я раньше об этом ничего не знал…

– И чтобы ты сделал?

– Не знаю. Нашел бы, как насолить этому козлу, можешь не сомневаться.

– Значит, правильно твой дед сделал, что не стал распространяться на счет Жовтобрюха. Доносчик и так был сильно наказан. Его потом не принимали ни на одну стоящую работу. Уж не знаю, почему. В конечном итоге Жовтобрюх докатился до кладбищенского сторожа.

– Поделом ему… – буркнул я со злостью.

Жовтобрюх запомнился мне черной одеждой (он носил длинный балахон, похожий на плащ-палатку, серую рубаху, которая, как мне тогда казалось, никогда не знала стирки, и мятые-перемятые хлопчатобумажные брюки) и жидкими волосами серого цвета, обсыпанными перхотью.

Одно время соседи поговаривали, что Жовтобрюх посещает секту сатанистов, но он вел себя настолько тихо и жил так скрытно, что постепенно все эти разговоры сошли на нет. Для жильцов дома он был фантомом, потому что уходил на работу ранним утром, когда люди еще спали, а появлялся дома вечером, когда темнело.

Такая же точно была у него и жена – белобрысое, безмолвное и почти бесполое с виду существо, напоминающее летучую мышь; мелькнула серой тенью мимо бабок, сидящих на скамейке у подъезда, и словно ее и не было. Не женщина, а пустое место.

Что касается отпрысков Жовтобрюха – их у него было трое, все мальчики – то они никогда ни с кем не дружили, держались вместе, а свои детские игры устраивали на старом кладбище, среди склепов и надгробий.

В общем, странная семейка, чтобы не сказать больше. Не скажи отец фамилию нашего бывшего соседа, я бы ее даже не вспомнил.

– Так что ты там говорил насчет мозаики? – спросил я, быстро переварив в голове историю грехопадения Жовтобрюха.

– Насколько мне известно, газет ты не читаешь, местные новости по телевизору смотришь очень редко, поэтому о городской жизни ничего не знаешь. Верно?

– Ну, почти что так. Слушать и смотреть сплошное вранье нашего губернатора и его прихлебателей у меня нет никакого желания. Для кого они так стараются перед телекамерами, непонятно. Наш народ не так глуп, как думают чиновники разных рангов. И он еще предъявит им свой счет, можешь не сомневаться. И вообще – зачем мне этот телевизионный мусор в голове? У меня там и так мякины хватает.

– Интересно, чем ты вообще занимаешься? Кроме того, что валяешься на диване?

– Батя, я бизнесмен – кую бабки на ниве нумизматики. Это тоже, между прочим, бизнес. Он приносит мне определенный доход. На жизнь хватает, даже с лихвой. Я ведь давно не прошу у тебя денег.

– Эх, Никита… Надо было драть тебя ремнем в детстве. Да интеллигентность не позволяла. В чем я и раскаиваюсь. А сейчас за ремень браться поздно.

– Пап, ну не такой уж я и плохой. Согласись. А что касается нумизматики, то этой страстью заразил меня наш дед. Так что все претензии к нему.

Отец ласково улыбнулся и потрепал меня за вихры.

– Негодник… Умеешь ты забалтывать человека. Так вот, весною этого года Жовтобрюх был убит.

– Как… почему!?

– Вопросы у тебя… В прессе и на телевидении этот сюжет лишь промелькнул. В тот момент как раз случилась трагедия с автобусом, в который врезался груженый КАМАЗ. Помнишь?

– Это я помню. Тогда был сильный гололед и туман.

– Точно. Поэтому страницы всех газет пестрели репортажами с места аварии. Да и телевидение от них не отставало. Сенсация… черт бы побрал всех этих писак и болтунов. На людском горе паразитируют. Чем больше всяких пакостей в сюжете, тем журналист круче и талантливей. Бред…

– Ладно, с автобусом все ясно, – сказал я нетерпеливо. – Где и как был убит Жовтобрюх?

– Его убили на кладбище. В прессе об этом не сообщалось, но у меня в милиции есть приятель в больших чинах, мы с ним ходим париться в одну баню, так вот он рассказал, что над нашим бывшим соседом словно тигр поработал. Жовтобрюх был буквально разорван. Кроме того, убийца измазал кровью все близлежащие надгробья. В общем, картина была не для слабонервных.

– Убийцу нашли?

Отец посмотрел на меня странным взглядом и отрицательно покрутил головой.

– Вот в этом вся наша доблестная милиция, – сказал я не без сарказма. – Если бока намять безвинному, так менты тут как тут, а ежели преступление раскрыть, так им вечно что-нибудь мешает… как плохому танцору мужские принадлежности.

– Не в этом дело, – сказал отец.

– А в чем?

– Как намекнул мне генерал, убийство, скорее всего, было ритуальным.

– Во как… А почему он так думает?

– Возле убитого нашли несколько свечных огарков из черного воска.

– Допустим, все это правда. Но я опять-таки не понимаю, что ты подразумевал под словом «мозаика»?

– Ну, во-первых, Хамович, если отталкиваться от твоего рассказа, был убит так же, как и Жовтобрюх. Закономерность улавливаешь? Ты скажешь, что не было черных свечей. Давай этот пункт уточним: ты их просто не видел, потому что свечи изъяли как вещественное доказательство. Это может быть? Да, может.