Талер чернокнижника

– М-да, дело темное… – Я умолк, колеблясь; но потом все-таки продолжил свою мысль: – Вот только я пока не понял, почему вы так ополчились на этот талер? Монета как монета. Мало того, чрезвычайно редкая, значит, очень ценная. А что касается всякой мистики… – Я скептически ухмыльнулся. – Мистика осталась в прошлом. На дворе двадцать первый век. Это все сказочки для слабонервных.

Конечно же, я так не думал. Но мне нужно было подбодрить себя, потому что от истории про лесоруба-счастливчика на меня вдруг повеяло жутью и мне стало немного не по себе. У меня создалось такое впечатление, что если я закрою глаза, то попаду прямиком в подземелья графа, где он проводил свои оргии.

– Напрасно ты так говоришь, Никиша. Впрочем… – Дед сокрушенно покачал головой. – И я когда-то так думал. Если бы я только знал, чем мне придется расплатиться за свою глупость и самонадеянность…

– Вы все время говорите загадками.

– В моей жизни нет никаких загадок. Из-за этой проклятой монеты… – Он поднял взгляд, полный муки, на портрет жены. – Из-за это монеты я потерял свою Марьюшку…

– То есть?…

– Этот талер мне принес один черный гробокопатель. И в прежние времена осквернителей древних могил и захоронений хватало. Я схватился за монету, как черт за грешную душу. Мне сразу стало ясно, что это раритет. А когда я проконсультировался с немецкими коллегами, то вообще сошел с ума. Оказалось, в мире существуют всего два таких талера! Не считая того, что был у меня.

Дед сокрушенно покачал головой.

– Ах, как я был глуп! Я начал часами сидеть над монетой, пытаясь разгадать зашифрованную легенду. Я словно сошел с ума. Жена не могла вытащить меня из-за рабочего стола, чтобы я мог поесть. Однажды она разозлилась, схватила талер и хотела его выбросить. Я поймал ее руку, толкнул… мы сильно повздорили, чего прежде не было никогда. И она… она в расстроенных чувствах выскочила на улицу. Я был сильно зол и даже не попытался ее остановить. Но тут меня словно что-то подтолкнуло… я вышел на балкон…

Дед закрыл лицо руками.

– Все случилось на моих глазах, – сказал он глухими голосом. – Она перебегала улицу и попала под колеса грузовика. Откуда он появился, я до сих пор не могу понять. Ведь его не было, не было! Я же смотрел…

Быстрым движением он схватил свою рюмку и допил ликер одним глотком.

– Она ушла из жизни сразу… – Голос Князя стал совсем безжизненным. – А водитель грузовика скончался в больнице, не приходя в сознание. Почему он умер, врачи так толком и не сказали. Травмы у него были, но не такие уж и тяжелые…

Он умолк. Я тоже молчал. А что тут скажешь? Мои самые искренние соболезнования будут для деда не более, чем сотрясения воздуха.

Теперь я понимал, почему он не хочет никуда уезжать и почти каждый день (а может, и каждый) ходит к ее могиле. Князь уже много лет просит прощения у своей усопшей жены, но она, увы, ответить ему не может.

– Извините… – Я нервно прокашлялся. – А куда вы… потом дели этот талер?

– Поначалу мне было не до коллекции. Но потом я увидел кошмарный сон, и проснулся с уверенностью, что в смерти Марьюшки виноват именно этот талер. Не знаю, откуда появилась такая уверенность, но она была сродни наваждению. Сгоряча я намеревался даже не продать, а выбросить монету куда подальше. И очень сожалею, что тогда не сделал этого.

– Почему?

– Душа противилась. Вернее, та ее часть, в которой засела любовь к собирательству монет. Талер ведь уникальный. Я как будто раздвоился: одна рука тянется к талеру, чтобы избавиться от него, а другая держит ее за рукав.

– Я понимаю вас…

– Потом однажды ко мне зашел Иван Сергеевич, в моих мозгах наступило просветление, и я решился – предложил ему эту монету за чисто символическую цену. Он сильно обрадовался – ты ведь знаешь, талеры его конек…

«Еще бы не обрадоваться! – подумал я. – Он за копейку удавится, а тут ему в руки сам приплыл настоящий клад, притом почти даром». Иваном Сергеевичем звали Паташона. Но по имени-отчеству его кликали только самые старые члены нашего общества нумизматов.

Молодежь называла старика или Паташоном, или дядюшкой Скруджем – по имени мультяшного персонажа. Естественно, в разговорах между собой.

– Но я объяснил ему, – продолжал Князь, – что монета, скорее всего, заколдованная. Я никогда не был суеверным, поэтому мое заявление очень удивило Ивана и, конечно же, он не поверил мне. Тогда я сказал: «Хочешь – покупай, опасаешься – сегодня же выкину монету на помойку». Он купил… Почему взял с него деньги? Я где-то вычитал, что в таком случае зло не передается.

– И что? У него тоже были проблемы?

– Не знаю. Похоже, у него все прошло нормально. Не интересовался. Мне думается, он сразу же кому-то перепродал этот талер.

«Да, на Паташона это похоже… Ему до лампочки разные мистические истории. Старый лис… Конечно же, он не упустил момент хорошо наварить на перепродаже талера, который свалился ему в руки как манна небесная. И еще, наверное, смеялся над Князем втихомолку, считая его лохом».

Пора было прощаться. Это я сразу почувствовал. Дед как-то потускнел, даже съежился; похоже, воспоминания завладели его мыслями всецело. И он все чаще и чаще посматривал на часы.

Похоже, Князь и впрямь кого-то ждал.

– Пойду… – Я встал. – Спасибо за консультацию, берегите себя. До свидания.

– Будь здоров, Никиша. И послушайся старика – избавься от этого талера. Если хочешь, продай, или подари, но не держи его у себя. В твоей жизни будет еще много разных открытий. Да и коллекция у тебя вполне приличная, так что одной монетой меньше, одной больше…

– Подумаю. А за совет спасибо. Но, скажу честно, я пока не готов расстаться с этим талером. Вы своим рассказом застали меня врасплох.

Князь больше ничего не стал говорить, лишь посмотрел на меня долгим взглядом, сокрушенно покачав головой, и я покинул квартиру старого нумизмата.

На душе было неспокойно.

Глава 12

Перекусив на скорую руку в каком-то затрапезном кафе – нужно отметить, что готовили в нем неплохо, я посмотрел на часы. Времени было больше, чем достаточно. Конечно, меня сильно тревожило исчезновение Лизаветы, но чем я мог помочь в ее розысках? Тем более, будучи безлошадным.

У меня был «фольксваген», но я продал его, а вырученные деньги вложил в покупку коллекции монет вскладчину с Князем. Потом, конечно, я вернул их, притом с хорошей прибылью, и еще кое-что накопытил, так что мой счет в банке был вполне солидным, и я мог приобрести даже не подержанную, а новую машину.

Но я не был большим любителем днями торчать за рулем, да и колеса в моей деятельности не очень были нужны. Нумизматы в основном люди кабинетного плана.

Поэтому покупку нового авто я все время откладывал на неопределенное время. Если мне нужно было куда-то смотаться, я вызывал такси. Так дешевле обходилось.

Однако сегодня я пожалел, что не имею колес. Хотя бы потому, что хотел проехать еще и к Паташону – чтобы не откладывать дело в длинный ящик.

Проблема заключалась в том, что старик жил, в отличие от Князя, у черта на куличках – в так называемых Подлипках, на самой, что ни есть, окраине города. Там, конечно, хорошо, – природа, речка, воздух, и все такое – но мало кто из таксистов соглашался туда ехать. Ну разве что молодой и неопытный. Но такого еще надо было найти.

Таксисты не хотели ехать в Подлипки не потому, что там водилось много бандитов или отморозков. Они, конечны, были, – как же без них при развитой демократии. Но в своем микрорайоне вели себя тихо, а если кого-то и метелили, а то и валили, то больше в центральной части города, где попросторней и где есть благодарные зрители – любит русская душа анархическую вольницу и показушную широту. Наверное, эта любовь произошла от наших предков-ушкуйников*, которые разбойничали на широких волжских плесах.

*Ушкуйник – вольный человек, член вооруженной дружины, которая снаряжалась новгородскими боярами и купцами (14-15 вв.) для набегов и торгового промысла на Волге и Каме.

Все дело заключалось в дороге. Улицы в Подлипках напоминали шоссе после бомбежки фрицами в сорок первом году. А возможно, так оно и было – что улицы и переулки Подлипок не ремонтировались со времен нашей победы над Германией.

Для обычного таксиста отвезти клиента в Подлипки значило угробить машину. Там могли ездить лишь опытные профессионалы или виртуозы своего дела.

К сожалению, за руль таски нынче сажают безусых пацанов, которые в большинстве своем безбашенные. Им бы только погонять, притом неважно где – по хорошей дороге или по колдобинам. Молодая кровь горячая, бьет в голову, и напрочь лишает их здравого рассудка.

Мне такой фраер как раз и попался. Я почему-то был уверен, что его зовут Федя, хотя у меня не было ни малейшего желания познакомиться с ним поближе. Лихой малый. И огненно-рыжий. Он так рулил, что временами мне хотелось взмолиться и попросить, чтобы он остановился неважно где, и отпустил мою грешную душу на покаяние.

Несколько раз мы едва не въехали в бампер идущей впереди машины, затем проскочили на красный свет, подрезали «волжанку» и наконец только чудо спасло какую-то толстую тетку, которая немного зазевалась и решила проскочить перед носом Феди.

Как он не размазал ее по асфальту, ума не приложу. Наверное, у этой тетки хороший ангел-хранитель.

А потом мы въехали в Подлипки. И началось… Когда я расплатился и вылез из машины, у меня было такое впечатление, что все мои внутренние органы оторвались и плавают в мочевом пузыре, разросшемся до огромных размеров. Я едва не обмочился, пока нашел удобный кустик…

Одно меня утешало – сколько я не оборачивался, сколько не смотрел в заднее стекло, так и не увидел, чтобы за нами ехал «хвост». Это точно. А поездка по улицам Подлипок окончательно убедила меня, что я не под надзором. Или тачке ментовской наружки прикрутилась хана, что тоже радовало.

Даже подъезжая к дому Паташона, я все еще колебался – может, не надо? может, повернуть, пока не поздно, назад? Ведь Паташон, в отличие от холеного аристократического Князя, больше напоминал Плюшкина. И внешне, и внутренне.

Кто знает, какой финт он может выкинуть, увидев раритетный талер. Я теперь абсолютно не сомневался, что монета стоит бешеных денег. Эх, надо было попросить Князя, чтобы он оценил ее, подумал я с запоздалым сожалением. У меня этот момент как-то выскочил из головы.

Паташон мог объегорить любого. И при этом получал огромное удовольствие от самого процесса наматывания лапши на чьи-нибудь чересчур оттопыренные уши. Этот процесс он проделывал с иезуитским терпением и потрясающей настойчивостью. Оторваться от него можно было лишь включив пятую скорость.

Все члены нашего нумизматического общества знали эту маленькую «слабость» старика, но были к нему снисходительны. Хотя бы потому, что он был дока во всех вопросах, касающихся нумизматики. По-моему, в некоторых вопросах Паташон был посильнее даже Князя.

Я жал кнопку дверного звонка минут пять. В том, что Паташон дома, я был уверен на все сто. Откуда у меня появилась такая уверенность, мне было непонятно. Я словно просветил его жилище рентгеном и убедился, что там есть живая душа; естественно, не считая собаки. А кто кроме Паташона может обретаться в его норе?

Квартира старого нумизмата и впрямь напоминало берлогу. Паташон жил в старом доме еще дореволюционной постройки. Он был сложен из красного кирпича необычайной крепости, и на фоне окрашенных в светлые тона многоэтажек выглядел мрачным наследием прошлого.

В свое время, когда на окраине началось строительство пятиэтажек, дом (он был двухэтажным) хотели снести. Но не тут-то было. Кирпичные стены на брала никакая техника. Ну просто провинциальный Кремль.

Пытались и взрывать. Однако большой заряд не заложишь, – кругом дома – а те динамитные шашки, что подкладывали под углы дома, давали только дым и пыль. Дом стоял, как завороженный.

Тогда на него махнули рукой, и элегантно вписали в проект. Наверное, как памятник дореволюционного зодчества. А он и впрямь внешне был красив; теперь так не строят. Но это на взгляд эстета. Обычному человеку дом казался мрачным уродцем. Потому что был сильно запущенным.

В доме поначалу жило несколько семей. Но когда пришли другие времена, разбогатевшие на торговле турецкими шмотками жильцы – те, кто пооборотистей и пошустрей – начали потихоньку переезжать в более благоустроенные квартиры, ближе к центру. Вот тогда Паташон и выкупил весь себе второй этаж по сходной цене, то есть, за копейки.

За сколько точно, я, конечно, не мог знать, но зато я знал Паташона. Когда он впервые сообщил в клубе эту новость, его лицо буквально светилось от радости. А радовался Паташон только в том случае, когда кого-то нагревал на приличную сумму.

– Кхе, кхе! – наконец раздалось за дверью. – Чего надобно?

И как продолжение фразы послышалось троекратное басовитое «Гав, гав, гав!».

Вот он, весь Паташон. Не спросил, кто пришел, а сразу ударил по конкретике – чего надобно?

– Иван Сергеевич, это я Никита! – повысил я голос – на всякий случай; Паташон был немного глуховат. – Дело есть!

– Какой Никита? Не знаю никакого Никиты. Гуляй себе, хлопчик. Мне недосуг тут с тобой тары-бары разводить.

– Никита Бояринов! – продолжал я драть горло. – Из клуба нумизматов!

– Бояринов? Из клуба? Ну-ка, посмотрим… – Только теперь Паташон прильнул к дверному глазку. – Гм… Может, ты и Никита, но мы с тобой о встрече не договаривались.

– Я звонил! – соврал я, долго не задумываясь. – Вы не поднимали трубку!

– И что ты хочешь?

– Иван Сергеевич! Может, мне заорать об этом на весь микрорайон!?

Паташон на некоторое время умолк. Наверное, усиленно размышлял. Потом за дверью раздалось его характерное покашливание, и я услышал:

– Ну, коли так, входи…

И началось – звяк-звяк, щелк-щелк, трынь-брынь… Это Паташон открывал многочисленные засовы и замки. Наконец «концерт» запирающих устройств закончился, и дверь, очень похожая на бронированную плиту ДОТа, медленно отворилась.

Меня встретил злобный оскал чудища, которое было копией собаки Баскервилей, описанной Конан Дойлом в своем знаменитом произведении. Не хватало лишь светящейся фосфорной краски. Но и без нее «бобик» Паташона произвел на меня потрясающее впечатление.

– Ы-ы… – Меня на мгновенье переклинило. – И-иван С-сергеевич, вы это… собачку-то придержите…

– Держу, держу, – «успокоил» меня Паташон.

Он и впрямь держал здоровенного кобеля, который был ему по грудь, за ошейник, вцепившись в него обеими руками. Но если я не понравлюсь этому монстру, то старик не сможет с ним справиться, это точно. И я заискивающе заулыбался, глядя на кобеля добрым детским взглядом.

– Кажись, и впрямь Никита… – тем временем продолжал Паташон, приглядываясь. – Давно не виделись…

– Ага.

Я все еще продолжал подлизываться взглядом к собаке. И кажется, чего-то добился. Пес захлопнул пасть и спрятал клыки, но все равно смотрел на меня не совсем доброжелательно.

Так смотрит теща на нелюбимого зятя: и цапнуть хочется, и дочери жалко – а ну как сбежит зятек? Попробуй потом оправдаться перед родной кровинушкой. А там еще нужно искать замену… Где ее сейчас найдешь? То наркоманы, то пьяница, то вообще бесполые…

– Да ты проходи, проходи… – Старик посторонился и потянул за собой кобеля.

Проход был достаточно широким, но я буквально размазался по стенке, пытаясь стать тонким, как блин, – лишь бы не коснуться черной шерсти пса, голова которого поворачивалась вслед за мной словно локатор.

Я попал в настоящий лабиринт, состоящий, как мне показалось, из одних коридоров, заставленных всякой всячиной. Паташон, выкупив остальные квартиры второго этажа, соединил их вместе, и теперь в анфиладе комнат и комнатушек легко было заблудиться.

Единственным достоинством жилища старого нумизмата были очень высокие и сильно закопченные потолки. Наверное, поэтому Паташон не мог снять с них паутину, в которой гуляли здоровенные пауки, по идее, знавшие еще первых коммунаром, отобравших дом у какого-то буржуя.

В конце концов, руководясь указаниями Паташона, идущего вслед за мной, я очутился в настоящей келье.

Это было жилище спартанца: жесткая тахта с ковриком на стене, два старинных кресла с изрядно потертой обивкой, очень большой дореволюционный секретер с многочисленными ящичками, возле него резной стул с высокой спинкой, на полу нечто напоминающее лошадиную попону (при ближайшем рассмотрении и при наличии фантазии в нем можно было узнать ветхий персидский ковер), а в красном углу находился большой иконостас с зажженной лампадкой.

И больше никаких штучек, подсказавших бы наблюдателю, что на дворе двадцать первый век. Я словно возвратился лет, эдак, на сто назад; как минимум. В комнате не было даже радиоприемника, не говоря уже про телевизор. Ну разве что два лебедя на пруду и задумчивая дама возле него, нарисованные блудливой рукой ярмарочного мазилы на коврике над тахтой, лучше любых объяснений говорили, что это «произведение искусства» могло принадлежать только советской эпохе.

– Ты, это, Никита, садись, садись, – сказал Паташон, указывая на одно из кресел.

– Спасибо, – поблагодарил я, опасливо косясь на пса.

Он вошел в комнату вместе с хозяином и теперь лежал возле порога, наблюдая за каждым моим движением. Не пес, а гестаповец, право слово…

– Что-то принес? – спросил Паташон, глядя на меня не по-старчески цепким взглядом.

«Нет, уважаемый Иван Сергеевич, я пришел просто навестить вас, попить чайку, и покалякать о том, о сем», – едва не сорвалось у меня с языка. Но я тут же его и прикусил – Паташон не любил шуток и не понимал их. В этом отношении он был прямой, как шпала.

– В общем, да…

– Ну, давай, давай, что там у тебя?

Паташон нетерпеливо и чисто конвульсивно задергал своими худыми руками-лапками, будто подгребал что-то под себя. В этот момент он здорово напоминал чахлого паучка, который оплетает липкими нитями неразумную муху, угодившую в его паутину.

– Мне бы проконсультироваться, – сказал я с невинным видом.

– Так чего же ты тянешь? Что у тебя… где, где?…

Я достал из кармана все тот же бумажный листок с изображением талера графа-чернокнижника и отдал его старику. Паташон схватил его одним молниеносным движением и сразу же побежал к секретеру. Там он сел на свой «императорский» стул, включил лампу и, естественно, достал из ящичка большую лупу.

Этот жест у нумизматов просто профессиональный. Даже когда лупа совсем не нужна, все равно берешь в руки этот очень важный в нашем деле инструмент, потому что без нее и голова словно не так работает, и уверенности нет, и вообще чувствуешь себя как голая модель на подиуме, забывшая надеть очередной наряд; чего-то не хватает, и все тут.

Паташон рассматривал сканы долго. По тому, как напряглась его спина, я понял, что он узнал монету. Интересно, что этот старый прохиндей мне сейчас запоет?

Когда он обернулся ко мне, я поразился его мастерству перевоплощения. Теперь передо мною был не старый прижимистый сквалыга, а дедушка – божий одуванчик. Он мило улыбался и всем своим видом показывал, до чего ему приятно созерцать мою юную физиономию.

Теперь я понял, почему его прозвали Паташоном. В старые времена, еще в немом кино, подвизалась парочка датских комедийных актеров со сценическими псевдонимами Пат и Паташон. Пат, насколько мне помнится, был длинный, как оглобля, и своим внешним видом напоминал современного бомжа, а Паташон – низенький и очень хитрый.

– Никита, а не выпить ли нам за встречу? – спросил он, лучезарно улыбаясь, и тут же ответил сам себе: – Конечно же, надо… надо! Это же сколько мы с тобой не виделись? Дай Бог памяти… года два?

– Да, примерно так.

– Вот, вот – два года. А бывало… Помнишь?

– Ну…

– Эх, где мои…

Я боялся расхохотаться.

А старик тем временем начал доставать из секретера, который, похоже, служил ему еще и кухонным шкафом, бутылку коньяка, рюмки, бокалы, тарелки, вилки, какие-то консервы, лимон (уже нарезанный), яблоки, консервный нож, литровый пакет абрикосового сока… В общем, все по-взрослому.

Все понятно. Старый хитрец решил меня подпоить, чтобы узнать большую тайну. А в конечном итоге купить дорогущую монету за бесценок.

Мне очень не хотелось его разочаровывать, сообщив, что я не Мальчиш-Плохиш, а совсем даже наоборот, и великую тайну не выдам, и что водки, а тем более, коньяка, я могу выпить ведро без особого вреда для мыслительного процесса.

Так что мне эта бутылочка, что слону дробина.

Но я ничего говорить ему не стал. Все-таки старику хоть какое-то развлечение. Пусть еще раз поупражняется в искусстве ловить клиента на мякину. Иначе в этой берлоге он совсем закиснет.

Чтобы совсем угодить поистине дорогому гостю, Паташон притащил журнальный столик и даже накрыл его белой скатеркой с кружевной оторочкой. Судя по ее внешнему виду, она пролежала в комоде лет десять без движения, а то и больше.

Накрывал он на стол быстро и профессионально – словно всю жизнь проработал половым в каком-нибудь приличном трактире. Пять минут, и все закуски на местах, рюмки налиты, сок в бокалах – тоже.

– Кхе, кхе! – с торжественным видом прокашлялся Паташон, поднимая свою рюмку. – Хочу выпить, Никита, за тебя. Ты лучший среди молодых нумизматов. Можно сказать, наша достойная смена.

– Спасибо, не возражаю…

Мы выпили: Паташон лишь слизнул капельку с поверхности янтарного напитка, а я опрокинул рюмку не без удовольствия. Все-таки, ликер – это хорошо, но коньяк гораздо лучше. И вообще, мне нужно было немного подкрепиться. Морально.

А более эффективного допинга для восстановления душевного равновесия, нежели марочный коньяк, для меня просто не существует. Даже хорошая водка не идет с ним ни в какое сравнение.

– Ну, давай еще… по единой… – Паташон опять с потрясающей ловкостью и сноровкой наполнил рюмки.

Вот старый мудрила… Не терпится ему добраться до сути. Нет, так дело не пойдет. Еще рюмашку хряпну и пора в бой. А не то Паташон постарается доиграть свою буффонаду до конца. Что предполагает долгое сидение под надзором потомка баскервильской собаки. Мне это надо?

Вторая порция коньяка вернула меня к жизни. До этого я был немного не в себе. Меня здорово вымотала дорога в Подлипки. Но она уже была последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду.

Я был под впечатлением рассказа Князя. И чем больше я задумывался над историей графа-чернокнижника, тем сильнее зрело во мне убеждение, что он что-то недосказал. Не мог или не захотел?

От этих мыслей, которые постепенно начали приобретать черный окрас, мне показалось, что заключенная в коробочку монета, лежавшая в кармане, начала вибрировать и разогреваться. Я даже незаметно потрогал ее, чтобы убедить в этом. Признаюсь, потрогал не без трепета.

Конечно же, талер был не теплее моего тела и я успокоился. Вернее, постарался успокоить свое подсознание, которое упрямо сигнализировало: «Опасность! Опасность! Опасность!…»

Чушь собачья! Чем может грозить мне кусочек серебра? Да, монета старинная, да, необычная, может, на ней какое-то заклятье – ну и что?

Через руки любого коллекционера-нумизмата проходит столько экземпляров, несущих в себе отрицательную энергию, что иногда диву даешься, почему они живут и здравствуют. Притом нередко дольше, нежели обычный среднестатистический гражданин нашей страны. Наверное, потому, что хобби дарит дополнительные силы.

Дело в том, что, приобретая очередной раритет, даже заколдованный, нумизмат не преследует цель ОБОГАТИТЬСЯ. Он всего лишь ПОПОЛНЯЕТ свою коллекцию. А это совершенно разные вещи, потому как коллекционер собирает монеты разных эпох не только для себя, но и для всего человечества, чтобы дать людям новые знания.

Но вот те черные кладоискатели, что занимаются своим ремеслом ради наживы, здорово рискуют. И этому было немало примеров. Многие кончали свою жизнь при весьма странных и таинственных обстоятельствах.

Заметив, что Паташон снова потянулся за бутылкой, чтобы в очередной раз наполнить мою рюмку, и остановил его словами:

– Иван Сергеевич! Я очень ценю ваше отношение ко мне, коньяк у вас просто чудо, мы хорошо сидим, но я ведь пришел по делу. Как это говорится: делу – время, а потехе – час. Что вы скажете об этой монете?

– Кхе, кхе!

На это раз Паташон не кашлял, а смеялся. Я удивленно округлил глаза.

– Ах, Никита… – Паташон с укоризной захлопал короткими желтыми ресницами. – Учил я вас, молодых, учил, да, наверное, недоучил. Ты хотя бы в справочник заглянул, Никита. Ну да ладно, я не в претензии. Скорее, наоборот. Спасибо, что зашел. Встретились, поговорили… Мне, старику, радость.

– Иван Сергеевич, а если поконкретней? Что-то я вас не пойму…

– Это рудничный талер, Никита. Проза… – Он со скучающим видом даже зевнул, все своим видом давая мне понять, что монета не представляют никакой особой ценности. – Он стоит всего ничего… где-то полторы тысячи долларов. В лучшем случае. Нужно еще посмотреть на его сохранность.