Время одуванчиков. Рукопись из генизы

Бабулькам все было интересно – они закидывали Янку вопросами все четыре часа дороги. Она рассказывала им про себя, про свою учебу в Григорианском университете, про Россию и даже про Джема. Зато во Флоренции мать Иуния проявила себя как профессиональный гид и провела потрясающую экскурсию – казалось, ей известно каждое здание, и она была готова подробно говорить о нем.

Они пешком прошлись от вокзала до Пьяцца дель Дуомо, где находится кафедральный собор Санта Мария дель Фьоре. Янка поймала себя на мысли, что ей хочется кричать во все горло от переполнявших ее чувств. Конечно, у нее за два года в Риме уже выработался некоторый иммунитет к окружавшей ее красоте, но во Фло она испытала совершенный восторг.

Мать Иуния придерживала Янку под локоть и неторопливо говорила, давая прочувствовать каждое слово:

– Ты знаешь, что флер-де-лис, королевская лилия, является гербом Флоренции? И это символ Непорочной Девы Марии и Благовещения. Вот собор и посвящен Святой Деве Марии с цветком лилии в руке. Дель Фьоре.

Янку вдруг осенило:

– Я слышала про футбольную команду «Фиорентина»… Это ведь местная, да?

– Ты думаешь, мы интересуемся футболом?.. – засмеялась мать Елена. – Но «Фиорентину» даже я знаю…

Янка тоже засмеялась:

– А Святейший папа Иоанн Павел Второй любит футбол, и в молодости даже играл и был вратарем… А еще я знаю, что на самом деле флер-де-лис это не садовая лилия, а водяная, по-русски ее называют ирис, в геральдике именно он использован. Ирис по-гречески означает радугу. Его назвали в честь богини Ириды, которая по радуге сходила на землю с неба.

Мать Иуния шутливо погрозила ей пальцем:

– Да не будет у тебя других богов кроме Меня… Помнишь ведь? Давай лучше о соборе… Ему уже семьсот лет. Конечно, за это время его несколько раз перестраивали, но ты только представь, сколько всего повидали эти стены.

Янка улыбнулась, не отводя глаз от ослепительно-изящной громадины с инкрустациями.

– Да, я читала, именно здесь проповедовал Савонарола.

Мать Елена поддержала:

– Совершенно верно, милочка. Его потом повесили неподалеку отсюда, на Пьяцца делла Синьории. Кстати, именно там, где он устраивал свои «костры тщеславия», в которых сжигали картины, одежду, косметику – в общем, все, что можно было считать предметами роскоши.

Мать Иуния сухо заметила:

– Да, Савонарола был выдающимся проповедником. Своего рода Иоанном Златоустом. И таким же неудобным для своего окружения, как Златоуст.

Янка поинтересовалась:

– А почему это Златоуст был неудобным?

Мать Иуния пожала плечами:

– А кому захочется иметь дело с человеком, который не поддерживает существующий порядок вещей? Ведь во времена Златоуста, например, устраивать пиры для гостей было нормальной практикой среди духовенства. Там собирался весь цвет, иерархи обсуждали насущные вопросы, общались. И только святой Иоанн никогда не устраивал никаких пиров, был белой вороной. Естественно, что у него и отношения не складывались с другими священнослужителями. Они не любили его, а он обличал их. У Савонаролы схожая история – он постоянно обличал многих кардиналов и даже самого Святейшего Папу. Понятно, что долго так продолжаться не могло.

Янка согласилась:

– Да, это со времен Иисуса Христа так. Иерархи не терпят критики.

Мать Елена резюмировала.

– Се ля ви, милочка, такова жизнь. Никто не идеален.

Мать Иуния сменила тему:

– А вот, Иоанна, взгляни, видишь герб на фасаде? Ты знаешь, что это фамильный герб знаменитых Демидовых?

Янка искренне удивилась:

– Надо же, я не знала.

Монахини загорелись и наперебой начали рассказывать:

– Да-да, Павел Демидов имел титул князя Сан-Донато и был почетным гражданином Флоренции…

– Он жертвовал много денег на реставрацию этого собора, да и вообще городу, и горожане его отблагодарили…

– А князем Сан-Донато он стал по наследству от своего дяди Анатолия – тот специально приобрел титул, чтобы жениться на племяннице Наполеона Бонапарта, принцессе Матильде…

– Но в России долго не признавали княжеский титул, только Александр Второй разрешил Демидову именоваться князем…

На Янку вывалилось такое количество информации, что ей даже стало казаться, будто монахини лично были знакомы со всеми Демидовыми.

Мать Иуния предложила:

– А давайте завтра после конференции съездим в Пратолино. Здесь недалеко, полчаса на поезде. Там есть вилла, которая раньше принадлежала Демидовым. Там совершенно потрясающая скульптура – Апеннинский колосс. Между прочим, работы самого Джамболоньо. Ей уже больше четырехсот лет.

Они так и сделали, и Янке не пришлось об этом жалеть – она в жизни еще не видела таких мистически-пронзительных и загадочных произведений. Огромная, высотой примерно с трехэтажный дом, фигура старика, словно выбравшегося из болотной тины, просто поразила ее. И сейчас она так и сказала старому профессору. А он рассмеялся в ответ:

– Иоанна, тебе, наверное, русские монахини рассказывали, что Джамболоньо создал одиннадцатиметрового колосса из целой гранитной скалы на берегу пруда?

Янка простодушно подтвердила:

– Да. И я теперь знаю, что он еще называется Аллегорией Апеннин.

Профессор еще больше развеселился:

– Как только мне отец Теодор сказал, что ты поехала с матерью Иунией, я сразу понял, что без Пратолино не обойдется. Она тебе не рассказывала, что ее прабабка служила у Демидовых?

Янка тоже улыбнулась:

– Вот, кстати, нет. Но теперь мне многое стало понятнее. Но что не так с этим колоссом? Это действительно ведь совершенно поразительная скульптура.

Отец Хризостом только рукой махнул:

– Ерунда, это новодел. Сказка для туристов. Может, когда-то и была оригинальная скульптура Джамболоньи, но та, что сейчас, вовсе не гранитная, а кирпичная. Просто оштукатурена умело. Я думаю, что это все провернул Павел Демидов. Своего рода предпродажная подготовка. Когда он купил эту виллу, она уже больше ста лет была заброшена. Там от зданий-то ничего не осталось, а тут скульптура… Но Павел вложился в реконструкцию, ему хотелось вернуть все в первоначальный вид – тебе мать Иуния рассказывала, что изначально Пратолино строил придворный архитектор Медичи Бернардо Буонталенти?

Янка подтвердила:

– Ага. Он до этого только крепости строил, а тут для него первый опыт был. Но вроде все получилось. А Джамболонью пригласили ландшафтным дизайном заниматься. Вот он и создал там несколько шедевров. Правда, говорили, сам он недоволен был тем, что его творения скрыты от широкой публики в такой глуши.

Отец Хризостом многозначительно поднял палец:

– Вот. В Италии многое так – главное, чтобы была красивая история. То, что сейчас нет ни первоначальных построек, ни скульптуры никого не смущает. Хотя что я про Италию… У меня на родине, в Греции, тебе будут показывать обломки, но зато расскажут длинную историю, начиная от Зевса. А все, что в хорошем состоянии – было отреставрировано в девятнадцатом веке. Я уж про Иерусалим молчу. Это один огромный аттракцион для туристов и паломников. А туризм, особенно религиозный – двигатель экономики…

Он немного помолчал и продолжил:

– У Джамболоньи… Нет, мне все-таки привычнее говорить Жан де Булонь, но, в общем, не важно. У него есть более интересная и изящная работа. Самсон, убивающий филистимлянина… Хочешь кофе?

Янка кивнула и подошла к кофеварке в углу. Налив две чашки, она поставила одну перед профессором, а со своей уселась обратно в кресло. Она не задавала вопросов, потому что и так знала – рассказ будет потрясающе интересным.

6. Низвицкий

Он растерянно смотрел на свою машину на парковке в углу двора и чувствовал, что волна страха быстро накрывает его с головой. Белый «Форд Скорпио», который еще пять минут назад казался Низвицкому способом уехать от всех проблем, беспомощно накренился на бок – оба левых колеса были спущены. Низвицкому не потребовалось даже присматриваться, чтобы понять причину – на передней покрышке отвратительной ухмылкой разошелся длинный боковой порез. С задним колесом было то же самое.

Низвицкий поставил на землю туристическую сумку, которую собрала жена, и вытер разом вспотевшие ладони о штаны. Страх усиливался с каждой минутой. Молнией пронзила мысль, что за ним могут следить, и он беспомощно оглянулся. Но во дворе никого не было, лишь у крайнего подъезда играли маленькие дети. Низвицкий снова перевел взгляд на машину и чуть не заплакал. В отражении на тонированном стекле он увидел себя – обрюзгшего пузатого старика, больного и беспомощного.

Он все понял. Арсен не покупатель, он всего лишь пробивал обстановку, собирал информацию. Низвицкий даже сплюнул от горького разочарования – он вспомнил, как самодовольно и важно вел разговор, чувствуя себя значительным и уже почти богатым. Арсен же, наоборот, был деликатен и вежлив, почтительно слушал и мало говорил.

Конечно, Низвицкий обратил внимание на золотой перстень-печатку на безымянном пальце своего собеседника. Вещь не из дешевых – это не «гайка» из самоварного золота, как у «новых русских», довесок к «бисмарку» в палец толщиной на шее, а изящное произведение ювелирного искусства. Тонкий узор красиво сплетался, и в нем не сразу угадывался циркуль на заднем плане. И вот эта ненавязчивость, стремление не акцентировать главный масонский символ, почему-то подкупила Низвицкого. Ему захотелось блеснуть эрудицией, произвести впечатление.

Он доверительно сообщил, как бы невзначай:

– А вы знаете, что сто лет назад, на пике развития движения, в Америке было почти восемьсот тысяч масонов?

Арсен проследил его взгляд и, поправив перстень на пальце, усмехнулся.

– Это подарок. Как раз из Америки. У меня там дядя живет в Вашингтоне.

Низвицкий понимающе кивнул:

– О, Вашингтон, это как раз самый масонский город Америки. Там даже в архитектуре отражена их символика.

Арсен спросил:

– Доводилось там бывать?

– Да, пару раз. Я ездил на симпозиум года три назад. Кстати, масонов в начале нашего века было так много, что разные ложи сформировали «Масонскую Ассоциацию взаимопомощи». И одной из важных задач этой ассоциации было выявление тех, кто пытался себя выдавать за масонов. Потому что уже в то время, напомню, это в конце девятнадцатого века и начале двадцатого, появилось много самозванцев, мошенников, пытавшихся нажиться на настоящих вольных каменщиках.

Арсен согласился:

– Вот как раз это мне известно. Дядя рассказывал. Выпускался даже специальный циркуляр, в котором указывали приметы и фотографии самозванцев. Но вы можете не сомневаться – мой дядя самых честных правил. Он член ложи Александрия. И, в общем-то, я выполняю его поручение. Эта рукопись интересна определенным людям в его окружении.

Низвицкий проникся. Ему было лестно, что он интересен масонам, о которых он раньше только читал. В свое время на него произвел впечатление Дом Храма на 16-й улице в Дюпон-Серкл, недалеко от Белого Дома – он не разбирался, конечно, в масонской иерархии, не был знаком с их тайным учением, но испытал мистический восторг при виде здания Верховного совета шотландского устава – могущественной организации с многовековой историей. И, сидя в ресторане и беседуя с представителем этой организации, Низвицкий ощущал себя причастным к вершителям судеб мира.

А сейчас рухнуло все. И надо было думать, как выбираться из этой ситуации. Как назло, телефон Хрусталева не отвечал – Низвицкий ему и на домашний звонил, и на работу. Непонятно, куда он мог запропаститься именно в тот момент, когда срочно нужно посоветоваться. Низвицкий предполагал, конечно, что Хрусталев вполне мог вчера просто перебрать с алкоголем – у него периодически бывали такие загулы. Причем произойти это могло совершенно в любой день – Лешке стоило только понюхать пробку, как он мгновенно заводился.

Низвицкий тяжело вздохнул – его план отсидеться на даче до момента сделки претерпевал существенные изменения. Надо было срочно что-то решать, но у него не появлялось никаких идей, кроме как съездить домой к Хрусталеву. Почему-то он не сомневался, что Леша обязательно прояснит ситуацию и все разрулит. Низвицкий подхватил свою сумку и, пройдя через гулкую арку, вышел на улицу и устремился к метро.

Он чувствовал себя очень неспокойно. В глубине души дрожал какой-то сгусток страха, вынуждая поминутно оглядываться по сторонам. Ему казалось, что за ним следят, но он никак не мог понять, кто же именно. Когда впереди показалась большая красная буква М, он ускорил шаги, несмотря на появившуюся одышку, но как только тяжелая дубовая дверь пропустила его в вестибюль станции метро, Низвицкий рванул вправо, к кассам, и застыл, впиваясь взглядом в лица входящих.

Но никто даже не смотрел в его сторону, людской поток деловито двигался в сторону эскалатора, и Низвицкий немного успокоился. Во всяком случае, сейчас ему ничего не угрожало.

Он уже несколько лет не был в метро, передвигаясь по городу на своем «Форде», и теперь слегка терялся от количества народа. Купив в кассе жетон, Низвицкий на всякий случай глянул схему, чтобы составить кратчайший путь до Новокузнецкой, и решил еще раз набрать Хрусталева – как раз был свободный таксофон. Но ему опять никто не ответил. Низвицкий повесил трубку и пошел на эскалатор.

7. Джем

Джем вполне освоился со своей ролью. Встретил у подъезда микроавтобус оперативной группы, коротко доложил о своей находке, деловито провел их к квартире и молча указал на дверь. Потом уселся на подоконник, всем своим видом демонстрируя, что нисколько не претендует на внимание, а будет ждать столько, сколько потребуется.

Подъезд наполнился людьми – опера, следователь, судмедэксперт, кто-то из начальства.  Все подождали, пока будут сделаны нужные фото, и вошли в квартиру. Один из оперов, молодой парнишка в черной водолазке под кожаной курткой и модных слаксах, заглянул было в дверь, но махнул рукой и предложил:

– Коллеги, давайте я пока свидетеля опрошу.

Присев рядом с Джемом, он выбил сигарету из пачки «Мальборо» и похлопал себя по карманам, ища зажигалку. Джем щелкнул своей «Зиппо», дал ему прикурить и вопросительно приподнял бровь, как бы приглашая к разговору. Опер выпустил тонкую струю синего дыма и признался:

– Не люблю жмуров. Ничего не могу с собой поделать.

Джем согласился:

– Приятного мало. Тем более, когда чел головой пулю поймал.

– Знакомый твой?

Джем помотал головой:

– Не, я к нему по делу приехал. Мне поручили у него рукопись забрать. Я так понимаю, этот дядя писателем был.

– А кто поручил? – вскользь поинтересовался опер.

Джем снисходительно покосился на него:

– Мой шеф. Он ученый, историк. Очень известный в научных кругах. Его даже федералы приглашают для консультаций.

– У него есть какое-то имя или фамилия?

Джем усмехнулся:

– Юмор? Понимаю… Иван Иванович Петров. Тебе все равно ничего не скажет. Мы в Карелии живем.

– Ты только за рукописью в Москву приехал? – удивился опер. – Из Карелии?

Джем парировал:

– А что тебя удивляет? В твоем окружении люди книги не читают?

Опер хмыкнул:

– Ну, во всяком случае, не такие, чтобы за ними в такую даль ехать. А что за рукопись?

Джем равнодушно пожал плечами:

– Я-то откуда знаю? Я ведь ее так и не забрал.

Опер докурил сигарету и выкинул окурок в форточку:

– А ты как в Москву приехал? На поезде?

– Неа. Я счастливый автовладелец, – ухмыльнулся Джем. – Видел внизу «ягуар»? Вот на нем я и приехал.

Опер удивленно посмотрел на него и спросил с легким оттенком зависти в голосе:

– А ты, вообще, чем занимаешься?

– Цветами, – засмеялся Джем. – Я предприниматель.

– Ясно, – поднялся опер. – Ты посиди здесь, я с руководством поговорю, потом быстренько протокол напишем, и я тебя отпущу. Если, конечно, следак не захочет тебе пару вопросов задать.

Следователь, естественно, захотел. Джем без энтузиазма посмотрел на седоватого человека в невзрачном сером костюме, который представился:

– Старший следователь прокуратуры Борисов Антон Николаевич. Пойдемте, наверное, вниз, в микроавтобус, мне там удобнее будет писать.

Борисов дотошно расспросил Джема с самого начала, задавая уточняющие вопросы и что-то помечая для себя в блокноте. Джем постарался максимально подробно все ему рассказать – смысла что-то скрывать не было никакого. Ему даже стало интересно, словно он попал в какой-то детективный фильм, и на этот раз на стороне хороших парней, в отличие от своего предыдущего криминального опыта, где от милиции исходила только опасность и угроза. Джем совершенно спокойно наблюдал, как следователь быстро заполняет корявым почерком бланк протокола допроса, и даже подсказывал, как лучше сформулировать фразы.

Следователь перестал писать и внимательно посмотрел на Джема испытывающим взглядом:

– Вы ведь не заходили в квартиру?

Джем скривил губы:

– Я что, на идиота похож? Я, между прочим, в детстве почти все серии смотрел «Следствие ведут знатоки». И уж знаю, что от места преступления надо держаться подальше. Чтобы самому ласты не сплели.

– Ласты… – усмехнулся следователь. – Это Знаменский так говорил или майор Томин?

Он немного помолчал и продолжил:

– Вы, конечно, не знаете, как могла выглядеть рукопись? Ваш начальник никак не обозначил ее? Толстая, тонкая? Может быть, в папке?

Джем неопределенно пошевелил пальцами:

– Да нет, ничего такого. Просто сказал – рукопись. А почему вы спрашиваете, можно узнать?

– Можно, – кивнул Борисов. – Дело в том, что при осмотре квартиры убитого мы не нашли ничего такого, что можно было бы считать рукописью. Ничего. Есть какие-то соображения по этому поводу?

Джем недоверчиво переспросил:

– Ничего? У писателя? Никаких черновиков или других бумаг?

Следователь поморщился:

– Как раз этим добром-то все и забито. Но вот какой-то конкретной рукописи, которую готовились кому-то отдать, нет.

Джем пожал плечами:

– Ну тут уж не могу ничего сказать… Может, у него в квартире тайники какие-то есть, вы же еще толком ничего не смотрели. Ну, там, допустим, сейф в стене, или в полу лючок… Конечно, я мог бы предположить, что ее убийца забрал, но это ведь не кино про какого-нибудь Эркюля Пуаро…

В этот момент он краем глаза уловил движение возле подъезда, повернул голову и радостно заорал:

– Степанов! Ну, наконец-то… Иди сюда, я здесь!

Степанов подошел и заглянул в салон микроавтобуса. Увидев следователя, показал служебное удостоверение и представился:

– Майор Степанов, федеральная служба безопасности. Можно у вас забрать подозреваемого на несколько минут?

Джем возмутился:

– Чего это я подозреваемый? Я самый что ни на есть свидетель, оказывающий всемерную помощь следственным органам в раскрытии преступления. Так что не надо тут наводить тень на плетень.

Они рассмеялись, и Джем крепко пожал руку майора, внимательно его оглядев:

– Ты изменился, Степанов. Москвичом стал. Но тебе идет.

Степанов спросил у Борисова:

– Он вам нужен еще?

Следователь ткнул пальцем в протокол:

– Давай, вот тут пиши: «С моих слов записано верно…»

Джем подхватил:

– Знаю, знаю, «Мною прочитано» и подпись. Дату ставить?

Небрежно нацарапав нужную фразу, он спросил у следователя:

– Все, могу идти?

Борисов проворчал:

– Иди. Понадобишься, я позвоню.

Джем повернулся к Степанову и с облегчением вздохнул:

– Знал бы ты, майор, как я замотался. Я уже два раза все подробно рассказал.

Степанов ухмыльнулся:

– А теперь давай еще раз с самого начала, но только еще подробнее.

Джем уныло посмотрел на него:

– Может, я лучше тебе про свой новый «ягуар» расскажу?

Степанов хмыкнул:

– Успеешь. Я сюда тоже не на блины приехал. У меня от руководства задание. Так что выкладывай.

Внимательно выслушав рассказ Джема, Степанов полминуты поразмыслил, потом приказал:

– Жди меня здесь. Я пойду посмотрю на место. Потом прикинем, что дальше.

Степанов зашел в подъезд, а Джем достал сигарету и закурил. У него было неприятное предчувствие, что вся эта история быстро не закончится.

8. Петров

– Ты, Иван Иванович, не понимаешь. У нас религиозная организация, мы людям предоставляем определенный набор религиозных услуг. И все это подается в традиционной форме, которая складывалась веками. Поэтому тут все регламентировано – купола, иконы, свечки. Это же традиции, духовные скрепы.

Иван Иванович едва заметно улыбался. Этот разговор с перерывами продолжался уже несколько лет – отец Александр, настоятель православного храма в их поселке, всегда испытывал дефицит общения с образованными людьми и любил иногда коротать вечера в гостях у Ивана Ивановича. Ему было чуть за сорок, высокий, крепкий, длинноволосый – он, скорее, походил на неформала, какого-нибудь поклонника тяжелого металла, особенно в своей вытертой до белизны джинсовой куртке, которую носил и в пир, и в мир.

Они не то, чтобы были друзьями, но старались по возможности помогать друг другу – Иван Иванович принимал участие в хозяйственных нуждах храма, а отец Александр никогда не отказывал в мелких бытовых вопросах. Поэтому, как только Петров принял решение ехать в Москву, то сразу же позвонил священнику и попросил отвезти его в Сегежу, на вокзал. Отец Александр примчался минут через двадцать на своем древнем «уазике» – для их бездорожья самый актуальный транспорт.

До Сегежи около восьмидесяти километров, причем большая часть из них по лесному грейдеру, где в основном передвигаются тяжело груженые лесовозы. И всю дорогу, почти два часа, они проговорили на темы, которые были близки обоим. Иван Иванович легко парировал выпад собеседника.

– Отец Александр, ты же сейчас мне эти тезисы набрасываешь только для провокации, сам ведь все равно по-другому думаешь. Ты же знаешь, что Патриарх Алексий по этому поводу сказал недавно: Церковь – это не магазин духовных товаров.

Священник только скептически хмыкнул.

– Да Патриарх-то может что угодно говорить, другое дело, как простой народ в реальности все это воспринимает. Люди-то в основном приходят в храм для чего? Вот на примере нашего прихода, сам прикинь. Отстоял литургию, свечку поставил, водички святой попил. И все, долг отдал Богу, до следующего воскресенья свободен.

Иван Иванович засмеялся:

– До воскресенья или воскресения?

Отец Александр покосился на него:

– Во-во. Их же только и интересуют вопросы ада и рая. Кто куда пойдет, и какие муки там будут. А сама суть учения Христа почему-то за кадром остается. Причем люди-то не новички…

– Ну и что с того? Ты сам Евангелие не читал, что ли? Помнишь, к Иисусу апостолы подступили и начали спрашивать, в общем-то, о том же самом – что они получат за свою веру. Так что это нормально. Мы же люди практичные, нам знать хочется точно.

– Читал. И главный ответ там – никто тебе ничего гарантировать не может. Даже Иисус.

Иван Иванович кивнул.

– Это само собой. Поэтому внешние стороны, о которых ты говоришь, вся обрядовость и внешняя религиозность – это лишь форма, которая лишена смысла без самого главного. Основное ведь – это Встреча, та самая, которая несет в себе Откровение. А форма – она может тебя подготовить к этой Встрече, а может, и нет. Так что и тут гарантий никаких. Нет Встречи – нет Христа, что бы ты ни думал о себе. Ты же читал сказку про Буратино?

Отец Александр засмеялся:

– Ты сам мне рассказывал как-то, что Буратино на самом деле еврей.

– Нет, я сейчас про другое, – улыбнулся Иван Иванович. – Мы все немного Буратины. Рано или поздно мы утыкаемся носом в нарисованный очаг – это то, во что мы верим, наши религиозные представления, догматы, идеи. И вдруг оказывается, что подлинного огня в этом нет.

– Но ведь кто-то, как папа Карло, может годами сидеть около него и греться, и реально согреваться.

– Конечно. А кто-то протыкает носом холст.

– А что за ним?

Иван Иванович пожал плечами:

– Неизвестно. У каждого свой очаг. И каждый находит что-то свое.

Отец Александр посмотрел на него и серьезно спросил:

– А что нашел ты?

Иван Иванович ответил не сразу, тщательно подбирая слова:

– Мечту Бога. Все Евангелие об этом, – Иван Иванович поймал удивленный взгляд священника и пояснил. – Бог всегда хотел быть человеком, хотел быть добрым человеком, и чтобы Его любили как человека. Но этого Ему не дано. Как только люди Его узнают, Он становится первым среди первых, и люди падают ниц, валяются, корчатся и всячески пытаются подчеркнуть Его величие. Господь мечтает быть человеком, любить людей по-человечески, и чтобы Его любили. И ради этого Он растворяется в человечестве. Но как человек Он никому не нужен. Поэтому Его и убили.