40 градусов в тени

Несмотря на победу, в Израиле о войне Судного дня вспоминают с оттенком скорби из-за высокой цены, заплаченной народом и армией. Ну а в арабском мире, наоборот, несмотря на очевидное поражение, в это время празднуют победу над Израилем. В отличие от Шестидневной войны, война Судного дня в Союзе не вызвала ажиотажа ни среди народа, ни у советских властей. В народе поражение арабов восприняли как закономерность и решили, что еще один эксперимент ничего не решает. В связи с тяжелым положением в стране со снабжением продовольствием и промтоварами, бросовые затраты на вооружение и обучение арабских армий вызывали у граждан глухое неудовольствие. Властям было уж очень трудно говорить об израильской агрессии, поскольку почти всем было понятно, кто на кого напал. Поэтому ничего нового вдобавок к реакции после Шестидневной войны не появилось. Во внешней политике война Судного дня привела к разрыву отношений между СССР и Египтом, и переориентировавшийся на США Садат склонился к подписанию мирного соглашения с Израилем, договоренность о котором была достигнута на саммите в Кэмп-Дэвиде в 1978 году. А вот для израильтян эта война стала холодным душем, остудившим эйфорию в обществе после Шестидневной войны. Поскольку раздувание собственной значимости и пренебрежение мощью врагов или конкурентов является неотъемлемой чертой израильтян, такой урок был очень полезным, хотя за него пришлось заплатить высокую цену.

Караваев, впрочем, как и Игорь, свое обещание выполнил, и, вернувшись в Челябинск, профессор приступил к работе в новой лаборатории. Прежде всего, он решил начать с выработки концепции своей будущей кандидатской диссертации. В ту пору у советского человека, вставшего на стезю науки в любой сфере, не было другого пути обеспечить себе мало-мальски приличное материальное положение и продвижение по службе, кроме как защитить диссертацию. Штатное расписание любого научно-конструкторского учреждения было общегосударственным и четко определяло зарплату «остепененных» работников, занимающих ту или иную должность. Она была почти в два раза выше зарплаты работника без степени. Тему диссертации Игорь уже «выносил», но теперь надо было обзавестись авторитетным руководителем. В качестве такого он наметил Михаила Федоровича Балжи, который заведовал кафедрой колесных и гусеничных машин и был деканом автотракторного факультета ЧПИ. Надо было думать, как к нему «подъехать». Он был очень известный человек, бывший главный конструктор ЧТЗ по танкам, автор проекта тяжелых танков ИС-3 и Т-10, лауреат многочисленных премий и т. д. и т. п. И аспиранты у него были только из очной аспирантуры ЧПИ.

Тут произошло одно событие, оказавшее значительное влияние на профессора как человека и профессионала. Его отец работал с одной женщиной на кафедре теплотехники и термодинамики ЧПИ, брат этой женщины, Владимир Иосифович Барановский, был главным конструктором Брянского автомобильного завода (БАЗ). Он был выходцем с ЧТЗ, где стоял во главе разработки унифицированных трактора Т-140 и артиллерийского тягача АТ-С. Затем производство тракторов было передано в Брянск, а тягачей – на Курганский машиностроительный завод.

Владимир Иосифович почему-то решил вернуться в Челябинск, где он планировал занять должность заместителя директора института, в котором работал Игорь. Естественным было его желание получить как можно больше информации об институте из неофициальных источников, и он попросил сестру узнать, не собирается ли профессор в Брянск.

Как-то в одном из сборников «Физики шутят» профессор прочел такую шутку: «Что такое наука? Наука – это удовлетворение собственного любопытства за государственный счет».

Так вот, прелесть и одновременно слабость советской системы состояла в том, что в этой шутке была огромная доля правды. То, что это не привело к очень быстрому коллапсу системы, а, наоборот, во многом способствовало успехам советской науки и техники, объяснялось исключительно высокой сознательностью, патриотизмом, порядочностью и квалификацией большинства советских ученых и инженеров.

Профессор выписал командировку и полетел в Брянск, тем более что у него накопились кое-какие дела на тамошнем заводе. Барановский оказался сероглазым, совершенно седым плотным мужчиной среднего роста лет пятидесяти. Его биография была весьма интересна. В 1929 году советское правительство приняло постановление о строительстве тракторного завода на Урале. В качестве прототипа первого трактора был выбран американский трактор Caterpillar-60. Для проектирования завода наряду с советскими проектировщиками были привлечены американские специалисты, прибывшие в Челябинск. Проект начинался с приобретения трактора «Катерпиллер-60», который разобрали на части. С использованием этих деталей разрабатывались чертежи советского трактора, и планировалась закупка зарубежного оборудования для его изготовления. Поскольку в работе было занято много специалистов, а трактор был куплен в единственном числе, детали поместили на стеллажи в специальную «железную» библиотеку, которая функционировала как обычная библиотека. Можно было зайти и получить любую деталь. Заведовал этой библиотекой инженер из фирмы «Катерпиллер», а так как детали были тяжелые, то снимал их со стеллажей и относил «абонентам» российский юноша. Владимир Иосифович и был этим юношей. 15 мая 1933 года первый гусеничный трактор «Сталинец-60» вышел из ворот сборочного цеха. Поскольку американец русский язык не знал, а абоненты не знали английского, то Владимир Иосифович волей-неволей осваивал английский и за два года худо-бедно заговорил. Потом он окончил техникум, далее институт и стал одним из ведущих конструкторов завода.

Барановский оказался очень умным, толковым и эрудированным человеком, и Игорь почему-то сразу понял, что они будут единомышленниками и друзьями, несмотря на разницу в возрасте. Так оно и случилось. Через два месяца Барановский приступил к работе на новом месте. Его сразу же многие невзлюбили. Начальство – потому что он был беспартийным, говорил то, что думал, в глаза и не придерживался стереотипов ни в человеческих отношениях, ни в технике. А подчиненные – потому что он был слишком знающим и разбирался в каждом вопросе досконально, не веря на слово, что многим не нравилось. «Персональным» антисемитам, использующим государственный антисемитизм для конкуренции со своими высококвалифицированными коллегами-евреями, не нравилось его исключительно лояльное отношение к евреям. Барановский прекрасно знал Балжи еще с довоенных времен и предложил Игорю поехать к тому на встречу. Сказано – сделано: Балжи принял их и согласился взять Игоря в заочную аспирантуру. Отец Балжи был грек, и от него тот унаследовал бурный темперамент, с которым Игорь тут же познакомился. Дело в том, что сам Балжи был адептом механических бесступенчатых трансмиссий, а Игорь собирался делать диссертацию по машине с гидравлическим трансформатором. В ходе беседы у них возникла дискуссия: Балжи вскочил с места, обежал огромный письменный стол и закричал: «Если ты такой умный, иди на мое место»…

Но он быстро отходил, и беседа через минуту вернулась в рабочее русло.

Игорь начал работать над диссертацией, которая содержала весьма развитую математическую часть. И тут опять помог случай. У них в институте работал один еврей по имени Феликс Ефимович Водяной. Он был весьма примечательный человек, обладающий тем, с чем профессор познакомился только в Израиле – «хуцпой», наглостью по-израильски (конечно, этого слова тогда ни Игорь, ни кто-либо из его окружающих не знали). По понятным причинам, одни специально в шутку, а другие по неточному знанию называли его «Феликс Эдмундович» (так звали Дзержинского).

Когда Феликс проходил без очереди куда-либо, где стояла большая очередь, то народ, который бы растерзал обычного человека, так поступающего, тихо расступался и пропускал его вперед в полной уверенности, что тот имеет законное право так делать. Однажды профессор летел с Феликсом в полупустом самолете. Пассажиров по радио попросили занять места в первом салоне во избежание нарушения центровочного графика самолета. Феликс не обратил на это ни малейшего внимания и потащил профессора в хвостовой салон, где он почему-то любил сидеть. Подошла стюардесса и попросила путников пересесть, привычно бубня что-то про центровочный график.

На что Феликс сказал ей:

– Мы пересядем, если вы покажете нам этот график.

Стюардесса была потрясена больше, чем вавилонский царь Валтасар, увидевший во время пира огненные слова, начертанные на стене: «Мене, текел, фарес» («Взвешен, измерен и признан недостойным»). Состояние стюардессы полностью соответствовало состоянию несчастного царя, описанному пророком Даниилом: «Тогда царь изменился в лице своем; мысли его смутили его, связи чресл его ослабели, и колени его стали биться одно о другое».

Через пять минут она привела одного из членов экипажа, которому Феликс повторил то же условие. Может быть, такой график и существовал где-нибудь в КБ Туполева или Ильюшина, но на борту самолетов его никто отродясь не видел. Моторы уже ревели, вызывать милицию из-за такого пустяка экипажу не было смысла, пилот махнул рукой и ушел в кабину. Цель была достигнута – Игорь и Феликс летели в хвосте.

Феликс был альпинистом, и у него был приятель – математик из Москвы Володя Шаинский, с которым Феликс познакомил Игоря. Эта дружба сохранилась на многие годы, включая израильский период жизни. Володя охотно помог профессору с математической составляющей.

Группа, которую возглавлял профессор, проводила и курировала лабораторные испытания машин. Испытания всех типов наземных машин делились на два вида. Первый – так называемые эксплуатационные испытания, которые заключались в том, что несколько опытных машин эксплуатируются в типичных условиях, а испытатели только фиксируют и анализируют все виды отказов и поломок. Второй – так называемые лабораторные испытания, для которых выделяется, как правило, одна опытная машина, изучаемая на предмет определения всех ее параметров: действительных размеров, мощности, скорости, производительности, проходимости и т. п. Подобные исследования проводятся, как правило, на специальных полигонах, имеющих необходимое оборудование и приборы для таких исследований. Институт профессора имел такой полигон в восьмидесяти километрах от Челябинска, в районе старинного промышленного уральского городка Чебаркуль и одноименного озера. Однако в некоторых случаях эти исследования делаются прямо у изготовителя или на местах проведения эксплуатационных испытаний.

Институт, как и все подобные учреждения, был построен по «агрегатному» принципу: подразделения двигателей, трансмиссий, ходовой части и т. д., а вот изучение машины в целом было сферой деятельности профессора. Поэтому на входе в помещение группы профессора висел один из тезисов Норберта Винера[12]: «Оптимизация частей не означает оптимизацию целого».

С середины и до конца 1970-х Игорь часто бывал на Алтае в Рубцовске, где находился тракторный завод, производящий тракторы, лесозаготовительные и трелевочные машины, а также машиностроительный завод, на котором изготовлялась вездеходная гусеничная техника военного и гражданского назначения. Рубцовск был богом забытым местом в предалтайских степях, на берегу реки Алей (глубиной по колено) недалеко от границы с Казахстаном (сорок километров). Он был в те времена на втором месте в СССР после Норильска по концентрации крупных промышленных предприятий. Климат там преотвратительный – сухая жара с пылью летом и пронзительные холодные ветра зимой. История становления города весьма примечательна: в начале войны эшелоны с оборудованием Харьковского тракторного завода и Одесского завода сельскохозяйственного машиностроения шли на восток, и одновременно с этим происходил поиск места для их размещения. Перед войной в городе было развернуто строительство зерноскладов и сахарного завода. Наличие этих строений позволило разместить там огромное количество эвакуируемого оборудования и немедленно начать производство. Было жаль, что эшелоны не дошли до горного Алтая (Бийск, Горно-Алтайск) с великолепным климатом, лесами, речками и Телецким озером. Но у войны своя философия…

Игорь принимал самое активное участие в разработке на тракторном заводе небольшого промышленного трактора, унифицированного с уже производимым там сельскохозяйственным трактором. Он близко сдружился с тамошними двумя украинцами – начальником бюро трансмиссий и заместителем главного конструктора по новым разработкам, а также был в отличных отношениях с главным конструктором, тоже украинцем. Вообще, на огромной территории примерно от Новосибирска до Тихого океана был повышенный процент украинцев, предки которых переселились сюда в столыпинские времена.

Поскольку Игорь часто бывал в Рубцовске, а место это весьма примечательное с точки зрения посещающей его публики, то ему пришлось там познакомиться с разными интересными людьми. Так, однажды жарким летним днем профессор отправился со своим соседом по гостиничному номеру – «толкачом»[13] из Саратова – на пляж речки Алей. На пляже его сосед замялся и пригласил расположиться в кустах на небольшом острове на середине реки, поросшем густыми кустами. Максимальная глубина реки была по пояс, и соседи легко переправились на остров, закатив брюки. Когда сосед остался в плавках, Игорь ахнул: от пяток до шеи тот был покрыт татуировкой. И чего там только не было! На лопатках были изображены двое мужчин, распиливающих бревно в козлах между лопатками. Когда сосед шевелил лопатками, мужчины пилили бревно. Дальше – больше: на попе находились два кочегара с лопатами, которые при шевелении ягодицами бросали уголь в надлежащее отверстие. Руки и ноги были покрыты разнообразными картинками и надписями поменьше.

– Слушай, дорогой, Третьяковскую галерею можно закрывать!

– Вы смеетесь, а я нигде не могу раздеться – народ собирается. А перед внуками как неудобно…

– Да как вас так угораздило?

– Война… штрафбат.

Другой примечательный случай произошел с Игорем, когда он в самолете, летевшем из Новосибирска в Рубцовск, познакомился с молодой красивой женщиной – инженером-металловедом. Всё бы ничего, но когда по прилете на место пассажиры встали, оказалось, что Игорь не достает этой даме даже до плеча. Дальше они жили в одной гостинице, вместе ходили на завод, вместе завтракали и ужинали в ресторане… и слегка забавляли окрестную публику. Второй такой случай был у Игоря спустя много лет, когда в Скопье один его македонский коллега поручил своей жене – бывшей американской модели сербского происхождения – опекать Игоря на Балканах.

Заводчане должны были отправить один опытный трактор в Челябинск на лабораторные испытания. Профессор договорился с ними, что после испытаний трактор останется у него и будет переоборудован для проведения экспериментальной части его диссертации. Эксплуатационные испытания проводились в Казахстане, где машины работали в районе высокогорного стадиона «Медео».

Игорю довелось наблюдать «Медео» в ранние времена, когда искусственного катка еще не было, а красивейшее горное озеро Иссык еще было, и участвовать на протяжении ряда лет в строительстве сооружений, плотин, защищавших тогдашнюю столицу Казахстана – по мнению Игоря, один из красивейших городов мира.

Коммент-эр: строительство первой плотины началось в 1964 году.

В 1966-м в ущелье Медео были произведены два уникальных в мировой практике направленных взрыва. В результате взрывов была образована плотина средней высотой 84 метра.

Мощнейший сель сошел в Медео в 1973 году, и построенная плотина не дала разрушить город. Чтобы она устояла, пришлось строить дамбы и круглосуточно откачивать воду. В урочище были брошены силы и средства со всего СССР. Озеро Иссык было засыпано селем, и в его окрестностях погибло больше ста отдыхающих. После этого события плотину надстроили до высоты 150 метров,

Стадион с искусственным льдом был сооружен в 1972 году, и его площадь составляет более 10,5 тысячи квадратных метров. Это позволило проводить здесь соревнования по скоростному бегу на коньках, хоккею с мячом, фигурному катанию и другим зимним видам спорта. Мягкий климат урочища Медео, пониженное атмосферное давление, почти полное безветрие, чистая ледниковая вода из реки обеспечивают высочайшее качество льда. Рядом со стадионом «Медео» на высоте 1700 метров над уровнем моря находится прекрасный ресторан «Казахский аул».

Много раз Игорь бывал также в Карелии, в Петрозаводске на Онежском тракторном заводе. В свободное время он любил плавать на пароходике по Онежскому озеру в Кижи. Однажды в апреле Игорь прилетел в Петрозаводск в субботу и в воскресенье отправился в Кижи. Сезон только начинался, и пароход в день делал два рейса: утром в Кижи и вечером обратно в Петрозаводск. Было весьма прохладно, и Игорь одолжил у своего соседа по гостиничному номеру, гражданского летчика, фуражку. Эта фуражка в сочетании с модным нейлоновым пальто спасла Игоря от голодной смерти в Кижах. Дело было в том, что ни один ресторан или буфет на острове не работали, а ждать надо было до вечера. Из попутчиков на пароходе была только группа учеников во главе с хорошенькой молодой учительницей. Днем вся группа расположилась в деревянной ротонде XIX века на обед из привезенных запасов, в то время как Игорь ходил вокруг и щелкал зубами. Учительница предложила детям пригласить дядю летчика закусить с ними и послушать его рассказы об авиации, что было с радостью принято обеими сторонами. Игорю пришлось напрягать всю свою память и фантазию для внятных рассказов о советской гражданской авиации.

В 1968 году произошло событие, подорвавшее последнюю веру советской интеллигенции в ликвидацию или хотя бы смягчение тоталитарной модели советского строя. Войска стран Варшавского договора (кроме Румынии) в августе оккупировали Чехословакию, положив конец так называемой «Пражской весне». «Пражская весна» являлась общественным процессом, направленным на демократизацию режима, свободу печати и рыночные реформы в экономике. Профессор следил за «Пражской весной» с большой симпатией и надеждой на ее распространение на советское пространство.

Осенью 1968 года он по случаю поехал отдыхать в молодежный лагерь возле города Бургас в Болгарии. На пляже он познакомился с симпатичной шатенкой, завязав разговор на английском языке. Как только девушка (а она была старшекурсницей Пражского университета) узнала, что Игорь «русский», она прекратила с ним даже разговаривать. Два дня профессор пытался объяснить ей, что это не он отдал команду о вторжении в Чехословакию. Наконец, она вняла его уговорам и многое рассказала о том, что действительно происходило в Чехословакии. Ясное дело, что в советских газетах это всё безбожно перевиралось и искажалось. Слава богу, что члены туристической группы Игоря, которые периодически подходили к нему на пляже, не знали английского и думали, что он просто «подбивает клинья» к хорошенькой чешке. Иначе тут же «настучали» бы «куда надо».

За десятилетие работы Игорь побывал в Якутии, на Кольском полуострове, на Дальнем Востоке, на Чукотке, на Алтае, в Средней Азии и практически во всех районах Европейской части СССР, включая Карелию, Прибалтику, Закарпатье, Белоруссию, а также во многих крупных городах, таких как Ленинград, Харьков, Минск, Горький и других.

В конце 1970 – начале 1971 года в семье Гольдов случилось два важных события. Во-первых, Игорь защитил в Москве кандидатскую диссертацию (его месячная зарплата возросла до 400 рублей) и стал первым кандидатом наук у них в институте, а во-вторых, через папу Даны, Александра Семеновича, они получили автомобиль ВАЗ-2101 «Жигули» – легендарную «копейку».

Современному читателю не придет в голову считать приобретение автомобиля «Жигули» событием, а вот в то время это было именно так. Во-первых, купить любую новую машину в Союзе было тогда очень непросто. К концу 1960-х автомобили перестали продаваться в магазинах, и все очереди были, соответственно, ликвидированы. Машины теперь распределялись по предприятиям, которые, в свою очередь, давали возможность их приобрести своим сотрудникам. Дележ автомобилей внутри предприятий был постоянным предметом споров, зависти, трений между сотрудниками. Естественно, процветала спекуляция. Особенно в цене были выигрышные лотерейные билеты. Грузинские и среднеазиатские покупатели, например, платили тройную цену за лотерейный билет, выигравший «Волгу».

Во-вторых, что касается «Жигулей», то это была совсем особая история, поскольку строительство ВАЗа вызвало «Великую итальянскую революцию» в советской промышленности, автосервисе и просто в жизни советских граждан. Заводы-смежники осваивали производство современных деталей, компонентов и материалов, включая радиальные покрышки, тормозную жидкость, антифризы и масла. Всё это приходилось поначалу закупать за границей, а потом осваивать производство на советских заводах. Доходило до замены многих отечественных стандартов. Создавалась совершенно новая для СССР система послепродажного сервиса. А потребитель получил неслыханную доселе машину с компонентами, не требующими перманентных регулировок, смазок, подтягивания гаек и обеспечивающими комфорт, удобство управления, отличную динамику и эффективное торможение, а также легкую зимнюю эксплуатацию.

Дело дошло до «полного безобразия». После покупки «Жигулей» в начале 1971 года профессор по принятому обычаю и по привычке отвез машину к «своему» немцу Ивану Ивановичу для подтягивания болтов и гаек. На следующий день Иван Иванович позвонил ему на работу и панически сообщил, что ни одна гайка не подтягивается – всё затянуто на совесть. Всё это вызвало рождение нового типа массовых владельцев: людей далеких от техники, женщин, пожилых людей и т. п. Конечно, профессор теоретически предвидел такой результат, так как перед покупкой машины, еще до запуска конвейера, побывал на заводе, благо вышел приказ по министерству, обязывающий ответственных сотрудников учреждений ездить учиться на ВАЗ.

Он был на заводе в достаточно привилегированном положении, поскольку сестра одного его близкого приятеля была замужем за секретарем комсомольской организации ВАЗа, окончившим автотракторный факультет ЧПИ на четыре года позже профессора, Володей Сазоновым. Володя был послан в конце 1960-х в Италию на «Фиат», где пробыл три года вместо положенных двух, из-за многочисленных забастовок. Володя был крупной фигурой на ВАЗе, так как основным рабочим контингентом завода была молодежь и комсомольцы. Он познакомил Игоря с итальянскими инженерами (их офис располагался рядом с бюро комсомола), отрекомендовал его главному конструктору и повозил по всем цехам и службам на своей машине (обойти завод пешком было почти невозможно, но все цеха имели проходы, позволяющие движение легкового и грузового транспорта). Профессор убедился, что правду говорили те, кто считал прародителя «Жигулей» – «Фиат-124» – внутри больше, чем снаружи: просторный и удобный салон с хорошим обзором, вместительный багажник.

Однако после покупки машины искушение изучить самому невидимые глазом достоинства было исключительно сильным. Зимой, увидев на термометре минус 25 градусов, профессор побежал в гараж и без труда завел машину. Прогнозы предвещали дальнейшее похолодание, и, дождавшись 35 градусов, профессор снова пошел в гараж… и «Жигули» завелись! Он торжественно поехал домой, забрал Дану, и они отправились на «Зеленый базар», где купили новые карнизы для штор. Карнизы не вошли в машину, и Дане пришлось их держать в руках за бортом через открытое боковое окно. Но этого было мало – в ста метрах от рынка спустило колесо. Профессор был не новичок по части зимней эксплуатации автомобилей, но замена колеса в 35-градусный мороз с последующей поездкой в машине при открытом окне как-то запала ему в память надолго. Однако «Жигули» тут были ни при чем, экзамен на зимний запуск они выдержали. Раньше моторы массовых советских машин не работали на антифризе, и после поездки зимой приходилось сливать воду. Соответственно, при каждой новой поездке воду приходилось снова заливать. Проблема зимнего запуска постоянно стояла в большинстве районов СССР, как для индивидуальных владельцев, так и для парков большегрузных машин. Наличие теплого гаража было хрустальной мечтой. И вдруг на тебе: нет проблемы. Это было настоящее чудо.

Вторым чудом было то, что вазовские центры худо-бедно снабжались бесперебойно запасными частями. Для советского автовладельца «Жигулей», вконец измученного доставанием запчастей в довазовский период, жизнь радикально изменилась. Правда, осталась проблема шин. Шины советского производства ходили 25–30 тысяч километров. Достать новые шины было крайне трудно, и стоили они довольно дорого. В ответ была изобретена «наварка» шин, когда в полукустарных условиях на изношенную шину привулканизировался новый самодельный протектор. Такая шина имела пробег до 20 тысяч километров.

ВАЗ-2101 профессора был сделан в период начальной стадии работы завода, и на нем стояло много импортных деталей и компонентов: кузов был сделан из итальянского листа, тормоза тоже были итальянские, свечи зажигания – японские и т. д. Игорь проездил на нем десять лет, наездил более ста тысяч километров без каких-либо нареканий. Сервисные вазовские центры обслуживания еще только начинали строиться, и в Челябинске сервисное обслуживание было возложено на типично советскую СТО (станцию технического обслуживания). Штамп в паспорте машины для обеспечения гарантии надо было получать, и профессор при первом обслуживании провел целый день на станции, постигая вместе с ее сотрудниками премудрости технического ухода за «Жигулями».