АGONY

Страшно. Мне так чертовски страшно. Мне еще никогда не было так страшно жить.

***

БЭБ

Страшно терять родителей. Страшно терять друзей. Но страшнее всего – потерять своего ребенка. Пережить того, кого всю жизнь носишь под сердцем: с момента зачатия до самой своей смерти. Я не представляла, что предстояло пережить моим родителям. Я не хотела думать о том, что убью их новостью о своей неизлечимой болезни. Я просто не могла думать об этом.

Я вернулась домой спустя час после нашего разговора с Томми: заплаканная и уже мертвая внутри. Я старалась держаться до последнего, но когда в коридор вышла мама и увидела мое состояние, – сорвалась. В одно мгновение я оказалась рядом с испуганной и озадаченной матерью, и уже в следующую секунду крепко обнимала ее. Сейчас она была мне необходимее всего. Как спасательный круг, чтобы знать, что я еще жива, что еще могу держаться за что-то.

На мой громкий отчаянный рев очень скоро вышла Дейрлл. Я не могла связать и двух слов, пока Грэг не принес мне стакан с водой. Давясь, я выпила все содержимое и попыталась дышать ровнее, чтобы суметь объясниться перед семьей.

Всего несколько слов, и моя прекрасная молодая мать становится седой женщиной престарелых лет. Всего несколько слов, и моя сестра теряет память в руках у дворецкого. Всего несколько слов, и я осознаю, что уже умерла. Я чувствую приближение скорого конца.

Никогда не видела глаз матери более пустыми, чем в тот момент, когда сказала ей о том, что у меня рак. Ее губы были плотно сжаты, пока она молча оседала на, стоящий в коридоре, мягкий пуф. Она будто находилась не здесь, не с нами. Ее мысли были далеко за пределами нашего дома. Жуткая боль пронзила ее сердце и оглушила ее. Она не видела, как Грэг обмахивал газетой плачущую, все еще не до конца пришедшую в себя, Дейрлл. Она не видела меня с содрогающимися плечами и глотающую потоки соленых слез. Она не видела ничего. И когда я испугалась, что мама совсем не дышит, она вдруг встрепенулась.

– Господи… Бэб, моя девочка! – нечеловеческий стон вырвался из ее груди, прежде чем она вскочила, притянув меня к себе, и так же горько заплакала.

Что было после – я помнила смутно. Мама, вскочив, нервно забегала по дому в поисках телефона, чтобы немедленно позвонить папе. А потом и вовсе – сплошной туман.

Свет фар. Взлетная площадка. Вертолет. Это была не просто пугающая реальность. Это было тем, как с этого дня я видела жизнь.

Дальше был Лондон. Озадаченный и подваленный отец, бережно прижимающий меня к своей груди. Мокрые дорожки от слез не его щеках и моей футболке. Ночная клиника. Подтверждение наших опасений. Действительно рак. Повторная истерика мамы и моя ярость. Я не хотела осознавать то, что умирала. И я не хотела осознавать то, что в такой момент Том оставил меня. Исчез, испарился, пропал, сбежал.

В этот день рухнула не только моя жизнь. Мои родители были разбиты. Я ненавидела себя за то, что делала им больно. Именно за это я переживала больше всего. Меня не так пугал факт собственной смерти, как вгоняло в ужас то, что теперь стало с мамой, папой и Дейрлл. Вернувшись в Уэймут, мы проплакали всю ночь, обнявшись и сидя на полу около камина.

И больше я никогда не видела мою семью по-настоящему живой.

***

Когда человек заболевает неизлечимой болезнью, он проходит через несколько стадий.

Сначала было отрицание.

Шок, который я испытала, даже невозможно описать словами. Я не могла поверить в то, что действительно была больна. В это не могли поверить и мои родители, за несколько дней показавшие меня не менее, чем 5 специалистам. И все, как один, твердили: «Глиобластома. Неоперабельно. Нам очень жаль».

Потом был гнев.

Я была излишне эмоциональная и искренне не могла понять, почему это происходило именно со мной. Были агрессия, непонимание и злость. Я злилась на всех: на маму, папу, на Дейрлл, на Грэга, Томми, Лотти, на Нолана и Армина за то, что у них была возможность жить дольше отведенного мне срока. Я злилась на весь мир, потому что именно я попала под удар судьбы. Я просто злилась и очень много психовала.

А затем настала депрессия.

Несколько дней я ничего не ела и лежала в своей кровати, тупо уставившись в потолок и не пуская никого на порог своей комнаты. Приходили все, кто только мог, но я не разрешила войти ни обеспокоенному Армину, ни лучшей подруге, ни ее парню. Я слышала всхлипы и вздохи каждого, кому приходилось уйти, так и не увидев меня. Я делала им больно. Снова. И от этого мне становилось только хуже. Но я попросту не хотела, чтобы они видели меня такой, какой я стала после недели без сна и еды. Мне хотелось, чтобы меня запомнили прежней Бэб, а не Бэб, которой нужно сочувствовать, потому что у нее рак.

Но из всего обилия непрошеных гостей не приходил только тот, кто был мне нужен сейчас больше всего. Томми не появлялся ни на пороге моего дома, ни в социальных сетях, и я боялась, что больше уже никогда не увижу его.

В итоге, я попыталась взять себя в руки и просто смириться со всей ситуацией в целом, ведь делать было нечего, а добивать родителей своим состоянием я не могла. Так что я решила стараться жить, как прежде, будто ничего не произошло, и быть сильной для них. Быть сильной, и ценить каждый прожитый момент, как учил меня Томми.

Ровно через 2 недели после того, как перевернулась вся моя жизнь, раздался звонок в дверь нашего дома. Родители уехали в Лондон, чтобы заказать все необходимые лекарственные препараты для моего лечения.

Одним из моих последних желаний было решение лечиться в Уэймуте. Мы пришли на прием к Лили спустя несколько дней после постановки диагноза, как она нас и просила, и она направила нас к опытному нейроонкологу Нэйту, которому предстояло обследовать меня и разработать программу лечения, которая сможет хоть как-то облегчить мои оставшиеся месяцы жизни. И только после того, как Нэйт меня обследовал, было назначено соответствующее лечение, включающее в себя лучевую и химиотерапию в сочетании с приемом темодала.

Так что дома были только мы с Дейрлл. У Грэга выдался заслуженный выходной, и он нежился в джакузи на цокольном этаже. Сестра тоже плескалась в ванной, так что, когда звонок раздался в третий раз, мне пришлось вынимать свой зад из теплой постели, в которой я валялась, поедая шоколадное мороженое и пересматривая все сезоны «Аббатства Даунтон», и открывать дверь самой. Я пыталась успокоить себя, но все еще боялась оставаться наедине со своими мыслями, поэтому телевизор был включен теперь круглосуточно, не давая страху полностью съесть меня.

Я украдкой взглянула на себя в зеркало, висевшее в холле, и тихо ужаснулась своему виду: потрескавшиеся губы, впалые щеки, растрепанные волосы и тело анорексички.

Красотка, ничего не сказать.

Вздохнув, я распахнула дверь и обомлела. На пороге стоял Том. Он медленно поднял на меня такой родной взгляд, и на его лице отразилась едва заметная грустная улыбка.

– Привет, – он прошептал.

Я стояла, словно вросшая в землю, и пыталась понять, в кого превратился мой Томми. За то время, что мы не виделись, он исхудал так сильно, что рукава футболки теперь не облегали его шикарные накаченные руки, а буквально висели на них. Его кудри теперь были вдвое больше его головы, так что ему пришлось забрать их в маленький пучок на затылке. Его прекрасные зеленые глаза потускнели и стали серыми, почти безжизненными, и в этот момент я поняла, почему он не объявлялся. Он так же не хотел, чтобы я видела его таким. Он пытался не относиться ко мне иначе, пытался не обращаться со мной как с хрустальной, но он попросту не могу иначе. Он очень переживал за меня.

– Томми… – было начала я.

– Маргарита, твоя любимая, – только сейчас я увидела в его руках коробку с пиццей. – Захватил на работе. Думал, это сможет поднять тебе настроение, – Эванз неловко усмехнулся, и, откашлявшись после, провел рукой по волосам.

Я продолжала смотреть в его глаза, когда еле заметная улыбка отразилась на моем лице. Мне хотелось так много ему сказать, но я не могла заставить себя произнести хоть слово.

Он долго смотрел на мою огромную пижаму, в которую я укуталась, словно в защитный барьер и вдруг, вздохнув, прикрыл глаза.

– Послушай. Я говорил с твоими родителями, а также с Лотти и Армином. Они очень переживают за тебя… И, может, ты и готова с нами попрощаться, но мы с тобой – нет, – Том прервался и замолчал, опустив голову вниз.

Я резко вдохнула воздух носом и почувствовала, как слезы начали скапливаться в уголках моих глаз. Я не была готова прощаться с ними. Я никогда не буду к этому готова, и сейчас так отчетливо осознала, как виновата была перед ними. Они были мне нужны. Все они. Больше всего на свете.

– Бэб, – прохрипел он вдруг. – Пожалуйста, не отталкивай меня.

Том поднял на меня свой печальный взгляд, и в это мгновение такая дикая боль отразилась на его худом лице. Я боялась, что расплачусь в любую секунду. Мне было жутко видеть его страдания. Он не заслуживал их. И, когда я уже собиралась раскрыть для него свои теплые объятия, он вдруг сорвался.

ТОМ

Мы молча смотрели друг на друга. Как только я увидел Бэб, когда она показалась из-за открытой двери, я ужаснулся ее виду. Пижамные штаны теперь совсем сильно висели на ее худых бедрах, а кофта будто стала размера на 4 большее ее и оттого смотрелась на ней, как картофельный мешок. Лицо Бэб было как будто не ее лицом: слишком худым и бледным. Ее большие карие глаза потускнели, а под ними образовались огромные синяки. Это заставило меня сильно заволноваться. Я знал, что она ничего не ела и мало спала, и знал, что был причиной этому. И я возненавидел себя за это.

Ее волосы… она обрезала их. Теперь это было обыкновенное прямое каре, и, если бы не болезнь и пугающий вид, я бы обязательно сказал, что эта стрижка ей идет. Ей и вправду очень шло, но, к сожалению, я знал, почему людям с такой болезнью приходилось менять прически.

Мы стояли, словно два призрака, утратившие свою жизненную силу, и я все время повторял про себя, что мне нужно быть сильным. Я должен вести себя, словно все в порядке, я не должен показывать ей, что мне плохо, чтобы суметь вывести ее из депрессии. И я старался, а потом вдруг не выдержал ее взгляда и сорвался в бездну.

БЭБ

Его плечи ссутулились, а нижняя губа задрожала. Он изо всех сил закусил ее и поднял взгляд наверх. Не прошло и секунды, как коробка с пиццей осталась лежать где-то в стороне, а он оказался в моих руках, и рыдания вырвались из его груди. Томми крепко обнимал меня, сквозь кофту пальцами впиваясь в мою спину, будто я утекала от него, как песок сквозь пальцы. В общем-то, оно так и было. Парень зарылся носом в мою шею, продолжая судорожно всхлипывать. Он держался за меня, зажмурив глаза, боясь, что, когда он откроет их, меня уже не будет здесь. Томми так отчаянно пытался сохранить в памяти ощущение прикосновений к моему телу, что у меня снова сжалось сердце. Я не меньше его желала, чтобы не таким трагичным был мой конец, но так распорядилась судьба, и мы ничего не могли с этим поделать.

Я никогда не видела, чтобы Том плакал. Он всегда был для меня непробиваемой стеной, несгораемым в пламени огня. А теперь он стоял здесь, на пороге моего дома, охваченный не меньшими паникой и страхом, чем я. Разница была в том, что я со своим положением смирилась, чего, к сожалению, не мог сделать он.

Мне хотелось как-то его утешить, но я не представляла, что тут сказать. Все было более, чем плачевно, и никакие слова не смогли бы помочь ему сейчас. Я нежно гладила его спину и прочесывала кудри. Постепенно парень слегка расслабился и, успокоившись, отстранился от меня, отводя заплаканные глаза в сторону.

Алый закат ложился на город, и мы стояли на крыльце, облокотившись о перила, вглядываясь в горизонт.

– Прости, – вдруг прошептал он.

– Все в порядке, – я кивнула, попытавшись чуточку ободрить парня.

– Нет, не в порядке, – он возразил. – Я повел себя так чертовски ужасно перед тобой, должен был быть рядом и поддерживать тебя все эти непростые дни. Просто… Меня так бесит, что люди заболевают раком. Меня бесит, что от рака скоро умрешь и ты. Меня бесит, что мы не сможем быть вместе всю нашу жизнь. Я схожу с ума от того, что этот мир такой неправильный. Понимаешь? Схожу с ума от того, что жизнь так чертовски несправедлива, и я ничего не могу с этим поделать. Я не могу спасти тебя, Бэб, и от мыслей об этом становится так мучительно больно.

Томми снова опустил свой взгляд, отрицательно качая головой.

Мы как будто поменялись ролями: теперь, когда Том был слаб, мне оставалось быть сильной вдвойне, за нас обоих. Я понимала его, и представляла, как ужасно плохо, нелегко было ему, но я не собиралась сдаваться вот так вот просто. Если и осталось мне прожить 6 месяцев, то пусть они будут наполнены жизнью, всеми ее красками и счастьем.

У меня были люди, ради которых стоило проживать эту жизнь. За эти дни мы сблизились с родителями, как никогда раньше, и я, наконец, поняла, что не одна.

Но теперь они винили себя в том, что так мало времени уделяли заботе обо мне раньше, и впервые я не винила их, а наоборот, сопереживала. Я только думала о том, что нужно было уже давно спокойно сесть и все обсудить. Возможно, тогда бы мы смогли наладить наши отношения раньше, чем нам случилось сделать это из-за моей болезни.

Я аккуратно обняла Томми со спины, уткнувшись лицом в его широкую спину. Я хотела сказать ему о том, как сильно я понимаю его, и как сильно сама желаю прожить с ним огромную счастливую жизнь; о том, как также считаю происходящие несправедливым. Но мне казалось правильным молчать. Просто стоять здесь и молчать, жить этим мгновением, потому что в нем, в этом мгновении, я и он, мы были вместе: дышали одним и тем же воздухом и смотрели в одно и то же небо; ощущали биение наших сердец и тепло тел друг друга.

– Что теперь будет? – тихо и растерянно произнес Том.

Я не ответила.

– Пойдем в дом, Грэг сделает нам чай.

Парень посмотрел на меня, помедлив, прежде чем грустная улыбка отразилась на его лице.

– Надеюсь, с пиццей все в порядке, или нам придется ехать ко мне на работу за новой, – усмехнулся он, заставляя меня улыбнуться и, по привычке, закатить глаза. Томми взял меня за руку, пока мы шли к двери.

– На твоем месте, я бы не стал смеяться. Помнишь Майка?

– Такого толстенького паренька с рыжими волосами и конопатым носом? – уточнила я.

– Именно.

– Да, – я кивнула.

– Это наш менеджер, и, поверь, просто так он не отдаст своему сотруднику вторую бесплатную пиццу за неделю.

– Но ведь вам, вроде как, вообще не разрешается брать что-то из еды себе, – не понимала я.

– Вообще, нет, – Том подтвердил.

– Тогда как же пицца, что ты принес мне?

– А кто сказал, что я его о ней спрашивал? – Томми невинно пожал плечами. Очень даже в его стиле.

– У тебя ни грамма совести, – впервые за долгое время рассмеялась я.

– Ни грамма, – улыбаясь, кивнул Эванз.

***

Мы поужинали «Маргаритой» (которая, слава Богу, ни капли не помялась после приземления на крыльцо) и попили вкусный чай, приготовленный для нас Грэгом после всех его спа-процедур, после чего поднялись в мою комнату.

Мы задернули шторы, зажгли гирлянду, включили музыку и в обнимку улеглись на мою огромную кровать. Я положила голову парню на грудь, слушая его дыхание, пока он нежно перебирал мои волосы и заворожено смотрел на мелькающие огни.

Томми тихо подпевал, доносившейся из колонок «Someday»15, и, несмотря на приподнятое ранее настроение, мне снова стало грустно. Грустно от того, что очень скоро некому, кроме него, будет вспоминать о таких вот простых и счастливых моментах; о том, как все начиналось; о ночи в кузове его Форда; о полуночной заправке; о сказочном месте, где мы впервые поцеловались; о полуночных разговорах и встрече рассвета на пляже Портленда; о том, как мы сейчас лежали, прижавшись друг к другу, и просто жили.

«Here by the ocean

Здесь у океана

Wave s carry voices from you

Твой голос доносится вместе с волнами.

Do you know the truth

А знаешь, на самом деле

I am thinking of you too…

Я тоже думаю о тебе…»

Я до последнего старалась не придавать значения строчкам песни, ведь она, на самом деле, была совсем не грустной, а наоборот, обнадеживающей. Но надежда была сейчас тем, чего совсем не осталось у меня. Я не могла надеяться на чудо, потому что оно уже не могло произойти со мной. Я долго держалась и теперь вдруг, рядом с Томми, дала волю чувствам и расплакалась.

Том тут же взволнованно встрепенулся.

– Бэб? – стараясь унять дрожь в голосе, отозвался он. – Тебе плохо?

Я кивнула.

– Что? Где болит? Голова? Нужен врач?

Я отрицательно покачала головой, подавляя вырывающиеся из груди всхлипы.

– Что случилось? – Томми продолжал озадаченно смотреть на меня.

– Ничего. Просто я так счастлива сейчас. Мне так страшно, что скоро всего этого не станет.

Я увидела, как мгновенно изменилось выражение лица Тома.

– Сначала я дико боялась того, что больше никогда не увижу тебя. А сегодня ты пришел и сделал меня такой счастливой, и все стало будто бы так, как было раньше. Как будто у нас все хорошо, и как будто я здорова. Ты расшевелил меня и помог создать видимость такого абсолютного «хорошо». Но это «хорошо» теперь убивает меня. Убивает, потому что я знаю, что дальше не будет только хорошо. Теперь будут дни, когда есть «хорошо» и когда есть по-настоящему «плохо»…

– И я буду с тобой, Бэбби. Неважно, хороший это день или плохой, я буду с тобой, чтобы твое падение не было для тебя падением об землю, – встревожено затараторил Том.

– Я знаю, – я прервала его, вздохнув, – Знаю. Просто… Помнишь, слова, которые ты сказал мне сегодня на крыльце?

Томми кивнул.

– Я не меньше тебя хочу, чтобы то, что происходит, оказалось неправдой. Я не хочу умирать, Томми. Я не готова к этому. Но я уже умираю, и это необратимо. И я вижу, как ты страдаешь, я вижу, как страдают мои родители и друзья, и я не хочу причинять тебе и им все эти мучения. Мне больно видеть вас такими, потому что я люблю вас. Я не хочу быть обузой для вас…

– Ты вовсе не обуза, Бэбби.

– Я обуза, Томми… утяжелитель, мешающий вам двигаться вперед.

– Бэб, если дело в том, что будет после твоей смерти, то даже не думай об этом. Мы справимся.

– Но вы будете видеть меня в самые плохие моменты моей болезни. Скоро начнется лечение, и я буду выглядеть с каждым днем ужаснее… – не унималась я.

– Это не имеет значения. Бэб, я люблю тебя.

Отчаяние в голосе Тома заставило мое сердце забиться в разы быстрее. Я замолчала, опустив глаза на свои руки.

– Послушай, даже в момент, когда ты забудешь, кто я такой, я не перестану любить тебя. Мне жутко больно видеть тебя такой, да. И дальше мне будет хуже, это так. Я знаю это, и я готов. Но это не значит, что теперь я должен обрывать все связи с тобой, – Том приподнял мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. – Ты не обуза, Бэб, ты моя любовь, и неважно дождь на улице или солнце, осень или весна, больна ты или здорова. Я люблю тебя, и это неизменно, независимо от обстоятельств. Когда умер мой отец, я думал, что жизнь кончена. Я стоял на распутье и не представлял, что теперь делать, как дальше жить. Но прошло время, и я живу. Я никогда не смогу оправиться от мысли, что его нет. И когда не станет тебя, это будет не менее страшно для меня. И я так же не смогу полностью оправиться от этой потери. Но я справлюсь, я обещаю. Ты всегда будешь здесь, – Том указал на область сердца у себя на груди. – Вот что точно неизменно.

Его слова растрогали меня, и я снова расплакалась. Только уже от облегчения.

– Иди сюда, – Томми крепко обнял меня, прижав к себе.

– Спасибо, мне действительно нужно было услышать это. Я люблю тебя, Томми, – я прошептала.

Я чуть отстранилась и увидела заплаканные глаза парня. Он закусил губу и молча кивнул.

– Я знаю.

20.

«Мы считаем, что мы будем жить вечно, потому что мы будем жить вечно. Мы не рождаемся и не умираем. Как и любая другая энергия, мы лишь меняем форму, размер, начинаем иначе проявлять себя. Когда человек становится старше, он об этом забывает. Взрослые боятся потерять и боятся оставить кого-то. Но та часть человека, которая значит больше суммы составных его частей, не имеет ни начала, ни конца, и она не может уйти».

Джон Грин – «В поисках Аляски»

Когда я впервые после депрессии заговорила с Лотти, то призналась ей в том, что уже обращалась к врачу, когда думала, что беременна. Я рассказала ей все от начала и до конца: о том, как я впервые почувствовала себя неважно, и о том, как мое самочувствие ухудшалось с каждым последующим днем.

Был вечер. Мы сидели у меня во дворе, свесив ноги в бассейн, и долго молчали, прежде чем, наконец, сумели заговорить. Шарлотта беспрерывно плакала. Она не рыдала и не билась в истерике, но слезы безостановочно стекали из ее прекрасных зеленых глаз, ударяясь, словно капли дождя, об светло-голубую воду под нами. Плечи подруги содрогались с каждым новым всхлипом, и видеть ее такой доставляло мне огромную, непереносимую боль. Она не знала, как жить без меня, а я не представляла, как ее оставить.

После ее ухода я долго не могла уснуть, а когда, под утро, все-таки задремала, мне приснилось, будто весь этот кошмар был только моим сном. Мне снилось, что на самом деле я здорова, что у меня нет никакого рака, и что я проживу огромную счастливую жизнь вместе с Томми. Я проснулась вся в слезах, запутавшись в одеяле. Подушка и простынь были насквозь пропитаны липким потом, и мне понадобилось около 10 минут, чтобы привести свое бешеное дыхание в норму и сменить постельное белье. Я скинула с себя мокрую ночнушку и медленно побрела в ванную, где встала под прохладный душ, и только тогда смогла разрыдаться в голос без риска быть услышанной родителями. Они теперь и так уделяли слишком много внимания моей опеке, будто я могла рассыпаться от одного лишь прикосновения. Я ненавидела доставлять им страдания или тревожить по каждому пустяку, но иногда забывала о том, что в тот день изменилась не только моя жизнь. Папа теперь старался как можно чаще бывать дома и проводить со мной все свое свободное время, хотя его никогда не смогло бы быть достаточно для этого. Мама и Дейрлл почти не оставляли меня одну, поочередно дежуря около моей кровати днями напролет. И я не могла сердиться на них, или винить их за это, потому что это было единственным, что они могли сделать для меня.

Я снова плакала и снова ненавидела этот сон, ненавидела факт своей скорой смерти. Мне было страшно и жутко хотелось жить. Каждый раз, когда я пыталась примириться со своим положением, происходило подобное и буквально вырывало меня из колеи, и это я также ненавидела.

На следующий день у меня жутко болела голова. Тело как будто не хотело слушаться меня и все мои тщетные попытки встать с кровати. Меня сильно тошнило и клонило в сон. Обезболивающие попросту не работали, хотя я выпила не менее 3 штук таблеток. Мне хотелось плакать от бессилия, от чувства собственной беспомощности, от бесконтрольности своего положения, словно я никогда не была хозяином собственной судьбы. И для меня такой расклад стал страшным открытием, ведь, получается, нам нагло врут, когда говорят, что все зависит только от нас самих.

Том с самого утра рвался ко мне, собираясь послать Майка ко всем чертям и сбежать с работы, но я остановила его, убедив, что так будет лучше для нас обоих. Я очень хотела увидеть его, но я не хотела, чтобы он видел меня. Только не такой.

Часам к 3 дня мне заметно полегчало, хотя еще ощущалось легкое головокружение, но я все-таки смогла подняться с кровати и даже немного поесть. Я собиралась немного подремать после, чтобы набраться сил к вечеру, когда должна была прийти медсестра, чтобы собрать необходимые анализы для моего предстоящего лечения. Но все мои планы были разрушены внезапным появлением Армина, которого я не была готова увидеть сегодня. От волнения сердце подступило к горлу. Парень смотрел на меня с плохо скрываемым ужасом, будто не верил, что это была я. Что такой я стала буквально за несколько дней. Да что уж тут говорить, я и сама до сих пор не могла поверить в это.

Армин молча прошел за мной в комнату. Я забралась в кровать и кивком головы указала, что он может сесть напротив, но он продолжал стоять, не смея отвести взгляда от меня. Его глаза были покрасневшими, будто он мог расплакаться в любую секунду. Аддерли тяжело дышал, когда через несколько минут все же медленно осел на край кровати. Дрожащий вздох вырвался из его груди, прежде чем он стал нервно кусать губы и скручивать их в трубочку после. Армин посмотрел на свои сцепленные ладони, пытаясь сдерживаться из последних сил, и я решила, что пора прервать его немые муки.