скачать книгу бесплатно
Я хочу, чтобы меня казнили
Герхард Блок
Тюремный психолог – должность, которая нужна в заведении с пожизненным сроком заключения примерно так же, как днем в пустыне обогреватель. Однако по регламенту быть должна, поэтому искавшего работу Антона взяли на должность моментально. С тех дней прошли годы и в тюрьме "Белая ночь" появились не самые простые заключенные, способные разрушить привычный порядок вещей как в пенитенциарной системе, так и в жизнях всех причастных.
Содержит нецензурную брань.
Герхард Блок
Я хочу, чтобы меня казнили
Часть 1. Белая Ночь
Глава 1. Я – тюремный психолог
– Я хочу, чтобы меня казнили.
Это были первые слова, которые я услышал от Анатолия. Не сказать, что они удивили – в практике доводилось слышать разные требования, пожелания, просьбы, мольбы. Просто запомнил. Как выяснилось, не зря.
Меня зовут Антон и я тюремный психолог. Должность не самая популярная и востребованная, но на хлеб с колбасой хватает, да и после получения диплома психолога пути два: в экстрасенсы или в продажи. Обманывать людей, давая им по косвенным признакам желаемое, не хотелось, а если точнее и честнее, то не получилось. Закупив карты Таро, темные шторы и разнообразные четки, я обустроил свою ипотечную однокомнатную квартиру под логово чародея и дал объявление. Текст не ахти какой: "Потомственный белый ведьмак Вацлав отвадит порчу, расскажет будущее, вернет прошлое". Первыми тремя откликнувшимися были школьники, смеявшиеся над словом "ведьмак". Заменил на "маг", стали звонить одинокие женщины за сорок, которым хотелось простого – чтобы им подтвердили, будто муж ушел не просто так, а его приворожили. Карьеры мага хватило ровно на одну клиентку. Все просто – ушел муж, остался ребенок десяти лет, сетовала на соседку-ведьму, а не на трупный запах от небритых подмышек. "Я читала, что если мыться чаще раза в неделю, аура истончается, а в волосах вся сила, их нельзя остригать". Карты показали воду, дорогу и брадобрея, клиентка показала кулак и ушла, даже не взяв приворотный гель для душа. Пришлось вновь искать варианты заработка, чтобы не работать в среднестатистическом офисе. Впрочем, пришлось пройти и через это.
Продажи не давали удовлетворения моральных потребностей и тоже зачастую оказывались сродни шарлатанству, поэтому там тоже ничего не получилось. В первой компании выяснилось, что нужно обзванивать базы клиентов, которые клиентами никогда не были и никогда не собирались ими становиться. Стандартные фразы уже опытных продажников не работали, подход с точки зрения специфики обучения отправился лесом, потому что на один звонок стало уходить по сорок минут, а план продаж и работ в себя такое не включал.
И вот, спустя пару лет скитаний по подработкам и "перспективным компаниям", решил попробовать невозможный для России путь – работать по специальности. Побившись с резюме в компании, понял, что им нужны не психологи, как в радужных американских сериалах, а тим-билдеры, коучи, траблшутеры, профайлеры, аккаунт-менеджеры и прочие далекие от психологии персонажи со звучными заимствованными названиями. Всем нужна иллюзия подтверждения правильности выбранного пути. "Мы будем платить тебе за результат сплоченности коллектива". Ребят, вы набрали по знакомству или по объявлениям команду, которая просто не может работать в качестве слаженного и единого механизма. "Почему?" Потому что ваш лучший продажник – экстраверт с заниженной социальной ответственностью и напрочь убитыми моральными принципами. А девочка, которая составляет документы, – интроверт, которого угнетает само присутствие лучшего продажника на одном с ней этаже. Но она специалист высшего класса, а ему замену искать можно хоть сейчас. А на такие решения у вас кишка тонка. Их стравливание и притирание займет месяца четыре и не факт, что даст нужные плоды. "Вам просто не хватает квалификации". А вам мозгов для стратегического планирования. И это вы еще не раскусили за два года, что лучший продажник работает и с вашими подрядчиками, и с конкурентами, и с вашей женой.
На ежегодной встрече одноклассников каждый хвалится успехами, конечно же приукрашивая любое достижение. Саша Скворцов окончил технический университет и работает в крупной нефтяной компании, правда вышел из того же автобуса, что и я, потому что, естественно Porsche водитель повез на автомойку. Это потом, уже после бутылочки коньяка, по секрету расскажет, что работает менеджером в одном из офисов и дорогие тачки видит только на стоянке руководства. Ну а Карина Меркулова хвастается своим делом, рассказывает всем, кто готов слушать, что жизнь удалась, если можешь купить пылесос ее фирмы. "Кстати, он еще и окна моет". До монстров продаж одной организации с сомнительной репутацией ей еще далеко, но некоторые стандартные слова выдают работу именно в этой сетевой компании. Есть и Леша Давыдов, с удовольствием рассказывающий в свободные уши о том, что поднялся на перепродаже китайской косметики. Вот только в ходу корейская, а на “Ролексе” Леши число 4 написано римскими цифрами, как IIII, хотя утверждает, что купил настоящие за два месяца работы.
На той встрече пятнадцать лет назад не врали о себе только два человека. Один из них работал в Федеральной Службе Исполнения Наказаний, второй был я. Орешкин Коля всегда был эталоном спокойствия – флегматик, исполнительный парень, ни капли склонности к риску и необдуманным поступкам. Как и зачем он попал на такую работу, мне интересно не было, однако заинтересовало, что их тюрьма ищет штатного психолога. "Не тюрьма, а исправительная колония", – поправлял Коля, но описание контингента не внушало доверия к тому, что там возможно кого-то исправить. Это была недавно построенная восьмая тюрьма в России для пожизненно заключенных: серийные убийцы, насильники, педофилы.
Когда мы вышли покурить, начал расспрашивать Колю про все, что считал важным. Оклад, премии, график, требования, обязанности, обед, совмещения с подработками. Это казалось самым необходимым на тот момент и я не мог знать, что ошибаюсь. Было без разницы, с кем работать – хоть с самим Чарльзом Мэнсоном. В тот вечер мы обменялись номерами и договорились обязательно созвониться.
На следующий день, подлечив легкое похмелье, я позвонил Коле и услышал, что аппарат абонента выключен. Набрал еще раз – та же история. Махнув рукой на хитреца, что дал нерабочий номер телефона, я продолжил поиск работы и вариантов заработка. На моменте отчаяния, когда вакансии закончились и пошел поиск подработки кассиром в супермаркете, телефон зазвонил.
– Антох, привет, это Коля, – связь была ужасная и слегка приглушенная. Каждые пять секунд звучал едва слышный писк: – Орешкин.
– Привет, Коль, а я тебе звонил.
– Бесполезно, мы телефоны сдаем. Обед, попросил тебя набрать. Завтра подъехать сможешь?
Изрядно удивившись внезапному приглашению, естественно я согласился, записал адрес и не сдержался – открыл бутылку виски, налил "на два пальца" и довольно выпил. Черная жизненная полоса начала осветляться.
***
К концу первого года работы пошла профессиональная деформация. Когда ежедневно слышишь едва вменяемые рассказы о расчленениях, изнасилованиях, обидах детства и прочих мерзостях, перестаешь удивляться и сопереживать пациентам. Пациентами их называл только я один во всей тюрьме – для остальных это были "звери", хотя это достаточно унизительно. Унизительно в первую очередь для животных, потому что они не убивают для развлечения или от несправедливости жизни.
С руководством исправительной колонии отношения были предельно четко расставлены и сформированы еще на собеседовании. Геннадий Илларионович, начальник тюрьмы, исподлобья устало смотрел на меня и явно видел студентика с завышенными ожиданиями. За исключением "студентика" он был прав. Я накрутил для себя, что буду помогать оступившимся людям исправляться, давать шанс вернуться в социум.
– Антон Денисович, вы понимаете, где находитесь?
– В исправительной колонии.
– Значит, нет. Долго петь не буду, перейдем к делу. Это тюрьма для всего сброда, который исправлять невозможно. Поэтому слово "исправительной" тут лишнее. Это тюрьма для особо опасных заключенных, срок пожизненный у всех. Ясно, что это?
– Да, я читал, что это двадцать пять лет заключения так называется.
– Антон Денисович, – судя по тону и тембру голоса, Геннадий Илларионович раздражался все больше: – Наша тюрьма открыта совсем недавно, это не "Белый Лебедь" и не "Черный Дельфин". Не знаю, где вы вычитали эту муру про двадцать пять лет, но здесь особые условия. Здесь заключение идет до биологической смерти осужденного плюс четырнадцать дней. Здесь их начало наказания и конец. Нет условно-досрочного освобождения, нет смягчения условий пребывания за хорошее проведение, нет пересмотра дел. С этим ясно?
Сказать, что я опешил, было бы мягким описанием. Я хотел спросить в ответ про Конституцию, про федеральные законы, про мораль, но ответил то, что хотел услышать работодатель при приеме на работу ненужного сотрудника:
– Да, Геннадий Илларионович.
– Сомневаюсь, но ладно. Мне здесь психолог нужен, как третья нога вместо члена, потому что этот скот свое заслужил. Но распоряжение верхов не обсуждается, а очередь из мозгоправов я с утра не увидел. Давай прямо. Работа нужна?
– Нужна.
– На сколько?
К такому вопросу я не был готов. Настолько опостылели временные подработки, что хотелось уже осесть на одном месте, как отец в свое время на заводе.
– До пенсии.
– Шутник, – впервые улыбнулся начальник: – Нормально. Тут без юмора свихнешься, а пенсия у нас быстрее, чем у гражданских – тебя тоже касается. Когда приступить готов?
– Завтра, – неуверенность в голосе не ускользнула от Геннадия Илларионовича и он ухмыльнулся:
– В понедельник с документами приходи к десяти утра.
Только спустя месяц я понял, что могу приезжать тогда, когда захочу, но в тот понедельник прибыл за час до назначенного времени. Тюрьма "Белая Ночь" находилась в отдалении от свежепостроенных районов севера Санкт-Петербурга, поэтому от метро пришлось ехать на автобусе. Если бы в то время спросили мое мнение, однозначно ответил, что расположение неудачное. Как по мне, так самое прекрасное для подобных целей место было выбрано для исправительной колонии "Полярная Сова". Шутка ли – находится за полярным кругом и у заключенных даже мысли нет о побеге из-за убийственного климата. А что здесь? Автобусная остановка даже в полукилометре от ворот тюрьмы.
На входе я начал понимать, что судить было рано. На первом контрольно-пропускном пункте меня полностью раздели и провели через рамку металлодетектора, а все вещи положили в серый ящик и пустили по ленте на следующий пункт. По крайней мере я так подумал, не сразу поняв, зачем дали в руки запечатанный непрозрачный пакет. Пройдя в следующее помещение, вздрогнул от неожиданности, потому что за спиной закрылась дверь. Под высоким, около четырех метров потолком, висели динамики, из которых достаточно чисто прозвучал спокойный властный голос:
– Вскрывайте пакет, одевайтесь.
– Прошу прощения, а где мои вещи?
– Вскрывайте пакет, одевайтесь.
Что-то подсказало, что других слов в этой комнате я больше не услышу, поэтому вскрыл по перфорации пакет, достал из него белые штаны, белую толстовку и белые ботинки без шнурков. Когда все оказалось надето, дверь без ручки издала писк и отошла от стены. Впереди был длинный белый коридор и зачем-то пожав плечами, я пошел вперед. Это было самое странное собеседование, о котором доводилось слышать, однако странность как раз и подстегивала идти дальше. Ну ладно, не столько интерес или интрига, сколько то, что назад дороги пока что не было.
В конце коридора был поворот, за которым сидел охранник, отделенный от посетителей бронестеклом:
– Молодой человек, к кому?
– Я на собеседование к начальнику исправительной колонии.
– К Геннадию Илларионовичу? Проходите, вам в здание прямо, – охранник нажал кнопку и за моей спиной закрылась дверь, которую я даже не заметил вначале, а через пару секунд открылась другая, что вела во внутренний двор.
– Я извиняюсь, но где мои вещи? Я…мои документы…
– Вы все получите при выходе. Проходите.
Вздохнув, я вышел на улицу и легкой трусцой побежал к ближайшему зданию – не хотелось заболеть на февральском холоде. На сторожевых вышках дежурили снайперы и минимум двое держали всю дорогу меня на прицеле. Не знаю, кому как, а мне было неприятно осознавать, что две винтовки нацелены именно на меня. Добежав до здания, я попытался сразу открыть дверь, однако она оказалась закрытой. "Может, не та дверь?" – но других не было. Обернулся, увидел, что дверь контрольно-пропускного пункта тоже уже закрыта.
– Первый раз здесь? – голос заставил подпрыгнуть. Видимых динамиков и микрофона не обнаружил, но все равно ответил:
– Да. Э. На собеседование.
– Заходи.
Дверь открылась и я перестал задаваться вопросами безопасности окончательно – в грудь смотрели два укороченных автомата.
– Цель визита?
– Я на собеседование, я…я…говорил несколько раз…э…вам, наверное…
– На всех пунктах досмотра отсутствует внутренняя связь, – из-за спины правого автоматчика вышел Геннадий Илларионович: – Доброе утро, Антон Денисович. Вы рано.
Автоматчики опустили оружие и отошли в сторону, а начальник тюрьмы взял меня под руку и повел на экскурсию. За час он провел по трем блокам, объяснив смысл разделения. Каждый уходил вниз, под землю, исключая попытки пробега, то есть на первом и единственном этаже на поверхности находилась администрация, а сама тюрьма уходила вниз на сорок метров. В первом блоке содержание заключенных было со стандартным особо строгим режимом – все камеры были одиночными, на час в сутки разрешалось выйти на прогулку во внутренний двор, жесткое расписание еды и сна. Во втором содержание ужесточалось – сокращенное время сна, отсутствие прогулок, вся еда с нейролептиками, принудительная проверка деятельности. В третьем блоке находился карцер. По крайней мере Геннадий Илларионович так назвал камеры, где было сложно не то что лечь, но и сесть. Он не стал распространяться об условиях пребывания в третьем блоке, однако уточнил, что мне в нем делать будет нечего.
За каждым заключенным наблюдали по четыре камеры под пятиметровыми потолками, запись шла в отдел слежения, где работали посменно двенадцать операторов. Суицид исключался и наблюдением, и отсутствием вещей, которые годились для самоубийства, и постоянными проверками, досмотрами. Пол в камерах был оборудован системой подачи тока для подавления. Но самое интересное было со стенами – все они были односторонне прозрачными с регулировкой зеркальности – при общении с заключенным одна из пуленепробиваемых стен-стекол становилась для находящегося внутри прозрачной, а остальные оставались равномерно подсвеченно белыми.
Так я получил должность тюремного психолога и принялся за работу. На тот момент в тюрьме находилось сорок четыре заключенных и первая неделя полностью ушла на изучение дел новых пациентов. Сейчас "Белая Ночь" практически заполнена и содержит двести семьдесят три заключенных преступника на пожизненное заключение. Двести семьдесят три заключенных, каждый из которых совершил такое, о чем не говорят по телевизору, чтобы не травмировать зрителей. Взять к примеру Вячеслава Грачева из города Иваново. Будучи старшим сыном в многодетной семье, как только исполнилось восемнадцать лет, решил устроить себе подарок. Свой праздник он встречал, бросая топор в уползавших по квартире от него братьев и сестер, каждому из которых он разрезал ахиллесовы сухожилия на ногах. Попасть получалось не всегда, но он никуда и не торопился – все соседи тушили заранее подожженные машины во дворе. Когда три брата и четыре сестры погибли, Вячеслав поставил разогреваться воду в чайнике и позвонил в службу газа – показалось, что от плиты пахнет.
Поначалу я не понимал только одной вещи. Тот же Грачев должен был, по идее, находиться на принудительном лечении в психиатрической больнице, однако его отправили в исправительную колонию. Ответ нашелся буквально на последней странице личного дела убийцы – вначале его как раз и отправили в лечебницу, однако там он умудрился укусить санитара за шею, а потом забил того ногами. Решением нового суда перевели в "Белую Ночь", где Вячеслав и пропал для общественности навсегда. Конечно, его история имела широкий резонанс в газетах и на телевидении, однако без подпитки информацией быстро сошла на нет. Только криминалисты-преподаватели время от времени отправляли запросы Геннадию Илларионовичу, чтобы получить сводку по состоянию Грачева для своих лекций студентам. Для всех остальных Грачев Вячеслав Михайлович бесследно пропал за стенами "Белой Ночи".
У каждого из двухсот семидесяти трех заключенных была своя история, но, кроме пожизненного заключения, была одна общая черта – ни один из них не раскаивался в содеянном и не собирался реабилитироваться. Поэтому я довольно быстро понял Геннадия Илларионовича и перестал пытаться докопаться до истинных намерений и мотивов пациентов. Спустя пару лет я даже переставал иногда слушать, что говорит тот или иной заключенный. Обновление "клиентуры" было не частым явлением, поэтому приходилось возвращаться к старым пациентам чаще, чем хотелось. Однако "случайно" забытые сеансы начальство не замечало.
Интересные и харизматичные персонажи с замашками на медийность быстро теряли свой гонор и молодецкую прыть, когда понимали, что их истории больше не взбудоражат общественность, их не покажут по федеральным каналам, о них не напишут в газетах. И начиналась чистая классика. Заключенный отказывался принимать текущее положение дел и верил, что его имя останется в истории. Все же, подавляющее большинство жителей "Белой Ночи" прекрасно понимали, что делали и на что шли, но не брали в расчет, что пять минут славы могут оказаться реально, а не фигурально пятью минутами. И на сцену выходила агрессия. Десятки попыток бить стекла, угрозы расправы, крики и яростные выпады – гнев брал верх над здравым рассудком, если можно так назвать сознание маньяков.
Казалось, что может предложить заключенный охране или психологу, находясь в одиночной камере? Да что угодно – фантазия пускалась в пляс. Педофил из Саратова, Алексей Михайлюк, предлагал за встречу с журналистами упомянуть меня, как первоклассного специалиста. Московский хирург-убийца Юрий Бойков уговаривал надзирателя дать съездить в город, а взамен переписал бы двухкомнатную квартиру на него. Торговались все, да смысла в этом было мало сомнительная слава не прельщала, а все имущество арестантов изымалось в пользу государства. Да и каждый помнил о пособничестве, что лучше всего ограждало даже от мыслей о том, чтобы слушать предложения заключенных, а не пропускать их слова мимо ушей. Каждая сторона это понимала и неизбежно приходила хандра. Депрессивное подавленное состояние могло длиться неделями, а то и месяцами, после чего наступало самое страшное. Принятие неизбежности настоящего и будущего. Человек ломался и получал либо смирение с положением дел, либо озлобленность на всё и всех.
Я посещал этих сломленных людей, выводил их на эмоции, составлял прогнозы потенциальных проблем и еженедельно сдавал отчет Геннадию Илларионовичу. Думаю, что отчеты не читались в принципе, но меня это не сильно заботило – какой смысл волноваться за результат работы, если он не влиял на возвращение всех этих людей в социум?
Глава 2. Фадеев
Оливер и Анатолий попали в тюрьму с разницей в один год. Оливер Калинин был осужден по нескольким статьям, которые в совокупности не давали пожизненного заключения, однако суд решил избавить граждан от душевнобольного. Он имел классическое диссоциативное расстройство личности и иногда вместо молодого парня приходилось общаться с девушкой по имени Алиса. Раздвоение проходило не спонтанно, а когда девушке нужно было что-то сказать, что бывало достаточно часто. Оливера взяли за двойное убийство и в зале суда "включилась" Алиса. Что случилось дальше, газеты не писали, потому что дело стало проходить за закрытыми дверями. С точки зрения интереса Оливер идеальный экземпляр – не буйный, охотно контактирует, изъясняется доступным языком, все понимает. Вот с Алисой уже начинаются проблемы, поскольку она замкнута в мужском теле, которое заставляет ее комплексовать и зачастую срываться на эмоции. Вопреки древним заблуждением раздвоение личности не лечится, поэтому приходится общаться с обеими ипостасями Оливера.
С Анатолием все сложности начались с первых же секунд нашего знакомства.
– Я хочу, чтобы меня казнили, – заявил Анатолий, как только я оказался в его поле зрения. Не удивившись, я задал самый логичный на тот момент вопрос:
– Как именно? – Анатолий едва заметно улыбнулся, но не растерялся:
– Какие у меня есть варианты?
– Боюсь, что никаких, – пришлось ответить, чуть разведя руками.
– В данном контексте слово "боюсь" неуместно, так ведь? – ехидно ухмыльнулся заключенный.
– Наверное, – согласился я, впервые задумавшись о подобном: – Меня зовут Антон Денисович и я тюремный психолог.
– А какой смысл?
– Простите? – вопрос выбил из колеи, хотя ждал его уже не первый год.
– Прощаю, – мягко улыбнулся Анатолий: – Зачем нужен психолог пожизненно заключенным?
– Профилактика общего морального фона среди…
– Двести семьдесят два, – закрыв глаза, четко произнес Анатолий и улыбнулся еще шире.
– Что? – как он умудрился перехватить инициативу в очередной раз, вначале не понял. Однако ответ расставил все по местам.
– Антон Денисович, вы это произнесли до меня минимум двести семьдесят два раза. Хорошо заученный сухой текст. Видимо, давно уже потеряли интерес к работе, раз творческий подход утерян.
Анатолий открыл глаза, осмотрел меня с ног до головы, пожал плечами и развел руки в стороны. Он не производил впечатление угрозы, но я изучал его дело перед сеансом. На его счету было пятьдесят два подтвержденных и тридцать шесть недоказанных убийств за двадцатилетний период – суммарно по одному раз в три месяца в среднем. Бывший полицейский, бывший военный, бывший муж, бывший отец, бывшая заочная звезда газет. В руки правосудия Анатолий Викторович сдался сам, не делая из этого шоу, не пытаясь что-то приукрасить или наоборот скрыть. Несмотря на это, журналисты быстро прознали про серийного убийцу и запустили полномасштабную кампанию по увековечиванию его имени. Интервью Анатолий не давал ни одному изданию, однако выдуманные диалоги появлялись то тут, то там.
– Анатолий Викторович, вы меня раскусили. Я произношу официальную версию каждый раз, когда мне задают стандартный вопрос. Вы не нашли ничего интересного для диалога, а я не стал стараться.
– Видимо, мы квиты, – улыбнулся Анатолий и вновь пожал плечами: – Мы вам надоели?
– Вы уверены, что хотите говорить обо мне? – к сожалению, сдержаться не получилось, и фраза прозвучала слишком резко, на что и отреагировал заключенный.
– Психологи всегда отвечают вопросами?
– Нет, но почему не попробовать? – мне изначально не нравилась эта игра, но заключенный шел на контакт, а это было редкостью для первой встречи.
– Ваши вопросы будут стандартными? – улыбка не уходила с лица Анатолия. Невольно и я слегка растянул уголки губ.
– Нет, я готовился непосредственно к беседе с вами, Анатолий Викторович. Начнем сейчас или же пройдемся по стандартному опроснику?
– Надеюсь, речь не про опросник Кеттела.
Услышать от заключенного про стандартный психологический опросник по шестнадцати показателям было достаточно неожиданно, но с толку не сбивало. Биография Анатолия подсказывала, что главным его наказанием сейчас являлось отлучение от книг и интернета.
– Не так мелко я вас оценил, Анатолий Викторович.
– Лесть или издевка? – вот и получилось заинтересовать мужчину. В тот момент и я понял, что это будет некое подобие игры, где роли обозначены не так четко, как хочется изначально.
– Констатация факта. Вы не убили свою семью, как сделали двести два заключенных "Белой Ночи". Вы не одержимы голосами, как двадцать семь заключенных нашей тюрьмы. Вы не ищете встреч с журналистами, как сто тридцать восемь жителей камер. Вы – хладнокровный убийца, не потерявший рассудок и собственное я. Так какой смысл применять стандартные методики? Узнать, насколько вы экспрессивны и откровенны сами с собой? Вы никогда отсюда не выйдите, никогда не вернетесь к дочери, никогда не обнимите жену, никогда не пожмете мне руку. Все, что я узнаю, останется в стенах этой тюрьмы.
Анатолий чуть наклонил голову вбок и осмотрел меня с ног до головы второй раз, но уже с интересом, будто первый раз увидел. На его лице расплывалась довольная улыбка. Скопировав его положение головы, я записал в свой ежедневник слово "улыбка" и спросил:
– Вы улыбались своим жертвам?
– Не всем, Антон Денисович, – Анатолий выпрямился: – Мне перестать улыбаться?
– Зачем?
– Улыбка может выражать радость или иронию, приветствие или насмешку, – Анатолий уже ухмылялся, при каждом вдохе между словами переступая с ноги на ногу: – Простейший мозговой процесс, нервный импульс, который напрягает зону ответственности эмоций в мозгу. Тонус мышц слабеет на время и появляется это довольное искривление лица. Мимика в этом плане практически идентичная у всех народов нашей планеты. И вы сразу увидели, что за моей улыбкой нет искренности – лишь вежливость.
