Убить Голиафа

Доктор Света читала, сидя в кресле-качалке в стороне от меня, в руках у неё был очередной детектив. Она оказалась большой поклонницей этого жанра. Меня это почему-то забавляло. Один раз я даже прочитал одну из её книжек – не захватило: суета сует, человеческая глупость и не больше.

Джон молча стоял снаружи беседки, облокотившись на её ограждение.

Солнце клонилось к закату, ещё немного, и оно коснётся горизонта, чтобы вскоре скрыться за ним до следующего утра. Я отвлёкся от экономических выкладок и погрузился в созерцание. Несмотря на то, что в мою голову загрузили массу информации, в ней по-прежнему было много пустых уголков. И когда я смотрел на закат, я погружался в мысленную пустоту, заполняя её красками заката. Мне нравилось это мысленное безмолвие, полная тишина и спокойствие внутри. Я точно знал, что тот Олег Петрович Айдашев, который смотрел на меня с фотографий и экрана, не знал, что это такое. Это было видно по его лицу, которое не скрывало его постоянной озабоченности и задумчивости. Даже когда он был счастлив, я видел в нём эту задумчивость и даже тревожность.

Пришла Лена, как всегда с бокалом вина. Она тихо села рядом со мной и тоже погрузилась в закат. Я почувствовал напряжённость, исходящую от неё. Эта напряжённость всегда была с ней, она как будто уже давным-давно стала её сущностью. И даже вино не снимало её. А может быть, Лена с ней родилась? Вряд ли. Скорее всего, судьба жены олигарха наложила свой отпечаток.

Со времени своего приезда Лена каждый день приходила ко мне, мы с ней разговаривали, но чаще молчали. Как правило, основная наша тема – дети, но с ними в Лондоне не происходило ничего нового, поэтому нескольких фраз бывало достаточно, чтобы описать состояние их дел. К делам же своей империи я пока что ещё не приступал. Профессор Голиков запретил, сказав, что я ещё не готов к работе. Отчасти он прав, нужно набрать багаж утерянных знаний. Но и сидеть без дела мне уже надоело, потому что просматривание чужой жизни, даже если эта жизнь моя, я так за дело и не сумел принять.

– Если хочешь, мы можем сегодня спать вместе. Профессор разрешил, – не отрываясь от заката, произнесла Лена.

Я понял, что она готова выполнить свой супружеский долг. Возможно, сексуальное возбуждение поможет мне что-нибудь вспомнить. И хотя я не чувствовал желания близости с этой женщиной, я ответил:

– Хорошо.

Она как будто облегчённо выдохнула. Я больше ощутил, чем заметил, мимолётный взгляд Светы: докторша всего на мгновение оторвала глаза от книжки. Меня это заинтересовало. Я посмотрел в её сторону. Неужели ревнует? Но она по-прежнему читала роман. Однако то, что я увидел, вызвало во мне неподдельное и с момента моего пробуждения ещё ни разу не испытанное чувство восхищения.

Женщина в лучах заката на миг показалась мне мадонной с полотна Рафаэля, репродукцию которого как раз сегодня я рассматривал в альбоме. Её блестящие шелковистые волосы спокойными золотистыми волнами, подсвеченными лучами заходящего солнца, ниспадали на плечи. Опущенные глаза и длинные ресницы, которые в этот момент смотрели в книгу, придавали её лицу выражение кротости и внутренней чистоты. Я обратил внимание, что мой личный доктор не пользуется макияжем, а если и пользуется, то делает это очень незаметно. Да и не нужен ей был сейчас макияж: его Величество Солнце своими последними лучами осветило кожу её лица неземными горящими оттенками розоватого золота. Точёный изгиб губ и правильной формы нос делали её лицо абсолютно правильным, достойным кисти художника или руки скульптора. Света мне нравилась и раньше, но красавицей я её не считал. Сейчас же я впервые понял, что передо мной сидит очень красивая женщина. И красива она не только снаружи, красива она внутри. Ведь Солнце никогда не лжёт.

Она почувствовала мой взгляд, подняла глаза от книги и повернулась ко мне. Какое-то мгновение мы пристально смотрели друг на друга. Я увидел её глаза, отражающие закат. В них было столько спокойствия и в то же время печали, не депрессии, как у Лены, – нет, а именно печали, тихой смиренной печали, которая бывает, когда человек принимает свою судьбу. Это то же чувство, что я испытываю сейчас каждый день: спокойствие и грусть по чему-то ушедшему, и понимание, что это ушедшее должно было уйти. Такова жизнь: в ней всё приходит и уходит.

Света, по-видимому, спохватилось, что негоже ей так смотреть на олигарха-работодателя и уткнулась в книгу. Я невольно улыбнулся, столько в этом её движении было девичьей стыдливости. А ведь она уже далеко не девочка, на вид ей было заметно больше тридцати лет. Действительно, сколько ей лет? Надо будет узнать. Впрочем, мне захотелось многое узнать о ней, о её жизни. Но не сейчас, не при Лене, которая не видела нашего со Светой обмена взглядами. Именно в этот момент Лена, закрыв глаза, подставила лицо заходящему солнцу. Но её лицо не светилось внутренней красотой, не было в нём никакого волшебства. По-прежнему, только усталость от жизни и тусклая грусть. Даже золотистый закат не скрыл этого. Две женщины, одно солнце, и совершенно разная картина.

К нам подошёл Виктор в сопровождении двух мужчин, которые оказались моими старыми друзьями, а также членами правительства. Я их не помнил, хотя уже знал, кто они такие. Виктор меня просветил в течение последних дней обо всех людях, которых следует знать в лицо, потому что они хорошо знают меня.

Завязался разговор, в котором моя роль свелась к слушанию и выказыванию заинтересованности, что должно было заменить дружелюбность, которой нет и, пока память не вернулась, вряд ли может быть. Впрочем, по мере продолжения разговора я понял, что тема меня заинтересовала. Речь шла о последнем заседании правительства, где обсуждались проблемы армии и флота, которые сейчас, когда происходит практически возврат к эпохе холодной войны, становятся первостепенными. А денег-то у правительства не так уж много. Реформ проведено множество, выявлены источники экономии, но результаты использования этих источников оказываются противоречивыми. Возникает много побочных эффектов. Кризис сильно ударил по бизнесу, в том числе, и по отраслям, без которых военные не смогут восстанавливать свой боевой потенциал семимильными шагами.

Я узнал, что в конце прошлого года остановил один перерабатывающий завод, потому что из-за санкций, которые Евросоюз ввёл в отношении к России, спрос на продукцию уменьшился, да и немецкой компании, имевшей в этом предприятии долю, запретили работать с Россией. Правда, на любой запрет всегда найдётся какая-нибудь лазейка. И лазейка очень простая: иметь дело с США, а они уже пусть имеют дело с Европой. На арене появляется посредник, достаточно условный, ведь все большие национальные компании по своей сути уже давно транснациональные.

Таким образом, выслушав информацию о проблемах армии и флота, я кое-что выяснил и о своём бизнесе, к изучению которого пока не приступал, но понял: пора этим заняться.

Почти стемнело, вокруг зажглись фонари. Как по мановению волшебной палочки, внутри беседки прямо по центру появился большой круглый стол, накрытый чистой белой скатертью. На столе, как грибы после дождя, стали вырастать блюда с фруктами и другими яствами, которые можно есть на ночь, не отягощая свой желудок.

Я уже знал, что Анна Андреевна и Лена – приверженцы здорового образа жизни и здорового питания. Я же, по их словам, иногда позволял себе нарушить диету, но в целом её тоже придерживался. Впрочем, есть не хотелось совсем, а бокал вина, когда молодой официант на подносе угощал напитками гостей, проплыл мимо меня. Таково было распоряжение профессора Голикова: никакого алкоголя даже в небольших количествах. Вместо вина мне принесли стакан апельсинового сока.

Однако посиделки скоро закончились.

– Одиннадцать часов. Вам пора ложиться спать, – услышал я голос своей красавицы Светы, которая поднялась с кресла, показывая всем своим видом, что пора уходить.

– Да, Олег, пора, – поддержала её Лена, – режим для тебя сейчас важнее всего.

Она взяла меня за руку, как будто намереваясь помочь мне встать. Я не стал сопротивляться. Подхватив её под локоть и попрощавшись со своими гостями и Виктором, я направился в сопровождении обеих женщин в дом.

Пока я принимал вечерний душ и обдумывал сегодняшний разговор, Лена пришла ко мне в спальню и устроилась на моей постели. Выйдя из ванной комнаты, я увидел свою жену, укрытую шёлковой простынёй. Я подошёл к кровати, присел на край и огляделся, как будто ждал неизвестно от кого поддержки. С тех пор, как из комнаты убрали всё медицинское оборудование и медицинскую кровать, и в неё вернули мою постель, где могут свободно разместиться не менее четырёх человек, она стала похожа на самую обычную спальню с супружеским ложем по центру.

Лена пришла мне на помощь: она быстро поднялась с кровати, скинув с себя простыню и обнажив своё стройное ухоженное тело, прильнула ко мне и потянула в кровать, приглашая лечь.

– Давай ложись, – произнесла она, расстёгивая пуговицы моей рубашки.

Семейная трагедия

Когда я утром проснулся, жены рядом не было. Хорошо, – подумал я. Секс с ней ничего не помог вспомнить. Приятно, очень приятно, и всё. Я по-прежнему ничего не чувствовал к этой женщине. И то, что она ушла из моей постели посреди ночи, меня не только не огорчило, а, наоборот, я испытал облегчение.

Но облегчение длилось недолго. Не успел я встать, в комнату, предварительно постучавшись, вошла Анна Андреевна.

– Извини, что беспокою, – сказала она. Я уже знал, что бесцеремонно входить в спальню сына, если он уже почти поправился, было не в её правилах. Моя мать была очень деликатной женщиной. Поэтому сейчас она действительно «беспокоила».

Я подвинулся к краю супружеского ложа и сел на кровати, облокотившись на спинку.

– Я хочу сказать…, – она замялась. Наконец преодолев смущение, произнесла:

– Я рада, что у вас с Леной налаживаются отношения.

Вот как! Она уже в курсе. Интересно, кто доложил? Лена?

Анна Андреевна, будто прочитав мои мысли, продолжила:

– Я сегодня уже видела Леночку. Она такая счастливая! Ведь вы же раньше были так счастливы! Столько лет вместе!

Последняя фраза прозвучала как-то неубедительно. Да и взгляд Анна Андреевна отвела в сторону.

– Разве? – удивился я. – Насколько я понял, она уже лет десять как в Лондоне живёт. Я же всё больше тут – в России.

Анна Андреевна как-то съёжилась, неуверенно присела рядом со мной на кровать.

– Вы действительно очень любили друг друга. Потому и поженились. Мы с отцом радовались вашему браку. Вы всегда старались быть вместе. А как смотрелись! Загляденье!

Мама, полная счастья и гордости от своих воспоминаний, закатила глаза, как бы приглашая меня почувствовать, как счастлив я был тогда. Или она, ведь в то время был жив мой папа. Я уже знал из её рассказов, что между ними было настоящее чувство. Я молча слушал.

– Потом родились дети, – продолжила она, оживившись воспоминаниями. Она даже начала меня гладить по голове, как будто это я был ребёнком.

– Ты обожал своих детей. Да ты и сейчас их обожаешь, просто не помнишь, – спохватилась она, что говорит обо мне в прошедшем времени.

– Когда дети подросли и стал вопрос об их образовании, вы обоюдно с Леной решили, что учиться им лучше в Англии, – Анна Андреевна как-то опять съёжилась при слове «обоюдно». Я понял, моя мать совсем не умеет врать. И мне это понравилось. Несмотря на то, что она была женой разведчика и олигарха и матерью олигарха, она сумела сохранить искренность и непосредственность – качества, которые не мог не ценить в ней отец и которые сплачивали нашу семью покрепче стали. Её было, за что любить и уважать.

– Понимаешь, дети не могут без родителей. И она поехала с ними. Но ты очень часто, почти каждую неделю приезжал к ним. Когда открылся английский офис, ты даже жил в Лондоне. Всё случилось всего год назад, когда начались проблемы на Украине. Президент дал понять, что всей верхушке России, в том числе и финансовой, следует жить на Родине. Или хотя бы чаще здесь бывать. Ты сразу же согласился, а Леночка не может бросить Натали и Семёна. Тогда между вами произошёл большой скандал. Ты настаивал, чтобы она с дочкой вернулась в Россию. Лена же сказала, что дочь, как и сын, заслуживает самого лучшего образования. За весь этот год ты был в Лондоне всего пять раз.

Рассказ Анны Андреевны подошёл к концу. Я понял, что для матери самое главное – мир в семье. Вот почему на неё произвело такое впечатление наше с женой воссоединение.

Она поцеловала меня, готовясь удалиться, и опять запустила руку в мои волосы. Определённо для неё этот жест – гладить сына по голове, как в детстве, – много значил. Я не сопротивлялся. Я не лежал, а сидел на кровати, и ей сейчас была доступна вся моя голова. Поэтому она провела рукой по всей волосистой части, ото лба до шеи. Вдруг её рука замерла. Сама же Анна Андреевна как будто вся напряглась на мгновение, после чего резко отшатнулась от меня.

– Дмитрий? – удивлённо спросила она, глядя мне прямо в глаза. Я не понял. Она потрясённо смотрела на меня.

– Что Дмитрий? – переспросил я.

Анна Андреевна спохватилась, что сказала что-то не то, совсем растерялась. Огромным усилием воли она взяла себя в руки, и заговорила:

– Ты, наверное, хочешь узнать о Дмитрии, – начала она несколько торопливо, как будто боясь, что её остановят.

– Да, – успел вставить я, но она уже не нуждалась в моём одобрении. Было очевидно, женщина приняла решение.

– До конца неизвестно, что произошло. Идёт следствие. Пока что рабочая версия следующая: Дмитрий вернулся с симпозиума из Бельгии на несколько часов раньше, чем планировалось. Не утром, а поздно вечером. И застал свою жену в постели с любовником, которым оказался его же сотрудник. Не знаю, что за скандал там разгорелся, на Диму это так не похоже.

Рассказывая, Анна Андреевна как будто избегала моего взгляда, но при последних словах, сделав ударение на имени брата, она бегло посмотрела на меня.

– Он всегда предпочитал отделываться шуточками, если что-то случалось из ряда вон выходящее. Здесь же у него, говорят, рассудок помутился. Он застрелил свою жену и её любовника из пистолета, который хранился у него дома. Также он застрелил и собственного сына, когда тот проснулся и вбежал в гостиную.

Слова о гибели внука дались Анне Андреевне нелегко. Но она мужественно выдохнула и продолжила:

– Следователь говорит, что Павлик оказался на одной траектории с мамой, и пуля прошла сквозь неё и попала в мальчика. Я не знаю, возможно ли такое.

И опять Анна Андреевна как будто привлекла моё внимание к последним словам, выражающим её сомнение в озвучиваемой ею версии.

– Потом он позвонил тебе, по-видимому, всё рассказал. Ты моментально поехал к нему, охране запретил заходить вместе с тобой в дом. Что произошло между вами – неизвестно. Тебя нашли без сознания с травмой головы, Дмитрий же был мёртв. По-видимому, он тебя ударил по голове, и ты упал, после чего он застрелился. ФСБ проверило эту историю, и Виктор говорит, что они подтвердили, что всё случившееся – бытовая драма. Дмитрий понял, что совершил, и покончил жизнь самоубийством.

К концу рассказа Анны Андреевны я уже свободно читал по её лицу, что всё это чушь и неправда. Не так всё было. Но как? Она либо не знает, либо не может говорить. Скорее всего, не знает. Одно было бесспорной истиной: произошла страшная трагедия, в результате которой женщина, сидящая рядом со мной на кровати, потеряла сына и внука. Я же потерял брата и племянника.

Глаза Анны Андреевны наполнились слезами. Она поняла, что не может больше сдерживаться, и выскочила из комнаты.

Я замер в постели, осмысливая услышанное. Бытовая драма? Возможно. Братья олигархов такие же люди, как и все остальные. Но зачем Дмитрию понадобился я, да ещё без охраны? Не хотел, чтобы чужие люди видели его позор, преступление, совершённое им? Зачем бить меня по голове, да так, что я теперь себя позабыл? Не хотел, чтобы я видел, как он застрелится? Может быть. А может и не быть.

Больше в этот день я Анны Андреевны не видел. Позавтракала она у себя, а к обеду не вышла, сославшись на головную боль. Горничная отнесла ей в комнату фрукты и соки.

Я встретился с Виктором и спросил его о случившемся. Он мне почти слово в слово повторил её рассказ. Ничего нового я от него не узнал. Зато он сказал, что профессор Голиков разрешил с сегодняшнего дня вводить меня в курс финансовых дел. Для этого ко мне приехал один из моих вице, который уже не раз навещал меня. Приятный тридцатипятилетний мужчина, сын министра. Немногословный, говорил только по существу, называл меня исключительно Олег Петрович, сам же назвался просто Андреем. Мы заперлись с ним в кабинете, и на меня обрушился шквал файлов сразу на нескольких экранах и огромная доза финансовой информации. Думать о трагедии, о которой я услышал утром, мне не пришлось совсем.

Когда вечером Анна Андреевна также не вышла к ужину, горничная пошла к ней, чтобы узнать, какие будут распоряжения, но нашла её спящей в своей кровати. Анна Андреевна никогда не спала днём, поэтому горничная сообщила об этом её лечащему врачу, который так же, как и Светлана Геннадьевна, жил с нами.

Ужинали мы с Леной в одиночестве. Виктор уехал по своим делам ещё до обеда и пока что не возвращался. Мой вице Андрей также покинул меня сразу, как только мы с ним закончили запланированные на сегодня дела, пообещав вернуться завтра утром.

– Послезавтра прилетает Семён с Крисом, – сказала Лена. Приезд сына должен был обрадовать меня, и жена ждала именно этой реакции. Но Семён был для меня таким же незнакомцем, как и все остальные, хотя я уже знал, как он выглядит, чем занимается, что любит – практически всё о нём, но не его самого.

– Да, – утвердительно кивнул я, – Андрей уже ввёл меня в курс дела.

Он рассказал мне о том, что Семён прилетает не один. Вместе с ним прибудет Крис Стоун – глава английской транснациональной корпорации, и в ближайшие три дня состоится сделка века, в результате которой я продам существенный пакет акций перерабатывающего холдинга, входящего в состав моей редкоземельной империи. От Андрея я узнал, что с Крисом Стоуном работал ещё мой отец, что у моей семьи с семьёй Стоунов дружеские отношения. Когда я бываю в Лондоне, Крис с супругой часто навещают нас, да и мы бываем у них в гостях. Больше того, у Криса есть дочь – Лиз, названная в честь английской королевы. Возможно, речь пойдёт о подписании ещё одного договора – брачного, потому что наши дети решили пожениться.

– Крис Стоун – твой хороший друг. Вы вместе уже много лет, – продолжила Лена.

– Да, Андрей мне рассказал.

– Вы шли к этому договору много лет, – продолжила Лена, имея в виду продажу акций, – ты тянул до последнего, и только кризис подтолкнул тебя к окончательному решению, хотя Крис уже давно был готов выкупить контрольный пакет акций холдинга. Но сейчас, когда Президент затягивает гайки, я слышала, в бизнес кругах уже обсуждают возможность частичной национализации. Говорят, от него можно всего ожидать.

Лена говорила, а я чувствовал, что большой симпатии она к нашему президенту не испытывает и уж точно не доверяет ему. Интересно, а как я относился к первому человеку страны? Он дважды заезжал меня проведать, один раз мы даже десять минут побеседовали. На первый взгляд, нормальный мужик, деловой, активный, вполне доброжелателен и открыт для общения; не сразу и поймёшь, что этот человек отягощён бременем царствования. Пока что в моём присутствии никто не высказывал к президенту страны никакого отношения, даже члены правительства, числящиеся в моих друзьях, деликатно обходили эту тему. Все разговоры касались исключительно законов, приказов, решений. Причём, высказывалось не мнение относительно подписанных им бумаг, а то, как их выполнять.

– В каких бизнес кругах? – поинтересовался я.

– Я говорила с Женей Костенко. Он действовал на опережение и уже продал оба своих комбината.

– Зачем? – Мой вопрос прозвучал нелепо. Лена удивлённо посмотрела на меня.

– Как зачем? Так спокойнее. Ведь от наших можно ожидать всего: захотят – отберут. Не говоря уже о том, что ему всё время мало: тянет и тянет с нас денег. Теперь ещё что удумали, чтобы деньги держали в стране! Дураков нашёл. А когда контрольный пакет акций у Европы или Америки, уже им решать, где деньги держать.

Ему – это президенту, я понял. Также я ощутил глубокую неприязнь, идущую от Лены. Она явно не поддерживает решения правительства. Интересно, у меня такое же мнение? Андрей и Виктор о моей гражданской позиции пока что ничего не говорили. С моими гостями Виктор всегда был крайне приветлив, впрочем, Лена – тоже. Сегодня я впервые услышал от неё негативные отзывы.

Вот только мама, Анна Андреевна, сетовала на то, что страну пилят и пилят, а деньги из неё уходят и уходят. Я даже узнал от неё о Ротшильде и о том, что он ещё при Ельцине запустил свою лапу в нашу экономику: многие его компании скупили всё, что смогли и кого смогли. Вот её гражданская позиция ясна: СССР был не сахар, но развал Союза и то, что последовало за ним, – преступление. И так считать ей не мешает положение жены и матери олигархов.

Пока я раздумывал об Анне Андреевне, в столовую вошёл её врач – немолодой мужчина, знающий себе цену, но сейчас выглядевший растерянным и неуверенным.

– Олег Петрович, Елена Васильевна, – начал он взволнованно, – Анна Андреевна мертва.

– Как мертва? – спросили мы оба в один голос.

– По-видимому, сердечный приступ, – сказал он, боясь смотреть нам в глаза.

– А вы где были? – в голосе Лены послышалась сталь.

– Я не знал. Она ничего не говорила, – виновато залепетал доктор, – только перед обедом попросила что-нибудь от головной боли. Я проверил давление, пульс – всё было в норме. Дал ей болеутоляющее и посоветовал полежать. Проверил, чтобы она легла. Но она попросила меня оставить её одну, сказала, что позовёт, если что.

Я не ощутил ни боли, ни сильного волнения, узнав о смерти мамы. Конечно, жалко её, как человека. За время, проведённое рядом с ней с момента моего пробуждения, я успел понять, что Анна Андреевна – хороший добрый человек, достойный уважения. Всегда жалко, когда такие люди уходят. Но видимо, отсутствие памяти защитило меня от излишней эмоциональности.

Лена же расстроилась, в её глазах отразилась тревога, и скрытая, не каждому ясная до этого момента печаль, стала легко узнаваемой. На какое-то мгновение она вся сникла, растерялась, как будто не зная, что делать. Но такая потерянность длилась недолго. Губы сжались, во взгляде появилась твёрдость. Она встала из-за стола, я тоже, и мы отправились в сопровождении доктора в комнаты Анны Андреевны. Здесь я был всего один раз, когда знакомился с помещениями дворца.

Женщина, которая была моей мамой, лежала лицом к стене на кровати, стоявшей не посередине комнаты, как в других спальнях, а почти рядом со стеной. Только небольшой прикроватный столик-тумбочка отделял кровать от стены.

Мы с Леной подошли ближе и увидели безжизненно-бледный профиль.

– Когда наступила смерть? – спросил я.

Не успел я получить ответ на поставленный вопрос, в комнату влетел Виктор в сопровождении двух ФСБэшников, которых я уже однажды видел у нас в доме.

– Ничего руками не трогать! – отчеканил он.

– Ты думаешь, это убийство? – удивилась Лена. Я даже не успел об этом подумать или мне не хватило памяти, чтобы понять, что, если есть мёртвое тело, то человек либо умер сам, либо ему в этом помогли. Необходимо исключить один из вариантов.

– Нет, не думаю, – опять чеканил Виктор, – но надо проверить. Ты же знаешь, всё, что касается вашей семьи, – под особым контролем. Вам обоим лучше покинуть комнату.

Я уже собирался последовать его полусовету-полуприказу, как мой взгляд привлекла небольшая деревянная статуэтка медведя, которая стояла на прикроватном столике. Это была допотопная вещь, из далёкого советского прошлого. Я обошёл кровать и, забыв, что ничего не нужно брать в руки, именно это и сделал. Тут же последовал комментарий Лены:

– Этот мишка – подарок твоего отца маме на свадьбу, ведь они поженились в Сибири, по-моему, в Омске, там и познакомились. Мама всегда его везде возила с собой, считая своим талисманом и оберегом.

Я уже знал из рассказов Анны Андреевны, что она родилась в Омске, окончила там медицинский институт, встретила папу, который был в этом городе в командировке, вышла замуж, и поехала с ним колесить по стране, а потом и за рубеж. По специальности она так никогда и не работала.

– Этот мишка был очень дорог твоей маме. Она с ним не расставалась.

Лена говорила, а я рассматривал фигурку. Я её не вспомнил – это точно. Но почему-то мне очень хотелось держать её в руках, вертеть, как будто медведь мне что-то пытался напомнить.

– Можно я возьму его? – обратился я к Виктору.

– Да бери, – ответил тот, отмахнувшись от старого сибирского медведя, – не думаю, что эта безделушка поможет следствию.