скачать книгу бесплатно
Ложкин спустился в подвал, ощущая некоторую неловкость, так, будто он все еще был ребенком и делал что-то недозволенное (в детстве ему никогда не позволяли ходить сюда), словно дед все еще был жив и шел первым по большим, непомерно высоким и оттого очень неудобным ступеням.
Вначале он отпер ту дверь, за которой был всего лишь склад или мастерская.
Внизу горел свет, видимо, не выключаемый уже много дней. Пахло паленой резиной, причем пахло так, что хотелось зажать нос. Передняя часть подвала состояла из двух комнат, разделенных массивной деревянной дверью: в одной комнате была мастерская, а в другой дед держал готовые работы. Ложкин удивился, что деревянная дверь была снята с петель и лежала на полу, а все работы деда оказались разбиты на мелкие черепки, так что невозможно было понять, где голова, а где плечо. Дед, как и сам Ложкин, лепил только из глины, не признавая других материалов.
Ложкин набрал код и открыл первую дверь. За нею все оказалось так, как и рассказывал дед. Большая кадка с влажной глиной, поросшая серой плесенью, откуда Ложкин сразу же отобрал – заранее взятой лопаткой – килограмм пятнадцать материала; несколько странных скульптур небольшого размера и металлический полированный цилиндр, примерно метровой высоты.
По поверхности цилиндра перебегали легкие световые блики, будто отражение игры невидимого света, и Ложкина это сразу заинтересовало. Он провел по металлу рукой; поверхность была теплой и необъяснимо приятной на ощупь. Видимо, это был один из подарков, о которых рассказывал дед. Ложкин выключил электрический свет, чтобы лучше видеть это необычное свечение, однако оно вскоре исчезло.
После этого Ложкин открыл сейф; обещанные ему деньги лежали в целлофановых пакетиках, перехваченных резинками; их было много, и пакетиков, и денег. Столько денег сразу Ложкин еще никогда не видел в своей жизни. Максимум, что ему однажды удалось скопить – тысяча девятьсот долларов, причем деньги те долго не продержались. Он открыл один из пакетиков (ему все казалось, что кто-то смотрит в спину, ведь наружная дверь осталась не заперта) и подержал в пальцах сотенную бумажку. Одна из его знакомых (странная дама, бреющая голову налысо и пьющая водку с перцем) однажды сказала, что от такой бумажки веет негативной энергией, в десять раз сильнее, чем от десятки. Никакой негативной энергии Ложкин не чувствовал. Напротив, банкнота давала ощущение приятной силы.
Сейчас он держал в руках часть тех денег, из-за которых его предок решился на тройное убийство. Часть тех денег, из-за которых до сих пор умирают дети. И будут умирать. Это были проклятые деньги. Сконденсированная смерть. Ложкин положил банкноту на место и закрыл сейф. Деньги есть деньги, их нужно тратить, с одной стороны. Они не пахнут и не имеют памяти. А с другой стороны, ему не хотелось пользоваться этими деньгами. Во всяком случае, он не возьмет их без крайней необходимости.
Потом он отпер второй замок. Тяжелая дверь отошла мягко и без скрипа: видимо, петли были отлично смазаны. Ложкин вздрогнул – ему показалось, что кто-то потянул с той стороны. Он прислушался, ожидая услышать хоть что-нибудь, но услышал лишь гулкую объемную тишину. Просто сквозняк, ничего больше, – подумал он. – Сквозняк и нервы.
Самое главное находилось именно здесь.
За дверью виднелся темный коридор и хорошо освещенная лестница с высокими ступеньками. Видимо, электричество здесь включалось автоматически, как в холодильнике. Ложкин прошел сквозь коридор, стараясь ступать очень тихо, продолжая прислушиваться к тишине, и остановился перед первой ступенькой из тридцати пяти; узкая лестница поднималась над ним, как длинная труба. На ступеньках лежала пыль, а в ней отпечатались следы, напоминающие следы ворон на снегу. Впрочем, это были следы гораздо более крупной птицы. Пыль выглядела так, словно человек не поднимался здесь уже несколько месяцев. В самом верху трубы виднелась щель приоткрытой двери. Двери, которую невозможно запереть, двери в иной мир.
* * *
Глина, которую он взял с собой, была приятного розово-коричневого оттенка, она оказалась очень пластичной и имела равномерную консистенцию. Хорошо держала форму. Хорошо смешивалась с обыкновенной глиной, и Ложкин поначалу точно выдержал пропорцию один к десяти, о которой говорил дед. Выдержал, а затем добавил еще чуть-чуть. Он не мог удержаться – как артист Куравлев, который все же взглянул на карикатурно нелепого Вия.
Итак, он изготовил смесь. Она не давала трещин при предварительной просушке. Когда ее поверхность высохла до кожаной твердости, Ложкин занялся точной проработкой деталей. Он собирался изготовить довольно простую вещь, скорее упражнение, чем серьезную скульптуру: модель своей левой руки. А свою руку он лепил уже столько раз, что знал наизусть каждую морщинку на ней.
Он вылепил точный рисунок вен, остановился на выступающих костях пальцевых суставов. Сейчас кости выступали чуть сильнее, чем обычно, потому что рука стала тоньше; за последние дни Ложкин заметно похудел. Закончив с этим, Ложкин прорисовал основные морщины и линии ладони, сделал линию жизни длиннее и глубже, из какого-то детского суеверия выровнял линию судьбы. Линию сердца он почти не изменил, она и так была превосходна. Особенно тщательно он вылепил ногти и отшлифовал их до матового блеска; как ни странно, глина это позволяла. Затем отнес модель в печь.
У деда имелось две печи для обжига: маленькая и большая. Большая имела рабочую камеру величиной с кабину лифта, маленькая была чуть больше обычной микроволновки и работала на том же принципе. Большая стояла во дворе, маленькая – в доме. Обе имели хорошую регулировку температуры, с большим диапазоном и точной настройкой. В большую печь был встроен компьютер, для компенсации конвекционных потоков, для различных градиентов нагрева, для поддержки девяти разных кислородных режимов, для разных скоростей нагрева и охлаждения и для всего прочего. Ложкин просто не представлял себе, сколько стоит такая печь. Маленькая, попроще, была стандартной и стоила около тысячи долларов. Такие имелись во многих хороших мастерских. К вечеру Ложкин закончил обжиг модели и оставил ее остывать. Теперь ему оставалось только ждать.
Дом стоял на самом краю города, и в километре от него начинался лес. Вечером, около половины девятого, когда небо еще оставалось светлым, Ложкин вышел прогуляться, взяв с собой Полкана, уже пришедшего в себя и веселого, хотя и похожего на старую корзину, из-за страшно торчащих ребер.
Путь к лесу был недолгим, и хорошо знакомым. Вначале Ложкин спустился в овраг, который лежал за огородами. По пути он увидел соседей, которые сосредоточенно копали землю. Ложкин поздоровался с ними, но те не ответили. Они лишь наклонили головы, изображая нездоровое усердие. Ложкин повторил приветствие, но люди отвернулись, не желая его видеть.
Он пожал плечами и отправился дальше. Бог им судья.
Выйдя к лесу, он напился из колодца с ледяной водой, поднимая голову после каждого глотка, бросил в колодец лягушку, пойманную тут же. Он не делал этого больше двадцати лет; сейчас он снова был ребенком, просто нацепившим маскарадный костюм громоздкого взрослого тела; лягушка сделала всего один брык задними лапами и мягко легла на меловое дно в углу колодца. Еще несколько часов он лежал на траве, смотрел в небо, вначале тонущее в плывущей синеве, а затем пылающее от бесконечности звезд, и алчно вспоминал. Есть некие светящиеся вещи, о которых вспоминают только один раз, любое воспоминание будто выключает их свечение. К полуночи, когда в его душе уже ничего не светилось, Ложкин встал, разбудил мирно сопящего тупого Полкана, и направился обратно. Вдоль дороги плыли светляки. Полкан резвился в траве, имитируя охоту.
В комнате он нащупал выключатель, щелкнул и сразу же увидел модель руки, остывающую на подоконнике. Та самая глина, из которой Бог слепил Адама, – что могла означать эта фраза? Просто чушь? Непонятую метафору? Что рука оживет? Но ведь Ложкин не бог, а чтобы оживить мертвое вещество мало быть хорошим скульптором. Он дотронулся до глиняной руки – рука все еще была теплой. Глина уже стала твердой как камень. С ней не случилось ничего необычного, лишь глиняные ногти стали длиннее.
Что? Что это? Он замер, пораженный.
Ложкин поднес модель руки поближе к свету. Может быть, да, может быть, нет. Разница была такой небольшой, что даже его профессиональный глаз мог легко ошибиться. Доли миллиметра, не более того. Ногти не могут отрастать на глиняной руке. Или могут, если на самом деле это не-глина? Некая сверх-высокотехнологичная имитация глины? Если уже через два с половиной часа после обжига начали расти ногти, то что же произойдет после этого?
11. После этого…
После этого он уже не мог спать. До трех часов утра он не сомкнул глаз, он ложился и вставал, пил кофе, включал телевизор и выключал его снова, каждый час смотрел на глиняную руку, пытаясь заметить изменение, но ничего не замечал.
Затем он уснул прямо за столом.
Он проснулся с колотящимся сердцем, проснулся от страшной и нелепой и совершенно абсурдной мысли, которую невозможно было выразить словами. Чтобы прийти в себя, понадобилось несколько минут. Ложкин выпил холодной воды из холодильника и пошел смотреть на глиняную руку. Осмотрел ее со всех сторон и заметил явное изменение: сейчас линия сердца на глиняной ладони резко прерывалась, что могло означать, например, смерть или болезнь любимого человека. Ложкин даже не удивился, он понял, что ждал этого. Более того, он был уверен, что этим дело не кончится.
– Надо же, – сказал он. – Всего лишь десять процентов с мелочью, и уже такой эффект. А что, если… Черт побери, я же обязательно попробую!
У него было такое чувство, словно он выиграл в лотерею.
Когда взошло солнце, он снова отправился в подвал. Спустился, открыл обе двери и поднялся по тридцати пяти ступенькам, оставляя отпечатки своих ног в пыли.
Он увидел знакомый двор знакомого дома, и солнце сияло в ослепительном воздухе над лесом. В противоположной стороне был серый каменный город. Неужели действительно город без людей, обещанный дедом?
Ложкин вышел за ограду. Я этому верю? – спросил он сам себя. – Ты спускаешься в подвал, пройдя тридцать пять ступенек, затем идешь метров двадцать пять по подвалу, после чего снова поднимаешься по точно таким же ступеням, – и вдруг оказываешься в совершенно чужом мире? Возможно ли это? Почти точная копия нашего мира, но без людей? Еще минута – и кто-нибудь появится на улице, и тогда все станет просто фантастическим розыгрышем.
Но минуты шли, а никто не появлялся. Ложкин неторопливо перешел через пустую улицу, вошел в чужой пустой двор, поднялся на крыльцо и вдавил кнопку звонка. Потом еще раз и еще. Повернул ручку, и дверь открылась.
– Эй, хозяин! – позвал он.
Но в доме никого не было. Здесь все выглядело так, будто хозяева ушли несколько часов назад. Срезанная роза в вазочке на столе выглядела свежей. Мягкие игрушки были разбросаны на полу. В серванте – кошелек с деньгами и с вырезанной из картона детской ножкой, чтобы примерять туфельки на базаре.
Целый мир без людей – это пока еще не укладывалось в его голове. Мир, соприкасающийся с нашим в единственной точке, и эта точка прямо под домом. Если это целый мир, то в нем есть и свои Курилы и своя Африка. Есть своя туманность Андромеды, свои скопления метагалактик в миллиардах световых лет от Земли. Нет, это нереально, этого не может быть. Эта штука должна быть устроена как-то иначе. Он аккуратно положил кошелек на место. Проблема в том, что деньги выглядят совершенно настоящими. Это большая проблема. Скорее всего, деньги и есть настоящие. В этом городе-двойнике должны быть магазины, кассы, обменные пункты, банк, в конце концов. Все это не охраняется, а значит, этот город просто рай для воров и грабителей. Здесь можно грабить, угонять автомобили, взрывать здания и подкладывать бомбы в самолеты. Если взорвать бомбу здесь, то что произойдет там?
Если два мира одинаковы, – подумал он, то каждое мое движение должно отражаться там, в той реальности. Кто я для них: привидение? Полтергейст, перекладывающий предметы с места на место? Я брал в руку кошелек, открывал его и пересчитывал деньги. Двигался ли кошелек в том мире?
Он зашел еще в два дома, и везде было то же самое: двери не заперты, хозяев нет. Затем город ему надоел; он свернул в противоположную сторону и направился к лесу, той самой дорогой, которой прошлым вечером. Здесь все оставалось тем же, не было лишь людей, копавших землю. Впрочем, земля была вскопана, в ней торчала лопата. Это означало, что два мира и на самом деле тесно связаны. Если что-то происходит в одном из них, это сразу же отражается в другом. Эту идею стоило бы проверить.
Он добрался до колодца, в который вчера бросил лягушку; лягушка была на месте, она была точно такой же и точно так же лежала в углу, на меловом дне.
Ложкин опустил руку в ледяную воду, но не достал до дна. Потом придумал кое-что получше: поднял гвоздь и нацарапал на деревянной стенке букву "Л". Стоит посмотреть, появится ли эта буква в мире людей, – подумал он. Чем плох эксперимент?
Когда он шел обратно, то увидел кое-что новое. На траве лежала большая черная птица со сломанным и неестественно вывернутым крылом. Птица дышала, ее глаз, обращенный к Ложкину, был полуприкрыт. По форме тела птица напоминала стрижа, но была раз в десять крупнее. Ложкин нагнулся над нею и погладил шелковистую блестящую шейку. Птица вздрогнула и затрепыхала здоровым крылом.
Это было лучшим доказательством. Только сейчас Ложкин окончательно поверил в реальность этого мира. Подобных птиц в мире людей просто не было. Их никогда не существовало.
Он вдруг почувствовал головокружение. Что со мной? Что, если воздух этого мира ядовит для человека? – подумал он. – Нет, ерунда, не может быть. Так не должно быть. Просто я почти не спал ночью. Плюс, – плюс, просто слишком много впечатлений для одного дня.
Однако он и не подозревал, что еще ждет его этим утром.
12. Этим утром…
Этим же утром он снова отправился в лес. Он хотел проверить, появилась ли нацарапанная буква «Л» на стенке колодца. В этом, человеческом мире, не было руки, которая подняла гвоздь и нацарапала букву. А если буква все же появилась сама собой, никем не написанная, значит, законы природы были нарушены. По крайней мере, нарушены известные нам законы природы. Значит, все Ньютоны и Эйнштейны, вкупе с подобными им Пифагорами, оказались неправы.
У дома напротив гуляла девочка лет шести. Это был тот самый дом, в который Ложкин только что входил, – но входил в ином мире. Сейчас, разумеется, дом не был пуст. Сейчас перед Ложкиным была та самая девочка, у которой мать сняла мерку с ноги и мерку спрятала в кошелек. Только что он собственными пальцами открывал этот кошелек, чужой кошелек в чужом доме, и даже пересчитывал деньги, чужие деньги. Подушечки пальцев еще помнили его выпуклую шершавую поверхность. И если бы он случайно переложил кошелек в другое место, то что бы произошло в этом мире, – как бы это произошло? Кошелек просто бы прыгнул в воздухе на глазах у изумленной семьи? Сам собою прыгнул и приземлился на новое место? Ложкин подошел к девочке.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Станкостроительный завод, – серьезно ответила девочка.
– Ты любишь разбрасывать игрушки по полу? Твои игрушки разбросаны по полу, да? Серая мартышка, маленький красный медведь…
– Это не игрушки, а станки, – сказала девочка.
– А на столе в комнате стоит красная роза, правильно?
Девочка прищурилась и впервые посмотрела на него внимательно.
– Это производственная тайна, – ответила она.
Наверное, ее отец был каким-нибудь инженером или мастером. Ложкин отвернулся и пошел вниз по улице.
– Обязательно составьте смету! – крикнула вдогонку девочка-завод.
Молчаливые люди были на своем месте и снова молчаливо копали землю.
– Здравствуйте, соседи! – крикнул им Ложкин. – Оглохли вы, что ли? Я же с вами здороваюсь.
Один из мужчин воткнул лопату в землю и разогнул спину. Поднял на Ложкина тяжелые глаза.
– Шел бы ты отсюда, – сказал он. – А то, не ровен час, нарвешся.
– Нарвусь на что? Может быть, ты мне объяснишь? Популярно, как мужчина мужчине.
Но человек снова взял лопату и принялся сосредоточено копать.
– И все равно, здравствуйте! – крикнул Ложкин. – Бог вам в помощь!
Колодец темнел во влажном полумраке под деревьями. Ложкин был почти уверен, что увидит нацарапанную букву, большую "Л". Но он никак не ожидал того, что случилось на самом деле: буква превратилась в слово, которое он никогда не писал. Надпись была такой:
килЛер
Ложкин несколько раз перечитал написанное. Это слово, без всякого сомнения, означало "убийца". Мелкие волоски на его руках встали дыбом. Убийца? Убийца кого? Кто убийца? Не может быть, чтобы я, – подумал он.
Появившееся слово наверняка было как-то связано с его вчерашним сном. Со сном, который повторялся уже столько раз.
Впервые Ложкин увидел этот сон зимой, шесть месяцев назад. В тот раз еще не было убитой девушки, а была лишь тягостная уверенность в том, что он кого-то убил, и в том, что ему удалось кое-как замести следы. Сон был настолько отчетлив и мучителен, что Ложкин не мог прийти в себя несколько дней. То, что он чувствовал, это было не долгое рассасывание горького леденца сна, как то часто бывает, это были самые настоящие угрызения совести. Сколько он ни говорил себе, что сон это всего лишь сон, совесть не успокаивалась. Но вот прошло шесть месяцев, зима сменилась летом, и страшный сон начал воплощаться в реальность.
Он чувствовал это, но не мог найти объяснения этому. Слово «килЛер» было абсолютно реальным, но, чтобы убедиться в этом, Ложкин провел по нему пальцами. Он почувствовал себя так, будто увидел громадную черную волну, катящуюся на него и уверенно сносящую все на своем пути. Это слово появилось не случайно.
Вдруг он услышал шаги за своей спиной.
– Ты чей, мужик? – спросил незнакомый голос. В голосе слышалась явная угроза.
Он резко обернулся, испугавшись не голоса, а его неожиданной близости.
Рядом стояли два парня лет двадцати пяти, оба в одинаковых кепках с длиннейшими козырьками, очень похожие друг на друга, настолько, что вначале Ложкин принял их за близнецов. Один из них смотрел по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости. Когда он повернулся, Ложкин понял, что столь сильное сходство двум лицам придавали не одинаковые черты, а одинаковые выражения. И выражения эти не сулили ничего хорошего.
– Я свой, – ответил Ложкин.
– Своих я всех знаю. Я спрашиваю, ты чей? Шо, мужик, испугался?
Видимо, волнение последних секунд еще отражалось на его лице.
Ложкин сделал шаг к говорившему.
– Я свой собственный, – ответил он, – ты что, еще не заметил?
Мелкие пузырьки бешеной ярости заискрили в его крови, вспенивая ее, как шампанское.
Вдруг парень ударил Ложкина в грудь. Любое рукоприкладство всегда смущало Ложкина; именно из-за этого смущения, а не из-за страха или слабости он не любил давать сдачи, когда на него нападали в школе. Впрочем, он всегда любил смотреть бокс по телевизору. Бывшая жена его, остроносая Эльвира, тоже любила смотреть бокс по телевизору, а в запале супружеской ссоры она однажды разбила о стену стул. Это был, пожалуй, единственный раз, когда Ложкин замахнулся на кого-то кулаком. Замахнулся, но все же не ударил. А подонок сосед снизу не в счет. Он давно напрашивался.
Сейчас Ложкин пошел дальше. Он сочно ухнул негодяя по лицу, целясь куда-то в область глаза; удар пришелся в нос, из которого сразу же закапала красная струйка. Бить было радостно и здорово, как прыгать в воду головой вниз. Это уж точно дед сказал. Настоящая драка, как и настоящий секс, – два древнейших обязательных, потрясающих наслаждений мужчины, и даже неизвестно, что из них лучше. Мы просто созданы для этого, черт бы нас побрал!
Второй удар рассек парню щеку. Тот прикрыл лицо руками, а Ложкин продолжал, разбивая костяшки пальцев, лупить его по голове, которая опускалась все ниже. Когда первый из противников упал, Ложкин обернулся ко второму. Однако, тот держал в руках нож.
У колодца валялось немало всякого мусора, как в любом месте, где пророй останавливаются люди, но где никто не собирается убирать. Было несколько осколков кирпича, разбитая бутылка и обрезок оцинкованной трубы со сломанным краном на одном конце. Все это сгодилось бы как оружие. Ложкин поднял трубу, и глазенки у нападавшего сразу пригасли. Сейчас ты, скот, узнаешь…
– Э, – сказал парень, – давай я бросаю нож, а ты бросаешь это.
– Не-а, – возразил Ложкин и уверенно двинулся на него. – Нет, сволочь, сейчас мы с тобой порезвимся.
– Эй, бросай, я сказал!
– Если ты принял меня за ангела, то ты ошибся, – ответил Ложкин и замахнулся.
Парень отступал, пятясь в растерянности. Он поскользнулся на влажной глине и потерял равновесие. Ложкин ударил и попал по руке, державшей нож. Нож упал в траву; парень хотел что-то сказать, но Ложкин ударил его ногой в пах, а затем, когда тот согнулся, как переломленный, еще коленом в лицо. Удар получился с хрустом, как в кино.
– Чё, быдло, еще вопросы будут? – спросил он.
Вопросов не было. Уходя, он пнул под ребра одного из лежавших. Только сейчас он почувствовал боль в груди. Оказывается, самый первый удар был не таким уж и слабым. А костяшки пальцев кровоточили.
Драка доставила ему удовольствие, она освободила что-то теснившееся внутри, ему сразу стало легче, одни проблемы отступили на задний план, а другие сразу же потеряли важность. Мир стал в десять раз проще и в десять раз прочнее. Надпись на стенке колодца уже не волновала его совершенно. Была бы возможность, дрался бы каждый день, – пошутил он про себя. – Ну, черт побери, а я ведь и вправду не ангел! Откуда во мне это? Неужели только жало сморва? Или дело во мне, или это я сам такой?
Последняя мысль доставила ему странную радость.
Он вошел в ближайший к дому магазин и попросил полкило колбасы и копченую куриную ножку, которая хвастливо именовалась окороком. Продавщица, молоденькая девчонка в штанишках, живописно облегающих худую попку, не обратила на него внимания.
– Эй, я к вам обращаюсь! – громко сказал Ложкин.
– Я вас не обслуживаю, – ответила продавщица, глядя в сторону.
– Почему это вы меня не обслуживаете?
– Потому что не хочу. Уходите и не мешайте мне работать.
– Нет, я это так не оставлю.
– Оставите, оставите, – сказала женщина, стоявшая поблизости и рассматривавшая кусок говядины с внимательностью старателя, моющего золотой песок.
– Почему это?
– Давайте выйдем, и я вам объясню, – она плюхнула драгоценный кусок мяса обратно в лоток.
