скачать книгу бесплатно
6. Тайна…
– Тайна, которая убивает, – сказал дед и опрокинул стопку в рот.
– Почему?
– Потому что все это и началось с убийства, вот почему. Тебе всегда нравился наш старый дом. Ты хорошо помнишь его, да?
– Лучше не бывает, – ответил Ложкин.
– Этот дом поставил мой прадед Василий. С Василия все началось. Однажды ночью к нему пришли гости. Он так часто мне об этом рассказывал, что я почти вижу это своими глазами. Он пересказывал мне все десятки раз, со множеством подробностей. Он безумно боялся, и пытался как-то защититься от всего этого. Во-первых, это была настоящая зимняя ночь, очень холодная. Холодная и ясная. Где-то после рождества. В эту ночь в его дверь постучались гости. Их было трое. И они были очень похожими на людей. Похожими, но не людьми.
– То есть? – удивился Ложкин. – Только не говорите мне о всякой нечисти, потому разумные люди в это не верят. Вы мне рассказывали сказки в детстве, но я давно не ребенок.
– Ты прав. Я тоже не верю в нечисть, хотя меня и считают колдуном. Прадед Василий поначалу подумал, что то был дьявол, один в трех лицах, потому что все трое, включая женщину, говорили одинаковыми голосами. Так он мне рассказал. Но не думаю, что дьявол существует. Это был кто-то другой. Судя по тем вещам, что они имели с собой, люди им и в подметки не годились. Они были реальными существами, из плоти и крови. И они отличались от нас, как человек от обезьяны.
– Даже так? Это только сказка или есть доказательства?
– Доказательств так много, что скоро тебя будет от них тошнить.
– Допустим. Дальше?
– Гости были невысокого роста и очень худы. Они были одеты по-человечески, но слишком легко для зимней ночи. Сейчас уже не бывает таких снегов и холодов, какие случались в старые времена. Без валенок и тулупа люди элементарно замерзали насмерть. Дома заносило снегом по самые крыши. Еще я помню годы, когда птицы замерзали в лесах и во дворах. А река в феврале промерзала до самого дна. Однако гости имели лишь легкую одежду, и они не мерзли.
Василий пустил гостей в дом, накормил их и напоил самогоном. От самогона они воротили нос, но откушали. Жевать они вообще не могли. Губы на их лицах были не настоящими. Вместо языков они имели тонкие трубочки, через которые втягивалась жидкая пища. Что-то вроде полого жала. Гости имели при себе подарки. Василий взял подарки и поблагодарил гостей. Он боялся и думал, что губит свою душу. Но подарки-то были такими, что отказаться он не мог. Поэтому он взял все и попросил еще кое-что.
– Что?
– А что бы попросил ты? Что бы попросил любой другой? Все мы скроены одинаковыми, малыш. Он попросил подарить ему золото. Очень много золота.
– Так просто? – спросил Ложкин.
– А как ты думаешь? Они удивились, но дали. Сделали ему золото сразу же, на месте, за минуту. И пообещали потом подарить намного больше. Сколько угодно золота. Но ему не нужно было сколько угодно, вот в чем дело. Он был человеком расчетливым. И он рассчитал правильно: одно дело, если подарками владеет только он, и совсем другое – когда то же самое есть у всех.
Гости собирались провести ночь в доме, а потом уйти в город. Василий уложил их спать, а когда они крепко уснули, убил всех троих. Он перерезал им глотки, и убедился, что кровь их была светло-розовой, как будто разбавленной молоком. Он спрятал тела в подвале, продал часть золота, а потом построил новый дом. Построил его прямо над старым. Тот самый дом, который стоит до сих пор. Дом твоего детства.
– И в подвале?
– В подвале до сих пор лежат три скелета. Я их видел, они маленькие, будто детские. Ты их тоже увидишь. Поначалу они были завернуты в старые тряпки, а потом я упаковал их лучше, обернул пленкой. Тонкие кости. Не помню, сколько ребер, но больше, чем у нас. Я думаю, это все же были пришельцы. Кто же еще это мог быть? Я даже пытался изучать эти кости под микроскопом, но ничего не нашел. Я ведь не специалист. Я только понял, что кости очень легкие и намного прочнее, чем наши.
– Почему вы не похоронили их? – спросил Ложкин. – Хотя бы это можно было сделать? Это ведь прах разумных существ, это не животные. Можно было отнестись к ним по-человечески.
– Потому что они стоят миллионы долларов! Кстати, кое-кто мне уже предлагал нормальную цену. Может быть, они стоят сотни миллионов, если правильно продать. Они прекрасно сохранились. Каждая косточка на месте. Ты себе представляешь? Настоящие, на сто процентов достоверные скелеты!
– Но они подарили ему не только золото? – задумался Ложкин. – Что еще?
– А! Вот в этом-то все и дело. Ты увидишь сам. Они подарили очень много странных вещей, и это создало проблему. После того, как гости были убиты, дары превратились в проклятие.
– В проклятие?
– Это проклятие нашего рода. Мы владеем тайной, которая убивает нас. Убитые до сих пор мстят нам, и нет таких человеческих сил, чтобы скрыться от этой мести. У тебя было четверо братьев, – четверо! – но выжил лишь ты один. Все остальные умерли в младенчестве. У твоего отца был брат и две сестры, которые умерли малыми детьми. То же самое будет и с твоими потомками. Это наказание за то тройное убийство. Страшное наказание. Рано или поздно умрут все, и наш род прекратится.
– Подождите, – сказал Ложкин, – подождите. Но, когда отец бросил маму и ушел к той женщине, она ведь родила двоих детей, которые до сих пор живы?
– Точно. Твой отец ушел из семьи, и проклятие рода больше к нему не относится. Неужели непонятно? Все стараются уйти, но не у всех получается. Даже те, кто не знает тайну, что-то чует нутром. Вот так и получилось, что остались лишь мы вдвоем. Скоро ты останешься сам со всем этим. Ты должен быть сильным, чтобы бороться. Теперь, когда ты знаешь все, можешь быть уверен, что смерть уже занесла над тобой косу. Даже если ты останешься жив, все твои дети, кроме одного, умрут.
– Может быть, это просто наследственная болезнь? – засомневался Ложкин. – Просто болезнь. А прадед Василий был… Ну, придумал он это все.
– Ты сам скоро увидишь, – сказал дед. – Ты убедишься, что он говорил правду. Ты увидишь и скелеты и все остальное. Сомнений у тебя не останется. Да о каких сомнениях можно говорить! – Я показал тебе сегодня достаточно много.
– Это все оттуда? – спросил Ложкин.
– Да. Это все оттуда. И моя сила оттуда, и все остальное.
– А что говорят врачи?
– Врачи ничего не говорят. Болезнь здесь ни при чем. Это проклятие. Если ты хочешь оставить наследника, ты должен будешь найти женщину, которая согласится родить тебе пятерых или четверых детей, зная, что умрут все, кроме одного. Но найти такую женщину почти невозможно. Поэтому рано или поздно Ложкины исчезнут. Может быть, ты будешь последним из них.
Это очень тяжело, когда умирает младенец, которому всего несколько месяцев. Он уже узнает тебя и любит и кое-что соображает. Он тянет к тебе пальчики. Но однажды он перестает улыбаться, и ты видишь это даже раньше, чем его мать, занятая стиркой или уборкой. Ты успеваешь заметить его последнюю в жизни улыбку. Потом он быстро сгорает, как спичка. Ты бегаешь по врачам, но знаешь, что все бесполезно, просто создаешь видимость какой-то суеты. А когда умирает и второй, это уже непереносимо. Это ломает тебя навсегда. Женщину это может просто уничтожить. А если ты когда-нибудь проговоришься, весь остаток жизни она будет ненавидеть тебя. Я помню твоих умерших братьев так, будто видел их вчера. Я помню их даже лучше, чем своих сыновей. Потому что каждое следующее повторение страшнее… Налей еще.
Он выпил и продолжил.
– В подвале есть большая дубовая дверь, – говорил дед, – войдя в которую, ты можешь найти много предметов, которые тебя удивят. Это подарки. Это вещи громаднейшей силы. Но запомни: пока я не вернусь, ты не должен брать ничего оттуда. Не бери ничего, предупреждаю тебя! Не позволяй себе потерять голову. И еще одно обязательное правило, даже сверх-обязательное: можешь спускаться в подвал, сколько хочешь, но, если хочешь остаться жив, никогда не задерживайся там после захода солнца. Всегда имей при себе точные часы и всегда знай время захода. Это я говорю не просто так, – от этого зависит твоя жизнь.
7. Жизнь…
Жизнь деда оборвалась два дня спустя.
Дед лежал желтый, на мертвой коже проступили во множестве синяки и кровоподтеки, почти черного цвета. Седая щетина продолжала расти, а из горла порой вырывались странные пугающие хрипы – так, будто тело еще было живо и силилось вздохнуть. Возможно, в нем медленно расслаблялись какие-то мышцы. Сейчас дед выглядел еще страшнее, чем при жизни. Его пальцы скрючились и побелели, словно мертвец пытался вцепиться во что-то. В его лице не было отрешенности, умиротворения или хотя бы безразличия, которое обычно проступает на лицах мертвецов. Его лицо все еще было сосредоточено, и казалось, что даже мертвый дед продолжает стремиться к чему-то, видимому лишь ему одному.
Весь день Рита была с Ложкиным, она помогала делать те простые вещи, которые умеет делать лишь женщина. К вечеру тело было готово, деда накрыли покрывалом и выключили свет в той комнате, где он лежал. Так, словно свет мог ему помешать. Ложкину хотелось плакать, и он стеснялся этого.
– У тебя ведь больше никого нет? – спросила Рита.
– Совсем никого. Я его не любил, допустим, он был деспотом, но с ним ушло самое дорогое. Самое настоящее. Мое детство. Ушло прошлое. Я чувствую себя как кактус, у которого сгнила нижняя половина. Он воспитывал меня до восьми лет. Было время, когда я ненавидел его, и никогда не понимал. Но сейчас он продолжает во мне жить. Ты знаешь, он дал мне в руки комок глины, впервые. И он научил меня лепить. Из-за него я стал тем, кто я есть.
– Скульптором, который до сих пор не продал ни одной из своих работ, – уточнила Рита. – Прости меня, но это все фигня. Деньги не имеют отношения к искусству, – сказала она, щелкнула зажигалкой и затянулась.
Ложкин был скульптором, причем всегда считал это занятие не увлечением, а главным делом своей жизни. Иногда он вырезал или рисовал, но его страстью была лепка, причем лепил он всегда из глины.
Он не любил дерево, камень, металл и пластик. Он предпочитал лепить из глины, причем обычно оставлял поверхность шершавой и необработанной, не глазируя ее, не покрывая эмалью или лаком. Чтобы сделать глину водостойкой, он обязательно обжигал ее при тысяче трехстах градусах или даже чуть больше. Для этого есть специальные печи, и Ложкин имел их две, разных размеров, но обе небольшие. Он оставлял видимым само тело глины, тело, такое же выразительное, как и человеческое – ведь ее поверхность всегда немного напоминает человеческую кожу. Правильной обработкой глине можно даже придать фактуру кожи. А любая глазурь или эмаль превращает глиняную скульптуру в обычную керамику, и никакая раскраска уже дела не изменяет. Давным-давно Ложкин изготовил несколько работ на заказ, для музея, покрыв их свинцовой глазурью с оксидом олова, а потом раскрасил золотой и серебряной краской. Денег за работы он так и не получил, а экспозицию, как ни странно, назвали "народная глиняная игрушка". Это обидело Ложкина. С тех пор он работал только с голой глиной, постепенно совершенствуя свое мастерство. Иногда ему казалось, что он знает о глине все. Иногда, в редкие моменты вдохновения, ему казалось, что глина оживает в его руках. Но дед сразу же в день приезда осмотрел все и безжалостно раскритиковал работы его последних лет, похвалив лишь модель руки, изготовленную пять лет назад.
– Ты совсем не чувствуешь глину, – тогда сказал дед. – На твоем месте я бы занялся другим делом и не портил материал. Да и материал у тебя, я смотрю, дурацкий.
– Это лучшая скульптурная глина, которую я смог достать, лучшей в природе не бывает, – возразил Ложкин.
– Да ну? Этот перегной ты называешь глиной? Ты это покупаешь?
– Не это. Я экспериментирую. Я работаю с собственными смесями на основе каолина, с трубочной глиной, добавлю мергель, глинистый сланец, суглинок, силикаты и множество химических компонентов. У меня есть несколько собственных рецептов, о которых никто не знает. Скажу вам, это мой маленький капитал.
– Забудь о каолине, – сказал дед. – Дело не в нем.
– Но ведь самая чистая белая глина, она образуется при разрушении гранита, в ней нет примесей. Поэтому, добавляя реактивы, мы можем получить любой другой вид глины. Вы знаете химию?
– Где добывают эту дрянь?
– В Алабаме.
– Вот видишь, в Алабаме. Из чего бог слепил Адама?
– Из глины.
– Разве он ездил для этого в Америку? Выбирал лучшую глину?
– У вас есть глина, из которой лепили Адама? – спросил Ложкин. – Тогда продайте мне пару вагонов. Куплю прямо сейчас.
– Да, малыш, такая глина есть. Что-то вроде нее.
– И где же это месторождение, в Еламово?
– Именно там. Ты сомневаешься в моих словах?
Ложкин отлично помнил Еламово, этот глиняный и меловой рай. В Еламове он вылепил свои первые глиняные фигурки. В Еламове, в ближайших к нему лесах и оврагах, можно было найти любую глину, любого цвета, кроме, пожалуй, изумрудно-зеленого (такая глина встречается лишь вблизи месторождений меди), там он находил глину белую, как чистый мел или как хорошая известь, глину черную, почти как смола, оранжевую и розовую, как лепестки шиповника. Там можно было найти глину любой плотности и пластичности; глину, которая не трескалась при высыхании, такую, которая после высушивания под солнцем становилась не твердой, а упругой. Там, в еламовских лесах на каждом шагу встречались холодные меловые источники – струи подземной воды, бьющие с невообразимой глубины. Источники разливались мелкими озерцами, вода в которых все же оставалась ледяной. Если бросить в такую воду лягушку, то она замерзала и переставала двигаться, опускаясь на дно. Ее можно было достать через месяц или через два и отогреть, она оставалась живой. Чистейший вкус воды из тех меловых источников Ложкин не забыл до сих пор. Мел в Еламове добывали открытым способом, его постоянно вывозили грузовиками, а весной глубокие меловые карьеры наполнялись водой. Когда вода нагревалась, в ней кишели головастики и мелкая рыбешка.
– Мне кажется, я знаю любой вид глины, какой можно найти в Еламове, – возразил Ложкин. – Вы же сами учили меня, когда я был ребенком. Вы научили меня любить глину, и показали мне все. И, к тому же, глину там копают все подряд, там глиняные ямы на каждом шагу, если бы там имелось что-то необычное, – как вы сказали, глина, из которой был слеплен Адам…
– Может быть, это и не та самая глина, – согласился дед, – но большой разницы нет. Поймешь, когда сам увидишь. А что касается ям на каждом шагу, это правильно. Так вот, нужная яма находится как раз под домом, под нашим домом, поэтому никто чужой там не копает… У тебя есть шприц?
Шприц в доме нашелся, одноразовый, пятикубовый.
Дед уверенным движением вогнал иглу себе в вену. Некоторое время он молчал. Минуту спустя его лицо расслабилось.
– Болеутоляющее, – объяснил он. – Не совсем болеутоляющее, но что-то вроде того. Обычно я не позволяю себе больше одного шприца в день. Но перед смертью можно расслабиться, верно? Поэтому сбегаешь в аптеку и купишь мне упаковку.
– Что за лекарство?
– Тебе не надо, ты все равно в медицине ноль. Эта штука меня поддерживает. Так вот, слушай. Я сказал, что ты не можешь брать из подвала ничего. Есть одно исключение. Можешь взять немного глины. Тогда ты сам проверишь, из этой ли глины был слеплен Адам.
Дед тоже был скульптором, как и Ложкин, у него было удивительное умение схватить и показать ту суть вещей, о которой никто даже не догадывался. Была и особая проницательность, которая иногда по-настоящему пугала в разговоре: порой дед ронял всего два или три слова и было понятно, что он видит тебя насквозь и даже больше, чем насквозь, – будто вывернутого наизнанку. В свое время деда боялись все в семье Ложкиных.
Особенно боялась деда бывшая жена скульптора Ложкина, остроносая Эльвира, которая явно не хотела принадлежать к семье и удрала при первой же возможности. Она отказывалась признавать Ложкина скульптором, на том основании, что он ни разу не смог продать ни одну из своих работ, называла искусство игрушками и отказывалась завести ребенка до тех пор, пока Ложкин не устроится на приличную работу. Приличная работа, по ее представлению, валялась на каждом углу. Остроносая Эльвира постоянно шпыняла Ложкина примерами удачно живущих соседских мужей, отвратительно тупых, злых, грубых и громко смеющихся, без малейшей искры божьей, и даже дьявольской.
В тот день дед все же сходил в больницу и вернулся оттуда веселым.
– Так было надо, – сказал он. – Если я помру в таком виде, весь поломанный и избитый, то тебе прямая дорога в тюрьму. Тюрьма, она, положим, хорошо вправляет мозги, я знаю, потому что сам сидел, но ты мне нужен живой и свободный. Не злись, это я пошутил. А теперь у меня есть справка о трех переломах, вот, даже рентген прилагается. Еще что тут пишут… Почки им мои не нравятся. Подозревают внутреннее кровотечение. В общем, порядок, прямая дорога на кладбище. У ментов я уже был. Навешал им лапшу про трех хулиганов, которые решили ограбить мою старую задницу. С этим делом теперь полный порядок.
– А что, хулиганов на самом деле не было? – спросил Ложкин.
Дед удивленно взглянул на него.
– Конечно, не было. Я бы не позволил себя так отделать. За кого ты меня считаешь?
– Точно! – воскликнул Ложкин. – Как же я раньше не подумал! Каким же сильным должен быть человек, который напал на вас и сделал это! Кто это был?
– Это не твое дело, – ответил дед. – Кто бы это ни был, а я до него доберусь, как только воскресну. Я так до него доберусь, что он забудет даже свое имя. Я заставлю его съесть собственные яйца.
– Почему же вам не наложили гипс?
– Я им денег не дал, сказал, что нету. Они сейчас бесплатно не делают. Рентген тоже делать не хотели, но я на них слегка надавил, ты же знаешь, как трудно сопротивляться моему очарованию. Что ты скис? Не горюй, завтра я, пожалуй, помру, и ты от меня отдохнешь.
Таким он и умер, возбужденным и веселым, до последней минуты.
Рита докурила сигарету.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– О смерти.
– А я о жизни. Значит, мы думаем об одном и том же… Откуда твой старик узнал о бородавке?
– Он ведь колдун.
– Ага, – согласилась Рита. – Жаль, что я не успела его ни о чем попросить… Кстати, когда я сегодня убиралась в комнатах, я нашла у тебя пистолет. Ты сумасшедший или террорист?
– Это пневматический пистолет, – ответил Ложкин. – Он бьет маленькой свинцовой пулькой всего на пятнадцать метров. Им можно убить только воробья. Если попадешь.
– Ты умеешь из него стрелять?
– Я отлично из него стреляю. Когда-то увлекался. Какое-то время он был моей любимой игрушкой. Дядя Анатолий, сейчас его уже нет в живых, работал инструктором в какой-то секции и бесплатно доставал пульки для этого пистолета. Микроскопические наперсточки из гофрированного свинца. По четыреста штук в коробке. Мне этого хватало на неделю. Я так напрактиковался, что мог попадать с закрытыми глазами. Я попаду с закрытыми глазами даже сейчас.
– И что же?
– Я попробовал повторить подвиг Вильгельма Теля. Мне было четырнадцать лет. Я взял яблоко и поставил его на голову своего друга. Тот ни капли не боялся. Но в последнюю секунду меня вдруг покинула уверенность. А отказаться я не мог, потому что девочки смотрели.
– И ты выстрелил?
– Да. Нужно было просто приподнять ствол и выстрелить в воздух. Но я этого не сделал, я хотел попасть. Я сказал себе: Андрюха, ты никогда в жизни не трусил, не струсишь и сейчас! И я выстрелил. Пулька вошла ему прямо в зрачок. Глаз не просто вытек: я увидел, как он взорвался, брызнул во все стороны. Это была на сто процентов моя вина. Я больше никогда не стрелял после этого, а мой друг остался на всю жизнь со вставным стеклянным глазом. Я много думал об этом и пришел вот к чему. Бог прощает наши грехи, но никто не может простить нам нашу вину. Сколько бы хороших вещей я не сделал после этого в своей жизни, и сколько бы раз меня ни прощали, стеклянный глаз все равно остается стеклянным глазом. Он никогда не станет живым.
Рита помолчала, потом взяла новую сигарету.
– Дурные вы все, мужики, – сказала она, – и чего вам спокойно не живется? А ты ведь об этом никогда не говорил.
Удачно живущие соседские мужья выпили и поели на похоронах, рассказали пару кладбищенских анекдотов, помогли вынести гроб и разошлись. На похоронах никто не плакал.
В первую ночь после похорон Ложкин совсем не спал; ему хотелось выть, как животному. Теперь семья Ложкиных состояла из одного человека. Из человека, который знал тайну. И тайна эта была страшной.
– Понимаешь, малыш, – сказал дед в свой последний день. – Я тебя в некотором роде подставил. Сейчас, когда ты посвящен в тайну, тебе нужно что-то делать. Если ты будешь просто сидеть на своем стуле в своей теплой квартире и с бабой под боком, то ты обречен. Ты просто пропадешь, от болезни, как Яша, помнишь его? Или от несчастного случая, как дядька Афанасий. Помнишь Арину, которая утонула в реке, как раз перед твоим отъездом из Еламово? Я отправил тебя в город, чтобы уберечь от всего этого. Я тебе ничего не говорил, я убрал тебя подальше, – и видишь, сработало. Ты до сих пор жив. А ведь Арина утонула всего через десять дней после того, как узнала тайну. Поэтому тебе нужно спешить.
– Я помню только ее руки, – ответил Ложкин, – они пахли травой… Так что же мне делать?
