У страха рога велики

– Ну что? Купаться? Вода сейчас, как парное молоко.

– Идем. По рюмочке и идем.

– Тебе хватит.

Пыталась притормозить соседка благоверного. Как обычно это вызвало обратную реакцию. Кто откажется от предложения; «Еще по рюмочке», когда счет потерян. Татьяна унесла спать Светлану, остальные веселой гурьбой отправились к озеру. От берега до берега переливалась светлым золотом зыбкая дорожка. Таинственные тени притаились в прибрежном ивняке вокруг каменистого пляжа. Ласковая вода приняла, как родная в свои объятия. Идиллию нарушил визг Ларисы, которая пробовала ладошками воду, а Алексей придал ей необходимое ускорение, что бы она не загораживала ему дорогу. Хорошо играть в воде в чехарду, не ушибешься. Плеск воды, вскрики и визг разогнали тишину. На скрещенные крепкие мужские руки ступает девичья нога. Её ладошки опираются затылки, на счете два рука соскользнула, судорожно уцепилась, за что попало в попытке удержать равновесие и на счете три ныряльщица кувырком летит к звездам. Кто пищит сильнее не понять, толи она от страха и восторга, толи тот чье ухо она чуть не подарила Большой медведице. От смеха лунная дорожка рассыпалась в дрожащих волнах по всему озеру. Один Володя стоит на берегу. Перестоял. Ночная прохлада остудила пыл, и у него нет никакого желания лезть в мокрую воду.

– Что стоишь?

Повесив полотенце на куст, Татьяна сбросила халатик.

– Пошли.

Сердито ударив стопой по воде, она направила брызги на мужа.

– Дура. – Сделав красноречивый жест у виска, Володя отскочил подальше от воды. – Бешеная.

– Да пошел ты…

И плюнув на боязливо стоявшего, слегка покачивавшегося мужа, она присоединилась к резвящейся компании.

– О, еще одна русалка. Залазь.

Ребята услужливо подставили руки.

Короткий полет, краткие мгновения свободы и тело вошло в воду, не теряя, обретая новую свободу. Легкое движение ладоней, чуть изменился извив стройного тела, и уже скользит ундина над самым дном в обратную сторону. Поймать кого-то за ногу, ущипнуть и оттолкнувшись от дна стремительно унестись в сторону. Вынырнула, а над водой испуганный визг. Если в круг резвящейся молодежи попадет русалка или водяной, то молодежь этого и не заметит. Защекочут водяного, русалку зацелуют до икоты и с собой за стол уволокут. А вылазить из воды не хочется. Вода в озере теплая, мягкая. Забайкальская ночь – мачеха. Студит хиусом с хребтов, холодит из распадков туманом вечной мерзлоты. В воде тепло, да всю ночь не просидишь. Сушит полотенце тело, растирает мышцы, разгоняет кровь. Оделись и уже собрались уходить, но на берегу трико и тапочки. Шутки шутками, а кто-то из воды не вышел. Так, одного Володи нет.

– Володя. Вовка.

Только эхо с той стороны передразнивает

– Выходи. Замерзли. Пошли по рюмочке.

Тишина в ответ. Уж если даже на такую провокацию не поддается мужик, то дело табак. Михаил с ходу нырнул, прошелся над дном. Да что толку. Тьма кромешная и вода уже неласковая – черная, пугающая. Вынырнул.

– Володя.

Продолжает звать на берегу Татьяна. Если ночью присесть в воде, так что бы глаза были на уровне поверхности, то каждая травинка, каждый камень выступающие из воды становятся видны отчетливо, резко, как на гравюре. Но нет, ничего похожего на кочку, на прячущегося человека не видно. Михаил вылез на берег. Свежо.

– Может, он домой ушел?

– Ага. А его вообще, кто ни будь, в воде видел?

– Загонишь его в воду, он плавает как утюг.

– Так что мерзнем? Пошли в избе посмотрим.

Татьяна пошла, посмотреть мужа в доме. Остальные, укутавшись в одеяла, куртки, собрались в беседке у стола. Настроение было неопределенное. Слишком резкий переход от веселья к тревоге. Пришла расстроенная Татьяна.

– Ну что?

– Нет его дома.

– Тогда по рюмочке, для согрева, и пойдем искать.

Предложил Алексей.

– Где искать? Пока не рассветет без толку.

– Татьяна тебе шампанского?

– Не хочу. Плесни, Михаил, водки. Надоело, все надоело и алкаш этот надоел. Все люди как люди, а он только праздники портить.

Выпив, закусив кусочком остывшего мяса, Татьяна посидела с минуту.

– Пойду к дочке. Утром пойду его искать. Пойдете. Вас звать?

– Конечно. Да и какой тут сон? Еще час и рассвет. Посидим. Посиди с нами, что будешь одна тревожиться.

– Ладно. Только в бане соберу бельё, да на Светлану гляну. Нет, нет. Мне хватит.

– Мы тоже пасс.

Мужики налили еще по одной. Чокнулись. Закусить не успели. В маленьком оконце бани метались тени, из предбанника доносились крики, разгневанные женские и жалостливые, почти скулящие мужские.

– Ой, ай.

Вывалился из дверей Володя, за ним Татьяна с веником в руках. С высохшего в жарко натопленной бане веника при первых же ударах облетела листва и жесткие прутья секли голое тело.

–Ай, ай. – Володя отскочил, спрятался за вставшую из-за стола Ларису. – Больно же дура. Ты чо, крыша поехала.

– Я тебе дам дура. Это у меня крыша поехала? Это ты урод, меня в гроб вгонишь. Людей всех переполошил.

На крик из дома выглянула Татьяна Сергеевна.

– Что у вас тут? Детей разбудите, весь поселок переполошите.

– Ничего, мама, все нормально. Татьяна Володю воспитывает.

Татьяна постепенно остывала. Отлегла тревога. Володя, забравшись в угол беседки, подальше от супруги почесывал наливающиеся кровью рубцы. И что-то неразборчивое, не дай бог долетит слово до Татьяны, бурчал себе под нос. Всех начинал разбирать смех. Так всегда, после пролетевшей мимо грозы, на душе становится яснее, легче.

– Таня, Таня. Все нормально. Не утонул же. Вот если бы утонул тогда бы и колотила бы сколько влезет. А разве можно так живого человека? Да еще отца твоей дочки?

– Да его убить мало.

– А я, чо? Вы купаетесь, а я замерз. Танька меня водой облила. Замерз и залез в баню на полок погреться. Заснул, а тут эта влетела…

– Я тебе дам – эта…

– Э-э, хорош веником махать, еще нам достанется.

Алексей отобрал веник, усадил Татьяну рядом с собой. Сейчас чайку попьем, согреемся.

– Лиза, возьми гитару. Спой что ни будь. Так, что бы душа развернулась и не сворачивалась.

Гитара не рояль в кустах. Нежно тронули девичьи пальцы струны, как ветерком. Медленно, полушепотом музыка, нежный девичий голос:

 Сегодня томная луна,

 Как пленная царевна,

 Грустна, задумчива, бледна

 И безнадежна влюблена.

 Сегодня музыка больна,

 Едва звучит напевно.

 Она капризна и нежна,

 И холодна, и гневна.

Коротка летняя ночь. Светлеет небо, луна бледнеет, выключили фонарь, царит в беседке полумрак. Окреп голос девушки и звучит живей.

 Благодарю вас, милый друг,

 За тайные свиданья.

 За незабвенные слова

 И пылкие признанья.

 Они, как яркие огни,

 Горят в моем ненастье,

 За эти золотые дни

 Украденного счастья

 Благодарю вас за любовь

Зашевелился Алексей, заскрипел скамейкой, брякнул стеклом, спугнул тишину. Сердито зарокотала гитара и Лиза шепотом кричала.

 Я поднимаю свой бокал,

 За неизменность смены,

 За наши новые пути

 И новые измены……..

 Я знаю Вы совсем не тот

 Кто мне для счастья нужен.

 А он … иной. Но пусть он ждет,

 Пока мы кончим ужин.

Сменив гнев на милость, вновь нежно струны зазвучали. Подбирая аккорды, Лиза склонила голову, прислушиваясь к гитаре и словно отвечая ей, запела только для неё.

В этой комнате проснемся мы с тобой.

В этой комнате – от солнца молодой.

Половицы в этой комнате скрипят.

Окна низкие выходят прямо в сад.

А в буфете есть вчерашнее вино

Под часами замолчавшими давно.

Подняла голову и уже всем, веселее, но с грустинкою.

Слышишь – травами пахнуло и росой?

Побеги скорее по саду босой.

В эту яблоню все сердце окуни…

Осыпаются под ветром наши дни,

Облетает захмелевшая душа,

А сама-то ты – как яблонь – хороша.

Смолкла гитара. В наступившей тишине пенье птиц приветствовало приближающееся утро. Полыхнуло небо алым на востоке, словно заря застеснялась песен в её честь. Татьяна похлопала в ладошки.

– Золото ты Лизочка. Тебе бы на сцену.

– В самом деле. На Алкиной фабрике вообще такие канарейки чирикают. А в вас душа. Лиза, а это ваши песни.

– Нет. Наши. Это Александр Вертинский. Первый российский бард. А в Москве его, что – не слушают?

– Ну…

Замялся Михаил, ему было неловко, он даже имени такого не слышал, не то, что песен. Вертинский, Вертинский? – вертелось в голове. Высоцкий, Окуджава, Ким, но Вертинского среди бардов вспомнить так и не смог.

– А она и на свои стихи поет. – Лариса откровенно зевнула. –Лизочка, душечка спой из своих. Ну, хотя бы Шаловливый ветерок.

– А спокойной ночи малыши – не хочешь? Алексей нас накормил, в баньке попарил, Павел насмешил, я повеселила, а баиньки сами укладывайтесь. Я спать пошла.

Наигрывая на гитаре и тихонько напевая; «Спи моя радость усни, в окнах погасли огни», она вышла из беседки и, перекинув гитару в одну руку, сладко, сладко потянулась. Первые лучи солнца от окошка домика зайчиками по деке гитары, ореолом вокруг головы Лизы. Миг и девушка улетит, но она шагнула на крыльцо и, закрывшись за ней, тихо скрипнула дверь.

– Павлуша, пойдем и мы.

– На посошок. – Предложил Алексей.

Уже выходящий Павел повернулся. Взял стопку, но Татьяна мягко забрала её и одним глотком, не морщась выпила. Взяла кусочек мяса и перед тем, как вбросить его в рот сделала книксен.

– Спасибо всем. На обед к нам. Обещаю холодник. – Обняла за талию супруга. – Пойдем, Павлуша, я вместо посошка.

Встала и Лариса.

– Чао, мальчики. Я без посошка, сама, сама.

Проводив Ларису взглядом, Алексей тяжело вздохнул, посмотрел на остатки пиршества. Поднял едва початую бутылку.

– На посошок? Или?

– А что, или?

– Берем удочки, закуску и на бережок.

– Берем.

Михаил был согласен на все. Сколько было выпито, да и выпитое о себе не сильно напоминало. Хорошая закуска, ночное купание, утренняя прохлада и вместо пьяни легкий хмель.

Спустились к озеру. Алексей тропинкой в густом мелком березняке вывел на поляну оканчивавшуюся берегом озера. В воде торчали роготульки.

– Садись слева, я справа. Место прикормленное.

Распуская удочку Алексей показал Михаилу какое дно ставить. И вот, свистнув в воздухе, леса унесла наживку в воду. Вода парила от утренней прохлады. Дачный поселок купался в солнце, а озеро пряталось в тени сопки. Прохладно. Алексей постелил прихваченный кусок пленки, выложил мясо, хлеб, налил на палец в стаканы.

– Давай Михаил. За клев.

– Клюёт.

Поплавок на Алексеевой удочке ушел под воду, леска вытянулась, заиграл, задергался конец удилища.

– А мать.

Алексей, поставив стакан, бросился к удочке. Подхватил, удилище согнулось дугой.

– Зацеп. В траву уволок.

Алексей ослабил натяг, поводил удилищем влево, вправо. Удилище гнулось, леска резало воду, в которую лезть не было никакой охоты. Отойдя от берега Алексей стал тянуть в нахалку, за леску, намотав её на руку прямо у катушки. Щелк из воды вылетела снасть с травяной зеленкой на конце. Выдержала, не оборвалась и крючок на месте. Насадив перловку, Алексей опять забросил в тоже место. Михаил решил забросить ближе к его поплавку. Потянул и неожиданно почувствовал, что на конце удочки сопротивляется живая тяжесть, от неожиданности резко, через себя выбросил на берег карася с ладошку.

– С почином.

– А я и не заметил, как клюнул.

– Так он и не клевал. Взял червя в рот и жевал его стоя на месте. Ну, давай, за почин.

Михаилу не хотелось отрываться. Азарт постукивал кровью в пальцах, пока он вытаскивал крючок заглоченный карасем по самые жабры.

– Ну, давай. За клев.

Вода как зеркало. Шевельнулся поплавок. Рыба рядом проплыла, или уже пробует губами насадку? Пробует, тихонько покачивается поплавок, шевельнулся и пошел в сторону, медленно погружаясь под воду. Кистью подсечка. Есть. Осторожно к берегу. Выглянул карась из воды, хлебнул воздуха и лопатой на бок. Ошалел. Пока не опомнился волоком на берег. Этот поприличнее. За полкило будет. Забыли и про закуску и про бутылку, которую грело солнышко, добравшееся до озера. За час поймали по десятку карасей.

– Хватит.

– Алексей?

– Хватит. Их еще чистить. Ты вчерашних не съел, вяленных.

– Спасибо, напомнил.

– Серьезно, я не ловлю больше чем съедим. Карась вкусен свежий. Когда его на сковородку, а он подпрыгивает.

Караси карасями, а чайки обиделись, что рыбаки не наловили гольянов по обычаю разбрасываемых им на поживу по берегу. На пленке от закуски осталось только возмущенная птичья благодарность. Как еще бутылку не утащили? Пленку, скрутив, засунули под корягу, мараться, отмывать её желания не было никакого.

Татьяна Сергеевна, пока не наступила жара, возилась в теплице. Выглянула на скрип калитки.

– Рыбачки. – С укором посмотрела на полупустую бутылку. – Ох, Алексей, ну не ждала от тебя.

– Татьяна Сергеевна. Да, мы всего по рюмочке и выпили на берегу. Некогда было. Во, сколько наловили.

Поднял Михаил садок, в котором трепыхались караси. Улыбнулась.

– Защитник. Наловили, вам и чистить. А, я так уж и быть пожарю.

Устроились с тазиками под черемухой.

– Хорошая у тебя теща. Моя мама пилила бы до вечера.

– Хорошая. А вместо пилы у меня Лариска, китайская, деревянная. Ты над рыбой не издевайся. Смотри. Перевернул, рукояткой по голове и когда затихнет, тогда чисти. А ты живьем. Живодер.

Михаил смотрел, как ловко получается у Алексея. И чешуя не летит по сторонам и нож вспарывает брюхо, а не рвет его вместе с кишками.

– Главное желчь не раздавить. А то тебя же съесть и заставят.

На крыльцо выскочил Мишка и побежал босиком за избу. Вернулся уже не торопясь, одергивая трусики, с мокрыми от росы ногами.

– Это караси. Папа их много ловит. Дядя Мися, а ты с папой тозе ловил?

– Ловил. Вот этого я поймал.

Узнал он одноглазого карася. Пират а не карась.

– А у меня тозе удоцка есть. Папа пойдем есе ловить.

– Позже Миша. Сейчас клевать перестал и ветер волну по озеру гонит, поклевку плохо видно. Беги. Умывайся, одевайся. Этих съедим – новых наловим.

Разговаривал Алексей с сыном серьезно. Ребенок, который мог капризничать, крутится и вертеться в материнских объятиях, чувствуя мужскую руку, держал марку.

– Мужик.

– Будет. До пяти лет – дите. С ним няньки. После пяти – дядьки. Так всегда на Руси было. Это сейчас, черт те, что с воспитанием? Не тронь, не обидь. В угол нельзя, что уж про ремешок говорить. Амбуцменов, или как их там, всяких менов, развелось как блох на собаке. Уважайте в ребенке личность. Так если он личность, то имея право на поступок, должен и отвечать за свои поступки, за последствия поступков по всей строгости закона. А так как уголовная ответственность с 14 лет. А до этого ответственность несут родители, поэтому для него закон это Я, и Я определяю строгость и меру наказания.

– Круто.

–Зато справедливо. У нас как сейчас; Закон один, а отвечают по-разному, а у кого вообще неприкосновенность. С детства привыкают к безнаказанности. Все последний.

Алексей бросил карася в тазик с вычищенной рыбой.

– Мой руки. Чайку попьем, да отдохнем часок.

В обширном предбаннике стояла прадедова кровать, с блестящими металлическими шарами. Царили в нем полумрак и прохлада. Глаза закрылись прежде, чем голова коснулась подушки. Во сне поплавок нырял под воду, снова появлялся, прятался в солнечных бликах. Из волн в радуге брызг вышла Лиза. Нежная, прекрасная – какой он увидел её в бане. Капельки воды на обнаженной коже сверкали бриллиантами. Осторожно ступая, словно пробуя воду на ощупь стройной лодыжкой, девушка вышла на берег. Не смущаясь своей наготы, словно богиня, гордясь своей красотой, пошла по тропинке сквозь прибрежные заросли. Он бросился за ней, но зеленные ветки удерживали, хлестали и царапали кожу. Исчезла девушка, пропала тропинка, сумрак в переплетенном ивняке.

– Ты что пинаешься?

– Да снится всякое.

– Что бы всякие не снились, жениться надо.

– Спасибо, я тебе, что плохого сделал?

– Сделаешь, вся жизнь впереди. Пойдем, искупнемся, а то до вечера проваляемся.

Действительно, купание взбодрило. Холодник, блюдо похожее на окрошку, но на свекольном отваре утолил жажду и голод. От водки оба отказались. Начинать пьянку по-новой не хотелось. День выдался прекрасный. Накупались, порыбачили с Мишкой, которому отец позволил вытащить удочку, на которой бойко сопротивлялся небольшой карасик. Все в мире относительно. И когда мы про пойманную рыбу, говорим с ладошку, то для ребенка – три его, а восторг у него не в три раза, а несравнимо больше. Погуляв по округе, нарубили веников и сидя в тени беседки неторопливо беседовали, укладывая веточку к веточке. Если березовый веник глаз радует, то и в бане он будет ласковым.

– Почему у нас варягов не любят? А как любить, если разница в зарплате кратная? Кого принимают на работу по договору через центральный офис, у тех зарплата с пятью нолями. Да и не только в этом дело. Наши бы тоже работали. Но делают что. Как работа денежная, они её подрядчикам. Заключи договор со своими работягами, они день и ночь будут работать. Честно. Честно, не выгодно. Подрядчик сразу откатит процент и в конце поделится. Потому что подрядчику тоже выгодны приписки. Свои не пойдут на это. Им же потом работать на этой технике, оборудовании. Недоделал по наряду, будешь без зарплаты на ремонте сидеть.

– Так чего молчите?

– Толку, орать. Ты думаешь, они не знают с кем делиться? А самое страшное, что работаем на рухляди. Все сыпется. Самосвалы в отвалы улетают, выпускают Белазы если хотя бы на одном колесе тормоз работает. Для этих специалистов кинематика – нечто матерное, а гидравлика – из греческой мифологии. Если менеджеры? Не лезьте в технические вопросы. Ну, вот. Видишь, как мы с тобой славно поработали. Еще десяток связали. До следующего сезона хватит. На чердак ты полезешь?

– Спасибо. Я вчера слазил. Чешется.

– Не у тебя одного. С чего бы это Лизка исчесалась, её что одна оса во все места укусила.

– Это ты у нее спроси. А мне зубы не заговаривай. Твой чердак, ты и лезь.

Чесалась не только Лиза. Павел тоже почесывал под футболкой рубцы. День жаркий, соль пота бередила раны. Одно спасение озеро, пусть временное облегчение, но облегчение от зноя. Михаил заглядывался на Лизу, на её стройную фигурку, вслушивался в её веселый смех. Ему казалось незаметно для окружающих. Но даже Лиза ощутила женским, не знаю, каким по счету чувством, тепло его взгляда. Оторвалась от Мишки, с которым возилась на отмели, оглянулась и, озорно подмигнув, показала Михаилу Александровичу язык. Это вышло у нее настолько непосредственно, по ребячьи, что он опешил, захлопал глазами. А когда вокруг рассмеялись, он отчаянно покраснел. Зачесались, все сразу, осиные укусы и, как утопаемый ищет спасения там, где тонет, он бросился в воду. Ушел под воду, плыл у самого дна в холодных ключевых струях, пока не заболело в груди. Со стуком в висках вынырнул, перевернулся на спину, раскинув руки, стал любоваться полетом чаек. Успокаивалось сердце, стук в висках сменился тихим шумом в ушах, плеском волн, которые гнал легкий ветерок. Слышал, как на берегу звали его. Но он радовался покою, чистому небу, прохладной воде и яркому солнцу, которое слепило глаза. Лиза сидела на валуне у среза воды, обхватив колени руками. Если картина Васнецова навевала печаль, то яркая зелень юного лета, юная девушка, сверкающая солнечными бликами вода наполняли светом, радостью. Радостью бытия и радостью, которая будет. Тихо, без всплеска Михаил ушел под воду. Ушел в сторону и метров через пятнадцать, глотнув свежего воздуха, изменил направление в сторону девушки. Немного левее отмели вынырнул так, что бы только носом можно было дышать. Лиза уже не сидела. Стоя на камне, прикрыв ладошкой глаза от солнца, она вглядывалась в солнечные блики на воде, выглядывая Михаила.

– Га-ав. – Вскочил Михаил на ноги и пригоршнями стал плескать воду на опешившую девушку. Лиза оступилась и упала бы, не подхвати он её на руки.

– Дурак. Дурак. – Колотила она его кулачками по плечам, по голове.

А он, выйдя из воды, кружил её по поляне. Задохнулся от смеха и, не отпуская её, сел на траву.

– Дурак. – Только исчез оттенок возмущения. – Дурак.– Повторила Лиза почти весело, с ноткой нежности. – Дурак.

Михаил разжал объятия, откинулся на спину. У Лизы кружилась голова, потеряв опору, качнулась, оперлась рукой о его грудь, оттолкнулась и вскочила на ноги. Оттолкнулась, попав ладошкой на солнечное сплетение, так удачно, что из него вышибло воздух, слезы выбило из глаз.

– О. – Подавился он вздохом, закашлялся. Перевалившись на бок, едва отдышался. Лиза испугано смотрела на него. Присела, её теплая ладошка легла ему на плечо.

– Миша, Миш, ты чего?

– А вот чего.

Поймав ладошку, он притянул девушку к себе и, прежде чем она успела понять, как оказалась у него на груди, подарил ей жадный, торопливый поцелуй. Вихрем кутерьма мыслей, желаний; « Нахал. Ударить, Убежать». А целоваться, так сладко и не оттолкнуться, одна рука в его руке, вторая, почему-то запуталась в его влажных волосах.

– Дурак. – Теперь ей не хватило воздуха. Положив голову на его плечо она тихо шептала; -Дурак. Дурак, – а рука перебирала влажные прядки у виска. – Дурак.

– Лиза.

– Миша.

Звали их с дороги. Когда они поднялись по тропинке, Лариска, глянув сердито на сестричку, спросила с ехидцей.

– Вы что решили здесь ночевать? Завтра на работу пешком пойдете. Мы собираемся.

– Ну и ехали бы. Что не найдем на чем добраться? С Татьяной уедем.

– Татьяна с Павлом уже уехали. Что, счастливые часов не наблюдают?

– Тебе, то дело?

Михаил в разговор сестер не встревал. На губах еще горели неумелые девичьи поцелуи, казалось, что слова спугнут их, сотрут даже память о них и все окажется продолжением сна. На даче курил в беседке, глядя как хозянва укладывают в машину канистры для питьевой воды, пакеты со свежей зеленью, всякую прочую мелочь. Уловив минуту между сборами, он, подошел к Лизе, взяв её за руку, остановил. И в ответ на её пытливый взгляд спросил.

– Лиза, вы, ты, вечером, что делаешь?

– Ничего. А что?

– Приходи.

– Куда? В гостиницу? Да завтра весь поселок будет на меня пальцем показывать, а мама последние волосенки повыдергивает.

– Зачем в гостиницу? По поселку погуляем. А то я его так и не видел. В кафе сходим. На танцы.

– С танцами пролетели, дискотека у нас вчера была. В кафе? Не знаю. А поселок показать? Почему бы и нет. Встретимся на пятаке. Знаете где?

– Знаю. Лавочки с бабусями.

– Бабуси днем. Вечером молодежь.

– Хорошо, Лиза. Я буду ждать. Очень.

Забайкальские вечера длинные. Солнце скрылось за ближними хребтами, поселок спрятался в тень, а сопки вокруг купаются в лучах невидимого в долине солнца. По лесной дороге поднялись на самую вершину. Догнали солнце. Внизу, как на ладони, лежал поселок. В домах зажигались окна. Вечерние сумерки разгоняют фары автомобилей. Доносится музыка. Одуряющий запах от теплого ствола сосны, за которым прячется Лиза. Прячется, убегает, стараясь, что бы он догнал, обнял, поцеловал. Ответив на поцелуй, уловив момент, выскальзывает из объятий, убегает. Солнце, пройдясь по верхушкам, словно ласково пожав им на прощание лапы, ушло на покой. Но до темноты еще далеко, тень земли не упала на небо. Сумерки. На пятаке молодняк. На лавочках пиво, пачки чипсов, музыка, смех.

– Пойдем в кафе? Я действительно проголодался.

– Пойдем. Пойдем. А то похудеешь. – Смеётся Лиза.

Кафе не пятак, публика посолиднее. Вечер воскресенья не пятницы – со свободными столиками проблемы нет. Усадив Лизу, Михаил сделал заказ и вернулся за столик. Важны произносимые слова? Взгляд, улыбка. Мимолетное касание, пожатие руки в медленном танце. Едва пригубленное рубиновое вино в бокале, едва тронутый салат и снова музыка. «Ах, какая женщина, какая женщина». Кружит музыка, кружится голова, кружится полупустой зал, до которого им нет дела.

Им нет дела, но есть к ним. В противоположном углу зала сидели «варяги». Не «декабристки» у них жены, что бы ехать в Сибирь, вот мужики и дичают в одиночку. Всё правильно. Декабристов ссылали, а эти за длинным рублем в каторжный край сами подались. Здесь, правда, тоже за все платить надо, только «варяги» по меркам княжества московского привыкли все в баксах считать, и в переводе на «рванные» считай задарма все удовольствия получали. После трудов каторжных любили они в кафе оттянуться, нет-нет и бабочка какая ни какая на баксы прилетит. Вальсы они с ними не крутили, не для этого поили и кормили. А тут на тебе и фокстрот и танго, ну прямо как звезды. И кто?

– Ты директор или кто? Не знаешь где у тебя такая конфетка в конторе ошивается. Разберись и доложи коллективу. А мы пока с ревизоришкой потолкуем. Есть о чем.