У страха рога велики

– Да не беги ты, Маша, никуда. Это я деду кишочки подкинул.

– Как?

Через пять минут, когда Гуля объяснил Маше, каким образом кишочки под дедом оказались, она уже заходилась в смехе до колик в животе. Эх, молодость. Прошла тучка и снова солнышко. Испугалась до смерти за деда, а отпустил страх, так словно его и не было.

–Ты. Доча. Не суетись. Не говори пока никому ничего. Я рюкзак прихвачу и огородами, огородами…. Прибьют же.

Как откажешь дяде Гуле, если сама уже не одну вечерку просидела с пареньком на его лавочке, скоротала ночку на его сеновале. Наслушалась песен да побасенок. Повоют бабы, лишних полчаса дед полежит, поразмыслит над жизнью прошедшею.

Когда дедова родня прибежала к домику над рекой, то на лавочке вовсю веселилась молодежь, представляя в лицах свадьбу, деда, его бабку. В сничке торчал сучок от голика, значит, хозяина нет дома. Бить окна, поджигать избу гости не стали, а отправились пить дальше за здоровье молодых и новое рождение старого.

«Там вдали за рекой зажигались огни, в небе ясном заря догорала», когда Гуля неспешной таежной дорогой поднимался в хребты. Внизу, в селе, гуляла свадьба.

Фарт штука непредсказуемая. Когда идешь с веселой душой, то и тайга не хмурится, щедро делится своей красой, своим богатством.

По возвращении поклонился Гуля деду сохатиной губой. Выпил мировую стопку, после третьей прибежала бабка и нарушила мужскую идиллию. Ненадолго. Вечером на лавочке к молодым голосам приплетались надтреснутый дедов тенорок, а Гуля, склонив голову, играл старые дедовы песни, которыю, оказывается, прекрасно знает молодежь и поет . Не стареют песни. Не стареют.

Ревизор

И рассказать бы Гоголю

 Про нашу жизнь убогую,

 Ей богу, этот Гоголь бы

 Нам не поверил бы.

 В. Высоцкий.

«К нам едет ревизор». Полторы сотни лет бросает в дрожь чиновников эта фраза.

– К нам едет ревизор!

Шепнул по секрету на ушко главный диспетчер начальнику планово-экономического отдела. Умильно так шепнул, чуть не облизав бриллиантик в золотой сережке. Бриллиантик сразу померк – под страз стал косить. Главная по финансам, сутулив плечи, втянув свою роскошную грудь, задумчиво опустив голову, ушла длинным служебным коридором. Ушла отнюдь не гордой походкой. Спустя малое время по всем кабинетам белым шумом, не для посторонних ушей, пронеслось; «К нам едет ревизор». И хотя к ревизорам привыкли, почему-то приезд именно этого ревизора вызвал волнение в тихом омуте. Видно нечисть (нечистая на руку) засиделась и в связи с невыполнением плана доходов и превышения расходов ждет оргвыводов и оргперемещений. Улита едет – когда будет?

Ревизор не вышел рылом в депутатские ряды, по этой причине, самолетом долетел только до Читы. Дальше на колесах. Депутата на вертолете доставят до самой дальней кошары, где под единственным кустом на всю степь случайно «Кадиллак» окажется. Простые же граждане Забайкалья привыкли к маршруткам, такси, автобусам. Не всегда комфортно, зато быстро, дешево и от подъезда до подъезда в любом состоянии. Москвичи известные экономы; такси дорого, частник не выдаст билет, который можно пристегнуть к отчету, в автобусе не позволяет столичный снобизм. И пусть на поезде дольше, купе по стоимости под авиа перевозки, но не из своего же кармана. А суточные капают, капают…

Ревизор, убрал в ящик под нижней полкой пухлый портфель, надежно припечатав её седалищем. За окном плавился асфальт перрона. Красного золота вечернее солнце ярко играло в окнах вокзала, тускло плавилось в пыльной листве тополей. С шутками прибаутками, как к себе домой, вломилась в купе веселая компания в железнодорожной форме. Эх, Забайкальское хлебосольство. Не московские гамбургеры – все натуральное. Вагончик тронулся, дышащий жаром перрон остался. Развевал занавеску встречный ветер, за окном наперегонки с вагонами скакала по перекатам Ингода. Как ни отказывался ревизор, но голод не тетка. И халява!, а на халяву пьют даже язвенники и трезвенники, москвичам же сам президент велел. Не нынешний, а тот, которому памятник поставили и краской зеленной облили. Сало? Огурчики? Картошечка, в пластиковой упаковке, горячая, щедро посыпанная укропчиком и зеленым лучком? Первая колом, а там, как водится, никто их не считает.

Лето. Работают путейцы. Ингода, обгоняя поезд, вольно несет свои воды, а состав стоит на перегоне, пропуская встречный. Тронулся. Ползет, то по правильному пути, то по неправильному, пытаясь догнать самого себя по графику, и все больше отстает от расписания. За окном ночь, редкие огни бывших полустанков и снова тайга. Тусклый дежурный свет в вагонах. Тусклая проводница борется с дремотой. На последней узловой, пока меняли локомотив, немного проветрилась, но от духоты не спасает даже открытая в тамбур дверь. Тук – перестук, тук – перестук гремят колеса. Качнуло вагоны на стрелках. Застучали, забрякали они железными суставами. Притормаживает машинист. Привычно глянула на расписание. Бог мой!

– Пассажир. Пассажир. – Безжалостной рукой проводница, сдернув простыню, трясла ревизора.

– Ваша станция. Быстрее, быстрее.

Полусонный, в косо застегнутой рубашке, с пузатым портфелем в руке ревизор стоял на щебенке откоса и оглядывался по сторонам. Проводница, нецензурно ворча про пьяниц, подала ему пиджак и пожелала счастливо оставаться. Свет на станции горел в режиме жесткой экономии; тусклая лампочка над входом на пост, фонарь в руках дежурной и ослепительный прожектор, бьющий с площадки поста в соседний вагон. Матерясь почище проводницы, ревизор, запинаясь на щебенке, выбрался на перрон перед маленьким вокзальчиком. На двери висел амбарный замок поры строительства Транссиба под чутким руководством маршала Берии. Никто не встречал. В спящем поселке даже собаки не лаяли, только из-за сопок доносился шум уходящего поезда. Погас желтый глаз фонаря в руках дежурной, прощально мигнула лампочка над дверями, и вслед за прожектором мир окунулся в темноту ночи, только в небе миллиарды звезд. Но ревизору не до красот. Ситуация напоминала известное произведение Уэллса; «Россия во мгле». Куда столичным улицам разбитых фонарей до Забайкальских поселков. Здесь не то что лампочки, опоры с проводами приватизировала и утащила банда рыжих, а народ? народ им до лампочки Ильича, обгадив которого, они его план электрификации всей России, ужали до плана электрификации Московского княжества. Чубайсы знают – кому светить. Высокие ступеньки упирались в металлическую решетку. Отражением экрана монитора, лампочек пульта станции едва-едва светились окна поста. Не дотянуться. Ревизор тряс, стучал ногой по решетке, но пластиковые окна, надежные двери гасили все звуки и дежурная, прогоняя сон, спокойно пила крепчайший чай, в простонародье зовущийся чифиром. Прогудел сигнал оповещения. Четный. В луче фонаря мятая физиономия, в расхристанной рубашке, а луч прожектор локомотива бежит к перрону. Не до тебя рожа пьяная. Ори на здоровье, все заглушает грохот проходящего порожняка. Дежурная вглядывается в мелькающие в луче прожектора вагоны. Концевой с красным фонарем увозит децибелы.

–Что? Кому позвонить? Вы что с луны свалились?

– С поезда! В комбинат позвоните. Меня встречать должны!

– Какой комбинат? Вы что с луны? Напьются и шарахаются по ночам.

– Какой комбинат? У вас, что их десять?

Ревизор, наконец-то, нашел гербастое удостоверение, такие десятками продают в подземных переходах столицы, и тряс им перед стоящей за решеткой проводницей.

– У нас ни одного. До ближайшего.. –задумалась. – Километров двадцать. У-у-у.

Дошло до проводницы.

– Так вам на следующей станции надо бы было бы выйти. Там вас и встречают.

Через открытую дверь было слышно, как поездной диспетчер вызывал дежурную по станции и, махнув на пьяного пассажира рукой, она поспешила исполнять свой служебный долг.

– Да, я! Да, я! Я вас… – Разорялся ревизор на крыльце.

А что он им? Дежурная по станции боялась Ревизоров своих, которые по безопасности движения. А тут ревизор – чужой. Да еще пьяный.

– Я вас…

Не унимался ревизор, вцепившись в решетку. Его трясло с похмелья, трясло от злости, казалось, что он согнет прутья, пробьет бронированную дверь людского равнодушия к нему. К Нему!

– Не слышите?

Нашаренный в темноте камень загремел, отскакивая от металлической двери.

– Да я вас!…

На беду или на счастье ревизора ночевал у начальника станции сотрудник линейного отдела. Дело житейское, оба разведенные и не нам их судить. Дежурная по станции по рации прервала их сладкую бессонницу.

Куда-то, вместе с красной корочкой неизвестного происхождения, исчезло «Да я вас!». Не годились они для милицейского протокола. Начальник станции тоже нервничала. Как не крути, а вина проводницы. Согласно правилам железная дорога обязана доставить пассажира до станции назначения. При задержке; кормить и возместить моральный ущерб. Худая сделка, лучше драки. Ревизор поклялся мамой не писать жалобу, полицейский демонстративно порвал протокол о пьяном дебошире, дежурная по станции напоила чаем обоих. Начальник станции расстроено улыбалась. По разбитой притрассовой дороге предстояло дружку везти этого раздолбая до следующей станции. Не велико расстояние, туда обратно сорок километров, но ночи нет. А сколько их осталось? Пролетит бабье лето – не заметишь.

Горячий чай, да часок сна на тряской дороге, по которой уазик ползет перебиваясь то на первой, то на второй скорости; и у гостиницы ревизор вылез из машины в более-менее презентабельном виде.

–Ну, счастливо оставаться. Больше в дороге не пейте.

Пожурил на прощание капитан.

Горячий чай, утюг нашлись у дежурной. В кранах на удивление была горячая и холодная вода. Готовясь к командировке, ревизор прочел все, что нашел о комбинате и поселке. Неизгладимое впечатление произвели на него дорожные записки малоизвестной путаны от литературы. Которая, известным образом, затесалась к журналистам, сопровождавшим премьера в поездке по Дальнему Востоку. «Поселок задрипанный, люди зачуханные, даже кошки и те дранные», таково краткое содержание статьи. Интересно было бы посмотреть на неё, какая она; задрипанная, зачуханная, дранная? Вернее всего – все вместе!

Утро радовало прохладой. У входа в гостиницу стоял, сверкая зайчиками, «Nisan Patrol».

– Вас ждут!

Водитель услужливо стоял у открытой двери и закрыл её с мягким щелчком, не потревожив больную голову.

– Как добрались? Я встречал ночной поезд. Пассажиров не было.

– Спасибо. Хорошо.

Буркнул ревизор, пресекая дальнейшие расспросы, и не желая бередить, свежую рану.

Директор вышел из-за стола, сделал шаг навстречу. Наклонился. Пожал руку, справился о здоровье, о том, как добрался, устроился. Высокий, точнее длинный, таких в школе дылдами зовут. Стройный и гибкий как юноша Ревизоров не то что бы боялся, просто прекрасно понимал, что мелкая сошка, может оказаться особой приближенной или родственной к … В прочем без разницы к кому, ревизор, как муха не укусит, но нагадит.

– Так значит Михаил… – Он запнулся.

– Александрович. – Подсказал ревизор.

–Ага, Александрович. Значит по вопросу соблюдения режима экономии. Блюдем. Блюдем. Катя. – Позвал он секретаршу. – Пригласи Лидию Семеновну. А нам чаю. Или вам кофе? Катя чай.

Чай внесла не Катя. В строгом светлом платье, со строгой прической «А-ля Юля», и ледяным взглядом, вошедшая Лидия Семеновна напомнила Михаилу Александровичу завуча из школьных времен. Он почувствовал себя сопливым третьеклассником Мишкой. Да таких женщин любят отличники поэтической и боевой подготовки. Стихи Мишка не любил с первого класса, от армии Мишу, говоря современным языком, отмазала горячо любящая внука бабушка, так что из знаков отличия у него было только родимое пятно на неудобном месте; ни самому посмотреть – ни другим показать.

–Позвольте представить. – С легким поклоном директор взял поднос из дамских рук. Он умел быть галантным, хотя от женской красоты, следуя последней моде, получал только эстетическое наслаждение. – Михаил … Александрович. Прошу если и не любить, то жаловать обязательно. А вы Михаил Александрович жалуйтесь, жалуйтесь. Лидия Семеновна специалист отличный, но как у всякой прекрасной женщины у нее свои секреты.

Торопливо, выпив чай, директор поспешил раскланяться.

– Извините, рабочее время надо тоже экономить. Я по производству.

Пропуская в дверях, придержал Лидию Семеновну за локоток.

– Я надеюсь на вас. – И уже секретарше. – Катерина, я на руднике.

Катерина, сделав удивленные круглые глаза, согласно промычала; – Угу.

Убийственно легкое платье из тонкой материи на красивой женщине. В темноте коридора Лидия Семеновна плыла бестелесным светлым призраком. Как вспышка, на фоне открытой кабинетной двери, платье исчезало, без дыма сгорало, прекрасная фигура зрелой женщины ослепляла … и снова полумрак коридора с воздушным созданием, стучащим каблучками впереди, до следующей открытой двери.

Кабинет с задернутыми светлыми шторами, по ту сторону которых, томится влюбленное в эту женщину солнце. Но в кабинете снова строгая училка.

– Вот документация по созданию экономических и организационных условий для эффективного использования ресурсов. Отчеты по проведенным мероприятиям и принятые меры по устранению выявленных недочетов. Если возникнут вопросы, с удовольствием отвечу.

Стопа папок с подшитыми документами одним своим видом наводила тоску.

– Извините, я пока оставлю вас.

Лидия Семеновна достала из стола пачку сигарет и вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ну, чо? Как москвич?

Лидия Семеновна сделала неопределенный жест руками, сморщила носик.

– Не пойму. Толи бука, толи скромный, толи с похмелья. Пожуем – увидим.

– Ой. Семеновна. Да тебе любой мужик на один укус. Как твой Вася с тобой живет?

– Ну, мой-то, со мной живет. – Особо выделила Лидия Семеновна «со мной» и решительно загасила сигарету о стоящее на подоконнике блюдце. – Всё, девочки, по рабочим местам и никаких хождений.

– Стерва. – Бросила Нюра, едва закрылась дверь.

– А тебя жаба давит, что её и мужики любят, и начальство уважает, и муж на руках носит? Так родись красивой и умной.

– Ой, мамонька, роди меня обратно. – Рассмеялась молоденькая, всегда улыбчивая Лизка.

Открылась дверь.

–Всё, заканчивайте балаган. Работать, работать умницы мои распрекрасные.

– У, стерва.

Для себя, или про себя, вслед прошептала Нюра.

Работу Лидия Семеновна не запускала, приученная к аккуратности мамой, работавшей медсестрой в сельской больнице и отцом счетоводом, позже бессменным председателем, затем главой сельсовета. Циферка к циферке, бумажка к бумажке, все по полочкам, но работа не убывала, наоборот, с каждым днем её становилось всё больше. Кто только не требовал от нее отчета, за день, неделю, месяц, квартал. Дойдет до того, что за каждый час будут требовать, а с учетом непрерывности производства, весь отдел будет заниматься не планированием, а составлением отчетов. И главное, что их никто не изучает. Глянут на контрольные цифры и тут же забудут. В этом она убедилась по тем вопросам, которые ей задавали сверху, и ответы на которые она отправила еще неделю назад. Что звонить? Глянь у себя на столе. Вот и ревизор обложился папками. Листает. А вид как будто пред ним ответ запорожцев китайскому императору написанный финикийской клинописью. Ну и ладно, хоть не докучает глупыми вопросами. А может, в самом деле, застенчивый. А что? Москвичи тоже люди, не все же среди них хамы. Мелькают мысли в светлой головке, а глаза привычно пробегают по колонкам цифр, пальцы с неброским, ухоженным маникюром бегают по клавиатуре и вот уже циферки в нужной графе. Компьютер сам потом сложит, умножит, разделит, сравнит, выведет в сводный лист конечный результат в тоннах, рублях, процентах. Летит время. Устают глаза, бросает в сон.

– Михаил Александрович.

Задремавший незаметно для себя ревизор вздрогнул, на миг, утратив равновесие, качнулся в сторону.

– А?

–Михаил Александрович, – едва сдерживая улыбку и стараясь не смотреть на смутившегося мужчину, Лидия Семеновна продолжила, как будто ничего не заметила. – Обедать будете здесь, в столовой или поедете в гостиницу, в кафе? Автобус от площади в двенадцать и двенадцать тридцать, назад без десяти час и в час двадцать.

– А вы?

– Я домой. Меня муж кормит.

– Тогда, с вашего позволения, я поработаю. Что-то аппетита нет.

– Работайте, работайте.

Лидия Семеновна поправила у зеркала идеальную на взгляд мужчины прическу.

– Лидия Семеновна, – замялся с вопросом ревизор. – Где здесь туалет?

– Мужской по коридору направо, еще раз направо и в холе первая дверь слева. Приятного аппетита.– И выскочила за дверь, явно торопясь на автобус. Война войной – обед по расписанию.

«Стерва, но симпатичная и обаятельная, жаль, что муж кормит».

Аппетита действительно не было. Толи сало вчерашнее, толи огурчики с чесночком давили на печень. Подремать что ли? Но стол стал неудобным, никак ни мог приспособить руки, голову, в которую лезли всякие скабрезные мысли. Пройтись? Так направо, направо, еще налево. Щелк. Какой идиот выключил свет? Тьма кромешная. Обед и двери кабинетов закрыты. Ни лучика. На ощупь вдоль стеночки. Стена – дверь, стена – дверь, угол – тупик, дверь – за ней голоса. Осторожно постучал.

– Кого там? Обед.

Щелкнул замок металлической двери – свет. Солнце отражается в окнах соседнего здания, а в кабинете цветник и светло от улыбок девчат узнавших ревизора.

– Извините. Проходите.

– Проходите, пожалуйста.

– Мы думали свои. Пообедать не дадут.

– Вам чаю налить?

– А, может быть, кофе будете?

– А вас как зовут?

Михаил застыл у порога. Если в кабинете сидит пять женщин, одесский привоз справляет тихий час, тетя Сара спит. Войти в кабинет боязно, и бродить по темному коридору не хочется.

– Чаю. А вы?

– Мы бухгалтерия.

– А что вы здесь обедаете? Говорят столовая хорошая?

– Экономим.

–Зарплата маленькая?

– Нет, время экономим. Обедаем без отрыва от производства.

– А что в коридоре света нет?

–Экономим. Зачем свет, когда все на обеде.

Девчата откровенно издевались. Они смелые – гурьбой на одного, а останься с ней один на один в темном коридоре затихнет как мышь, почуявшая кота. Михаилу Александровичу хотелось сказать, что ни будь умное, веское, но в голове крутились только скабрезные мысли по поводу коротких юбочек, коленок, бедрышек и прочих симпатичных частей, которые девчата, подчеркнуто, демонстрировали, то, наклоняясь к нему, якобы подлить чаю, то, дефилируя между столами.

Загудел в углу вентилятор.

– Свет дали. Вам горячего подлить?

–Чаю? – Кофе?

–Нет, нет. Вы мне лучше ответьте; большой ли перерасход по заработной плате?

Лизочка сделала большие круглые глаза и губки «ню-ню», как у обезьянки из мультика про сорок восемь попугаев?

– Зарплата. Я свою, расходую за неделю, три недели сижу на перерасходе.

– Ваша, меня не интересует. По комбинату?

В кабинете сразу стало серо и пыльно от вороха бумаг и папок до этого неприметно лежащих на столах, подоконнике, выстроившихся на стеллажах и шкафу. Так перед затяжным ненастьем закрываются цветы и гаснут краски. Девчата дружно выпорхнули за дверь. Осталась только Нюра.

– Конечно, Михаил Александрович, есть перерасход заработной платы, но мы то здесь ни причем. Нам подают табеля, мы обсчитываем. Спрашивать надо с тех, кто их подписывает. Да, я не на зарплате, на материалах сижу, вот где вам скажу перерасход.

Такая уж она баба Нюра; зимой ей холодно и скользко, летом жарко и пауты донимают, весной и осенью грязь да дождь. Не лежится на складах материальным ценностям, а цены кусаются. За каждый килограмм, литр, метр надо высчитывать с зарплаты того, кто со склада получает, вот тогда перерасхода не будет, премия ИТР и её лично не уменьшится.

– Воруют, Михаил Александрович, воруют. Все воруют. Вы лучше с моим супругом поговорите, он лучше знает.

– Что, тоже ворует?

– Ну, вы скажете. Он главным диспетчером. Он на комбинате все знает. И про всех! Директор того не знает, что он знает. Он у меня дотошный. Он у меня…

Оседлала баба своего любимого конька, что-то базарное появилось в Нюре, так цыган расхваливает коня на продаже. Понесла «Трандычиха», останавливать её бесполезно и Михаил Александрович поспешил ретироваться.

Несмотря на закрытые шторы и открытую фрамугу в кабинете стало жарко. Исчезли ледяные искры в глазах Лидии Семеновны, они отсвечивали теплом домашнего очага. Заманчиво так поблескивали, вот только место у очага занято.

– Лидия Семеновна, в документации у вас, без сомнения, полный ажур. Я хотел бы ознакомиться с производством, хранением, использованием материалов. Резервы на бумаге не найдешь, а свежим взглядом, возможно и увижу, что-то для вас полезное.

– Н.., да. – качнула Семеновна головкой, искоса, но впервые с интересом глянув на него. –Н , да? С производством? Свести вас, что ли с главным диспетчером?

– Это – который, все знает?

– Да? – снова быстро брошенный искоса взгляд, (шустрый малый). – А впрочем, да. Не зря у нас его главным сплетником зовут. Все знает и первым доложит. Пойдемте, я провожу вас до диспетчерской, а то еще заплутаете в наших катакомбах.

Этажом ниже, за столом в творческом беспорядке от журналов, телефонов, раций всех мастей с авторучкой в одной руке, сотовым в другой, успевающая отдавать распоряжение в микрофон, с безумным видом сидела диспетчер. Выждав минуту, Лидия Семеновна обратилась к ней.

– Танечка, куда Спиридоныча задевала?

– Семеновна, я б и вас на фиг не видела. Шляется, сплетни собирает.

– Ты, чо, такая взъерошенная?

– Взъерошили, а вечером еще и … – глянула на присутствующего мужчину, прикусила язычок. – Просадка от нас, по 110 оба фидера посадили, а электрики на обеде. Пока нашла их, пока они причину, пока устранили, а виноват стрелочник.

–Ясно, Танечка. Но помочь? Кто на что учился. Так все-таки, где Спиридоныч?

– А он пока не утихнет, и все оборудование не запустим, здесь не появится. Ищите или в АТЦ, или хрен его знает где, но там где сейчас спокойно, где тенек и затишок. Десятый, десятый. Вы запускаться думаете? Машины к вам отправлены. Опять стоять будут?

– Пойдем, пойдем, а то и нам достанется.

Главный диспетчер стоял перед раскрытыми во всю ширь воротами цеха грузовых автомобилей. Черный проем высотой с трехэтажный дом притягивал к себе темнотой обещавшей прохладу по сравнению с залитой солнцем площадкой пред цехом. Но оттуда пахнуло жаром, копотью. В глубине сверкала электросварка, сизый дым тянулся к раскаленной металлической крыше. Сергей Спиридонович, стоя на границе тени о чем-то оживленно разговаривал с рабочими. В замасленной робе, они держали сигареты в черных от мазута руках и посмеивались над его болтовней.

– Сергей Спиридонович, вас директор ищет.

– А, я… – Сразу сник Спиридоныч. – Вот надо уточнить у начальника колоны график выхода…

Скучно оправдывался невысокий, несмотря на жару, одетый в синий, итээровский рабочий костюм с эмблемой предприятия, лысеющий мужчина неопределенного возраста. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят? Этот тип мужчин рано старится, но до самой смерти они потом не меняются. Суетятся, пыжатся, пыжатся, суетятся. Блеснет молния, гром – сожмутся в комок, прикинутся камушком. Выглянет солнышко и опять эдакие живчики – суетятся, пыжатся.

–Я, сейчас.

–Не надо. Сейчас вы проведете Михаила Александровича по подразделениям. Ознакомите с производством, с выполнением графиков…Михаил Александрович к нам по вопросам экономии, сохранности, дисциплины; трудовой и финансовой. А то у нас на перекуры, трех пачек на рабочую смену не хватит. Вредно курить Сергей Спиридонович. Минздрав предупреждает.

Ах, как идет красивая женщина. По щербатому, разбитому большегрузами асфальту, на высоких тоненьких каблучках. Не идет – порхает.

–Хороша. – Проводил её взглядом Михаил Александрович.

–Стерва. – Зло, бросив окурок под ноги, проворчал Спиридоныч.

–Ну, пойдемте. Вот с АТЦ и начнем. Ремонтируют недавно купленный подборщик. Он с трейлера скатился и до цеха не доехал, колом встал. Рухлядь крашенная. А по цене, как новый.

–Сколько, сколько? – Присвистнул от удивления Михаил Александрович, услышав сумму.

–Вот то-то и оно. А еще…

–Мать твою. – Не дослушал Михаил Александрович, со свету, как сослепу влетевший в маслянисто блестевшую мутную лужу.

В штиблетах противно хлюпало. На светлых брюках по щиколотки черная кайма. Ощущение как у мальца детсадовского, не сдержавшего нужду малую. Десятки глаз, из темных углов смешки, кто рядом, сочувственные вздохи.

– Мать вашу, у вас что здесь и автомойка внутри?

– Нет, ночью дождик прошел, вот, до сих пор и капает.