Байки старого зимовья

Курить утром вредно и холодно. На ходу? Нет удовольствия. Стоя на месте – ноги стынут, зябко. Лесная дорога разрезала закраек на две неравные части. Правый – к мари, небольшой, местами просматривается насквозь, левый – тянется в увалы, распадками взбирается на хребет и сваливается в сивера. Дорога старая, брошенная, разбита на столько, что местами и КрАЗ-лаптежник на брюхо сядет. Даже лучильщики перестали по ней ездить. Поросла она посредине кущами березняка, ерника. Кое-где упавшие лесины перегородили ее, но для ходовой охоты одно удовольствие. Хорошо и натаскивать начинающих охотников. Заячьи тропы пересекают дорогу. Натоптаны, словно они здесь табуном бегают, Не тропы – магистральные трассы. Ставить петли вроде бы простое занятие, но и здесь как во всем нужен навык. Нихромовая, за неимением, стальная отожженная миллиметровая проволока разделана на петли дома. Длина не меньше метра, иначе закрепить ее надежно будет проблематично. Тонкий стволик заяц может сломать или перегрызть, а на толстый три витка не сделаешь. Петля, диаметром двадцать сантиметров укрепляется над тропой на ширину спичечного коробок – три – четыре сантиметра. Важно что бы петля стояла на фоне ерника, травы. Не вредно будет ее перед установкой протянуть вокруг лесины, выровнять, предварительно протерев наломанными ветками багульника. Сломайте пару веточек, разомните в руках и даже зимой его запах порадует, зачарует вас. Если возле тропы нет подходящего деревца, то срубается потаск, или выворачивается вместе с корнем, ставится в чепуре, а к нему уже привязываешь петлю.

Солнышко. Зимнее солнышко, как оно радует и греет. Да, греет. Разница между дневной и ночной температурой в Забайкалье весьма ощутительна. Москва в сводках погоды всегда передает только дневные температуры, чтобы не пугать народ. Но находятся руководители с удивлением спрашивающие; «За что им только коэффициент и надбавки платят». За то и платят, что в обед немного отпустит, а остальное время давит. Вспорхнули, расселись по деревьям табунок рябчиков. Крутят ошалело на ярком солнышке головами. Засони. Только после третьего выстрела сорвались, понеслись в густой листвянник. Все, теперь близко не подпустят. Прошли те времена, когда можно было весь табунок с места перещелкать – пуганные. Заорал козел, уводя коз к увалам, подальше от опасного места. Впрочем, к выстрелам звери привыкли, знают, что это опасность, но эхо сбивает, путает. Иногда если выстрел одиночный, то убегая от эха, могут выскочить прямо на охотника. Но мы нашумели.

Славка наловчился и на установку петли у него уходит все меньше и меньше времени. Теперь он сам выбирает место, сам устанавливает петли. Я только изредка комментирую, подсказываю.

– Ставь, ставь. Посмотри сколько следов колонка. О да их тут пара. Ставь. Они быстро приберут твоих зайцев.

Ставить петли, где много валежника, где каменные россыпи, можно, но нет никакой гарантии, что ты их найдешь. В таких местах обычно много колонка, ласки, горностая. С ними соперничают вороны. Вот уж действительно бич охотников, рука не поворачивается, дописать «божий», скорее чертов. Лучше пропустить пару троп. Уйти подальше в густой стоячий молодой листвяк и поставить петли там. От колонка стопроцентной гарантии нет, но хоть вороны не найдут. Хороший охотник может обслуживать до 200 петель. Но это уже промысел. А если вырываться в лес раз в неделю на выходные, то такого количества не нужно. Лучше иногда обновлять, изменять свой путик.

Справа, с мари еще одна дорога. Эта накатана. Метров через триста небольшая, старая, полузаросшая просека. Сворачиваем. Там есть несколько моих петель. Надо проверить. Впрочем, и этот участок путика уступлю Славке. Негоже друг за другом бегать. По просеке я иду впереди, посматривая по сторонам. Вот одна петля сбита. Другая нетронута. Впереди на тропе сидит заяц. Срываю ружье. Заяц делает небольшой прыжок и садится на задние лапы. Я шаг – он прыжок. Я шаг – он прыжок. Отбрасываю в сторону ружью бегу за зайцем. Через несколько прыжков, догнал, прижал к земле. Славка с удивлением смотрит на эти выкрутасы. Из-за моей спины заяц ему не виден. Почему я бросил ружье, куда побежал по целине? Когда же показал ему пойманного ушкана, он опешил.

– Ты что с ним в догонялки играл?

Что ему сказать? Классика.

– Учись студент.

Попал косой в петлю. Оборвал, но таким образом, что жесткий нихром образовал крючок, петля не распустилась и как ошейником передавила ему шею. Ослаб заяц. Вот и попал живым в рюкзак. К неволе зайцы привыкают быстро. Едят все овощи, какие не дашь. Скачет по зимовью, топотит, как конь троянский. Вначале прячется под нары, обвыкнув, путается под ногами.

– Ну, вот и подарок к октябрьским праздникам.

Еще один лежит, плотно прижавшись к земле, надеется, что не заметим, когда подходим ближе, мечется на привязи.

Возможно, кто-то скажет, что жестоко убивать зверей. А разве не менее жестоко держать домашнюю скотину. Кормить её из своих рук. Почесывая за ушком придумывать ласковые имена. «Боренька. Зоренька». И на мясо! Свинья за день чувствует, что ее будут убивать. Курицы, еще вчера доверчиво клюющие зерно у ваших ног убегают, как оглашенные носятся по двору, наполняя его кудахтаньем. Вегетарианство? – тупиковый путь. Человек всеяден и никакие биодобавки не восполнят потери элементов содержащиеся в мясе, в рыбе. А самое главное – это же так вкусно! Природу не обманешь. В каждом мужчине живет охотник. Всю жизнь охотимся. Кто за чем. Кто за деньгами, кто за бабами (простите за грубое слово), кто за славой и властью. Честнее, как наши предки – за добычей.

На лесной прогалине великан поваленный, вскинул верх ветви, на другие, обломав концы, оперся. Старая лиственница, словно вдова, скорбит над ним. Солнечно на поляне, на душе. И дело даже не в зайцах. Какая это добыча? Так. Для жены алиби. Что в лесу был, а не по девкам в соседнюю деревню бегал. Береста, немного ерника. Жарким пламенем схватился костер. Снег в котелке потемнел, осел, задышал влагой. В самый раз набить его свежим снежком под самую завязку.

Ломти хлеба, нарезанные дома, проложенные поджаренным с прослойками мяса салом и кольцами обжаренного лука, несмотря на несколько слоев газеты подмерзли и теперь оттаивают у костра. Дома хлеб окунался в вытопленный на сковородке жир. Жир тает, капает в костер, шипит, взрывается на углях дымными вспышками, отдавая дань светлому божеству огня. В горящем костре, в изменчивом живом пламени есть свое чудо и не зря древние были огнепоклонниками. Вода очищает тело, огонь душу. Подрумянивается на рожнах колбаса. В котелке вода побелела, вот-вот вскипит. Немного листьев брусничника и только забурлила вода, горсть заварки и котелок в сторону. Чай должен запариться, а не свариться. Не торопясь закусываем. У ног лежит еще один отморозок с начисто выбритым боком. Белка постаралась. Настригла себе шерсти в гайно. Петлю ставил в метрах десяти от кострища, чаюю на этом месте часто, а вот не боится зверь. Привык к тому, что человек везде, что приходится жить с ним рядом. На поляне под лиственницей натоптано, напрыгано и зайцами и белками. Коза прошлась по старым следам, перемахнула лесину в том месте, где я сидел, где смахнул снег, положив на ствол шубенки, чтобы не морозить то на чем сидишь. В чащу уходят, сливаются в одну тропу старые, запорошенные и новые следы. То спокойные, то на махах. Тропа набитая. Коза по ней и на кормежку и от опасности уходит. Напротив нее при загоне удобно на номере стоять.

Объясняю Славке, почему не стоит петли на козу ставить. Заяц на морозе замерзает быстро, насквозь. Хотя и заяц – стрелянный или давленный, по вкусу здорово отличается. А у козы в животе такой парник, что никакой мороз не проймет. Не найдешь сразу козу подранка, пропадет. Живот вздует, мясо горит, синеет, что уж про давлятину говорить, которая, не одни сутки под шкурой парится. Раньше промысловики охотились и пастями и петлями, но они свои путики каждый день проверяли. А тут раз в неделю. Нет, так охотиться, только мясо гноить.

Первая кружка чая – сладкая, что бы восстановить силы, вторая, неспешная, после сигареты, для предупреждения жажды. Чаек из талой воды с брусничником хорошо чистит почки, печень, до темной желтизны на снегу. Попьешь с недельку – как слеза.

Бежит путик дальше. Старый царский тракт. Его не спутаешь ни с какой таежной дорогой. Местами уже не проезжий, но сторожат его строевые сосны и могучие лиственницы, ровесницы первопроходцев, а может быть и старше не на один десяток лет. От них веет силой, которая вливается, переполняет вас. Это еще одно необъяснимое чудо тайги. Лазишь по увалам, по сиверам, умаешься в конец. Ноги не тащат. Выйдешь на лесную дорогу, словно, второе дыхание просыпается. И чем старее дорога, чем старше деревья по обочинам, тем легче дышится, легче шагается.

Прибрасываю на ходу время так, что бы хватило Славке пробежать путик и вовремя вернуться к трассе. Версты две можно добавить и заскочить, опетлять еще одну рощицу. По чепуре – не по дороге. Солнце катится на запад быстрее чем поднималось. Назад возвращаемся в сумерках. Хорошо хоть волчье солнышко освещает дорогу. Она глянцево блестит под луной. Ноги выламываются в колее. Валенки не ичиги и Славка, поскользнувшись в очередной раз, падает на спину. Умаялся бедолага с непривычки. Склонился над ним.

– Ну что? Пристрелить тебя, что ли? Что б ты не мучился?

Раскинув руки, он задумчиво смотрит на Большую Медведицу и так же задумчиво отвечает.

– Стреляй. Будет у тебя две жены, две тещи, и две доченьки – капризули.

Спасибо. Вот такого счастья мне не надо. Ладно бы, жена да любовница. А две жены – это уже слишком. Про остальных и подумать страшно.

– Ладно. Живи. – Подаю ему руку и мы, скользя и запинаясь, бредем по ночной дороге. Впереди, за перевалом шарят по небу, по верхушкам тайги фары вахтовки. Успели.

Работа. Работа. Не всегда вырвешься в тайгу. А Славке, словно кто-то медом намазал ту дорогу, на которой он ухабы ребрами пересчитывал. Как выходной – в лес. Выпить с друзьями некогда. Да и какая пьянка? С похмелья в тайге никакого удовольствия от жизни, одна маята.

Весна пришла. Опять дачные заботы. Опять выпить некогда. Ладно потом наверстаем. Так день за днем откладывается, откладывается. А потом уже просто и неохота. Да еще зарплату Славке увеличили. Раньше, что? Получит и не знает; толи пропить, толи лотерейные билеты купить? Толк один, вернее бестолковщина. Стал получать прилично, призадумался – на что потратить. Купил машину. Стал деньги откладывать на учебу капризулям. Прав был Маркс; «Бытие определяет сознание». Дай человеку зарплату, что бы только на скотскую жизнь хватало; спину прикрыть, за нору заплатить, да утробу набить – будет жить как скотина. Сыт, в тепле, что еще надо. Дай больше – человеком себя почувствует, по-человечески жить начнет. Сидим на даче, морщим карасей в озере. Он планов громадьё строит, но нет-нет и вернется снова в разговоре к зиме. Что вот хорошо бы там еще загончик погонять, и надо бы в дворцы путик пробить, там зайца больше.

Пролетела еще одна зима. Чего не отнять у русского мужика, так это смекалки, умения освоить любое дело. Руки у Славки золотые. Все у него ладится. Стала жена мне его в пример приводить. Слава то, у Слава сё. Допекла. Порой жалею, что не добил его в подъезде, не пристрелил на лесной дороге. А может лучше ему свою супругу сбагрить. Пусть будет у него две жены, две тещи и две капризулечки – дочки. Вот тогда его из тайги, точно – и калачом не выманишь. Глупость конечно. Ворчит Моя ( с большой буквы) уверяя при этом; « У ворчливой жены муж дольше живет». Но никуда мы друг от друга не денемся. Это, как радикулит, от которого не умрешь, со временем с ним жить научишься. За то тайга все лечит, все правит! Вопрос. Где женам от нас лечиться?

Беглец.

 -Теща, плюнь мне на спину и размажь.

– Все зятек, допил, крыша поехала?

– Нет, радикулит замучил, доктор сказал змеиным ядом притирать.

( Из анекдотов: «Про тещу»)

С тещей Толика я познакомился раньше, чем с ним самим. Убил бы! Не Толика – его тещу и вовсе не за то, что она его теща. Толик … . Впрочем, начну сначала и в порядке нашего знакомства.

 Теща …? Безразлично, с какой ноги вставать утром, если обе ноги больные, больно, то место, откуда ноги растут, болит то, что на плечах держится и вообще, вся насквозь болезная. Такое впечатление, что больной она родилась, с другой стороны, верилось в то, что она, пережив всех здоровых, своим ходом уйдет на кладбище, где каждый из покойников подхватит от нее какую нибудь заразу. Да-да, ей часто в спину неслось «Зараза», что только усиливало ее паскудность. Толи шкура у меня дубленная женами, начальниками, женами начальников, толи организм в меру прокурен и проспиртован, но на меня её зараза не действовала. Все равно, как всякий человек, обладающий здоровым инстинктом, я старался, как можно меньше находиться рядом с очагом инфекции. Честно говоря, меня спасала моя природная лень. Не люблю пахать задаром на чужого дядю, тем более тётю. А первое, что она делала, придя на работу, это, сложив свои мослы в кресло, замучено произносила; «Как я устала». Далее следовало перечисление переделанных домашних дел, затем просьбы в виде «ЦУ», что кому из коллег за нее сделать. Даже с больным горлом она была готова давать «ЦУ» двадцать четыре часа в сутки; двенадцать часов на работе, двенадцать часов дома. Доставалось от нее всем, но больше всего мужу, которому казалось что в сутках сорок восемь часов. Бодливой корове бог рога не дал, но всеми правдами и неправдами она вытолкала, протолкала супруга в начальники отдела и теперь грозила его рогами всем, кто был с ней строптив и непокорен. А строптивыми ей казались все. Вот даже погода; из дому вышла – морозило, на виадук – вспотела, на виадуке – продуло, пока до работы шла уже простыла. Супруг ,козел комолый, как назло, по пьянке опять машину угробил, нет, не в усмерть, но и не едет. Да и вообще разве это машина. Только бензин жрет, как бык помои, или как супруг водку. Нет, надо менять. Не супруга. Пробовала. Первый пил, этот хлещет. Зато этот тихий, всегда перед ней виноватый, руководит она им с утра, как встали с постели, и до вечера пока не легли, легли по привычке все равно руководит. Одна радость у мужика, так надраться, что бы все придирки жены были до фонаря, который качает задира ветер. Утром еще не проснулся, а уже чувствует себя виноватым и только очередные двести триста грамм, пусть временно, но освобождают его от тяжкого гнета. Стакан с утра – весь день свободен. А когда болезная несет его с работы домой вечером, тем более днем (не дай бог дойдет до начальства запах перегара) его душа мстительно ликует. Есть ли у неё душа? Если и есть, то сморщилась, как шкурка под уксусом, навела камуфляж черным дегтем и чихать хотела на все, что не касается её благополучия, благополучия её славных крошек. Видел я эту крошку – на метр восемьдесят семь пудов. Одинокая медведица.

В какие времена и какая теща была довольна своим зятем? Но умная теща понимает, что дочка и другого выберет ничем не лучше. Ибо выбирает себе подобного из себе подобных.

Вот здесь и перейдем к Толику и его рассказу. За собой оставляю право редактора и корректора, так как его одиссею я слышал в нескольких интерпретациях и от разных людей со словами бранными нецензурными, даже не подозревая, что с кем-то из действующих лиц я знаком, а с кем-то жизнь рано или поздно столкнет на озорных поворотах.

Машина кое-как развернулась на узкой таежной дороге перегороженной свежим завалом. Немного не доехали. Там за перевалом Иркакит. Осень тронула желтизной тайгу. Прекрасное время. Совсем исчез паут, комар только на короткое время высунет свой длинный нос и снова зябко прячется при малейшем дуновении свежего ветерка, легкой тучки на солнышке. Пробираемся с Алешкой буреломом, дорогой по которой в начале лета без труда проехали на «Ниве». Так бывает – не торнадо, обычный штормовой ветер рванет через хребты с океана до Байкала, наломает – наворочает и умчится в монгольские степи. Нет в этом мире ничего вечного. Места, где мы бывали прежде, теперь с трудом мы узнаем. Иркакит туда же, его на картах обозначают то рекой, то ключом. Так оно и есть. Пройдет в горах дождь и бешеная вода выворачивает с корнями деревья, крушит берега, прокладывая себе новые русла, а через несколько дней снова бежит ручейком от плеса до плеса. По плесам жирует ленок, плавится хариус, отдыхают на перелете утки, гуси.

Весна – мачеха, ласково улыбается, но скудна и скупа. Осень – то приголубит, то остудит, но как добрая мать никогда не оставит голодным.

Неторопясь, скатываемся вниз по течению. Незаметно тяжелеют канны. Пара крякашей добавила веса рюкзаку. Если идти все время руслом, то к устью придешь только через сутки, поэтому, там, где можно, спрямляем путь. Иркакит резко убегает вправо, в долину. Петляет километра три моховой марью с редкими кустиками по берегам, и возвращается почти на это же место за березовым колком. Там и почаюем. Двести метров проваливаясь выше колен между валунами, покрытыми густой периной мхов. В закрайке на бугре, с лаем, стая собак гонит молодого оленя. Далековато они забрались от города. Страшный бич для тайги собаки брошенные людьми. Одичавшие, но не боящиеся человека. Не разбежишься по коварному зелено-бурому покрывалу, когда заскочили в березняк, собаки успели задрать олененка и старались урвать каждая свой кусок, скалясь на соседей. Вожаку стаи досталась картечь, ближайших обожгло, ошпарило дробью. Пока мы обдирали олешку, вырезали не тронутые собаками стегошко и лопатку они обижено скулили-подвывали в густом ернике за стеной листвянок. Какая теперь рыбалка? Спина своя, не казенная.

В зимовье на устье было не протолкнуться. Где еще мужикам оттянуться по полной программе как не на утиной охоте. Не беда, что будет выпито и расстреляно бутылок больше, чем добыто уток, зато никто их не считает и не пилит за лишние сто грамм.

Можно было бы пристроиться в углу на полу. Но уподобляться бобику не хотелось, да и погода располагала провести последние теплые часы под чистым небом.

Млеет на углях шашлык из молодой оленины. Чай заварен. Вечернее солнце красит склоны гор всеми теплыми тонами и оттенками. Словно жар от пожара, а не от костра, вея над речной долиной, пригревает спину. Люблю повеселиться – особенно поесть. Эх ! На ароматный дым вдоль берега реки подходят трое. Присаживаются. Один мокрый как лягуха. Искупался. Осеняя вода коварна. Чиста, прозрачна, кажется, что воробью по колено, ступил неосторожно, а там по самые уши. Стрелять уток по большой реке дело азартное, но не прибыльное. Собьешь утку, подхватит ее течением и поминай, как звали. Много птичьих тушек прибивает, выбрасывает на берег уже пропавших. Подранки крутятся по плесам, пока не заморозит стужа, не поскользнется, не заскользит-заелозит по тонкому льду белая поземка, и тогда, неловко ковыляя выйдут они на берег, в закрайки голых ивняков, на потеху колонкам и лисам.

Вот и этот охотничек потянулся за уткой, поскользнулся, кувыркнулся, «искупался в воде ледяной». Сыто поглаживая животы, мы приветили незнакомцев. Неправда, что сытый голодного не понимает. Сытый человек добрый. Пока они чаевали, мы сплавом пустили вдоль струи Иркакита сеть. Урман подхватил, она изогнулась дугой в улове, в котором перемешиваются его воды и воды Иркакита. Пока распускал сеть, пару раз кто-то ощутимо стукнул в нее. Вытаскивать сеть не стали, но предчувствие, что что-то в ней есть, есть и останется до утра, пока не вытащишь сеть. Главное; не напрасно тащил сеть из дому, не напрасно ее распускал.

– Спасибо за чай, мужики.

– Не за что. Воды много.

Уж чего-чего, а воды, в самом деле, хватает и какой. Европа про такую давно забыла. Что бы ладошкой, с речки?

– Не против, мы с вами затаборимся, а то Алешка говорит, в зимовье, как кильки в банке.

–Таборитесь. Нам веселее.

Пока готовили дрова на ночь; сухостоину, да пару валежин, да еще хворост толщиной с ногу – руку, стемнело.

Чай кипит с нескольких котелках – одного на пятерых мало. Знакомимся основательнее. Кто да что, где работает, чем занимается. Где по тайге ходил-бродил, что видел-слышал. Можно вечно смотреть на костер, текущую воду, слушать говор реки, ручья и бредни бывалых таежников. Мы еще не бывалые, поэтому сидим с Алешкой, слушаем. Устраиваемся на ночь, уминая боками лапник стланика. Кто заснул первым – об этом не вспомнит. Проснулся от холода. Ноги скрючило, спина разгибалась со скрипом как колодезный журавль. Таежники. Костер обвалился, сушина прогорела, валежина едва шаила. Подбросил пару охапок хвороста. Взметнулось пламя. Алешка довольно заворчал что-то довольное сквозь сон, выпрямился, протягивая ласты ближе к костру. Дрова – вот они. Подтянул, взгромоздил валежину на валежину, пристроив несгоревший комель сушины между ними. У-у, да уже четыре утра. Котелок с чаем парит, отогрелся. Сам тоже вспотел, пока дрова ворочал. Прикурил от уголька. Хорошо… .

Рыжий, ражий парень встал над костром, потянулся похрустывая костями. Ушел в ночной сумрак, чертыхнулся спотыкнувшись. Вернулся. Устроился, шипя и потирая ушибленное колено.

– Не спится.

– Грех спать в такую ночь. Зимой выспимся. Летом ночи короткие, так и лета с гулькин нос. Зимой ночи долгие и сама она длинная, длинная – спи, да спи.

– Не скажи, паря.

Анатолий отхлебнул из кружки черный, терпкий, настоявшийся чай. Затянулся и добавил.

– Не скажи. Я два года летовал и зимовал в тайге безвылазно. Так вот летом можно выспаться, а зимой особо не поспишь. Зимняя ночь длинная, да больно тоскливая и холодная. Буржуйка жрет дрова, как волк голодный кости.

– Промышлял?

– Можно и так сказать.

Анатолий налил еще одну кружку. Снова закурил.

– Верно, не спится. Только, чур, не хохотать пока рассказываю.

-Молодой был, зеленый. В попе ветер в башке дым. Работал дорожником. В поселке, куда было податься; или в дорожники или в автобазу – баранку крутить.

Женятся или от большой любви или от большой глупости. По большой глупости вляпался в эту самую любовь и я. Вляпался по самое не хочу и даже больше. Девчонка конфетка, малолетка, так на ней не написано. Акселератки, в десятом классе под два метра и вымени на три коровы. После танцев в кабак. Он и сейчас еще стоит – «Тайга». Старый, но уютный. Хорошо посидели, а потом проснулись в одной постели. Хорошо нам было, хорошо. Закружило лето пьянящим обжигающим жаром, а едва к осени наступило похолодание в отношениях, пришла пора собирать урожай. Обрадовала конфетка известием о своей беременности и о необходимости готовиться ему стать её законным супругом и отцом ребенку. Будущая теща здраво рассудила, что, отправив молодого отца на скамью подсудимых за растление малолетки, она лично и её крошка ничего не выиграют и по обоюдному согласию было подано заявление не в суд, а в ЗАГС.

Любовь приходит и уходит, а дети остаются. Милые бранятся, только тешатся. Муж и жена – одна сатана. Поговорок у русского народа на все случаи жизни. Анекдотов еще больше, из них половина про тещу. Супружеская жизнь это бочка, в которой меда на один месяц, не зря его медовым зовут. Остальное? Как в беспроигрышной лотерее. Такое порой выиграешь – нести тяжко, бросить жалко, пропить нельзя. Молодая жена по примеру мамы попыталась было взять «козла за рога», но «нашла коса на камень». Загулял с друзьями; она один раз только успела приложиться скалкой по тому месту, где со временем должны были появиться ветвистые рога, как помотал ее супруг за длинные косы по всей кухне, навел тени под глазами, а губки сделал пухлыми, как у Распутиной. Что она там успела прошепелявить маме по телефону неизвестно, но прилетела теща с нарядом милиции и увезли зятька до утра в каталажку. Утром выписали штраф и отпустили на все четыре стороны.

Конец любви – тарелки в стену. Молодая собрав манатки – под крыло к матке. Душно под крылом. Пилит мамка утром и вечером. Хочется на дискотеку, к подружкам, на воздух вырваться. «-Сиди!». То у мамки голова болит, то ноги крутит, то руки отнимаются, нет у неё сил и здоровья с внуком сидеть. «Прибери, принеси, приготовь, сходи». «Что сидишь? Что лежишь?» Огрызнешься. «Проститутка. Дура. И отец твой проститут и дурак. В гроб меня загоните. Смерти моей хотите!» Под этот крик, как под прощальный марш, убежала крошечка к мужу с покаянием.

Месяц, второй жили душа в душу, пока теща снова не проторила к ним дорожку. Оно и понятно; для кого теща, а кому-то мать родная. А гены они и есть гены. С друзьями не пей, в избе не кури, в носу не ковыряйся; каждый день в два голоса, то моно, то соло по очереди. Не выдержал, запустил в тещу тапочкой, а та опять его в вытрезвитель. Правда, через час выпустили. Менты от хохота животы надорвали и даже протокол оформлять не стали. Домой пришел. Пусто. Слиняла и теща и хаврошечка. Через неделю опять ко мне пришла. Так и пошло, чуть что не так к мамке, та её достанет – ко мне. А я ведь любил её, да и она меня. Вот по поговорке; вместе тесно – врозь скучно. Да и Димка подрастал, а я в нем души не чаял. Придет от тещи, меня чурается. Потом с рук не стащишь. Баловали мы его. Я уж и так и этак своей крошечке говорил, что бы тещиной ноги на пороге не было. А куда она без мамки. Куда пойти ребенка кому подкинуть? Правильно – теще. Теща тоже внучком прикрывается. Прибежит, соскучилась. – Ах, внучок. Ах, Димочка. Похудел–то как? Не кормят тебя. А я сладенького принесла. Потом опять крошечку начинает пилить, что посуда на столе немытая, меня – полка косо прибита. Объясни дуре; только пообедали – вода в кастрюле согреется, помоет супруга, полка косо – дом ведет – стекла в окнах лопаются. Так и жили, соседским курам на смех. На работе от подначек не продохнуть было, а я свою дуринду любил, и Димку жалко. Пацан растет, бегает. Лопотать начинает. Такое один раз загнул, что пришлось отхлопать. Дуринде ; – Ты зачем ребенка материться учишь ? А та; – Это не я, это мама. Что бы ребенок быстрее говорить научился. Не хрена себе педагогика. Песталоцци чертова. В детском садике спрашивают; кто твоя мама? , кто твой папа? Димка отвечает; Мой папа – Толик, самый главный алкоголик. Бабушка научила. Кому мама, кому бабушка, а кому теща, что бей пусто было.