Байки старого зимовья

Георгий Баль

Байки старого зимовья

О себе.

Баль Георгий Павлович образца 1954 г.

Второй из серии трех палычей. Отец из крестьян, но после войны в колхоз не вернулся, отчасти по состоянию здоровья, толикой из-за присущей всем белорусским крестьянам смекалки-хитрости. Устроился работать проводником на железной дороге. Работал, учился, связи с деревней не порывал, там остались мать и сестра. Жизнь не баловала. Гомель и в начале 60-х не забывал о прошедшей войне. По дороге в школу стоял разбомбленный дом, от верхних дух этажей были развалины, а на первом жили люди. Жили. Не смотря на трудности. Потому что была уверенность, что завтра будет лучше, чем вчера. С каждым днем жизнь становилось краше. Мы со старшим братом родились, когда отец с матерью снимали комнатушку. Младший Игорь в благоустроенной двухкомнатной квартире в центре города, которую получил отец в 57 году.

Как жили? Как все. Ходили в детский садик. Все в один и тот же. Были октябрятами, пионерами. Ездили в пионерские лагеря. Занимались спортом. Академическая гребля. Зимой лыжи, бассейн.

Отец постоянно был с детьми. На рыбалку, за грибами-ягодами, брал с детсадовского возраста. В деревне коров пасти, сено косить, картошку садить.

В библиотеку – целый поход. Ходили через выходной. Своих книг было немного, а читать любили все. И пока отец выбирал, что-то для себя и матери, мы с братом просматривали детские полки. Позже стали ходить в нее самостоятельно. Дворец Пионеров в старом парке над Сожем, в бывшем дворце князя Паскевича, занятия в изостудии. Старший брат если бы не был прекрасным инженером, мог бы стать художником, он хорошо пишет маслом, я же в то время больше увлекался чеканкой, графикой.

После школы Ремонтно- Механический завод – слесарь по наладке оборудования. Служба в армии. Московский округ ПВО. Полк связи. Демобилизовался механиком 1-го класса аппаратуры ЗАС.

Гомельский центральный телеграф – электромонтер. А, все- таки, чего то не хватает. Зимою лета, осенью весны. Уехал в Алдан. Алданский ЭТУС. Командировка в п.Чульман длилась четыре месяца, пока начальнику не надоело платить командировочные. В сентябре п. Нерюнгри получил статус города республиканского подчинения. Строительство ЮЯТПК (Южно-Якутский территориально – промышленный комплекс) было объявлено комсомольской ударной стройкой, одновременно к нему строилась ветка БАМа от Тынды. Время было интересное, работы, интересной работы хватало всем. В том, что сейчас город Нерюнгри, как белая сказка среди Алданского нагорья есть частица и моего труда. Живут там сейчас дети сын, дочь, осталось много друзей. Волею судеб в 93 оказался в Жирекене. Поселок приглянулся своей чистотой. Прекрасной тайгой. Судьба оказалась милостивою и, несмотря на уговоры друзей, работать в ГОКе устроился на железную дорогу эл/ механиком связи. Но развал ГОКа,

разморозка поселка, коснулись и нашей семьи. Пусть более менее была стабильная зарплата. Только и наши дети месяцами не ходили в школу, то она закрыта, то бастуют учителя. Также носили воду на третий этаж, принес двадцать ведер – вынес немного больше. Также топили буржуйку. Желания уезжать не было, верили, что и ГОК заработает и поселок оживет.

Стихами стал увлекаться в школе. Наверное, Есенин. Помню светло синий томик с березовыми ветками. Первые стихи не про партию и пионерский галстук. Бедные поэты, да и прозаики, попавшие в школьную программу. Кто ее подбирает? Только Чехова я полюбил уже, будучи взрослым. Спасибо отцу, который сам читал много и умел рассказать, любил и понимал лес, речку, учил этому нас. Спасибо деду Сергею знавшему хорошо старославянский и переводившего для нас библию на гражданский язык. А, в общем, наверное, спасибо всей системе обучения и воспитания в советское время. Была возможность заниматься спортом искусством. Не помню ни одного одноклассника, который бы не занимался, в каком ни будь кружке, спортивной секции.

Вот вроде и вся биография. Что еще о себе.

К водке отношусь нормально. К наркотикам отрицательно. К женщинам положительно.

Люблю жену. К прочим не отношусь. Увлечения; книги, рыбалка, охота.

Хозяин

Таежная побасенка

Что человек без царя в голове, что дом без хозяина. Стоит изба, печь дымит, из одной щели дует – в другую выдувает, стены перекошены и если бы не соседский плетень завалилась бы хибара горькой пьяницей в глубокую лужу под самыми окнами.

Хорошего хозяина по подворью видно: и забор, как гвардейский строй, и дом залюбуешься; ставенки наличники, крылечко – все резное, даже красавец петух и тот самый голосистый на околице. А иная бестолочь затеет перестройку с преобразованиями, да таких дров наломает, что по осени во дворе ни одного полена не найдешь, ни клочка сена не сыщешь и оставшаяся живность (кот с собакой) с голодухи по ближним и дальним задворкам разбегутся.

На производстве тоже – толкового руководителя «Хозяином» величают. Нет, не за то, что барином ходит, да с подчиненными, как с холопами обращается, а за то, что и налоги у него вовремя уплачены и зарплата в срок выдана, работой да рынком сбыта обеспечено предприятие на годы вперед. Хозяин! Надежно живет.

Нельзя и в тайге без хозяина. Как его только не дразнят; то «Топтыгин», то «Косолапый», слышал даже такое выражение «мужик босолапый». Но и без него никак нельзя. Ведь людишки последний божий страх перед тайгой потеряют, а с совестью у них давно напряженка. Прошу прощения у присутствующих, это не их касается.

Есть у меня друг – Владимир Сергеевич. Ну допустим это он на службе, да в поселке Владимир Сергеевич, а в тайге, как в бане – без чинов. В тайге одного Михайло Потапыча по имени-отчеству величают и то пока шкуру не спустят. Остальные все Вити да Сани. У кого глаз зорче, рука тверже – тот и пан, тому и фарт.

Срубил Володя с мужиками зимовье в тайге. Ладное зимовье; Листвянки в основание чуть ли не в охват скатали, из сухостоя – рубили, аж в спину отдавало, мхом хорошо простлали да протыкали. И место прекрасное – в распадочке под увальчиком на солнцепеке, а не в каком ни будь сивере, где солнце отродясь не бывало. Молодой листвяничек прикрывает, в двадцати метрах пройдешь не заметишь. Дверью на юг, оконца на запад и на восток – зимой хоть маленький лучик солнышка в зимовье заскочит, а все веселее. Вот только кто сказал, что хозяин зимовья охотник? Он в зимовье скоком да наскоком, неделю живет – две нет. Зимовье же без хозяина не может. Кто в нем только не пытается хозяйничать, всякой твари по паре. Попадется хороший хозяин, так для него и дверь в зимовье не закрывается, а наоборот поленце под порожек подкладывается, что бы она случайно ветром не захлопнулась.

С охотился как-то Володя – инжигашку (козла сеголетку) подстрелил, лопатки, стегошки в рюкзак – детишек подкормить, печенку подморозил да в пакет – уж больно его благоверная строганину из нее любит, не принесешь, так хоть свою выкладывай. Ребра, шеину, сложивши в мешок, на лесину подвесил. Долго ли, коротко ли дома был, снова в тайгу собрался. (Время трудное было, ГОК стоял, одной тайгой многие тогда и выживали.) Прихватил дома чаю, соли, сухарей, сахарку да табачку побольше и подался не торопясь. К зимовью-то не торопясь подходят да и вокруг лишнего не шебуршат, а для этого все заранее подготовлено; и дровишки наколоты и лучинка нащипана и полный котелок льда с ключа в прошлый раз набит. Затопил Володя печку. Поставил котелок со льдом, а сам к мешку на дереве. Надо было видеть его негодование. В мешке дыра, на дне косточки, дочиста обглоданные и в качестве расписки – помет колонка.

– Ах ты, хорек вонючий! Глиста меховая! Ну, попадешься, всю шерсть по волоску на кисточки выщиплю. Семь шкур спущу и китайцам на шапки продам.

Это еще самые мягкие ругательства и угрозы, которые обрушились на голову бедной зверюшки. Конечно, в зимовье и без козлятинки были запасы и из жиров не только одна соль, как порой бывает, но всю ночь снились ему нежные, мяконькие хрящеватые ребрышки инжигана. Утром на спасительницу народа, перловую кашу в железных банках, смотреть не смог. Почаевал с сухим «Ролотоном» вместо галет, закусил для смазки кусочком копченого сала и, забросив в рюкзак консервированную «шрапнель с мясом» (на всякий случай), отправился обходить свои угодья. По какой-то причине откочевал зверь. Да и, день выдался дюже морозный – шабор за версту слышно, шаг ступил скрип эхом от соседней сопки возвращается. Так что объорали пару раз его чуткие козлы, обругали как хотели на своем гураньем языке, а он их и в глаза не видел, как не видел и свежих следов красного зверя – изюбря или сохатого. Откочевали. Вот уже и солнце на вторую половину перевалило. Ушел далековато, до другого зимовья ближе, на него и утопал. На следующий день выпас по утру на мари козлуху и домой, лицензия то, одна.

Вскоре совпали выходные у друзей-приятелей, есть лицензия на изюбря и на лося. Как же, усидишь тут дома? Да еще сроки подпирают.

Тихой сапой подходили к зимовью. По пути свежие звериные следы пересекли, значит здесь они, где-то рядом. Подходим, а перед нами по поляне заскакал рыжий плут. Шерсть у него желтоватая с красным отливом, тело гибкое длинное, передние лапки чуть короче задних и. кажется, он горбится немного, испуганно прижимая хитрую мордашку к земле. Метнулся, туда-сюда и в двери зимовья шмыг. Попался шельмец. Володя первый заскочил в зимовье – взыграло ретивое, припомнилась обида. Только нет нигде колонка. Под нарами пусто, на нарах пусто, по углам, на матице – нет его. Ушел. Но как? Стой! Где-то заурчал, где-то шарчит? Вот он. У печки дверца приоткрыта, в глуби, в темноте глаза угольками светятся, бусинка носа поблескивает. Закрыл Володя дверку. Схватил полено и по печке. Гул по избе. Ошалел колонок, крутанулся по печке, но один свет в оконце – рванулся в трубу. Немного не дотянул, оборвался, шлепнулся в золу. А Володя второй раз, да по боковине, что бы звонче было. Как снаряд из дула пушки выкинуло зверька из трубы. Черный, обалдевший от гула в ушах, упал он на белоснежную крышу. Потряс оглоушенной головенкой, кувырком скатился на поляну и чертенком, оставляя за собой на снегу грязные кляксы, рванул когти в густой мелкий листвяник. Долго заходились мы хохотом. До слез, до боли в затылке насмеялся в этот вечер Володя – знатно отомстил!

Натопили печку. Прогрели зимовье. Почаевали. Хорошо переночевали.

Вот только к утру стали мыши по углам попискивать.

Целый день проходили, Проохотились. И звери здесь, а скараулить не получается. Крутят сиверами. Даже Виктор на что фартовый охотник, выдел их один раз. Стрелял, да то ли пуля ветку цапанула, то ли обвысил – ушел зверь. К вечеру едва ноги таскали по снегу, ни живые ни мертвые добрались до зимовья. Почаевали тем, что из дому захватили, подбросили пару толстых сырых поленьев, трубу прикрыли и на боковую. Но какой тут сон? Со всей округи на тепло и крошки с барского стола сбежались мыши. Только задули мы моргасик (коптилку), писк по углам, словно свадьбу играть собрались проклятые. По нарам, по головам галопом бегают. Зажгли моргасик – они под нары. Покурили. Загасили – тоже да по тому же. Промаялись мы ночь.

Новый день вчерашний повторяет. То ли звери шибко умные, то ли мы не очень, но опять вернулись в зимовье не солоно хлебавши. Так дальше пойдет и соль за жир сойдет, на горбушку да с кипяточком – вкусно. А мыши, которые всю прошлую ночь веселились, видно еще и из соседних окрестностей родню пригласили. Им уже и моргасик нипочем, на свету туда сюда шмыгают, того и гляди последний сухарь изо рта выдернут. Легли спать, так они давай с голодухи всю свою родню нами угощать и так больно – то за пятку, то за палец. Не было никогда такого? Откуда такая напасть? И тут до нас дошло! Не просто колонка Володя шуганул. А самого хозяина из зимовья выжил. От того и обнаглели мыши, что некому их гонять. Моргасик зажжем и с опорками да рогаткой (резинку из трусов выдернули) на мышей охотимся, погасим – они на нас. Кое-как переночевали.

На третий день добыли быка. Красавец. Рога от кончика до кончика поболее аршина да о девяти отростках. Матерый бык.

Но Володя после этой охоты отыскал в чаще нору колонка и не капкан поставил, как собирался, а подбросил потрошков изюбриных да еще от всей души кусочек сала домашнего. И теперь каждый раз после охоты, каких ни будь косточек да положит хозяину. Задабривает!

А что, мужики? Прав он, нельзя обижать хозяина. Без хозяина обнаглеет всякая мелочь мышастая да вороватая, не только припасы по своим закромам растащит, чего доброго и нас самих до костей обглодает. Берегите, мужики, Хозяина.

Целебная сила тайги

Достал. До печенок, до почечной колики достал меня сосед. А кому понравится? Возвращаюсь с работы, а на площадке перед дверью лежит труп со спущенными штанами. В полумраке подъезда зловеще чернеет лужа крови вокруг седой головы, которой он уперся в соседнюю дверь, спутанные гачами ноги зависли на последних ступеньках лестницы. Ни пройти, ни проехать. Хладнокровно перепрыгивать через еще неостывшего покойника вроде не привычно, а домой надо. Перевернул тело на спину. Ба! Так Славка Синицын с пятого этажа. «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил». Неожиданно еще тепленький труп стал подавать легкие признаки жизни в виде булькающих звуков дыхания с тяжелым мертвящим духом перегара.

Открылась дверь, и голова Славика с легким пустотелым звуком перевалилась через соседский порог. Минут пять препирались с Валеркой то ли добить Шурика, что бы не мучился, то ли тащить его на пятый этаж. Жара тем летом стояла невероятная, в тени столбик термометра поднялся и замер на отметке сорок без малого градусов. Истома обуяла всех и вся. С трудом преодолев свою лень, все же сжалились. Со второй или с третьей попытки удалось нам придать телу вертикальное положение и, поддерживая сваливающиеся штаны с оборванными пуговицами, обливаясь потом, поволокли мы его вверх по лестнице.

 -Оовв ууу…. – Вырывалось из его запекшихся уст, и далее следовало, что-то неразборчивое и неудобоваримое в наш адрес и адрес демократов с либералами.

Ступенька за ступенькой, (на три ступеньки – один забористый трехэтажный) но все же довели, дотащили мы Славика до его дверей. Нашарили ключи в кармане и уложили в коридоре у порога, но вряд ли и жена в таком виде пустила бы Славика в супружескую постель.

Прошло несколько дней. Запои в летние жары быстро заканчиваются; порой исход летальный, порой менее трагический, но более болезненный. Моя (с большой буквы) помогла Анастасии (жене Славика) отколоть, откапать алкоголика, не позволили несчастной душе оторваться от бренного измученного суррогатами тела. Довела его жара сорокаградусная – до туалета вдоль стеночки с отдышкой, перекурами и то с чужой помощью. Ослабел. Стакан рассола поднять не может, плеснет на донышко и ладно, а полный от стола не оторвет.

Вот она жизнь в многоэтажках. Живем в одном подъезде, при встрече здороваемся, а как соседа по имени отчеству величать порой только на поминках и узнаем. Работаем в разных фирмах, интересы почти не пересекаются, гаражи и то в разных кооперативах. У соседок проблем общих больше, встречаются чаще. Если в Советские времена в очереди за колбасой стояли, то и теперь куда ни плюнь везде очередь. Ныне в РЭСе и сберкассе, на почте и в МУПе, не говоря про налоговые и пенсионные, пр. и т.п. фонды – очереди, очереди. Что бы стать на очередь и то очередь. Пока у обслуживающего население персонала два технических перерыва на чаепитье с перерывом на обед не пройдет, никак быстрей не уложишься. Вот и беседуют женщины в полголоса по пол дня, сетуют на свою жизнь бедолажную. Мужики обычно о футболе, о политике в лучшем случае о любимой машине. А что? Надоела мужику жена, он машину покупает. Ласкает ее, нежит, а демографическая проблема как стояла перед Россией последние двадцать лет, так еще полвека простоит. Тем временем женщины, что бы свои кровные государству отдать, от госслужащих чего только не наслушаются. Сами же о своём – о девичьем; муж, дети, да как до получки дожить, если этот козел половину еще неполученной зарплаты пропить успел. И пьет, и гуляет, порой поколачивает, а другой что лучше будет? Загадки загадывают. Знаете от чего у козы глаза грустные. Правильно, потому что муж – козел. Ну и что? За то – работящий. Приобрел сосед дачу через забор, стали теперь соседями в квадрате.

Август. Спадает жара, по утрам холодные росы. В разгаре огуречно – томатная страда. У соседок обмен опытом рецептами, продуктами, специями и секретами.

– Я тебе молодые листочки и корешки с хренова поля, в огурчики для хрусткости, а ты мне белый перец горошком.

– Ты попробуй в этот рецепт мускатный орех с горчицей добавь, а эссенцию разбавь спиртом.

Одним словом изгаляются над овощами и фруктами как хотят. Извращенки. Эксперименты над мужьями проводят, если через три дня не помер, то рецепт удачный и можно гостям и детям подавать.

Картошку выкопали, облепиху ободрали. Черная земля на участке, да пожухлые желтые травы под серым небом. Тоскливо стало на дачах. Жен туда и баней не заманишь. А у мужиков работы невпроворот. Кто стучит – теплицу ладит, кто забор правит, кто канаву оросительную прокапывает, подчищает, смородину-малину пригибает. В одиночку, какая работа? Не бревно поднять, ни доску подержать. Свистнешь соседу, или на его просьбу отзовешься. Пот совместно пролитый, не кровь, но на вес подороже соли будет. Соль ложками, пот каплями. Подсобишь, посидишь отдышишься, за жизнь перебросишься. Совета спросишь, что сам посоветуешь. Идет время; облетел лист с берез, посыпалась мелкая желтая хвоя с листвянок. Уже без приглашения заглянет к тебе сосед или ты к нему; у теплой печки покуришь или чайку пошвыркаешь.

Все, шабаш. Полетели белые мухи. Выкручены из патронов лампочки, двери дачи на загнутый гвоздик, что бы ветром не хлопали. От бичей никаке замки не спасут, еще хуже будет; со зла окна выбьют, двери вывернут. Взять нечего – все доброе вывезено, так напакостят, как хорьки. Так что – на гвоздик. Прощай дача. До весны.

 Доброе знакомство не рвется, перерастает в дружбу. Стал сосед в гости. Сидит. Курит, Смотрит, как я снасти на охоту налаживаю, ичиги подшиваю. Морщится; толи от слов моих, толи от дыма сигаретного

– Не за то Слава, цыган сына ругал, что тот в карты играл, за то ругал что отыгрывался. Не за то тебя жинка пилит, что ты водку пьешь, за то материт, что похмеляешься. Ведь можешь не пить, пить не умеешь. Вот был делом на даче занят, не пил. А здесь что? Опчть друзья-товарищи? Все лето у подъезда просидели, сколько спирта выдули тебя дожидаючись? Так ты теперь наверстать решил.

Стежок – слово, еще стежок, еще слово. Шью и соседа пилю. От друга чего не вытерпишь, а я неторопясь, продолжаю мучить своего соседа. Садист я. Не понимаю слово похмелье. Сам не похмеляюсь и другим не советую.

– Ты думаешь, меня в тайгу нужда гонит. Нет, Слава. Охота она пуще неволи. Было время, когда без зарплаты по полгода сидели, а кто и больше, тогда на зверье да рыбе и выживали. Сейчас душа просит. Я тоже не святой. И рюмка за рюмкой поллитра, а то и больше в хорошей компании да под хороший закусь. С гитарой, с женой под боком, чтобы не занесло случайно на повороте куда-то не туда. А почему бы и нет?

Отложив в сторону ичиг. Закурил и я. Дымок от сигареты тянет в открытую форточку.

– Но вот чаек, на костре. Это другое. Это для души. Да что тебе рассказывать. Попробовать надо. Это, как наркотик. Вначале только маята, сухость во рту, да боль в костях, пока во вкус не войдешь, пока не втянешься. Там, в тайге у всего свой вкус, жизнь по-другому течет. Там и вкус сигареты другой. – Я задавил тлеющую сигарету в пепельнице – Вот дома трава травой. сплошная отрава, бросить бы надо, а прикуришь от уголька, да если еще не курил часа три – вкусно. Сидит Слава, качает в согласии седой головой. Помалкивает. Да с похмелья особо и не повозражаешь. А из лекарства только рассол из банки. Моя (с большой буквы) мастерица по солениям, что помидоры, что огурчики – объедение.

Уговорил.

Утро робко напоминает о себе. Кажется, что стало даже еще темнее, но это одна за другой гаснут в небе звезды. Светлая полоска на востоке выглядывает тоненьким краешком из-за увала. Бить путик работа не легкая. На мари снег надувами, то мягкий, то с жесткой коркой, которая проваливается под ногами, ломать её, ломаешь, а потом проваливаешься в заснеженную бочажину, скользишь по льду. Идешь выворачиваешь ноги на кочкарнике и как всегда по мари тянет хиус. Но все ближе закраек. Вот уже ерник запорошил наши плечи куржаком и оборвался полянкой перед березовой рощей. Показываю Славке следы; вот рябчики натропили, след от мохнатых ножек как будто игрушечный вездеход проехал, сдвоенные лапки – колонок пропрыгал. Вот здесь, видишь, под березой учуял под снегом спящего рябчика и задавил, остальные улетели. Вот коза прошла на махах, след свежий. Нашумели мы с тобой. Они по утрам на марюшки выходят кормиться, потом на дневку в затишок уходят, лежку делают.

Заячьи следы тяжело не узнать, но сосед и здесь умудрился перепутать их с беличьими. Вот она плутовка закогтила по стволу стройной молодой лиственницы. В звонкой тишине морозного воздуха острые коготки с легким шумом несут ее вверх. Затаилась в развилке. Кто его знает, что у этих в двуногих в голове? А вдруг стрельнут?

– Не бойся дура. Цена на тебя совсем упала. А губить такую красоту китайцам в угоду? Перетопчутся.

– Перекурим?

С непривычки Слава взопрел, запыхался. Из-за боязни замерзнуть оделся слишком тепло. В стеганных штанах, валенках хорошо над лункой сидеть, блесну гонять. Но ничего страшного – мамон свой растрясет, стройнее будет.

Что ж перекурим. Сегодня не охота – сегодня вводный инструктаж, ознакомительная прогулка. Восток заалел. Погасли последние звёзды, вершины дальних гольцов заиграли на солнышке. Здесь внизу в долине сумрачно. Тишина. Иногда звонко стрельнет лесина, рвет мороз дерево, и снова тишина до звона а ушах. Любопытная векша спустилась на несколько веток ниже, сердито цокает. Всё правильно, если сразу не убили, нечего бояться.

Березовая роща граничит с густым молодым листвянником. Вот и заячья тропа, наторенная, ходмвая. В ернике тоже было натоптано, но там заыц кормился. В корме заяц разборчив. На траве далеко не ускачешь. Любит молодой осинник, ивовою поросль, что человеку горечь, то для него витамины, аспирин и хина лечебные. Недаром русские крестьяне настоем из ивовой коры с похмелья лечились.

Когда корма много заяц – гурман. Сегодня он куст с одной стороны подгрыз, завтра с другой обскачет, обнюхает, и поскачет более вкусный искать. Знает, с какой стороны веточки, кора сытнае и целебная. Вечером на жировку, потом обратно на дневку в чащу. От ветра спрятаться, от глаз чужих укрыться.

По Сибири и Дакьнему Востоку ловля зайцев петлями разрешена, что бы предотвратить их излишнюю численность. Бывали года, когда зайцев разводилось столько, что происходили массовые миграции, при этом они начисто подъедали всю молодую поросль не хуже саранчи. Потом начинался массовый падеж и на несколько лет заяц исчезал в округе, пока не восстановится стадо. На огромных малонаселенных просторах Забайкалья зайцу раздолье. Малоснежные зимы позволяют ему круглогодично легко добывать пищу. Короткое, но жаркое лето в удачные года позволяет зайчихам окотится дважды, уверяют, что и трижды. Но я делю их на вешников и листопадников. Вторые по первому снегу едва килограмм тянут, но за год сравниваются и к следующей осени уже взрослые. Лакомая добыча они для лисы и колонка, для совы и волка. Зовут зайца трусом. А кто из людей с заведомо более сильным драку затеет? Вот и заяц ищет свое спасение в ногах. Но припри его в угол, может и отпор дать. Как-то подранка подняли за уши и поднесли к нему фуфайку стеганую, так ударил задними лапами, что только вата полетела, и сам от толчка рванулся, вырвался из руки. Убежать заяц не смог, но мне наука впрок, теперь зайца беру осторожно. Слабый, трусливый, но сражается до конца. Сова закогтит зайца, а он в чащу рванет, треплет всадницу по кустам. Сова пытается за стволик уцепиться, остановить рысака-беляка, в результате порой остается без лапы. Верю и в такое, что может заяц неосторожной лисе брюхо вспороть когтями, они у него солидные. Ладно на передних; в снегу ягодники откапывать, корешки отрывать если прижмет, голод не тетка. А на задних?

Зайца добывали в Забайкалье в основном петлями. Припасы стоили дорого и берегли их на пушного зверя. Заяц есть заяц. Шкурка слабая, мясо постное. Прочитал у А. Прозорова про охотничьи рукавицы на заячьем меху и рассмеялся. Уж больно лебезеые рукавицы. А вот одеяла, когда шкурки подшивались каким ни будь материалом. Согласен – теплое, легкое. Одноразовые портянки в сильные морозы, тоже согласен. Русские догадливые мужики даже памперсы для этой цели приспособили. Погода изменчивая; утром тридцать, а в обед сосульки капают. А тут и тепло и не потеют.