Асимптота

– Но я попробую. Я может, и не блещу умом, как твой Гаспе, но уши-то у меня на месте и работают.

Услышав это имя, Квазар вздрогнул, будто от удара током. Он закрыл лицо руками, пальцы впились в кожу висков.

– Д…да при чем тут он… Он лишь симптом. А болезнь… болезнь началась гораздо раньше. – Он опустил руки, и в его глазах стояла такая неизбывная тоска, что Пьеру стало физически не по себе. – Ты спрашиваешь, что случилось. Со мной, Пьер, случилось со мной. Я. Я и есть то, что случилось.

Он резко встал и зашагал по комнате, сметая на своем пути разбросанные бумаги, а затем театрально раскинул руки в стороны.

– Ты когда-нибудь задумывался, каково это – чувствовать себя браком? – голос Квазара звучал приглушенно. – С заводским дефектом, который нельзя починить. С самого детства, с самых первых воспоминаний у меня было это чувство. Что я ошибка. Что я занял чужое место. Что все вокруг настоящие, а я подделка, которую вот-вот раскусят и отправят туда, где ей и место.

Он медленно повернулся к Пьеру. Его губы дрогнули, пытаясь сложиться в улыбку, но получилось лишь печальное подобие.

– И знаешь, что самое страшное? Я так к этому привык, что эта неуверенность стала моим домом. Единственным, что никогда меня не обманывало. Оно знакомое. Оно предсказуемое.

Квазар перевел взгляд на окно, где медленно гасли вечерние огни.

– Я так сильно не уверен в себе, так ужасно ненавижу себя, что мне страшно даже на секунду представить: а что, если можно по-другому? Потому что «по-другому» это пустота. Совершенная, абсолютная. И если я перестану чувствовать себя чужим, то кем я тогда буду? Никем. Ничем. Ни-чем!

– Квазар, это же неправда… – тихо сказал Пьер.

– Знаю. Знаю, что это неправда. – Квазар на мгновение замолчал. – Однажды я шел домой под дождем, и на дороге в колеях образовались целые ручьи. Я остановился и смотрел на воду. И когда проезжали машины, на поверхности появлялись волны. То же самое происходило, когда я наступал в воду.

Он снова посмотрел на Пьера, и в его глазах появилась странная ясность.

– Каждый человек оставляет след, Пьер. Каждое наше действие на что-то влияет. И меня пугает, что я тоже могу влиять на этот мир. На тот ручей, на людей. Мои поступки могут что-то изменить. Я пошел в театр, потому что хотел стать кем угодно, лишь бы не собой. Но оказалось, что я и в жизни только и делаю, что играю. Играю сына, играю друга, играю коллегу. А внутри просто пустота, ужасная, черная пустота.

Его пальцы бессознательно сжались.

– А потом появился Гаспе. Он казался таким настоящим. Цельным. Я думал, если я стану как он, я наконец почувствую себя живым. Но это была не симпатия и не восхищение. Это была болезнь. Что-то вроде яда, который я сам в себе выращивал, потому что только он хоть как-то заполнял эту пустоту. А когда я узнал, что и он не идеален, моя душа почему-то обрадовалась. Потому что это значило, что мы в чем-то похожи. Что я не один такой испорченный. Я мог примириться со своим состоянием, зная, что он такой же.

Квазар тяжело дышал, его плечи слегка вздрагивали. Слез не было, только полное, безразличное истощение.

– А теперь появился кто-то действительно очень на меня похожий. Только еще более уставший, весь в шрамах, будто его много раз ломали и собирали заново. И он говорит, что знает, чем все это закончится. Умоляет меня остановиться. Не идти на встречу с Гаспе. И я знаю, что он прав. Но я также знаю, что не послушаюсь.

Он посмотрел на Пьера с такой откровенностью, что тому стало не по себе.

– Потому что быть счастливым, быть нормальным, это страшнее. Это значит признать, что все эти годы я сам себя обманывал. Это значит взять на себя ответственность за свою жизнь. А я не могу. Я не умею. Мне проще быть тем, кем я всегда был. Чужим. Не на своем месте.

Его голос стал тише, почти шепотом.

– Это не просто страдание. Это ритуал. Единственный, в котором я хоть что-то понимаю. Каждый мой шаг навстречу этому человеку, этой иллюзии, это как жертвоприношение. Я отдаю свои шансы на обычную жизнь, на покой, на тихое счастье. И знаешь, что я получаю взамен?

На его лице промелькнула горькая усмешка.

– Подтверждение. Сто процентов уверенности, что я был прав. Что я не достоин ничего лучшего. И в этом есть своя, уродливая справедливость. Мир говорит мне: «Ты не на своем месте», а я лишь киваю в ответ: «Я знаю».

Квазар откинулся на спинку стула, уставившись в потолок.

– Тот другой я, он пришел из будущего, где этот путь зашел в тупик. Где от меня остались только шрамы и пустота. И он умоляет меня остановиться. Но он не предостережение. Он результат. Следствие моего выбора. И сам стал пленником этого круга. Он думает, что может его разорвать, но не понимает, он лучшее доказательство, что круг замкнется. Что я выберу падение. Снова и снова. Потому что без этого я просто исчезну. Растворюсь в этой серой дымке, что всегда была внутри меня.

Он перевел взгляд на Пьера, и в его глазах не было ни надежды, ни отчаяния, только тихое, безропотное принятие.

– Так что не пытайся меня спасти, Пьер. Ты предлагаешь мне свет, а мои глаза уже отвыкли от него. Свет режет и причиняет боль. А эта тьма, эта знакомая, привычная тьма, она стала моим домом. Моей единственной правдой. И я возвращаюсь в нее. Как возвращаются туда, где привыкли. Потому что это единственное место, где я хоть что-то значу. Где я хоть кто-то. Даже если этот кто-то всего лишь тот, кто добровольно остается в тени. Но в то же время, понимаешь… не знаю, может, я и нарцисс, к тому же, потому что знаю, твою мать, знаю, знаю, что я важен и нужен, что я не ничтожество, и как раз ЭТО меня и гложет больше всего. Ответственность. Я могу брать ее за все, что угодно, но только не за самого себя и чувства, эмоции и то, что не могу контролировать. Я наваливаю на себя любую работу, особенно в эпизоды, когда мне становится чуть легче – я сразу стараюсь сделать все. Я не могу ничего и одновременно могу все.

Он замолчал, и в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь мерным стуком дождя в стекло. Пьер смотрел на него, и на смену растерянности и жалости в его глазах пришло медленное, тяжелое понимание. Он сражался не с болезнью, которую можно вылечить, стоял перед пропастью, которая смотрела на него знакомыми глазами, и в этих глазах читалось странное, трагическое умиротворение. Не было силы, способной вытащить того, кто нашел в своем падении единственный смысл существования.

Пьер молча подошел к Квазару и крепко обнял его до хруста в спине.

– Я не буду тебя спасать, – тихо сказал Пьер. – Потому что просто не знаю, как могу это сделать. Но и не оставлю. Если твой дом в темноте, я буду сидеть на пороге. Чтобы ты знал, что снаружи кто-то есть.

Квазар не ответил. Но его пальцы впились в спину Пьера с отчаянной силой, словно утопающий, впервые ощутивший под ногами твердую землю. Дождь за окном продолжал свой бесконечный стук, но в комнате уже не было той безысходной тишины. Теперь ее заполняло простое человеческое молчание, тяжелое, но не одинокое. Когда Квазар наконец ослабил хватку и отстранился, в его глазах не было просветления. Лишь усталое, вымученное спокойствие, будто после долгой и тяжелой работы.

– Спасибо, – тихо выдохнул он, отводя взгляд.

Пьер кивнул, убирая руки. Он видел, что Квазар снова отстраивает стены, кирпич за кирпичом, возвращаясь в свою крепость одиночества. Но теперь он знал, что за этими стенами не гордый отшельник, а израненный, испуганный человек.

– Ладно, – Пьер хлопнул его по плечу с преувеличенной бодростью. – Раз уж я здесь, давай хоть эту пиццу разогреем. А то она совсем остыла, а я голодный как волк.

Он занялся пиццей, нарочно громко возясь на кухне, заполняя пространство бытовым шумом, который был лекарством от тягостных мыслей. Квазар сидел и смотрел на него, и постепенно напряжение в его плечах начало спадать. Это была не победа, не прорыв. Это было простое человеческое присутствие – противоядие от абсолютного одиночества.

Глава 6

Квазар стоял на заброшенной остановке, куда привела его п