Аномалия, рожденная смертью 2

Георгий Егоров

Аномалия, рожденная смертью 2

ГЛАВА № 1 «РЕЙДЕРСКИЙ ЗАХВАТ»

– Их прессуют… чёрные… – прохрипел голос в телефоне… – Всё перекрыто… Мы не можем выйти…

Звонил один из моих осведомителей – терпила с голосом, как у щенка, которого заперли в вольере с питбулями.

Ситуация была ясна. Захват рынка, передел, границы влияния поползли и, судя по всему, не в нашу сторону. Комар, смотрящий за рынком, молчит. Его либо выкинули с рынка, либо лежит холодный, укрытый чем-нибудь сверху.

Я выехал в сторону рынка раньше, чем навигатор успел пикнуть. Мотор взвыл, как будто сам знал – сейчас будет снова жара. Руль дрожал, резина подвывала, в зеркале – шлейф пыли.

Мой номер набрали не из любопытства. Этот рынок входит в мою зону. Я Фёдор. Прозвище – Школьник. Не из-за любви к учебе и школе. Просто в школе выглядел так, будто меня помотала жизнь, и я вернулся с ночной, заводской смены. Но я могу сломать челюсть под тремя углами сразу, так как силище в моих руках – аномальное. Когда-то, это погоняло дал мне один вор – Тимир Железный, который увидев меня, не поверил, что я учусь в школе. Вот так и прилипла погремуха.

И сейчас я, вместо того чтобы сидеть в центре и решать вопросы посерьёзнее, снова еду разруливать какую-то сцену из фильма про тупых с битами. Хочется спросить: ну, где, мать вашу, взрослые люди? Где профи?

Но всё, о чём я думал, пока летел на западный вход рынка – где Комар? Он не из тех, кто просто так исчезает. Его прикрывает наш ЧОП. А эти кавказские герои решили, что теперь можно вот так – вломиться в чужой двор?

С тех пор как я положил Кириллыча, кулинара с психозом, что увёз меня драться в Китай, прошел год. С тех пор Москва стала похожа на дырявый дуршлаг: всё течёт, всё воняет, и никто не знает, кто моет посуду.

Кавказское гостеприимство у них, говорят. Да не надо мне их приветствий. Я их даже на поминках видеть не хочу. Пусть сидят у себя и принимают гостей, как могут, а к нам ехать не стоит, а не то короткий разговор и кулак в челюсть. Пусть едут удобрять землю.

У западного входа я припарковался без проблем. Вышел так, как будто просто за шаурмой. Один «чурка» стоит на шухере, зевает, как будто сторожит хлебный ларёк, а не переворот и захват рынка.

– Уважаемый! Не подскажешь, как отсюда пройти в библиотеку? – начал я разговор и быстрым шагом приближался к стоящему на «фишке» кавказцу.

– Иди от суда быстро, – сказал кавказец с жестким акцентом и почему-то повернул голову в противоположную от меня сторону, наверное, искал кого-то. Это и была его ключевая ошибка. Одним точным ударом я отправил его в глубочайший нокаут, из которого он выйдет еще не скоро. Челюсть аж хрустнула под ударом моей руки, однозначно придется ему кушать некоторое время только протертую пищу.

К помещению охраны я не пошёл. Там или уже все под стволами, или наложили в штаны и по домам. Я побрел в администрацию. И она, как всегда, не подвела.

На крыльце – двое. Кавказский стиль, биты, лица будто вот-вот начнут рожать. Один говорит по рации, потом клацает ею по перилам.

– Ну, здравствуйте, – пробормотал я и щёлкнул шеей.

Я обожаю драки. Честно. Не потому, что крутой. Просто я – «читер». В драке для меня время замедляется. Они – в слоу-мо, я – как сцена из ускоренного Тарантино. Пи этом у меня кулаки наливается такой тяжестью, что сила удара увеличивается в десятикратном размере. После клинической смерти и комы, всё стало другим. Никто об этом не знает. Те, кто знал – уже под землёй. Спасибо, Кириллыч. Гори в аду второй раз.

– Брат, ты кто такой? – услышал я.

И уже летит бита. Я шагнул в сторону и выбросил кулак ему в нос. Треск, кровь, приземление. Первый даже не понял, что уже в ауте.

Второй отшатнулся. Кавказская гордость – это диагноз. Особенно на людях. Рыкнул, прыгнул, поднял биту, но было поздно. Я поднырнул, пробил в солнечное сплетение, он сложился, как складной табурет. Я добил его ногой в челюсть.

Меньше минуты. Два тела. Две ошибки.

Я вошел в здание. Внутри – тепло. Такое, что холод по спине идёт.

Все – бухгалтера, кассиры, директор – сидят, как на ёлке в садике. Только без гирлянд.

На кресле сидит дед с бородой, в одной руке пистолет, а в другой – чётки. Улыбается. Как будто это не захват рынка, а парилка.

– Ты хто такой? – спросил он у меня.

– А ты кого ждал?

– Я ждал крыша этот рынок. Ты крыша?

– Допустим. Дальше что?

– Теперь я хозяева. Уходи. Забирай свой паганый людей.

Он даже имя своё назвал – Исса Сухумский. И тут же дал отмашку автоматчикам. Щёлкнули затворы.

Вот тут и началась моя любимая часть.

Всё замедлилось. Как в старом кино без звука. Один передо мной, второй – левее, за прилавком. Руки на спусках. Уверенность в глазах.

Я дернулся вниз, к стволу. Захватил его, выстрелил – в пах. Первый падает, орёт. Второй не понял, но уже поздно. Я рывком приблизился к нему, локоть в висок, потом коленом в лицо. Кровь на полу, на стенах, на мне. И всё. Тишина. Остались только Исса и его борода.

Он поднимается. Пистолет в руке, лицо мокрое, дрожит.

– Ты нэ знаэшь, кто я? Я от Джабраила…

– А я от Кириллыча. Но он уже гниёт, – отвечаю и выворачиваю ему руку с пистолетом.

Крик. Падение. Стол ломается. Исса валяется, раскинувшись, как дохлая чайка на помойке.

– П-подожди… можно договориться… – шепчет он.

– Уже договорились.

Я беру его за шею, втыкаю в стол. Раз. Два. Третий. Его черепушка не выдерживает и раскалывается как арбуз.

Женщины визжат. Кто-то блюёт. Всё как положено.

– Слушайте сюда, – говорю спокойно. – Рынок мой. Был. Есть. Будет. А этот… – пинаю Иссу, – пусть лежит. Те, кто за ним приедут, будет им напоминание.

Беру телефон, набираю быстро заученный наизусть номер.

– Ворон, ты?

– Слушаю. Что там? – раздался спокойный голос Ворона.

– Уборка. По-тихому. Привези управленца на рынок. Комара больше нет.

– А черные?

– Передумали.

Выхожу на улицу, морозная осень, запах шаурмы, и автоматчик без лица в пяти метрах.

И знаешь, что я чувствую? Спокойствие. Покой.

И как трещит где-то вдалеке первая ниточка войны.

Если он и правда от Джабраила – они придут. Все. Ну и пусть.

Пока я жив – они дохнут. И так будет всегда.

«РАПИРА. СТАРЫЙ ДРУГ»

Он всегда выглядел с иголочки. Настоящий щеголь, один из тех редких мужчин, которые даже в пенсионном возрасте ходят в отглаженных брюках, с поясом не на животе, а на талии. Когда у других пуговицы уже отчаянно цепляются за последние нити ткани, он всё так же щеголял в одежде, будто только что вышел из бутика, где продавцы молчат, а ценники стыдливо прячутся за лакированной стойкой.

Он не просто любил хорошие вещи – он к ним относился с пиететом. Как к коллекционным сигарам или женщинам, которых не трогают руками, а разглядывают медленно, внимательно, будто слушая глазами.

Но главной его страстью был запах. Ароматы были его слабостью, излишеством и почти извращением. Он скупал флаконы десятками: швейцарские, французские, арабские – от тех, что пахнут вечерними костюмами, до тех, что оставляют шлейф, как после визита аристократа с пистолетом в бархатной кобуре. Он разбирался в нотах, базе, раскрытии, говорил о них так, будто обсуждает живопись эпохи барокко. От него всегда пахло богато, тихо и долго. Как от старого сейфа, в котором – золото, гильзы и грамоты за заслуги перед сомнительными структурами.

– А-а-а, Федя! – растянулся он в улыбке, как будто я только что вернулся с войны, а он – единственный, кто дождался. – Молодец, что приехал. Дело есть. Через неделю выходит «Гвоздь». Он тебе как отец. Не забудь. Встретить надо, как положено. Со всеми почестями.

– Встречу, конечно, – кивнул я. – Он ведь мне как родной.

– Ну и хорошо, – сказал он, и это было почти как «аминь». Обошёл стол, что-то достал из-под папки, взглянул на документ, как сапёр на подозрительный провод.

– А что у тебя по Химмашу? – спросил он, не поднимая головы. – Район жирный, а там китайцы во всю лезут. Нашим, русским, уже и дышать не дают.

– Работаю, – сказал я, садясь в кресло, которое скрипнуло подо мной, как старая лошадь перед рывком. – Там наскоком не возьмёшь. Там думать надо, планировать. А то всё быстро в дерьмо обернётся.

Рапира хмыкнул, полуулыбкой, в которой читалась нежная ностальгия по тем временам, когда стратегией считалась «бита в багажнике».

– Ты, Федя, не тяни резину. Подключай всех, кого надо. Мне этот район нужен. У меня под него идея. – Он поднял ладонь. Я пожал её – сухую, жёсткую, как кусок сушёной говядины в перчатке. Это была рука человека, у которого совесть давно уволилась, оставив вместо себя грамотного адвоката.

Я уже собирался уходить, как вдруг он, не поднимая глаз, сказал:

– Погоди. Джабраил звонил сегодня.

Я остановился на полушаге.

– Говорит, что ты беспределишь. Что его людей валишь как сорняки. Что Ису, его смотрящего на рынке, прямо там, у прилавков, и положил.

Я обернулся, медленно.

– Кто такой Джабраил и что ты ему что сказал?

Рапира наконец поднял глаза. Улыбнулся так, будто только что подписал документ, из которого исчез пункт «назад пути нет».

– Сказал: «С каких это пор Быковский рынок твой стал, Джабраил?» Сказал, что это наша территория, и мы здесь главные. Он там начал что-то бурчать на своём, как мантру какую-то… Я не стал слушать. Положил трубку.

Он подошёл ближе. Легко, как будто хотел поправить воротник. И добавил, почти буднично:

– Береги себя, Федя. И с черными аккуратнее. Их много стало в городе. Слишком много. С гор спустились и сразу хотят на дорогие тачки пересесть, при этом ни дня не проработав.

ГЛАВА 2 «ИСЧЕЗНОВЕНИЕ»

Карина Манукян спала беспокойно. Иногда даже с открытыми глазами – не физически, а так, будто каждую ночь вслушивалась в голос закона, который никогда не умолкал у неё в голове. Я знал, с кем живу. И знал, куда сам влез.

Я переехал к ней не потому, что у нас была лав-стори с поцелуями на закате и прогулками по набережной – хотя, признаться, её губы я вспоминал именно так. Просто в своей квартире мне стало тесно. Не физически, а как будто стены знали слишком много и, чёрт возьми, слишком громко об этом шептали.

Хозяйка – сухая, вечно ворчащая баба, у которой за душой были лишь кот и телевизор с громкостью на «30» – намекала, что пора бы и ремонт сделать. Улыбался ей в ответ и думал: а с какой, спрашивается, радости я должен тратить деньги на съёмную хату? Ремонт – это для тех, кто строит будущее. А у меня в графике – только настоящее. Иногда даже с кровью.

Взял свою спортивную сумку. Не чемодан, не рюкзак. Именно сумку – как положено человеку, у которого жизнь упакована в десять килограммов, оружия и шмоток «по погоде». И переселился к Карине.

Она многое поняла, когда я вернулся из Якутии. Молча наливала мне чай, молча смотрела в глаза. А потом как-то вечером сказала:

– Ты стал другим.

– В смысле? – спросил я.

– В тебе стало больше… холода. Как будто за кожей теперь лёд, а не кровь.

Я не стал врать. Рассказал ей всё. Про могилы родителей, про то, как до последнего не верил. Ждал звонка. Чуда. Очередной идиотской ошибки в системе. Но чуда не было. Только гранитные квадраты с табличками и цветами, которым я не знал, кто их положил.

Я закрылся. Как банк в девяностые – «на технические работы». Надел маску, выстроил внутреннюю крепость и стал смотреть на мир сквозь щель бойницы. Попробуй достань.

– У тебя глаза другие, – тихо сказала Карина.

Я лишь пожал плечами. Не стал рассказывать, как валил Кириллыча. Не стал вспоминать тот миг, когда нажал на спуск, и весь мир замер – на полу доли секунды, словно природа сама отдала команду: «Так надо».

Когда я пришёл домой в тот вечер, её не было.

Обычно она задерживалась – суды, процессы, клиенты. Её телефон вечно был отключен, но потом – всегда, как по часам – она перезванивала. Всегда.

Разогрел еду – она оставляла для меня обеды, ужины, иногда даже кофе с записками. Умная женщина, которая знала, что я не просто голодный. Я – зверь, которому надо кидать мясо, прежде чем он вспомнит, кто он на самом деле.

Час прошёл. Потом ещё один. Никаких звонков. Никаких шагов в коридоре. Ни звука каблуков, ни щелчка замка. Только тишина.

Взял телефон. Набрал ее номер. Абонент временно недоступен.

В пол-одиннадцатого вечера судов не бывает. И допросов тоже. А Карина – не та женщина, которая пошла бы с подругами напиваться в караоке до упаду. Да и подруг у неё не было. Презирала она их. Считала слабым звеном. Слишком много эмоций, слишком мало ума.

Я набрал на её рабочий номер. Молчание. Потом вспомнил: в адвокатской конторе круглосуточный охранник. Нашёл номер. Позвонил. Он ответили не сразу.

– Слушаю, – сиплый голос, хриплый, будто человек сам был только что в суде – на месте обвиняемого.

– Это Фёдор. Мне нужно знать, когда Карина Манукян покинула офис.

– Извините, но я…

– Не выдумывай, брат. Если мне придётся приехать лично, я сломаю тебе нос. Без эмоций. Просто факт.

Пауза. Потом:

– В 21:00 вышла. Села в машину и уехала.

До её дома ехать час. С учётом пробок. Значит в десять она уже должна была быть здесь.

Я подошёл к окну. Темно. Парковка пуста. Вышел во двор. Осмотрел всё, как мент на месте преступления. Её машины не было. Ни во дворе, ни за углом, ни на соседней улице. Нигде.

Телефон – молчит. Ни вызовов, ни смс. Ни угроз, ни требований. Ни даже мерзкого голоса с акцентом.

А ведь если это были черные, они бы уже позвонили. Я же завалил Ису – одного из их главных. И Джабраил бы не стал тянуть. Они любят эффект. Любят давить. Манипулировать. Совать нож туда, где мягче всего – в сердце.

Но ничего. Ни сигнала. Ни шантажа. Только пустота.

Я набрал Сивого, правую руку и помощника Рапиры.

– Привет, Федя. Что случилось?

– Помнишь мою адвокатессу? Карину.

– Ну ты гонишь, что ли. Конечно помню. Я не склеротик.

– Пропала она. Думаю, на черных.

– В смысле «пропала»? Просто ушла и не вернулась? Может с подругами?

– Нет у неё подруг. С работы вышла в девять. Сейчас – первый час ночи. Это не её стиль. Она не баба из кабака. Не верю я, что она просто забухала где-то.

Сивый замолчал на секунду.

– Ну что, «Школьник», что будем делать?

– Не знаю, брат. Но чую – это из-за меня. «Гвоздь» ведь говорил – не привязывайся. Не строй гнёзд. Враги всегда бьют по самым мягким местам.

– Он прав. Эти правила – не слова на заборе. Они кровью написаны.

– Может, ментов подключим?

– Смысла нет. Пока они чихнут – неделя пройдёт. А если и двинутся – то только за бабки.

– А если накинуть?

– Тогда будут рыть землю, как черти. Но быстро устанут. Потом снова приползут – «на расходы». Но идея рабочая. Мы поищем, они поищут. Главное – не сидеть.

– А сейчас?

– Сейчас – иди спать. Хочешь кататься по Москве до утра, глядя в лица прохожих?

Я хотел. Очень даже хотел. Но пошёл домой. На автомате.

Её не было. Ни в ванной, ни в кровати. Только тень от её чашки на кухонном столе. И запах духов, в котором осталась её память.

Я сел. Закрыл глаза. И впервые за долгое время испугался.

Потому что, если с ней что-то случилось – это был мой грех. Моя вина. И моя очередь платить по счёту.

Утро. Проснулся от сквозняка. Окно было приоткрыто. Карина всегда проветривала комнату перед сном, говорила, что так спится легче. А теперь в комнате пахло пустотой. Той самой, которую не уберёт даже дорогой освежитель воздуха.

Сначала проверил её мессенджеры. Ни новых сообщений, ни статусов «была в сети». Потом – банки. У нас были привязки к одной карте: я заправлялся по её бензиновому безналу. Последняя операция – вчера, парковка у офиса. 20:55. Дальше – ноль. Как будто её цифровая тень исчезла.

Я позвонил Сивому. Без «привет», без воды:

– Надо узнать, какие камеры работают по её маршруту от офиса до дома.

Он зевнул:

– Уже скинул заявку. Мой человечек в «мусарне» – мужик небыстрый, но работает честно. К обеду будет хотя бы половина маршрута.

– Окей. Есть кто на районе, кто может пробить парковку у её офиса? Там могли быть свидетели, охрана, бомж какой-нибудь с памятью гроссмейстера.

– Есть. Отправлю Хохла. Он у меня любит камерой попользоваться. Любит чувствовать себя Бондом.

Я сделал себе кофе – чёрный, как тень под глазами после бессонной ночи, – и вдруг вспомнил про старый ноутбук Карины. Она пользовалась им редко, в основном дома.

На работе у неё был тонкий, лёгкий, почти незаметный ноутбук, вся душа которого жила на флешке, которую она носила как кулон – на цепочке, среди украшений, будто охраняла не просто файлы, а чью-то жизнь. Иногда – вполне буквально.

Я сел за стол. Открыл крышку – экран мигнул, как усталый глаз, и ноутбук ожил. Рабочий стол встречал меня с холодной точностью: никакого хаоса, только папки, пронумерованные, аккуратные, без намёка на личное. Всё в духе Карины. Она и мысли свои, наверное, хранила в алфавитном порядке.

Одна папка, впрочем, выглядела… чужеродно. Как будто её добавили после смерти хозяина дома. Название: «Петров / Закрыто / Соглашение». Дата последнего редактирования – позавчера, 18:32. Я не помнил, чтобы Карина работала над этим делом. Да и вообще – имя было не из её частого обихода. Открыл. Первой строчкой – записка. Короткая, но от неё повеяло тревогой.

"Не верю, что это дело такое простое. Он врёт. Я это чувствую. Завтра надо поговорить с Фёдором – может, он увидит то, чего я не заметила."

Значит она хотела поговорить со мной на счет этого дела. Значит, что-то ее смущало. Петров… Где-то я это имя слышал. Тихое имя. Без эха. Обычно такие и стреляют внезапно.

Я пролистал дальше. История вроде бы классическая: молодой парень, залетевший под статью по наркотикам. По материалам дела – обычный курьер. На допросах – как кремень. Ни слова. Ни имён. Ни маршрутов. Только взгляд, который говорит: «Я здесь не один». Карина его вытащила. Развернула дело. Добилась досудебного соглашения. Всё выглядело чисто. Но в материалах мелькнуло одно имя, от которого у меня на мгновение сжалось горло.

Серёгин. Следователь.

Серый. Гнилой. Сука конченная. Я его знал. Он вёл пару дел, где я, скажем так, выполнял поручения в более… прикладной форме. Естественно, без доказательств. Он любил деньги. Любил порядок. И очень не любил, когда кто-то нарушал договорённости. При этом – не дурак. Играл в шахматы, где пешками были не фигуры, а живые люди.

Если этот гнида причастен к исчезновению Карины… Я достал телефон. Позвонил Сивому. Он ответил сразу, будто уже знал, что я его наберу.

– Пробей мне Серёгина. Следователя. Всё: дела, связи, что у него сейчас в работе.

– Ты уверен, что он связан? – голос у него был, как всегда, сухой, без оттенков.

– На девяносто процентов.

– Тогда, может, тебе стоит поговорить не с ним, а с тем, кто его держит на цепи.

– Следователя кто-то посадил на крюк? И кто же это?

– Капля.

Я замолчал. Погоняло прозвучало, как удар ложкой по зубу.

Капля. Имя для аптечного сиропа, но за ним стоял человек, которого даже мусора старались обходить по радиусу. Он был на стыке. Между законом и его обглоданным антонимом. Его интересовало все: контроль, наркотики, оружие, проститутки. Чтобы все качало. Не друг. Не враг. Просто… Капля. Масштабы у него были небольшие, поэтому его никто не трогал. Долю на общее он вносил исправно, но вот дел с ним старались не иметь, как и с теми, кто «шоркался» с мусорами и не брезговал зарабатывать с их помощью.

– Мне не хватало только его, – буркнул я.

– Ты хотел найти Карину, – напомнил Сивый. – Придётся пойти туда, где её ниточка тянется.

– Назначь ему встречу. Сегодня.

– Вечером. Он будет на автодроме. У них заезды. Любит нюхать бензин и смотреть, как молодые разбивают чужие тачки.

Вечером я стоял у ржавого забора. Пахло жжёной резиной и выхлопными газами. На треке «Инфинити» без бампера ввинчивалась в повороты. За рулём – пацан с глазами, как у пса перед первым боем. Наивный. Думает, если гонишь быстро, то уйдёшь от судьбы.

Капля появился бесшумно. Чёрная куртка, тёмные очки, лицо – «покерфэйс». Он не улыбался. Вообще. Но его взгляд был тяжёлым и пронзительным.

– Зачем пришёл, Школьник? – произнёс он, будто плевок. – Про тебя уже весь автодром гудит.

– У меня пропал адвокат. Ты знаешь, где она? Или можешь знать кто знает.

– Кто она тебе? Твоя женщина?

Я молчал. Он видел это молчание как ответ.

– Говори. «Ты знаешь или нет?» – спросил я сквозь зубы. Он шумно вдохнул воздух и не менее шумно выдохнул его из себя.

– Я не похищаю женщин, – сказал он. – И не слежу за адвокатами. Это не мой профиль.

– Тогда чья тема? Кто знает?

Он на секунду скорчил гримасу одними губами. Губы у него были, как у акулы. Узкие и злые.

– Поговори с Серёгиным. Только не дави на него.

– Он знает, где она?

– Я думаю, знает.

– Он знает, кто её похитил?

Пауза. Капля кивнул.

– Возможно, никто её и не похищал. Возможно, она ушла. Что-то узнала. Что-то увидела.

– Зачем ей уходить, не сказав мне ни слова?

– Может, защищает.

– Кого защищает? От кого?

Он пожал плечами.

– Тебя. От кого-то одного или сразу от всех.

Я вышел с автодрома, как будто из меня сделали чучело и били палкой. В голове свербело. Картина не складывалась – а если и складывалась, то больше становилось вопросов. Кто и зачем?

Следователь Серёгин жил на окраине. Не из-за бедности – из-за привычки. Здесь меньше света, меньше глаз, меньше тех, кто задаёт вопросы, когда кто-то поздно ночью прячет тело в багажник.

Я приехал под вечер, когда небо уже темнело, а улицы окраины выглядели особенно безлюдными и равнодушными ко всему происходящему. Подъезд облезлый, как драный пёс. Окна либо заколочены, либо залиты густой синей краской, от которой веет безумием. Типичный дом, где все знают друг друга. Даже не вериться, что тут могут жить люди.

Поднялся на четвертый. Металлическая дверь с двумя замками – дешевая броня, не для защиты, а для внешнего эффекта. Я постучал. Трижды. Тишина. Ещё раз, уже сильнее.

Через двадцать секунд услышал шаги. Дверь приоткрылась на цепочке. Один уставший глаз – трезвый, но измотанный.

– Кто ты?

– Я? Мы как-то раз встречались. Я школьник, разве ты меня не помнишь?

– Тебя лично нет, а вот погоняло такое знаю, у всех на слуху в Москве и Московской области.

Он открыл шире. На нём – спортивные штаны, кофта без рукавов и взгляд, по которому можно было понять, что он следак пьяный.

– Чего тебе?

– Карина Манукян. Пропала. Ты знаешь где она?

Он не ответил. Просто отступил вглубь, впуская меня в квартиру.

Квартира была не столько грязной, сколько… бессмысленной. Как если бы хозяин жил здесь по инерции. Стены без попытки уюта. Свет ламп – тусклый. Воздух – стоячий из-за сигаретного дыма. На столе – бутылки из-под водки и всякая дешёвая закуска в консервных банках.

Я сел. Он налил себе водки. Мне не предложил.

– Ты что-то знаешь? – спросил я.

– Я её не трогал.

– Я не спрашивал, трогал ли ты ее или нет. Я спросил – где она?

Он усмехнулся криво, как будто не верил, что я всё ещё надеюсь.

– Если бы знал – она бы уже сидела, где надо, и дело бы закрыли. А так… Она начала копать. Куда не звали.

– Петров? «Ты про это дело говоришь», —с нажимом в голосе спросил я.

– Петров – пустышка. Там что-то другое, как будто его специально нам с ней подкинули. Мне – как следователю, а ей – как адвокату. Он молча глотнул. Смотрел в точку. Потом закурил сигарету.

– Её предупреждали. Она не остановилась. Мне дали команду – закрыть вопрос. Спустить на тормозах.

– А она?

– А она дура. Любой другой адвокат радовался бы – быстрое дело, успех. Но она… Она принципиальная. Ей всю цепочку нужно было раскрутить. Я ей говорил: "Это я – обвинение. Ты – защита. Не наоборот." Но у неё, похоже, было что-то личное против этих ребят. Прямо аллергия на норкош. В общем, капнула куда не надо. И её взяли.

Он замолчал. Посмотрел на меня – впервые за всё время по-настоящему. Как на соучастника.

– Я знаю, кто взял.

– Кто?

– Не полиция. Не бандиты. Хуже.

Я ждал. Он тянул паузу, как будто смаковал её. Потом выдохнул:

– «Ковчег».

В горле пересохло.

Это слово не произносили вслух. Как «рак». Как «вскрытие». За ним стояла легенда. «Белая стрела». Те, кто, по слухам, держали баланс в городе. Кто убивал криминальных авторитетов снайперскими выстрелами. Хладнокровно. Без следов. Дела всегда оставались нераскрытыми.