Эх, дороги!

– Сегодня не буду, два дня молол, воды надо подкопить, – ответил мельник и окинул взглядом мешки с зерном.

Поговорив ещё несколько минут о погоде и снеге, Серёга и Вовка уехали, а мельник, взяв лопату и пешню, пошёл на плотину обкалывать лёд вокруг лунки и задвижки.

На скотном дворе были люди. Они помогли Вовке разгрузить муку и собрали пустые мешки. Он завёз мешки, как обещал, на мельницу и поехал в лес за можжевельником. Солнце для этого периода года было уже высоко, светило ярко, но пригревало не так тепло, как весной. В сторону леса был санный след, но не очень накатанный, и лошадь шла шагом. Вовка повернулся лицом к солнцу в надежде согреться. Смотреть на дорогу и управлять лошадью необходимости не было – все дороги вели в лес.

Вскоре дорога пошла вдоль опушки и сразу потеплело. Вовка взялся за вожжи и повернул лошадь к лесу, ехать дальше необходимости не было.

Уткнувшись в лес, лошадь остановилась. Вовка натянул концы брюк на валенки и слез с саней, освободил чересседельник и, взяв охапку клевера с саней, положил её перед лошадиной мордой. Лошадь перестала крутить головой и принялась есть, а Вовка с топором в руках углубился в лес. Ходил недолго. Полазив по снегу от куста к кусту, выбрал несколько веток погуще и позеленее, срубил и двинулся на выход. Убрал сено, привёл в порядок упряжь и сел в сани.

Лошадь понимала, что идёт домой, и шла заметно быстрее, чем в сторону леса. Ей нравилось, что сани остались такими же лёгкими, как были раньше. Как правило, по пути в лес они были лёгкими, а обратно значительно тяжелее, лошадь это понимала. Солнце светило уже не так ярко, а небо покрывалось лёгкой дымкой. Около дома стоял отец и мирно разговаривал с соседом.

– Привёз? – был короткий вопрос.

– Привёз, хватит и ещё останется.

– Заходи, погрейся, я распрягу, – сказал Семён и снова заговорил с соседом.

– Я сам, не холодно, а сколько времени, темно что-то? – спросил Вовка и принялся распрягать лошадь, которая крутила головой и искала, что бы ухватить съедобное.

– Да что-то рано темнеет, а я думал, это у меня в глазах чего-то, – пробурчал Семён, и они вместе с соседом стали крутить головами из стороны в сторону. Вокруг действительно было как-то темновато, но эта темнота была какая-то не такая, как обычно, и надвигалась удивительно быстро.

– Конец света, что ли? – усмехнулся Семён. – Вон и Жучка в конуру забилась и скулит, чувствует: они, животные, лучше нас природу чувствуют.

– Да стой ты, зараза! – ругался Вовка на кобылу. – Сейчас отведу на конюшню, загоню в стоило, нажрёшься… Или тоже конец света почуяла?

Темнота сгущалась, в некоторых домах, в окнах, зажёгся тусклый свет.

– Я думаю, это затмение, – произнёс сосед, – по «радиву», что ли, или кто говорил, что оно будет, только вот когда, я не запомнил, давай посмотрим.

Вовка вывел лошадь из оглобель и привязал к саням, чтобы она могла есть, а сам присоединился к мужикам, которые отошли от дома и искали на небе солнце. Несмотря на лёгкую облачность, его можно было рассмотреть.

– Смотри, Димитрич! – говорил Семён. – От Солнца не больше половины осталось! Скоро совсем закроет!

– Совсем не закроет, – возразил сосед, – маленькая верхушка останется, такое уже было перед войной. Мы через закопчённые стёкла глядели – красиво. Видишь, неровно закрывает.

На улице становилось всё темнее. Около многих домов стояли люди, как дети, так и взрослые, и тоже смотрели на небо. Всё притихло, всякое движение по деревне приостановилось, жизнь замерла. Через несколько минут стало совсем темно. Вместо Солнца на небе горела лампочка, где-то ближе к вершине солнечного диска.

– Говорят, и перед войной с Наполеоном затмение было? – сам себе сказал Семён. – Не к добру это.

– Да, нехорошо, – отозвался сосед.

– Да ладно вам болтать-то: «Война!», «Наполеон!», зашло Солнце за Землю, вот и всё, – со знанием дела вставил Вовка.

– Не за Землю, а за Луну, – перебил его сосед, – вот увидишь, добром это не кончится.

Вышла из дома Нюрка.

– Чего это происходит, потемнело что-то, а время-то день ещё, я думала, часы остановились – нет, ходят.

– Видишь, Солнце пропало, – ответил ей муж.

– И что теперича будет? – изумилась Нюрка.

– Что будет? Ночь теперь всегда будет, – серьёзно проговорил муж.

– Да ладно тебе из меня дуру-то делать, сам-то умнее, что ли? Говори, что такое? – затараторила Нюрка.

– Вона, смотри на небо: видишь, от Солнца одна лампочка осталась? – снова серьёзно и слегка ухмыльнувшись, проговорил муж. – Теперь всегда так будет!

Нюрка молча посмотрела на небо, благо, высоко голову задирать не надо, и зашевелила губами – молилась.

– Это у тебя в одном месте лампочки не хватает, прости, Господи! – скороговоркой выдала Нюрка. – Взойдёт, никуда не денется, лампочка у него в небе зажглась! Умный больно!

– Взойдёт, взойдёт! Потом договорим, – проворчал сосед, уже обращаясь к Семёну, и медленно пошёл к своему дому.

– О чём это вы договоритесь, чай, не водку пить? – вперила взгляд в мужа Нюрка. – Он с вами, с пьяницами, за один стол не сядет, он мужик – не чета вам!

– Не твоё бабье дело, о чём мужики договариваются, иди вон корове сена дай, слышишь, мычит, – огрызался Семён.

– Уже дала, это она пить просит, воды принесите, в печку поставлю, пока тёплая, – и, глянув на небо, перекрестилась.

Лампочка на небе разгоралась всё ярче и начала превращаться в огненный полумесяц.

– Вовка, о чём это Димитрич с отцом договаривался? – Нюрка знала, что сосед просто так не придёт, значит, Семён копеечку заработает и от неё утаит и, возможно, пропьёт, хотя не такой он уж и пьяница.

– Мамка, откуда я знаю, о чём они говорили, я за можжухой ездил, да за Солнцем смотрел, как оно толи за Землю, толи за Луну пряталось, – ответил сын и направился к саням, где лежала можжуха.

С саней вспорхнуло несколько синиц и воробьёв. Они прыгали по сену, большую часть которого составлял клевер, и выбирали семена трав, которыми и лакомились. Вовка снова вспомнил о кормушке для садовых птиц, которую он собирался сделать ещё в конце лета. Он видел, как соседские дети, из дома напротив, приспособили для этого обыкновенный посылочный почтовый ящик из фанеры. Они просто повесили его на тонких верёвках боком. Получился домик в виде большого кубика, закрытый с пяти сторон и открытый с одной. В такую кормушку удобно зерно насыпать, и снег в неё не заметает, и за птицами понаблюдать можно. Всякий раз Вовка собирался слазить на потолок и поискать там ящик или пошарить в горнице, но забывал.

– Твою мать! Женщина лёгкого поведения на буку «б»! – громко прокричал Вовка. – Ты что жрёшь, женщина на букву «б», тебе клевера мало?

Вовка вырвал изо рта у лошади ветку можжевельника и ударил ей по морде лошади, та отпрянула, но осталась на месте. Увидев остальные ветки на санях, Вовка с облегчением вздохнул, продолжал ругаться и порадовался за себя, что срубил несколько лишних веточек.

– Вот сейчас запрягу, пока хомут не снял, и снова в лес поеду, будешь знать, как можжуху жрать, – приговаривал Вовка, собирая оставшиеся ветки.

Неизвестно, поняла ли его лошадь, но, как ни в чём не бывало, принялась есть клевер. На улице постепенно стало светать. Нюрка продолжала пытать мужа, и тому пришлось признаться, что Димитрич приходил договариваться насчёт крыши у его тёщи. Крыша на дворе прохудилась, и в некоторых местах течёт. Вместо того, чтобы её латать, зять решил покрыть её заново. Он уже начал щепать дранку, и для начала хочет посоветоваться с Семёном о необходимом количестве этой дранки, поскольку Семён в этом деле разбирается лучше него. Потом они договорятся о цене, и по весне Семён примется за работу.

Немного успокоившись, Нюрка ушла в дом. Вовка окончательно распряг лошадь, убрал сбрую и повёл лошадь на конюшню. Семён ещё полюбовался чудесами на небе, потом взял с крыльца пустые вёдра и пошёл к колодцу за водой. Зачерпнув воды, остановился, закурил и долго молча смотрел на небо.

Вскоре день вернулся к своему нормальному состоянию. Перед закатом Вовка вышел за дома, чтобы убедиться, что с Солнцем всё в порядке, и оно сядет там, где положено.

Убедившись, направился к Мишке, чтобы поиграть в карты в «козла» или в «дурака», поболтать о затмении, о бабах, выпить чего-нибудь, если найдётся.

Зима между делом полностью вступила в свои права. Установилась морозная безветренная погода. Небо было ярко-голубым и совершенно безоблачным. Днём, когда светило солнце, было относительно не холодно, а ночью на землю опускались трескучие морозы. Звёзды сияли так ярко, что можно было рассмотреть даже самые далёкие и крошечные из них. Млечный Путь выглядел действительно путём, и напоминал припорошенную снегом дорогу от одного края неба до другого. Разные звуки, не встречая сопротивления воздуха, разносились далеко по округе. Треск лопающихся деревьев прилетал даже из леса. Издалека был слышен звук шагов и скрип полозьев. Они явственно доносились как из своей, так и из соседней деревни. Птицы замолкли и попрятались, в ночи было слышно лишь тявканье лисиц и ответный лай собак.

В домах по утрам топили Русскую печь, а по вечерам – маленькую, или Голландку. Вечером в лунном небе и утром на рассвете были видны столбы дыма, медленно поднимающиеся из кирпичных труб.

Этот дым зимой был первым признаком жизни в деревне. Люди топят печи, чтобы согреться и приготовить пищу себе и домашним животным. Те, у кого есть постоянная работа, торопятся истопить печь до начала рабочего дня. Русская печь во многих семьях, особенно многолюдных, что было не редкостью, являлась спальным местом. Малые дети, забравшись на тёплую печь, играли в свои нехитрые игры и просто шалили. Запах дыма из печки был запахом жизни. А в морозные ночи над горящими фонарями строго вертикально вставали блестящие столбы ледяных кристаллов. Они переливались в свете фонаря и создавали праздничное настроение. На ходу или во время работы мороз кусал людей за открытое лицо. То и дело приходилось тереть рукавицей то уши, то нос, то щёки, чтобы не отморозить.

Жизнь, однако, продолжалась, приближался Новый год. Семён с Вовкой давно зарезали двух овец. Правда, Вовка в основном стоял рядом, руки в брюки, и делал лишь то, о чём просил его отец. Распилили дрова, начали колоть. Семён сделал два скворечника из старых досок, которые весной намеревался повесить в огороде. Вовка даже успел почти месяц поработать на льнозаводе, но ему это не понравилось, и он решил до армии отдохнуть. Кому хочется вставать затемно и к восьми часам идти три километра на работу в любую погоду. После окончания рабочего дня, в пять часов, – те же три километра домой. А вторая смена вообще с пяти до двух часов ночи. Он хотел попасть к двоюродному брату в котельную, но там все места были заняты, и кочегары держались за свои места. Тепло, льготная выслуга: отработал пятнадцать лет в горячем цеху – и на пять лет раньше на пенсию. Да и зарплата хорошая. Определили на сырьевой двор, а это работа на улице – тяжело и холодно. До зарплаты дотянул, а на большее мужества не хватило.

Теперь он снова свободный человек. Иногда выходит на колхозные работы. «Из-под палки» помогает матери по хозяйству. Несколько раз с напарником ездил в лес за дровами на продажу. За один воз получал бутылку водки или три рубля, возможно, с копейками, чтобы на бутылку хватило. За отдельную плату с друзьями пилил эти дрова и колол. Мать ругалась, что дома ничего делать не хочет, а по людям ходит. Виноваты во всём были, конечно, друзья, которым она давала позорные клички и ругала на чём белый свет стоит.

Заработанные деньги, как повелось, с большим удовольствием и без всякого сожаления пропивались, если мать не успевала их вытащить тайком из его карманов. Удовольствие было сомнительным, но к нему почему-то стремились.

Длинные зимние вечера особым разнообразием не отличались. Играл с друзьями в карты, домино – как с водкой, так и на трезвую голову. Ходил в клуб в кино или на танцы; когда оставался дома, то читал книжки. Несколько раз провожал Люську до дома и всё больше проникался к ней непонятным чувством.

Ближе к Рождеству зима хватку немного отпустила. Подули западные ветра, на небе появились облака, временами шёл снег. Ночная и дневная температура почти сравнялась. Лишь перед рассветом становилось холоднее. У колодца, из которого окрестные дома берут воду на чай, собрался в субботу народ, чтобы убрать снег, а главное лёд, намёрзший вокруг колодца и под ногами. Вёдра скользили, проливались, а народ падал – хорошо, не в колодец. Вовка пришёл без своего подсобного инструмента с надеждой сачкануть, но не получилось: ему вручили железную совковую лопату и заставили откидывать в сторону отколотый топором или ломом лёд. Деваться некуда, пришлось работать.

По окончании работы по рукам начали ходить какие-то деньги, достоинством в один рубль, и мелочь. Сначала их собирали, потом раздавали. Вовке с Мишкой досталось три рубля с копейками, и они решали, что с ними делать. Пришли к выводу, что надо идти к Сашке Умнову, у него отец и мать работают на заводе, значит, деньги есть. Немного добавит, и можно купить бутылку водки или две бутылки вина, а вечером в клуб.

Сашка действительно добавил денег, и они втроём направились в магазин.

– Я сегодня на печке спал, и мне такой чудной сон приснился, – начал рассказывать Вовка, когда они вышли на большую дорогу, – с кем-то из наших я шёл, а куда – не знаю. Было лето, и на улице тепло. Мы подошли на берег реки. Он был крутой и довольно высокий, как у нас на омуте. Когда я посмотрел вниз, то увидел в воде двух плавающих девчонок. Одна была совсем голая, а другая в купальнике – ну там маленькие плавки и лифчик. Обе такие стройные, я таких-то и не видел никогда. Я решил к ним прыгнуть и выбрал сначала совсем голую, но потом, не знаю почему, понял, что в купальнике плавает Люська! И я сразу собрался прыгать к ней, хотя она и в купальнике. Но на этом сон оборвался, и что было дальше, непонятно.

– А что тут непонятного, погубить она тебя хочет, – успокоил его Мишка, – смотри не утопись с горя.

– Не утоплюсь, я плавать умею, – ответил Вовка, и дальше они пошли молча, прибавив шагу и подгоняемые попутным ветром, да и очень хотелось поскорее выпить: заслужили!

Денег хватило на три четвертинки водки, два сырка и банку килек в томате. Они рассовали их по карманам и двинулись в обратный путь. Праздновать решили у Мишки. Дома был его отец, и если ему налить, то он сообразит хорошую закуску. Встречный ветер усилился, но заметно потеплел, в небе кружились очень крупные снежинки. Из носа текли жидкие сопли, которые то и дело приходилось вытирать рукавицей или рукавом.

Дядя Коля был рад гостям, пришедшим не с пустыми руками. Была поджарена на большой сковороде яичница, почищена варёная картошка, которую заправили пахучим подсолнечным маслом и репчатым луком. Расставлены стопки и разложены вилки, порезан ржаной хлеб домашней выпечки. Из банки извлечены солёные огурцы, поставлена на стол тарелка со студнем. Порезаны сырки и открыта банка с килькой. Дома у Вовки такую вкуснятину не готовят. Стопки оказались небольшими. Разливали четыре раза. Разговорчивее всех был Николай. Ещё до прихода молодёжи он выпросил у жены половину стакана водки ради похмелки и был в хорошем настроении. Рассказал несколько поучительных историй из собственного опыта, поделился секретами профессии комбайнёра и тракториста. Вспомнил, как в молодости работал с Семёном на допотопной технике и ходил за плугом на лошадиной тяге. Как осваивал первые мотоциклы, которые он менял по мере их совершенствования, и много ещё чего из жизни советской деревни. Нахваливал свой новый трактор Т–75, который получил вместо ДТ–54, хотя внешне они почти не отличались.

Несколько лет назад ему предлагали поработать на тракторе «Беларусь», который был значительно комфортнее ДТ–54, но ему не понравилось, и он не согласился. Он привык к гусеничным тракторам и на колёсный пересаживаться не захотел. Да и в хозяйстве гусеничный трактор для него был более полезным и надёжным.

– А на «Белорусах» пусть молодые работают, – заключил он.

После трапезы Вовка зашёл домой, переоделся и собрался в клуб. Мать пыталась его остановить, ссылаясь на ненастную погоду и праздник. Возмущалась тем, что люди идут в церковь, а они в клуб. Но у неё ничего не получилось: уж очень ему хотелось Люську повидать, да и дома сидеть не было никакого желания.

Мишку мать гулять не пустила, для чего большого труда и не потребовалось: он и сам не очень хотел. Летом на мотоцикле – другое дело, а зимой по снегу и морозу удовольствия мало, да и Любка у него была в противоположной стороне.

Вовка зашёл за Александром и застал там ещё и Ивана, который тоже собрался в клуб в надежде посмотреть кино. У него дома телевизора не было, и кино являлось для него одним из любимых развлечений.

Снег не прекращался и даже усилился, уже покрыл дорогу довольно толстым слоем. Вовка радовался, что надел Витькино пальто с меховым воротником, который прикрывал шею от ветра и снега со спины.

Народа в клубе оказалось немного. Кино не показывали. Молодёжь тусовалась под музыку, звучащую с пластинки из радиолы. Пластинки были прилично заезжены, порой их заедало, но это никого не смущало. На середине зала всё ещё стояла новогодняя ёлка. Вовка сел на скамейку рядом с Люськой и пытался завести разговор, но о чём говорить, не знал. Настроение у Люськи тоже было нерадостное. В клуб она пришла со своей старшей сестрой и соседкой Галькой, которая была старше неё на два-три года. Они шли против ветра, можно сказать, замёрзли, и несколько раз подумывали повернуть назад, но решили дойти всё-таки до клуба, коли пошли. Отогревшись, засобирались домой, коль ухажёра старшей сестры в клубе не было. Вовка вышел из клуба и пошёл вместе с ними. Отойдя метров двести, Люська стала уговаривать Вовку не провожать её. Ей с девчонками веселее, и погода не та, чтобы ходить по улице, шёл бы он тоже домой и грелся на печке.

Вовка быстро согласился, Люська побежала догонять подруг, а он вернулся в клуб. Своих друзей там не нашёл, поискал попутчиков, но таковых тоже не оказалось. Он застегнулся на все пуговицы, надел рукавицы, опустил «клапана» шапки-ушанки и вышел на улицу. Снег, как и прежде, сыпал крупными хлопьями и кружился под порывами ветра. На дороге образовались перемёты. Вовка уже пожалел, что пошёл в клуб, надо было остаться дома или поиграть в карты у кого-нибудь из земляков. Настроение его ещё больше испортилось, когда закончился заводской забор, и дорога повернула на девяносто градусов. Теперь ветер дул в лицо, а под ногами вместо перемётов лежал почти ровный слой снега. Всё вокруг стало абсолютно белым, и ориентироваться можно было лишь по краям дороги, которые ещё возвышались над проезжей частью и были едва видны в ночной мгле. Вовка шёл на ощупь. Идти становилось всё труднее, снег залеплял глаза, а голова сама поворачивалась в сторону, спасаясь от ветра.

Где-то здесь дорога делилась на две. Одна пролегала по деревне, а другая поворачивала налево и шла за деревней. Она была немного короче. Вовке она была хорошо знакома, по ней он совсем недавно ходил на работу. А с другой стороны, ему надо было повернуть от ветра, который хотя и был не очень сильным, но дул прямо в лицо, а так он будет дуть сбоку, и лицо можно прикрыть воротником. Было бы совсем хорошо, если бы были завязки у шапки, а то, как оторвались неизвестно в каком году, так мать и не пришила до сих пор.

Вовка внимательно всматривался в левую обочину, и по еле заметным признакам отыскал поворот. Эта дорога была неширокая, значительно уже той, по которой он только что шёл, трактора и машины по ней не ездили. Это был санный путь, по нему же ходили рабочие на завод, он, скорее, напоминал тропу. Таких дорог и пешеходных тропинок вокруг деревень и между деревнями было немало, люди старались выбирать путь покороче. По ним ездили на лошадях, чтобы не встречаться с тракторами и машинами. Большинство лошадей пугались работающей техники и при встрече шарахались в сторону. Хорошо, если порожняком, а если с возом, то жди неприятностей. Со временем лошадей приучали к технике, но были и такие, которые так и оставались «дикими», несмотря на потуги хозяев приучить их не бояться тракторов, машин или комбайнов.

Снег усиливался. Видимость сократилась до минимума. Вовка правой рукой держал воротник, прикрывая лицо, и шёл на ощупь почти боком. Ноги поочерёдно, то одна, то другая проваливались в глубокий снег, соскальзывая с дороги, которая окончательно сровнялась с обочиной. Вовка с большим трудом отыскивал ориентиры, которые припоминал. Вот одно прясло, вот и другое, а вот и одиноко стоящая берёза, она еле просматривается сквозь снежную пелену, но это она, значит, не заблудился. А вот и сарай. Внутрь попасть не удалось, на дверях висел замок. Вовка спрятался за сараем от ветра и присел на корточки, прислонившись к стенке. Вытряхнул снег из валенок и натянул брюки на голенища. От усталости хотелось лечь и поспать, но надо идти, осталось перейти поле, а там мост через реку и большак, на котором мог быть хоть какой-то след.

Вовка всматривался в непроглядную темень, созданную ночью и снегом, и ему казалось, что он погрузился в бездну, где нет ничего живого, кроме него одного. И он вот-вот провалится на самое дно этой бездны, если это дно вообще существует. Ему даже приходила мысль лечь в сугроб и умереть, чтобы не мучиться. Но, с другой стороны, помирать вроде бы рановато.

Ему стало страшно, и он решил поскорее преодолеть последний рубеж до большой дороги, прийти домой и забраться на печку. Он поднялся с корточек и стал вспоминать, откуда пришёл и в какую сторону идти? Немного поразмыслив, двинулся в нужном направлении, дорога под ногами еле прощупывалась, а снег валил сплошной стеной крупными хлопьями. В его голове нарастала паника, он перестал ориентироваться не только в пространстве, но и во времени. Он не понимал – время летит или остановилось? Вовка потерял дорогу и бессознательно ходил то вправо, то влево в надежде её отыскать. Снег доходил до колен и выше, иногда ему казалось, что он идёт по воде, а не по снегу. Он уже не понимал, где он находится и что делать.

Собрав остатки разума, Вовка принял решение вернуться назад к сараю, оторвать доску от двери и переждать внутри невиданный им доселе буран. Если не получится проникнуть в сарай, то выйти в деревню, до домов там совсем недалеко. Он повернул назад и сделал десяток шагов, но дальше идти было некуда, его недавний петляющий след заровняло так, что и «днём с огнём не сыщешь». Вокруг ни огонька, ни звука, только шум ветра. «Всё, – решил Вовка, – это конец». Говорила мать, что не надо в клуб ходить в канун праздника, а он не послушал и попёрся. Вот Боженька от него и отвернулся, отдав в лапы нечистой силы. Он задрал голову вверх и посмотрел в небо – там действительно кружились черти и строили ему смешные и страшные рожи, лучше не смотреть и не думать об этом. «Куда теперь?»

Вовка вспомнил, что, когда он вышел из клуба и шёл домой, ветер дул в лицо или справа. Покрутился на месте и выбрал направление почти навстречу ветру. Он ещё раз поднял лицо к небу, чтобы сделать глубокий вдох и двинуться вперёд, открыл глаза и среди снежной пелены снова увидел лики чертей, которые сменяли друг друга и метались из стороны в сторону. По всему телу пробежала мелкая дрожь, Вовка опустил глаза, перекрестился, произнёс вслух: «Спаси, Господи!» – и сделал первый шаг вперёд. Теперь он мечтал не только попасть домой на печку, но и убежать от чертей.

Каждый шаг давался всё труднее, снег не прекращался, а всё шёл и шёл, и уже доходил выше колен. Глаза можно было не открывать, а просто идти, всё равно ничего не видно, кроме снежной пелены прямо перед глазами. Он боялся посмотреть вверх или в сторону, он знал, что черти рядом и хватают его за ноги и полы пальто, которые уже волоклись по рыхлому снегу. Придерживая воротник и отворачиваясь от холодного ветра, он забирал всё левее и левее и не подозревал, что черти ведут его по кругу. Лишь когда ветер начинал дуть ему в спину, он менял «курс» и выходил из круга. Выбившись из сил, Вовка опустился в сугроб, закрыл глаза и хотел заплакать, но слёзы мёрзли на щеках, и лицу становилось холоднее. Черти уже сидели у него на спине и прижимали к земле.