Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

Старик закрыл глаза и замер в кресле, тихонько посапывая. Я встал, вышел из дома, в булочной на углу купил хлеб, сыр, яблоки и шоколад. Это был весь ассортимент, причём народу в магазине оказалось много, а цены: плитка шоколада – три сотни, булка хлеба – полторы. Ещё в углу витрины лежала колбаса типа «Сервелата», но её почему-то никто передо мной не взял, и я тоже решил не рисковать.

Хозяин спал в кресле, нервно шевеля пальцами и губами, и я прошёл на кухню. Заварил чай, сделал бутерброды и принёс в гостиную. Дед проснулся, оглядел стол и сурово предупредил:

–У меня нет денег, чтобы оплатить это!

–У вас есть информация, которая стоит хороших денег. А ещё я вам предлагаю обдумать переезд в Россию. Точно не скажу, дадут вам там руководить лабораторией или пошлют копать картошку, но, по крайней мере, у нас старикам платят вполне достойную пенсию по старости, а в пяти кварталах негры не режут белых.

Дед отбросил сантименты и принялся за бутерброды с сыром. Потом стукнулся ногой об автомат, лежащий на полу, неловко поднял оружие за рожок и убрал в шкаф. У меня сложилось впечатление, что он понятия не имел про флажок переключения режима огня и другие тонкости обращения со стрелковым оружием.

После обеда мы поднялись на второй этаж, и хозяин без тени сомнения торжественно вручил мне свой ноут:

–Изучайте, молодой человек! Это не ради денег, хотя и от них не откажусь. Нищета унижает. С вашего позволения, я полежу на спине. Семьдесят восемь лет – это, знаете ли, возраст. Можно конечно начать ходить по врачам, потом кормить этих дармоедов до бесконечности, а они будут находить всё новые и новые болячки, пока у тебя есть деньги на карте. У меня их давно нет. Поэтому медицине я неинтересен. У нас в моде пластическая хирургия, замена органов чужими и искусственными, изменение формы носа. Ладно, если вы не очень торопитесь – у нас ещё будет время побеседовать. Я давно не разговаривал по-русски. У меня сильный акцент?

–Да. В России вас примут за иностранца. Хотя говорите вы правильно.

–Я не поеду в Россию. Я родился тут. Мои родители лежат тут. Мои студенты воюют тут. Я не люблю выглядеть глупо. И не гожусь для антиамериканского интервью. Всю жизнь я отдал этому государству. Что-то менять уже поздно. Всё, что я хочу – это выпустить очередь в первого черножопого, который ворвётся в мой дом. А второй пусть стреляет мне в грудь.

–Я уважаю ваш выбор. Всё что могу сделать для вас – покажу, как снять автомат с предохранителя. Не то вас убьёт не второй черножопый, а первый. И вы умрёте окончательно разочарованным в жизни.

Старик улыбнулся и пошёл в спальню, а я спустился на первый этаж и погрузился в дебри профессорского ноута.

Григорьев до вечера ещё два раза выходил из комнаты: поесть хлеба с сыром и убрать деньги в сейф. Когда я разобрался в том, что находилось в его ноуте, то с лёгкой душой вручил деду миллион зелёных и пятьсот песо разных форм и размеров. (Главное – многие из них были серебряные. Как рассказал Григорьев – лет пятнадцать назад у населения под страхом десяти лет каторжных работ вновь, как во времена второй мировой войны, конфисковали всё золото. А через пару лет – и серебро. Оно ещё продолжало ходить на чёрном рынке, и чем меньше его оставалось в обороте, тем дороже оно ценилось.)

Информации в маленьком профессорском ноуте нашлось столько, что я лазил в ней до самой ночи, но едва ли перелопатил десятую часть. В итоге всё заархивировал хитрой программой, запаролил и отправил в Мехико на тот же ящик. Через час пришёл ответ: «Молодец! Зря времени не теряешь. Рыбалка – что надо. Акул пока не видно. Ждём дома».

Уже поздно вечером я лёг на диван на первом этаже и мгновенно уснул. На душе царило абсолютное спокойствие. Я узнал свою тайну. Разгрыз этот орех, хоть и пришлось пожертвовать парой коренных зубов. И даже если сейчас в дом вломятся пауки из ЦРУ, то они опоздали: инфа ушла в Москву. Но в дом никто не вламывался. Иногда вдалеке гремели взрывы, стучали пулемёты. Пару раз по улице проехали машины, пробив в железных ставнях щёлки своими фарами и нарисовав на потолке чудище тенью от пыльной люстры.

В семь я проснулся и долго лежал не двигаясь. Почти на всей душе было светло и тихо. Только где-то темнела тень какой-то до сих пор нерешённой проблемы. Я закрыл глаза и стал вспоминать события последних дней. Трупы в трёх кварталах западнее наверняка уже нашли, но сюда с обыском вряд ли кто-то придёт. По крайней мере – сегодня. Задерживаться я тут, конечно, не буду, но хоть один день надо отлежаться, попить хорошего чая, найти одежду по размеру, а не ходить в этих пидорских тряпках. Нет, проблема сидела не тут. Я пошёл по закоулкам мозга. Постучал в дверку: «Привет, роднульки! Как вы там? Пока вашему мужу и папе везёт. И даже появилась надежда вырваться из этой клоаки. Хотя, гнать! Гнать надежды! Надежда расслабляет. Сколько матросов погибло оттого, что их судно село на мель, когда на горизонте показался родной маяк, и народ бросился открывать последнюю бочку рома! Терпим, родные. Стиснули зубы и прорываемся. Поди, прорвёмся!»

Где же сидит эта проблема? Деньги? Вроде пока хватает. Ещё восемь миллионов в тысячных купюрах, на которых изображён президент Кеннеди. Кажется, именно он почти сто лет назад хотел сделать доллар государственным, а не частным. За что был тут же застрелен, а вот теперь его лик украшает самый большой номинал этой никчёмной бумажки! Стоп! Станцию хотели делать на Луне. Оболванивать всех оптом, без разбора. Меня просили найти ещё двух учёных, Эткина и Михалкина. Они, вроде бы, тоже работали в какой-то секретной лаборатории в городе Колумбия. Это километров четыреста западнее. Есть домашние адреса, но тоже многолетней давности. Надо проверить. Нужна одежда и машина. Пока дед спит – прогуляюсь по окрестности. Он что-то говорил про площадь.

Летнее утро в Атланте. Жарко, но пока в меру. Меж деревьев летают птички и бабочки. Народу немного, все белые. Никакого хип-хопа и баскетбола, никаких стрелок краской на домах и надписей: «Классная дурь туда!» Просто курорт! Проехали несколько грузовичков с надписью «Хлеб». На многих заборах и дверях висели объявления: «Продам дом» и «Продам собаку», словно больше продавать было уже нечего.

Я повернул за угол и первое, что увидел – виселицы. Их было семь. Четыре были организованы на обычных фонарных столбах, на которых фонари давно не светили. Две – деревянные, и одна – на базе пятитонного автокрана. Кран оказался без передних колёс и двигателя, поэтому тоже был стационарным. Толпа белых человек под пятьсот с интересом наблюдала, как какой-то чин зачитывал приговор террористам из организации «Чёрные братья». Братья стояли рядом, с разбитыми лицами и связанными сзади руками. Их охраняли люди в синей форме с автоматами. Я протолкался поближе, держась обеими руками за кошелёк: народ в толпе как-то не внушал доверия.

Чин своё дело знал туго. Слова отлетали от зубов, как будто артист, прослуживший в одном театре сорок лет, играл юбилейный пятисотый спектакль. Вроде бы, и эмоций много. Вроде бы, всё от души. Но такая казёнщина! Такие общие фразы про гидру международного терроризма, подпитываемую из-за рубежа и показывающую отвратительный оскал окровавленных зубов, что, по-моему, даже этим семерым неграм было скучно. Ни суда, ни адвоката, ни присяжных. Явно поймали за последние сутки человек тридцать, из которых до утра дожили семеро, потому что виселиц в этом районе всего семь.

Негров засунули в петли и быстро удавили те же ребята в синей форме, что их охраняли. Толпа посвистела, поулюлюкала, попризывала повесить как бешеных собак и стала расходиться. Те же бесчувственные, бездушные куклы, но на этот раз – белые. Нет, чтобы производить таких нелюдей в таких количествах – одних лишь Джонни явно недостаточно!

Тут же подъехал грузовик с красным крестом, мёртвых оперативно сняли с верёвок и увезли прежде, чем я решил – в каком направлении искать универмаг с одеждой.

–Семь сердец, семь печёнок – это четырнадцать спасённых белых! Плюс – собачьи консервы. Молодцы, солдаты! Благородное дело делают! Двойная польза! – обменивались репликами горожане.

Ну, что тут скажешь? Оплот демократии! Надо не забыть передать Старикову, что если надумает бомбить атомными бомбами, то пусть начинает не с Норфолка, а с Атланты!

Найти магазин с одеждой оказалось непросто. Всё закрыто, а где-то – сожжено и разграблено. Но в итоге мне подсказали адресок, и вскоре я спустился в подвальчик, где пахло старым тряпьём, плесенью и табаком кубинских сигар. Продавец, он же – хозяин, посетовал на дороговизну, инфляцию, нестабильность и, выслушав мои пожелания по одежде, предложил мне электронный каталог. На вешалках висели три с половиной драных халата, и я понял, что товар спрятан где-то в недрах пещеры. Я выбрал самые обычные штаны, рубаху, кроссовки, кепку. Ценник перевалил за триста тысяч. Я сначала хотел было отвалить сумму не глядя, но, глянув в цепкие чёрненькие глазки продавца и видеоглазок над дверями, тоже включил нытика и долго перебирал шмотьё в поисках – хоть без пуговки и с молью, но на пару тысяч подешевле. В итоге сошлись на двух сотнях тысяч. Про песо я даже заикаться не стал с этим подозрительным типом. Перед уходом он вдруг шёпотом сказал мне:

–Есть хороший контрафакт! Но только за песо! Настоящие консервы, сигары, ром, водка. Одной бутылки хватит, чтобы забыться на неделю!

Я вспомнил тестя с его танкистами, матросов с «Ивановой» – и как-то не поверил.

–Педро и Карлос? Савон? Вражеская контрабанда? Тебя даже далеко тащить не придётся: столб рядом!– шепнул я обалдевшему продавцу и заговорщически подмигнул.

Григорьев встретил меня стариковским ворчанием на тему – где я, грёбаный патронташ, так долго шлялся? Я переоделся в обновки и спросил деда:

–Странно! Промышленность почти не работает, а на каждой вещи надпись: «Сделано в США». Где всё это выпускают? На севере? В Чикаго?

–Это выпускают там же, где и сто лет назад: в Китае, Индии и на Гаити. Но, чтобы перевезти товар через границу, надо написать на нём «Made in USA». Иначе таможня не даст добро. Если такой надписи нет – значит – контрабанда. Вот, на бейсболке есть, на джинсах есть, а на рубахе? Последнее время много контрабанды. Даже не представляю, какой смысл китайцам слать нам сюда свои футболки, если доллары они не берут? Неужели за тряпки им платят золотом? Не верю!

Я не стал рассказывать деду о целях, преследуемых другими странами в отношении Америки, а рассказал про казнь. Тот не удивился и заверил, что если бы виселиц было больше, а ему лет – меньше, то он лично бы выбивал табуретки из-под этих подонков, которые убили тысячи ни в чём не повинных белых.

–Они застрелили моего коллегу, Боба Фишера. Тот утром выходил из дома. Вот этот дом! Напротив моего. Боб прожил в нём всю жизнь. Вышел утром – и даже не успел закрыть дверь. Его застрелили трое чёрных, а дом закидали бутылками с бензином. Пожар тушили мы с соседями. Пожарная служба так и не приехала. И полиция не приехала. Мы похоронили Боба прямо на его дворе. У нас не было денег даже на гроб. Приехали его родственники и сказали, что будут подавать в суд на убийц, чтобы получить компенсацию. Не дали нам ни цента. Мы хоронили его в одеяле, а на могилу положили обычный камень. Я написал ту надпись на стене, подкопил деньжат и купил этот автомат. С тех пор жду, когда же эти негры придут за мной. Я их не боюсь! Я открываю дверь любому! И если увижу негра – сразу дам очередь!

–Негры хоронили своих под камнями двести лет, так что они всего лишь пытаются сравнять счёт. Кстати, Василий Васильевич! Где тут можно дать очередь из вашего автомата? Я хочу показать вам, как это правильно делается. Вы всё время забываете передёрнуть затвор и снять с предохранителя! Как бы там ни было, мне будет жаль, если с вами случится то же, что с соседом.

–Очередь можно дать хоть на улице! Полиции всё равно давно нет. Все, кто может держать оружие – там! – он махнул рукой в сторону чёрной части города. – Но лучше идёмте во двор!

Патронов в запасе у деда не оказалось нисколько: только пятнадцать штук в рожке. Я поинтересовался – где можно купить ещё?

–Такой магазин есть. Правда, он далеко, а патроны очень дорогие. Но у меня есть целый миллион! Я вчера открыл сейф – а там целый миллион! Представляешь? Я снова богат! Вот и не верь после этого в бога! А в магазин можно съездить на моей машине!

Пока я грустно размышлял – есть ли вообще смысл что-то объяснять человеку с запущенной стадией склероза, он открыл гараж, и я с удивлением увидел там достаточно сносный двухместный электромобиль. Я сел за руль, а дед в качестве штурмана показывал мне дорогу. Увидев очередное объявление о продаже дома и собаки, я указал на него профессору. Тот разъяснил, что дома продают, потому что уезжают кто куда, поэтому хороший дом можно купить уже по цене ящика вина. Только вот желающих покупать нет. А про собак – негры их боятся. Прошёл слух, что негры не боятся ни леопардов, ни крокодилов, но панически, просто до поноса, боятся овчарок или ещё какую шавку от двенадцати фунтов и тяжелее. Поэтому многие разводят собак на продажу. Но дед этим слухам не верит и уверен, что их распускают торговцы псами.

–Одно время эти напёрсточники торговали гороскопами. Предсказывали концы света, аварии, катастрофы. Потом предлагали капли Буша от всех болезней. Потом проводили сеансы по восстановлению зрения по методу профессора Иня. Потом торговали обломками НЛО. Теперь вот мода на собак. Это такая порода людей – напёрсточники. Им главное – землю не пахать, не воевать за страну, а жить обманом. Это плесень на человеческой цивилизации! Паразиты! Глисты! Ненавижу почти как негров! Этим приспособленцам не важен политический строй! Им главное – своё падло набить любой ценой! Ведь я даже как-то чуть не женился на такой козе! Ладно, не будем ворошить могилы! Здесь одно время наповадились продавать красную икру. Как оказалось, они её делали из крыс! Продавцов повесили. Теперь что-то подобное происходит с колбасой. Никогда не бери в Америке колбасу и паштет!

Магазин охранялся: у ворот стоял бронеавтомобиль вроде деньговоза, с бойницами по бортам. Внутри всё было закрыто толстенным стеклом, а пара продавцов ходили в бронежилетах и касках. Мы отстояли очередь, Григорьев предъявил свои документы, и нам за пятьдесят тысяч продали пачку в сто патронов. На обратном пути по просьбе деда мы тормознули у ларька. Он, как ребёнок, набрал целый пакет каких-то старых шоколадок, чипсов, слипшихся леденцов, всю обратную дорогу жевал сладости, и улыбался.

Потом мы постреляли. Дед схватывал всё налету, через пять минут уже на ощупь клацал затвором и делал одиночный выстрел навскидку. Правда, пули летели не очень в десятку, но дед заверил, что теперь будет тренироваться каждый день, и хоть одного негра, да завалит. Я поинтересовался – где тут можно разжиться автомобилем, на что получил разрешение пользоваться его малявкой. Желательно – за деньги. Я заверил профессора в своей платёжеспособности, он посмотрел на мои права, постучал по клавишам своего ноута и сказал, что внёс меня в свой белый список. Так что проблем с полицией и страховой компанией не будет, но в аварию лучше не попадать: страховка старая, в случае аварии он получит гроши, а следующий страховой взнос автоматически вырастет вдвое. А его пенсии хватает только на то, чтобы оплачивать электричество и воду, хоть они и бывают не каждый день.

За вечерним чаем с шоколадками я спросил Григорьева: не знает ли он господ Эткина и Михалкина? Тот чуть не поперхнулся:

–Это те типы, которые хотели ставить излучатели на Луне! У них была своя лаборатория в Южной Каролине. Они приехали из России года за три перед твоими родителями. Их сразу взяли в оборот. Завалили деньгами, дали какую-то премию. Они были нужны не столько как учёные, сколько как знамя победы над Россией. Вот, мол, смотрите! Там они были – дурак дураком, а тут – председатель сельсовета! Они, кажется, занимались платиновыми катализаторами, но каким-то образом переметнулись на тему излучателей. Думаю, в квантовой физике и биологии мозга они смыслят, как я – в автоматах. Им кое-что показали, дали толковых сотрудников, а они сами были нужны только в качестве вывески. Это сразу плохо пахло. Я пересекался с ними, но общего языка не нашёл. Когда я уходил на пенсию, их лаборатория ещё действовала. И чем они там занимались – я не знаю. Но то, что наши разработки отправляли к ним – это факт. И то, что там работали пауки – факт. И то, что у них тоже люди вешались и стрелялись – тоже факт. И вообще, неплохо было бы разбомбить это паучье гнездо!

«Я передам Старикову!» – хотел ответить я, но только покивал головой.

С вечера я поставил дедов автомобиль на зарядку и лёг спать пораньше. Завтра с рассветом решил ехать на поиски двух недостающих звеньев этой говённой цепи. Василий Васильевич (Я обращался к нему только так.) ходил по дому с просветлённым взором, ел батончики и клацал затвором автомата. Перед сном мы посмотрели новости. Я думал, что в городе, охваченном войной, и новости должны напоминать боевые сводки, но ошибся. Из двадцати с лишним каналов по трём шла только реклама. (Как? Вы ещё не купили новый тренажёр для пресса? В вашем магазине его нет? Это нарушение ваших прав! Требуйте, чтобы срочно привезли! Выбросьте старые тренажёры на помойку, это полная ерунда! Вот как выглядел наш знакомый Уилл всего месяц назад, а теперь полюбуйтесь на его мускулатуру! Всего пять минут в день без каких-либо усилий!) По пяти – спорт вперемежку с рекламой пива и еды. (Хоккей, американский футбол, плавание, лёгкая атлетика и бокс, в котором белые неизменно нокаутируют разнообразных небелых, а друг с дружкой бьются на аккуратную ничью.) Один – то, что прислали сами зрители. (В основном – домашнее порно, реже – кошечки, собачки и автомобильные аварии.) Остальное – сериалы (Мой сын не мог этого сделать! Нет мог! Но я не верю! Как! Ты не веришь! А я верю! Но он это сделал! Он? Когда? Это был не он! А я говорю – он! – И так весь вечер.) и новости. Новости начинались и заканчивались Бушем Девятым. Он поехал. Он приехал. Он восхищён и поздравил. Он подписал. Он возмущён и предостерёг. Далее – звёзды на длинной красной дорожке сияют какими-то нечеловечески огромными улыбками. Три премии «Оскар» получил фильм про то, как несчастный гей, ежеминутно рискуя задницей (Или лучше сказать – рискуя всем, кроме задницы.), тайно бежал в Голландию из Минска, где обрёл счастье в объятиях друга (Уже конкретно подставляя тыл.). Остальные четыре премии дали за теленовеллу о плотской любви бабушки и внучки, которым красавец-хирург, умирая, пересадил свою печень, одну на двоих.

–Василий Васильевич, а у вас есть какой-нибудь канал, по которому показывают нормальные художественные фильмы? Какую-нибудь классику? Про нормальную любовь? Или современное кино из той же Мексики? В Тихуане, я слышал, делают по десять полнометражных фильмов в год. В Пекине и Бомбее тоже не сидят, сложа руки. В России сейчас много молодых режиссёров. Есть, в конце концов, Чаплин, Китон, Арбакл, Де Миль, Балабанов. Ведь от такого репертуара дураком за неделю станешь!

–А оно для того и было создано! Это типа нашего с тобой робота. Цель – та же самая: делать из людей баклажаны.

–Но зачем? Ведь жить в стране с дураками – очень грустно! Да и страна эта долго не может существовать! Ведь это крутят не враги Америки, а сами американцы! Еда в ларьках такая, что брось на обочину – вороны не клюют! Фильмы только под наркозом смотреть! Зачем убивать собственный народ?

–Видимо, по-другому управлять людьми невозможно. Умные плохо поддаются дрессировке, а с дураков толку нет. Вот и делают из людей нечто среднее. Дураков – чуть умнее, умных – чуть глупее. Как помидоры на поле комбайн стрижёт. Маленькие поливает, большие обрезает. Помидоры нужны одинаковые. Чтоб в банку ровнее ложились. Ну и потом – если во что-то вложены деньги – их надо окупить. Поставить изделие на конвейер. А уж что получится в результате – не их проблема! Думаешь, выпускать водку или сигареты – лучше? Человечнее? Разве эта продукция полезна? Нет! Но она приносит прибыль! Сиюминутную, но прибыль. Я устал. Голова что-то разболелась. Пойду спать. Разбуди меня завтра, как поедешь!

Дед взял автомат и ушёл к себе на второй этаж.

Я встал в пять утра, выпил кофе с бутербродом, завернул с собой кусок хлеба с сыром, налил чай в бутылку и уже хотел идти будить Григорьева, как дед сам спустился по лестнице и остановился посреди зала, уставившись на меня.

–Доброе утро! – сказал я. – Спасибо вам за всё! Мне пора.

–Ты кто? – попятился к шкафу дед, наощупь открыл дверку и стал шарить рукой между старыми куртками и пальто. – Где он? Ты забрал мой автомат? Ты вор? Что ты тут делаешь? Ждёшь негров?

–Василий Васильевич, ваш автомат у вас под кроватью, на втором этаже. Не забудьте снять его с предохранителя, прежде чем начнёте стрелять по неграм. Тут вам ночью с неба прямо на стол упали ещё два миллиона зелёных и кучка серебряных. Видимо – за автомобиль. Не поминайте лихом! Удачи!

Я вздохнул, взял рюкзак, прикрыл за собой дверь, сел за руль и поехал на восток.

Часть десятая

Электромобиль передвигался со скоростью семьдесят километров в час, поэтому я давил в его единственную педаль до самого вечера. Меня дважды останавливали патрули для проверки документов. Оба раза я предъявлял стражам бардака свой «Ругер». Я знал, что бумаги сделаны – комар носа не подточит, оружие имелось у всех без исключения, а тупое выражение лица я натренировал ещё в Мексике, так что отличить меня от местного было делом непростым. Один толстожопый полисмен перед мостом через реку Саванна даже не поленился пробить меня по какой-то базе, потом взял под козырёк, сказав, что канадцам тут не место. Я объяснил, что перегонял яхту в Майами, а обратно приходится добираться своим ходом, потому что клиент – грязный латинос, обещал дать катер, но обманул. Поэтому еду с оружием, а дядя обещал встретить в Бостоне. Мне посоветовали больше не иметь дело с латиносами, и я, поблагодарив за мудрый совет, поехал дальше.

Дорога была хорошая, ровная и до одури однообразная. Автомобилей поначалу было мало, но после Саванны я даже пару раз постоял в пробках, а навстречу среди штатских пикапов и кабриолетов попались две колонны военных грузовиков с солдатами в новенькой униформе.

Батареи в машине оказались старыми, поэтому в каком-то мотеле на шоссе за номером двадцать пришлось два часа потратить на подзарядку. Заодно я и сам подзарядился бутербродом и часик подремал после обеда. Так что в город с недобрым названием Колумбия я въехал уже по темноте. Навигатор быстро разобрался в ситуации. Сначала я проехал по широким и хорошо освещённым Митинг-стрит и Мэйн-стрит, прокатился по красивому мосту через речку Конгари, но вскоре попал в какое-то захолустье. Ни фонарей, ни дорожных знаков. Одноэтажный пригород с заборами, бродячими и хозяйскими собаками, разбитой колеёй и кучами строительного мусора вдоль дороги. Вновь было ощущение необитаемости района и собственной микронности: не дай бог что случись – тут меня в жизни не найдут! Но раз собаки лают на цепях, значит – их кто-то кормит! А вот – кто и чем – я даже представлять себе не хотел.

На месте дома по означенному адресу стоял большой автомобильный фургон, из которого неслась музыка. Я подъехал к самому борту и постучал в стенку, не выходя из машины: не нравился мне этот район! Музыка тут же стихла, но раздался утробный лай. Из-за двери раздалось пьяное хриплое женское: «Какого дьявола вам надо! Сейчас спущу собаку!».

–Простите, я ищу Михаила Эткина. Мне дали этот адрес.

–Отец давно сдох! Кто его спрашивает?

–Передайте отцу, что его спрашивают по поводу работы в лаборатории. Потребовались некоторые материалы, за которые люди готовы хорошо заплатить.

Через секунду дверь открылась, и в освещённом проёме двери появилась безобразного вида женщина с огромным кухонным ножом в руке, про которую можно сказать: хоть что-то в такой поменять – всё равно станет лучше, чем было прежде!

–Ах вы, мерзкие твари! – заорала она на всю улицу. – Мой отец умер в нищете! Как только заболел – стал никому не нужен! Его просто выкинули на улицу без гроша! А теперь вспомнили! Ты кто? Страховой агент? Коммивояжёр? Ангел, фас!

Сквозь её жирные ляжки протиснулся свинообразный питбуль и скатился по ступенькам. Я вовремя закрыл окно: собачья пасть лязгнула по стеклу. Пёс даже не лаял, а вышел сразу убивать. Я поглядел на его сытую ряху и вновь подумал: чем же местные собаки так хорошо питаются?

–У вас есть какая-нибудь информация о том, над чем работал ваш отец? – сделал я ещё одну попытку пообщаться с красавицей с фигурой 120 на130 на 140, опустив окно на пять сантиметров. – Любые данные!

–Фа-ас! – заорала та, и я понял, что разговаривать тут не с кем.

Вряд ли у неё нашлась бы даже туалетная бумага, не то, что секретная информация двадцатилетней давности. За соседним забором заорали: «Вздумаете сунуться – у меня тут всё заминировано!» Поэтому я как танк развернулся почти на месте, добрался до ближайшего отеля (Кажется, «Мариотт», но из всей вывески в темноте красно светилась только первая буква.), поставил машину на зарядку, поужинал и упал спать.