Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

Я шагнул в дом, и старик прикрыл за нами дверь. Потом поманил меня за собой, мы зашли в гостиную. Дом был одноэтажный, квадратов около ста. Из гостиной выходили две двери в спальни, (Обе двери распахнуты, за ними виднелись кровати: одна – застеленная, вторая – смятая. На ней, видимо, только что спал хозяин.) и одна арка – на кухню. В гостиной стояла огромная кровать с балдахином, покрытая красным атласным покрывалом, на полу лежал лохматый ковёр, в стену вмонтирован полутораметровый телевизор.

–Денежки, пожалуйста, вперёд, а то времена нынче такие, что…

Я достал сто тысяч и отдал деду. Тот взял деньги, сказал:

–Подожди тут, мой птенчик! – буквально впорхнул в правую спальню и закрыл за собой дверь.

У меня вновь возникло ощущение, как на том заминированном пляже: всё уже понятно, но ситуация настолько выбивается из всего того, что происходило с тобой до этого, изменения так мгновенны и поразительны, что мозги на время заклинивает.

Я начал было осматриваться, но всё, что успел разглядеть – автоматические металлические рольставни снаружи на окнах. Дверь открылась, и оттуда вышло существо в чёрных дырявых колготках, чёрной кружевной ночной рубашке, едва прикрывающей брюхо, белом парике, размалёванной рожей и лохматыми наручниками в руке.

–Я вся твоя, сынок! – жеманно произнесло существо, присаживаясь на край красного атласа.

У меня в глазах покраснело и потемнело одновременно. Ведь предупреждали психологи: не ходи к папе! Держи себя в руках! Идёшь в стан врага, поэтому рассудок должен быть всегда холодным! Эмоции оставь жене, пусть уберёт в шкаф подальше. Вернёшься – понадобятся! Но психологи в страшном сне не могли представить себе моего папу! В их учебниках такого случая не описывалось. Зато описывалось состояние аффекта, когда через пять минут даже самому себе не можешь объяснить – зачем такое натворил. Поэтому, когда пелена с моих глаз упала, я обнаружил, что стою с «Ругером» в руке, а существо лежит на кровати. Я шагнул ближе, вгляделся в обезображенное выстрелом лицо и тихонько произнёс:

–Ну, здравствуй, папа!

Пуля попала в глаз, вышла из затылка и выбила штукатурку в стене. Не откладывая в долгий ящик, я выковырял пулю и положил в карман. Потом завернул падаль в покрывало и оттащил в правую спальню. Там оказался целый гардероб из секс-шопа, стоял запах духов, нафталина и резины. Я вернулся в гостиную, включил телевизор и с полчаса тупо переключал каналы. Какие-то красотки охали под нажимом мускулистых мулатов, домохозяйки уверяли, что новая соковыжималка выжимает сока из морковки на сорок шесть процентов больше прежней, суровый парень рекомендовал вступать в армию соединённых штатов и биться с мексиканским, негритянским, арабским, китайским и великорусским терроризмами. До моего сознания ничего не доходило. Какого рожна я сюда припёрся? И что теперь скажу маме? Шедько? Романову? Что операция «Папа» прошла успешно, и мой папа – сумасшедший гей?

Звонок отвлёк меня от панических мыслей. Чёрт! Если соседи слышали выстрел и вызвали полицию, то я попал в большие неприятности. На мониторе видеофона я увидел двух представительных мужчин среднего возраста.

–Это кто? – закряхтел я в микрофон, стараясь подражать …ну, этому… который…

–Это из «Пепси». Мы с вами договаривались вчера по телефону. Расценки мы знаем!

Я секунду думал, потом нажал на клавишу, открыл двери и впустил прилизанных пидоров в дом.

–О! У нас новенький! Выглядишь мужественно! Отпадный нарядец! Грим – уау! Где хозяин? Чем это тут у вас пахнет? В сегодняшней программе – фейерверк?

Я проводил их до правой спальни, дал две коротких очереди в спины из «Торуса» и заорал по-русски:

–Да вы чё тут? Ваще все охуели! Да вы чё творите! Пидоры! Вам чё тут? Дерьмо в голову в детстве заливают? Вы ведь не люди уже! Вы пидоры! Вас давить надо! Негры – хоть просто звери, а вы ваще – пидоры! Вы уже не люди! Вы – мутанты сраные, тупиковая, мля, ветвь! Вы чё, все тут такие? Или через одного?

Я кричал, словно хотел, чтобы их отлетающие в ад души меня услышали. Мне хотелось взять мачете и порубить трупы в капусту! Я рано их убил! Надо было сначала сказать всё, что думал, а потом уже стрелять! Сейчас раздастся ещё один звонок – я так и сделаю! Наконец, я взял себя в руки. Всех пидоров в Америке перестрелять – у меня патронов не хватит. Пора убираться отсюда. Хотя, неплохо бы прежде сполоснуться и перекусить, раз папа не возражает.

Я помылся в душе почти холодной водой (Руки тряслись, мыло постоянно падало и носилось по широкой ванне. А в голове крутилась бредятина: я убил уже восемь человек. А родил только одного. Значит, Маше надо родить ещё семерых. Больше не надо никого убивать: Маша не выдержит. Господи, что я несу? Надо успокоиться! Не спятить бы по здешней моде! Подержал в мокрых руках крестик, интенсивно растёрся полотенцем – вроде полегчало.), нашёл в гардеробе одежду поприличнее, (Джинсы, футболка, кроссовки. Правда, всё не моего размера, а шире и короче, но выбирать не приходилось.) вскипятил воду, заварил кофе и открыл холодильник. На верхней полке лежали три упакованные фаллоимитатора разных цветов. Ниже шли продукты. Мне стало тошно. Я выбрал закатанную в вакуум булочку с ветчиной и большую нераспечатанную плитку горького шоколада. Включил телевизор и спокойно пообедал. По ТВ шла передача для путешественников. Какая-то американка с уродливым от пластиковых операций лицом ходила вокруг египетских пирамид и рассказывала трём боёбам в пробковых шлемах о том, что перед ними – очень старые сооружения, которые стоят миллионы долларов. Потом повернулась к сфинксу и сообщила, что это сооружение – ещё более древнее, а значит – стоит ещё дороже. И гениальный финал передачи: покупайте Кока-Колу «Джипси». Под каждой крышкой – поездка в Египет!

Как верна старая русская традиция – посидеть перед дорогой, подумать – не забыл ли чего в спешке. Так и я: посидел, попил, поел, немного причесал мысли и внезапно вспомнил о цели своего приезда: Джонни! Мне же надо хоть что-то узнать про ту лабораторию! Совсем из головы вылетело с этими…

Я надел перчатки, отовсюду стёр отпечатки пальцев и принялся за обыск. (Пули от «Торуса» разлетались при попадании в цель вдрызг, поэтому их выковыривать смысла не было, я собрал только гильзы.) Включил ноут этого… ну… того. Там оказалось много разных фото и видео, в основном таких, от которых затошнило. Но нашлись и кое-какие старые. Незнакомые люди, здания, пейзажи. Архив был совершенно беспорядочен. Ещё какие-то печатные документы. Я не читая перебросил всю инфу на электронку свободного фотографа в Мехико. Больше ничего, похожего на нужную информацию, не нашлось. Да и найденное вряд ли представляло интерес. Жаль! Всё, что я ещё забрал – это казённые сто тысяч.

Я надел кепку, очки, поверх футболки накинул дождевик (На улице моросил дождик.), взял рюкзак и вышел на улицу. Народу на улице было мало, собаки уже не лаяли, и я спокойно пошёл искать второй адрес. По дороге выкинул пулю, гильзы и старую одежду, и через час звонил в респектабельную дверь с табличкой, написанной по-русски: «Профессор Григориефф В.» Дом был большой, старый, двухэтажный, сделанный на века. Дверь выходила сразу на улицу, без всяких заборов и собак. А вот похожий дом напротив был заброшен. Там не осталось ни одного целого окна, а на стене синей краской по-русски было написано: «Миру – Мир! Неграм – Хер!»

–Кто там? – раздалось в домофоне по-русски.

–Я – почтальон! Принёс записку от вашего мальчика! – ляпнул я первое, что вспомнилось.

Дверь тут же открылась. «Зачем им двери, если они их открывают любому, кто постучит?» – подумал я и вошёл. В холле было темно, и я не сразу различил человека, стоявшего на лестнице, ведущей на верхний этаж. Человек был сед, высок, стар, и держал в руках автомат.

–От которого мальчика? С каких пор мои мальчики стали писать мне записки? Вы не похожи на почтальона!

–Я не почтальон. Я принёс вам привет от госпожи Куренковой. Она велела кланяться и передавала большой привет.

–От Тани? Вы её знаете? Вы из России? Как вы тут очутились?

–Может, мы сядем и поговорим? А то как-то не люблю стоять под стволом.

Хозяин спустился вниз, подозрительно оглядел меня и задал ещё один вопрос:

–Что у вас в рюкзаке?

–Оружие, деньги, документы, одежда.

–И зачем вы приехали? Просто передать привет?

–Нет. Я проездом в Канаду. И приехал узнать про тех роботов, которых вы делали в вашей лаборатории тридцать лет тому назад. Есть люди, которые готовы заплатить приличную сумму за самую скромную информацию о том проекте.

Старик смотрел на меня, и я читал в его глазах борьбу чувств и мыслей. Во-первых, он не ожидал этого визита. Во-вторых, ему льстило, что про него вспомнили столько лет спустя. В-третьих, он не верил и боялся. Чтобы толкнуть глыбу в нужную сторону, надо лишь слегка её пнуть, дальше она покатится сама.

–Я готов заплатить вам сразу миллион долларов и пятьсот песо. Об остальной сумме можно потом договориться.

Я мельком оглядывал дом и приходил к мнению, что человек жил один, когда-то был очень богат, но теперь бедствовал. Он был худ, небрит, одет в плохо заштопанный халат. Явно штопал сам. Мебели мало, в шкафу доисторические бумажные книги по биологии, химии, медицине. Пыльно. Автомат Калашникова начала века. Но в отличном состоянии. Скорее всего когда-то официально куплен, а не найден на поле боя. Руки немного трясутся. Хорошо, что оружие стоит на предохранителе, и не факт, что он об этом помнит.

–Кому же потребовались те разработки? Русским? Тане? Канадцам?

–Василий… простите, не знаю отчества.

–Я тоже не знаю. Забыл за ненадобностью. Тут нет отчеств. Все мы тут Иваны без отечества. Можете называть меня доктор Григорьев.

Говорил он медленно, с заметным акцентом, вспоминая русские слова и иногда заменяя их английскими. Этакий рунглиш.

–Пусть будет так. Я вам хочу показать один снимок, прежде чем начну рассказывать.

Я достал ноут и нашёл там старое фото, где я сижу рядом с Джонни. Фото сделала мама на телефон, и оно лет пять болталось в том телефоне, прежде чем у мамы дошли руки перебросить его на ноут. Григорьев долго настраивал старческие глаза на экран, потом перевёл взгляд на меня:

–Этот мальчик – вы?

–Да. А этот робот всё детство уродовал мне психику. И много в том преуспел. Сюда мы ехали с Пашей Григорьевым, но на Гавайях ему оторвало ногу американской миной, он сейчас в госпитале. А я вот чудом уцелел и добирался до вас четыре года. По дороге я убил много людей, женился и сильно поумнел. Три часа назад в паре щелчков отсюда я убил своего отца Николая Бойновича. И всё! Из-за этой! Вашей! Драной! Куклы! – я встал, наклонился над дедом, зло прищурился и страшно процедил: – О, как меня любопытство одолело! Не хочешь душу перед смертью облегчить, Василий, мля, без отечества?

Старик достал из кармана несвежий платок, закрыл им лицо и всхлипнул:

–Я знал, что всё этим кончится. С самого начала сомнения были на душе. Вы меня сейчас…?

Он держал в руках автомат. В моих же не было ничего. Но его затрясло так, что я подумал – не вызвать ли скорую.

Дед уронил оружие, достал из кармана какие-то пилюли, кинул не глядя в рот и показал мне на стакан с холодным чаем на столе. Запил таблетки, сел в кресло и договорил, всхлипывая:

–Вы меня сейчас убьёте? Только не подумайте, что я испугался умереть, нет. В этом городе смерть уже давно никого не пугает. Просто прежде мне бы хотелось сделать пару звонков.

–У меня одно конкретное задание: добыть информацию о ваших разработках в сфере оболванивания людей с помощью игрушек. Приказа убивать кого-то у меня нет. Но если того потребуют обстоятельства – позвонить вы не успеете, Василий!

–Василий Васильевич! Меня зовут Василий Васильевич! Я американец в четвёртом поколении. Меня назвали в честь папы. Мой папа был редкостный боёб: он исхитрился разбиться насмерть на машине, которая была по самую крышу напичкана системами безопасного вождения. Перепутал дальний свет с пятой передачей! У мамы денег не было, поэтому меня отдали в спецучреждение. Я там прошёл такое, что и сейчас вспоминать не хочется. Концлагерь! Там мы только учились и работали, учились и работали. Мало ели, мало спали и дрались до крови из-за куска чёрствого хлеба. Если бы мне предложили прожить жизнь заново, я бы отказался хотя бы потому, что второго такого детства мне не надо.

–Нам с вами не повезло с папами. И про детство я вас прекрасно понимаю. У меня оно прошло так, что и хотел бы что-то вспомнить, а нечего. Только давайте поплачемся в жилетки несколько позже. А пока ответьте на вопрос: у вас сохранилось хоть что-то из той лаборатории, где вы работали с моим отцом и другими? Что за хрень такая – этот Джонни?

–Джонни? Какой Джонни? А, робот? У нас он назывался Лаки Буш. Вы сядьте, налейте себе чаю! Правда, к чаю у меня ничего нет. Я иногда продаю книги, иногда мне помогают мои бывшие студенты. Все деньги съела инфляция. У меня было почти шесть миллионов! Огромные деньги! А теперь не осталось ничего. Соседка, добрая душа, иногда делает тут уборку, ходит в магазин. А я не хожу. Без денег идти голодному в продуктовый магазин – это то, чего я никому не пожелаю. Так вот, роботов было несколько. Вернее, начинали мы вовсе не с роботов, а с изучения воздействия различных полей на живые организмы. Готовились покорять космос. Я же с отличием окончил местный университет, потом преподавал там до самой пенсии. Когда защитил докторскую, мне поручили возглавить лабораторию. Это было безумно интересно. Безумно… Да… Туда собрали талантливую молодёжь, и мы стали работать дни и ночи напролёт. Потом приехали русские. Мы вместе хотели создать андроида для полётов в дальний космос. Рассматривали разные каналы передачи связи между роботами и людьми. И со временем поняли, что информацию можно передавать без рации, без телефона, без чего-либо вообще! Из мозга в мозг! Это походило на киношные фокусы! Человек, одетый в специальный шлем-излучатель, смотрел другому человеку в глаза – и передавал слова и мысли! Дальше – больше. Мы разработали передатчики для андроидов и случилось просто чудо: они передавали мысли в сотни раз дальше, чем люди! Когда я опубликовал первые результаты, мне предрекали нобелевскую премию. Но потом началось… Начались проблемы. Сначала один из моих ассистентов ночью возвращался с работы и попал под поезд. Мы погоревали, но решили, что это обычный несчастный случай. Но вскоре ещё один сотрудник просто сошёл с ума! За минуту! После сеанса связи с андроидом он, что называется, пошёл здороваться с воробьями. Через неделю ещё одна женщина выбросилась из окна многоэтажки. А Таня … Таня внезапно влюбилась в меня! И мы даже поженились. А потом в меня влюбился Николай. Он отказался уезжать домой только потому, что не мог меня бросить! Когда Таня это узнала, то сразу собрала вещи и уехала. Правда, к тому времени лабораторию уже закрыли. Мы сделали двадцать пробных машин, но вскоре их забрали по десять штук Пентагон и НАСА, а всем нам дали пинка под зад.

Я сидел с включенным диктофоном и молчал. Тайное становилось явным. А Григорьев, допив чай, продолжил:

–Когда стало понятно, что контролировать воздействие этого излучения на человеческий мозг мы пока не можем, я предложил оставить только канал «Робот-робот», а канал «Робот-человек» изменить на традиционную частоту. Но кто-то отдал приказ расширить изучение открытого нами воздействия. Когда мы посчитали, во что это обойдётся, то даже Пентагон сморщил нос: выходило, что изучение мозга человека и его взаимодействия с волновыми пучками обходилось бюджету в создание ещё двух университетов. Фактически, мозг человека очень индивидуален. Поэтому проблема была в том, что один и тот же пучок действовал на разных людей по-разному. Чтобы уравнять последствия, пришлось бы к каждому человеку подбирать сигнал определённой частоты и силы. То есть, прежде чем делать излучатель, необходимо сначала сделать сканер. А это невероятно трудно. Тем более, что через год работы у меня четверо сотрудников погибло, а десяток спрыгнуло с катушек. Я сам чувствовал, что теряю память. Иногда не мог ночью вспомнить, где дверь в сортир, хотя живу в этом доме всю жизнь. Военные предлагали продолжать проект, но бюджет уже тогда трещал по швам. После закрытия лаборатории мне предложили одну тему. Вы мне можете не поверить, но потом я вам покажу кое-какие доказательства, что это не бредни выжившего из ума старика. Мне предложили поставить излучатель на Луне, а направить его на Землю. Эти олухи просто не понимали, чего требовали! У нас были небольшие наработки по индивидуализации излучения на отдельные расы. И мне предложили с Луны оболванивать чёрных и узкоглазых! В смысле – негров и китайцев. Это был полный бред! Промышленность уже входила в пике, людям месяцами не платили зарплату, челноки не могли взлететь с космодрома, потому что во Флориде творилось чёрте что. А у военных родилась идея: сделать негров и китайцев не такими, какими они были. А какими – непонятно! Вместо того, чтобы начинать с мышей, они сразу хотели сделать эксперимент над всей планетой! Кстати, нобелевскую премию мне всё-таки дали. Миллион долларов. К тому времени за миллион можно было купить разве что один автомобиль средней паршивости. Тогда это была моя зарплата меньше чем за год.

–Я знаю, что нобелевка обесценилась, – заметил я, – с тех пор как её стали давать только американцам и только за всякие глупости, от неё отказались многие страны мира. У нас, например, есть премия имени Королёва, имени Менделеева, Достоевского, Фоменко. Самая большая – Государственная. Много премий выдают частные фонды. Шнобелевская по сравнению с ними – это так, только на семечки. Я могу выдать вам её хоть сейчас, если получу то, что ищу.

–Да, согласен с вами. Когда премию мира вручают за расстрел мирных жителей, а премию по физике – изобретателю средства по переделке людей в кретинов – это уже не премия, а издевательство над самой идеей премии.

–Значит, я – подопытная мышь? Откуда у моей матери взялся этот образец вашего Лаки Буша? И почему – Буш? Почему вообще у вас все последние президенты – Буши?

–Этот образец был всегда рядом с твоей матерью и с тобой. Даже до твоего рождения. У кого-то из наших зародилась гениальная идея: провести опыт на тему воздействия излучения на человеческий зародыш. Но лабораторию закрыли, ваша мать засобиралась домой. Вот и родилась идея: опыт не прерывать, а отправить излучатель вместе с беременной женщиной в Россию. Ведь русские не занимались вплотную излучателями и были не в курсе всех деталей. Тем было много. Твоя мать занималась разработкой, кажется, материалов для оболочки. Ну, скажем так – кожей. Она хотела сделать материал светлее, но по техническим причинам кожа получилась тёмная. Это позже придумали, как сделать её светлее, а первые десять роботов получились неграми. Этого негра вручили…я забыл имя твоей матери!

–Аня. Анна Ивановна.

–Вручили Ане. Вручили какие-то агенты вроде бы в качестве презента за хорошую работу. Нас курировали люди из ЦРУ. Всю науку в Америке давно курирует ЦРУ. Нельзя изобрести даже новый вид газировки, если на то нет разрешения от этого паука. Любые разработки начинают финансироваться только тогда, когда пауки дают добро. А добро они дают только тогда, когда убеждаются, что изобретение можно использовать во вред людям. Поверьте: если бы молотком можно было только забивать гвозди – молотков бы в Америке не делали. Они появились тут лишь потому, что этой штукой удобно пробивать череп! Я этого долго не понимал. Не верил, даже когда мне указывали на очевидные факты. Пока не убедился лично. На Луне мои приборы ставить можно, а продолжить разработки для мирного исследования Марса – нет! Ведь можно было хотя бы усовершенствовать защитные шлемы! Ничего не дали больше сделать! А ведь мы так далеко продвинулись в изучении мозга! Да, ценой потерь и ошибок! Но тот, кто пойдёт теперь этим путём – опять наступит на те же вилы.

–На грабли! – машинально поправил я. – Это грабли бьют в лоб, когда наступаешь на короткий край, а не вилы. Значит, мама не знала, что этот негритёнок вреден для здоровья? Она тоже подвергалась облучению?

–Думаю, работы по этой программе продолжались ещё долго после того, как закрыли нашу лабораторию. Есть секретный институт в Норфолке. Какая-то контора действует под видом медицинской академии в пригороде Нью-Йорка. Я ещё долго общался с разными людьми, которых интересовала тема воздействия излучения на мозг человека. У меня сохранилась электронная переписка и кое-какие личные наработки на эту тему. Ваша Аня была таким же кроликом, как и вы. А что с ней стало, если не секрет?

–Она жива – здорова, слава богу. Но она пятнадцать лет была словно под гипнозом. Никому не говорила про робота, хотя видела, что со мной происходит что-то не то. Он проработал пятнадцать лет, постоянно совершенствовал общение со мной, пока вдруг не сломался. Мать утопила его в море, и нам сразу стало легче. Кстати, ещё одного робота в одежде мексиканца я нашёл в Сан-Диего. Он был на гусеничном ходу.

–Значит, вашего подключили к какой-то спецсети. А про мексиканца – это интересно. Я кое-что слышал. Вроде, хотели запускать мелкую серию из тысячи штук для детских садов. Не американских, конечно. Русских, китайских, мексиканских. Видимо, понаблюдали за тобой, внесли коррективы и где-нибудь на заброшенном заводе стиральных машин организовали производство. А что касается Бушей – люди тупеют. Им до тошноты стала неинтересна политика. Им стало вообще неинтересно жить, потому что в жизни нет цели. У них было всё. А, оказывается, людям нельзя давать всё. Должно чего-то хоть немножко, но не хватать. За что-то надо биться. А у нас, чтобы не засирать народу и без того засратый мозг, всех президентов, этих хромых уток и колченогих шакалов, называют Буш. Может, все они – родственники, может – нет. Я не знаю. Это что-то вроде позывного. Коротко, чтоб дураки откликались. Имя известное. Скажи по ящику – выступает президент Эйзенхауэр – и народ начнёт вспоминать, волноваться. А народу волноваться нельзя! Он должен смирно сидеть на попе перед ящиком и не подпрыгивать! Покупать то, что говорит телевизор. Делать то, что говорит телевизор. Знать только то, что говорит телевизор. Знать больше в Америке опасно. Поэтому в инете заблокировано всё, кроме информации о хоккее, силиконовых сиськах и последнего концерта хора геев. Любой строй начинает рушиться с того, что взрослый человек вдруг понимает: ему говорят неправду! Или – не всю правду. Стоит лишь одному задать лишь один казалось бы невинный вопрос – и через десять лет страна начинает трещать по швам! Этот любопытный начинает думать и, сам того не желая, становится врагом государства, которое всю жизнь дуло ему в уши про одно, а на деле всё оказалось наоборот. Не знаю, как в России, а тут всё именно так. Это государство построено на лжи. Если ты говоришь правду – ты плохой американец. Ложь тут во всём и везде. Если вам говорят, что надо куда-то ехать и там хорошо – значит там плохо. Если кто-то ловит террористов – значит он и есть – террорист номер один. Если на конфете яркая наклейка – там яд. Если учитель в школе сказал, что в России живут только те, кто не может оттуда сбежать в Америку – значит, народ завтра драпанёт из Америки в Россию. Если кто-то вдруг позвонил и поинтересовался твоим здоровьем – значит ему нужна твоя почка! Так что, сейчас правит Буш Девятый, а вот будет ли десятый – не уверен. Всё рушится. Доллар обесценился так, что его сжигают в печах тоннами. За доллары нам перестали продавать нефть и железо, а своя промышленность не работает. Грядёт хаос. Поэтому я не боюсь умереть. Тут кругом все только и делают, что умирают. В двух кварталах отсюда – площадь. Вы там ещё не были? Сходите завтра утром! Казнить по будням начинают в девять. Дальше будет только хуже. Я – учёный. Я не верю пропаганде, у меня есть голова на плечах. Старая голова, в которой всё меньше ума и всё больше боли. Я теряю память, у меня часто бывают галлюцинации. Видимо, этот твой Джонни просверлил дырку не только в твоём мозгу. Я представляю, как бы ко мне приехали мои дети, и мы бы зажили друг ради друга, а не ради денег, власти, карьеры. Но детей у меня нет. А по ночам они приходят и спрашивают меня: «Зачем ты жил на этом свете, старый дурак? Почему ты не захотел, чтобы мы родились? Ты не дал нам ни одного шанса! Ты скоро умрёшь, а мы так и не родились». И вот это действительно страшно.

Видимо, у Григорьева давно не было собеседников. Он изливал душу первому попавшемуся человеку, пусть даже тому, кто пришёл, чтобы убить его. (Не даром самым внимательным слушателем во все века являлся палач.) Держался он мужественно, но одинокая старость – это наказание за бездарно потраченную молодость. Он старался исповедаться, а я подумал, что наука шагнула очень далеко вперёд, поднялась на самую вершину – и увидела на вершине религию. Ту самую, которую давно осмеяла, отвергла и низринула. И вот, передо мной сидела наука без религии. Тело без души. И каялось в бездарно прожитой жизни. Это тело много познало и свершило, но не уяснило главного – ради чего всё это?