banner banner banner
Волк среди теней
Волк среди теней
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Волк среди теней

скачать книгу бесплатно

Но почему они не нападают? Что им нужно?

Гриффин ударил кулаком по ручке кресла.

Он сулил людям Авалон…

И привел их в Чистилище.

Через час после того, как всадники оставили мертвый город, разразилась новая буря. Косые струи дождя хлестали их лица, воющий ветер мешал продвигаться вперед, будто невидимая стена. Шэнноу вытащил из-под седла длинную кожаную куртку и накинул ее на плечи. Она колыхалась, будто плащ, пока он силился продеть руки в рукава. Мерин опустил голову и продолжал шагать навстречу ярости бури. Шэнноу привязал шляпу длинным шарфом, потому что ветер все крепчал.

Почти рядом молния с оглушительным треском ударила в дерево, развалив его пополам, и Шэнноу постарался не думать о металле ножей и пистолетов на его поясе и в седельных сумках. Бетик обернулся и что-то крикнул ему, но ветер заглушил и унес его слова.

Тропа постепенно поднималась все выше и сузилась в каменный уступ. Шэнноу ехал последним. Его левое стремя задевало обрыв, а правое висело над пустотой. Пути назад не было: ширина уступа не позволила бы лошадям повернуться.

Молния сверкнула совсем рядом, мерин вздыбился, и Шэнноу напряг все силы, пытаясь его успокоить. В смутном свете, словно оставленном молнией, Иерусалимец взглянул на бушующий поток футов на двести ниже уступа, где белая вода вскипала вокруг каменных клыков. Вновь блеснула молния, и какой-то инстинкт заставил его повернуться в седле и взглянуть на тропу позади.

Из бурной тьмы, будто шесть демонов, ринулась в атаку шестерка львов. Замерзшая рука схватила пистолет, но было поздно: передний лев – великан с золотисто-рыжей гривой – взвился в прыжке и всей тяжестью упал на круп мерина, разрывая когтями кожу и мышцы. Пистолет Шэнноу прижался к голове зверя, и пуля вошла в глаз в тот миг, когда мерин, обезумев от боли и ужаса, спрыгнул с уступа.

Звук выстрела насторожил Бетика, он выхватил свой пистолет и выпустил всю обойму по остальным пяти львам, которые извернулись и убежали. Спешиться было негде, и Бетик наклонился в седле, вглядываясь в поток далеко внизу.

Взыскующего Иерусалима он не увидел. Нигде – ничего.

Когда мерин прыгнул, Шэнноу соскочил с седла и раскинул руки, чтобы уравновесить свое падение. Внизу его поджидали острия камней, а он кувыркался в воздухе, не управляя своим телом. Вниз, вниз, вниз…

Он вскидывал руки над головой, тщился остановить вращение. О воду он ударился на глубине, и удар вышиб воздух из его легких. Кое-как он вырвался на поверхность, успел судорожно вдохнуть, и водоворот вновь его засосал. Тяжелая куртка и пистолет тянули его ко дну, руки и ноги ударялись о камни, а он все тщился и тщился преодолеть бешеную мощь вздувшейся реки. Раз за разом, когда его легкие грозили лопнуть, его лицо оказывалось над водой – только для того, чтобы тут же исчезнуть под ней.

Он боролся за жизнь с угрюмым упорством, пока его не швырнуло в воздух над водопадом высотой около тридцати футов. На этот раз он сумел войти в воду чисто и поплыл к берегу из последних сил. Он уцепился за древесный корень и повис на нем, еле переводя дух, а вода продолжала тянуть за собой его ноги. Передохнув несколько минут, он выбрался в густые кусты и около часа проспал сном полного утомления. Проснулся он, дрожа и стуча зубами от холода. Затекшие руки сводила судорога. Заставив себя сесть, он проверил свое оружие. Левый пистолет вышибло у него из руки, когда он застрелил льва, но правый оставался в кобуре, надежно стянутой ремнем. Шагах в сорока справа валялся его мертвый мерин. Он добрел до трупа, отцепил седельные сумки и повесил их через плечо.

Мимо проплыл мертвый лев, наполовину скрытый водой, и Шэнноу мрачно улыбнулся, надеясь, что вместе с ним сдох и вселившийся в него зелот.

Буря продолжала бушевать, Шэнноу не мог определить ни единого направления, а потому укрылся за скалой, тесно прижимаясь к ней с подветренной стороны.

Он чувствовал, как начинают опухать ушибы на руках и ногах, и радовался, что от этого возникало ощущение тепла. Нашарив в седельной сумке непромокаемый патронташ, он достал шесть патронов, разрядил пистолет и зарядил заново. Оглядевшись, собрал немного хвороста у самых обрывов, где он не так намок, и сложил тонкие прутики аккуратной пирамидкой. Выковыряв пули из мокрых медных гильз, Йон высыпал черный порох под пирамидку, а потом сунул руку за пазуху и достал коробку с огнивом. Трут внутри размок, и он его выбросил, но тщательно вытер кремень и после нескольких ударов сумел высечь белую искру. Поднеся коробку к самому основанию пирамидки, Шэнноу поджег порох. Два прутика занялись, и, припав к земле, он начал осторожно дуть на них, понуждая слабый огонек разгореться. Когда костерок запылал, он начал подкладывать в огонь ветки потолще и продолжал сидеть совсем рядом, пока жар не заставил его отодвинуться. Тогда Йон снял куртку и положил ее сушиться на соседний камень.

Воздух перед ним замерцал и сгустился в фигуру седой женщины. В первые секунды она оставалась прозрачной, потом обрела плотность, и Руфь села рядом с ним.

– Я искала вас часы и часы, – сказала она. – Вы крепкий человек.

– А как они, живы?

– Да. Укрылись в пещере в двенадцати милях отсюда. Когда вы сорвались с обрыва, зелоты бежали. Полагаю, им было велено убить именно вас. Бетик мог быть лишь побочным трофеем.

– Что же, они потерпели неудачу, но только-только, – ответил Шэнноу, ежась от озноба и подкладывая ветки в костер. – Мой мерин разбился, бедняга. Лучшая лошадь за всю мою жизнь. Он мог пробежать из вчера в завтра. И он был храбр. Если бы он мог повернуться, то львы сбежали бы от его копыт.

– Что вы будете делать теперь?

– Отыщу Ковчег, потом Аваддона.

– И попытаетесь его убить.

– Да, если на то будет Божья воля.

– Как вы можете упоминать Бога, говоря об убийстве?

– Не читайте мне проповеди, женщина! – вспылил он. – Здесь не Святое Убежище, где ваша магия одурманивает мысли человека цветами и любовью. Это мир. Подлинный мир. Мир насилия и неопределенности. Аваддон – мерзость в глазах Бога и Человека. Убийство? Убить вредную тварь – это не убийство, Руфь. Он поставил себя за грань милосердия.

– Мне отмщение, говорит Господь.

– Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь, – возразил Шэнноу. – Не пытайтесь переубедить меня. Он возжелал навлечь смерть и погибель на женщину, которую я любил. Он язвил меня этим. Я не могу остановить его, Руфь, нас разделяет целое войско. Но если Господь со мной, я избавлю от него мир.

– Кто вы такой, чтобы судить, когда у человека следует отнять жизнь?

– А кто такая вы, чтобы судить, когда ее не следует отнимать? Никакого спора не возникает, когда бешеная собака убивает ребенка, вы просто убиваете собаку. Но когда человек творит чернейшие грехи, почему мы должны морализировать и оправдываться? Мне это до смерти надоело, Руфь. Я счет потерял городкам и поселкам, которые взывали ко мне избавить их от разбойников. А когда я выполняю их просьбу, что мне приходится слышать? «Вам обязательно было их убивать, мистер Шэнноу?», «Неужели была необходимость в подобной беспощадности, мистер Шэнноу?». Это вопрос равновесия, Руфь. Если человек выбросит свои припасы в огонь, кто его пожалеет, когда он будет бегать и вопить: «Я умираю с голоду!» То же и с разбойником. Он живет насилием и смертями, воровством и грабежом. И я не даю им пощады. Я не виню вас, женщину, вы отстаиваете своего мужа. Но я не слушаю.

– Оставьте ваш снисходительный тон, мистер Шэнноу, – сказала Руфь без малейшего гнева. – Ваша аргументация очень упрощена, но весома. Однако я не отстаиваю моего мужа. Я не видела его два с половиной столетия, он не знает, что я жива, а узнал бы, так остался бы совершенно равнодушен. Меня куда больше заботите вы. Я не пророчица, но тем не менее ощущаю приближение какой-то страшной катастрофы и чувствую, что вам не следует упорствовать в вашем плане.

Шэнноу прислонился спиной к камню.

– Если я не сошел с ума, Руфь, и если это был не просто сон, я могу рассказать вам, какая опасность нас подстерегает. Мир вот-вот вновь опрокинется.

Он рассказал, как ему привиделся Пендаррик и про неотвратимую опасность, заложенную в Кровь-Камнях. Она слушала молча, с неподвижным лицом, а когда он договорил, отвела взгляд и несколько минут молчала.

– Я не всемогуща, мистер Шэнноу, – сказала она наконец. – Но что-то тут не сходится. Подобная катастрофа соответствует моему страху, но Кровь-Камни исчадий Ада? Мелкие фрагменты ничтожной силы! Чтобы разорвать ткань Вселенной, понадобилась бы гора Сипстрасси и колоссальное зло.

– Не подгоняйте факты под ваши теории, Руфь. Рассмотрите их беспристрастно. Пендаррик говорит, что кровь и смерть высвободили силу Камней. Аваддон послал свои войска на юг. Какого еще следует искать зла?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Знаю только, что чувствую себя очень старой. Я вышла замуж за восемнадцать лет до Падения и уже была не юной девушкой. У меня были мечты, такие мечты! А Лоренс тогда не носил в себе зла. Он интересовался оккультизмом, но был остроумен, любезен, и его приглашали в самое избранное общество. У нас была дочь, Сара. Ах, Шэнноу, какой это был прелестный ребенок… – Она погрузилась в молчание, которого Шэнноу не стал нарушать. – Пяти лет она погибла в результате несчастного случая, и это сломило Лоренса – так глубоко ранило, что никто не сумел увидеть рубца. Я просто выплакала свою боль и научилась жить с ней. А он совсем ушел в оккультизм и незадолго до Падения открыл для себя сатанизм. Когда земля опрокинулась, мы уцелели в числе еще трехсот человек, но вскоре люди начали умирать в том море грязи, в которую превратился мир. И Лоренс объединил выживших. Он был великолепен: харизматичен, чуток, силен и заботлив. Три года мы были почти счастливы, и тут начались сны – видения Сатаны, который говорил с ним, давал обещания. Он оставил нас на некоторое время, чтобы побыть одному в пустыне. Вернулся же он с Камнем Даниила, и началась эпоха исчадий Ада. Я оставалась с ним еще восемь лет, но потом, когда Лоренс однажды отправился в очередной кровавый налет, я ушла из селения с еще восемью женщинами. Мы ни разу не оглянулись. Время от времени до меня доходили слухи о новой нации и безумце, который назвал себя Аваддоном. Но подлинная беда произошла лет восемь-десять назад, когда Аваддон встретил человека, который открыл перед ним путь к завоеваниям. Еще один, уцелевший после Падения, и хотя в молодости у него была другая профессия, он всегда увлекался оружием – пистолетами и ружьями. Он и Аваддон вместе воссоздали способы изготовления огнестрельного оружия.

– Что произошло с оружейником?

– Еще шестьдесят лет назад он соперничал с Аваддоном во зле. Но он раскаялся, мистер Шэнноу, и бежал от гнусностей, возникновению которых способствовал. Он стал Каритасом и попытался построить новую жизнь среди мирных людей.

– И вы считаете, что я должен пощадить Аваддона на случай, если и он вдруг раскается? Ну нет!

– Почему вы смеетесь? Вы полагаете, что Бог не может изменить сердце человека? Вы считаете его могущество столь ограниченным?

– Я никогда не подвергаю сомнению ни его могущество, ни его деяния, – сказал Шэнноу. – Не беру на себя смелость. Мне все равно, что он уничтожил всех мужчин, женщин и детей в Ханаане или допустил Армагеддон. Это его мир, и он волен поступать, как ему угодно, и не мне критиковать его. Но я не представляю Аваддона на дороге в Дамаск, Руфь.

– Как насчет Даниила Кейда?

– Что именно?

– Вы можете представить его на дороге в Дамаск?

– Говорите прямо, Руфь, сейчас не время для игры в загадки.

– Атаман разбойников сейчас выступает с людьми юга против исчадий. Он говорит, что его ведет Бог и он творит чудеса. Люди стекаются к нему. Что вы скажете на это?

– Вы не могли, госпожа, сказать мне ничего, что обрадовало бы меня больше. Но ведь вы же не знаете, верно? Даниил Кейд – мой старший брат. И поверьте мне, он не станет проповедовать всепрощение, а будет поражать исчадий – перебьет им голени и бедра, как говорит Святое Писание. Клянусь Небесами, Руфь, убить его им будет потруднее, чем меня!

– Очевидно, все мои слова пропадают впустую, – сказала Руфь грустно. – Но ведь на протяжении истории любовь всегда была на втором месте. Мы еще поговорим, мистер Шэнноу.

Руфь отвернулась от него…

И исчезла.

За время весенней кампании Даниил Кейд испытал не одно потрясение, и первым было открытие, что он стал особым человеком. Люди теперь обращались к нему с нервирующей почтительностью, даже те, кого он знал много лет. Когда он подходил к лагерному костру, непристойные байки тут же обрывались и рассказчики смущенно отводили глаза. Нечаянно выругавшись в его присутствии, виновник тут же просил извинения. Вначале это его забавляло, да он и не сомневался, что продлится это недолго – от силы неделю. Но ничего подобного!

Вторым потрясением он был обязан Себастьяну.

Кейд был с Лизой у себя в хижине, когда послышались крики, и, выйдя под яркое солнце, он увидел, что люди бегут вниз по склону к небольшой группе беженцев. В этот день у него разболелось колено, и, спускаясь к ним, он опирался на трость. Впереди шла женщина средних лет, за ней четыре девочки-подростка и несколько десятков детей. Они вели на поводу лошадь. Поперек седла лежал труп. Увидев Кейда, женщина бросилась к нему и упала на колени. Окружавшие их люди попятились. Среди них было немало фермеров, все еще относившихся к бывшему разбойнику с подозрением, и они хранили молчание, пока женщина рыдала у его ног. Кейд нагнулся и смущенно поднял ее.

– Тебе ничто не угрожает, сестра, – сказал он ей.

– Но только благодаря тебе и соизволению Божьему, – ответила она дрожащим голосом.

– Что случилось, Абигайль? – спросил какой-то мужчина, проталкиваясь вперед.

– Это ты, Эндрю?

– Да. Мы думали, что потеряли тебя.

Женщина вновь припала к земле, и Кейд опустился на колени рядом с ней. Он испытывал растерянность и странное ощущение одиночества среди всех этих людей. Но к нему подошла Лиза и взяла его за руку.

– Мы отправились с детьми в горы на пикник, а тут всадники ворвались в долину. Мы знали, что вернуться домой не можем, и много дней прятались в пещерах на северном склоне. Ели ягоды, корешки, варили суп из крапивы. Под конец Мэри предложила пробраться в горы Игера. Два дня мы шли по ночам, но на третий день решились выйти на открытый луг. И там нас настигли всадники, злые люди с холодными глазами, гнусные. Их было шестеро, и, клянусь, в них было что-то нечеловеческое.

Женщина смолкла. Тем временем все слушающие уже расселись вокруг нее широким кругом – кроме Кейда. Несгибающееся колено мешало ему растянуться на траве.

– Наш страх был так велик, что мы даже плакать не могли. Одна девочка упала без чувств. Они спешились и сняли черные шлемы, но нам стало только еще страшнее: кровь застывала в жилах от того, что в человеческих лицах может быть столько звериного.

Один из них ударил меня, и я упала на землю. Не хочу рассказывать, чему они тогда подвергли некоторых из нас, но, говорю вам, стыда для тех, кто это перенес, нет! Ведь мы не могли защищаться.

Потом один вытащил длинный нож и сказал мне, что они перережут горло детям, а мы, если хотим жить, должны испить их крови и принести клятву в верности их дьявольскому богу. Я знала, что они лгут, это было видно по их лицам. Я умоляла их пощадить детей, а они смеялись. И тут мы услышали стук копыт. Все шестеро обернулись, и мы увидели, что к нам мчится всадник. Раздались два громовых хлопка и – благословение Богу! – оба выстрела попали в цель! Двое наших мучителей упали в траву. Тут остальные четверо начали стрелять, пули ударили всаднику в грудь, и он упал с седла.

Знаете, они даже не подошли к своим сраженным товарищам. Вожак обернулся ко мне и сказал: «Ты умрешь медленной, очень медленной смертью, старуха!» Но тут снова раздался выстрел, и юноша, обливаясь кровью, шагнул вперед. Исчадия стреляли в него снова и снова, но он все еще отвечал им выстрелами, и каждый укладывал еще одного врага. Все происходило мгновенно, но мне чудилось, что каждая секунда длилась час. Его изрешеченное юное тело, зубы, стиснутые от боли, и решимость не умереть, пока мы не будем спасены… Последним упал вожак исчадий – с пулей в сердце, последней пулей в пистолете юноши.

Я подбежала к нашему спасителю и невольно закрыла глаза, такими ужасными были его раны. Спина разворочена, ребра торчат, будто сломанные крылья, а в горле булькает кровь. Но глаза у него были ясными, и он улыбнулся мне, словно был счастлив, что лежит тут, будто разорванная тряпичная кукла. Я почти не видела его сквозь слезы, и тут он заговорил: «Меня прислал Даниил Кейд», – прошептал он.

«Откуда он знал, что мы здесь?» – спросила я.

«Мы – войско Бога», – сказал он и умер. И лицо у него было исполнено такого покоя, такой радости! Я сосчитала его раны. Их оказалось четырнадцать. Ни один человек не смог бы с такими ранами сделать столько, если бы его не вел Всемогущий. Мы уложили его на лошадь – он был не тяжелее ребенка. И мы добрались сюда, как и собирались, и никто не преградил нам путь. Мы видели дозоры черных всадников, но они нас не видели, хотя мы не прятались. Мы все знали, что нас оберегает душа юноши. Он сопровождал нас, чтобы его похоронили близкие ему. А мы даже не знаем его имени… – Она умолкла и посмотрела на Кейда.

Кейд откашлялся.

– Его звали Себастьян, и ему было девятнадцать лет. – Он отвернулся и хотел уйти, но его остановил голос одного из фермеров.

– Это еще не все, – сказал он, и Кейд посмотрел на него, не в силах говорить. – Он был убийца, – продолжал фермер, – насильник и грабитель. Я знал его семью и поручусь, что за всю свою жизнь он не совершил ни единого доброго поступка.

– Этого не может быть! – крикнула Абигайль.

– Клянусь Богом, так было, – сказал фермер. – Но я помогу вырыть ему могилу и буду считать честью держать заступ. – Он повернулся к молчащему Кейду: – Не знаю, какие тут есть объяснения, Кейд, и я никогда не верил ни в богов, ни в дьяволов, но если мальчишка вроде Себастьяна мог пожертвовать жизнью ради других, значит, тут что-то есть. И я буду благодарен, если ты допустишь меня на твое следующее моление.

Кейд кивнул, и Лиза увела его. Когда они вошли в хижину, он весь дрожал, и она с удивлением увидела, что по его щекам текут слезы.

– Почему? – спросил он тихо. – Почему он это сделал?

– Ты ведь слышал ее, Даниил. Он чувствовал себя частицей Войска Бога.

– Уж ты-то не начинай! – сердито оборвал он. – Я ничего не говорил ему про женщину и детей. Просто велел ему искать беженцев.

– Даниил, чтобы произвести на него впечатление посильнее, ты сказал, что Бог повелел тебе послать его искать беженцев на западе.

– Какая разница? Я же не говорил ему, что они обязательно там будут.

– Ты меня удивляешь: для человека такого умного и быстро соображающего все должно быть ясно само собой. Ты-то мог послать его туда на авось. Но для Бога «авось» не существует. У Себастьяна не было сомнений, что найдет там беженцев, – и он их нашел. Когда был особенно им нужен. И он совершил порученное ему, Даниил. Изрешеченный пулями, он совершил порученное ему.

– Что происходит со мной, Лиза? Все идет наперекосяк.

– Не думаю. А как насчет моления?

– Какого еще моления?

– Или ты не слышал? Тот фермер спросил, можно ли ему присутствовать, когда ты будешь молиться, и не меньше пятидесяти закивали. Они хотят слушать тебя. Хотят присутствовать при том, как Бог говорит с тобой.

– Я не могу, ты же знаешь…

– Я-то знаю. Но у тебя нет выхода. Ты затеял этот обман и должен его поддерживать. Ты дал им надежду, Даниил. Теперь ты должен найти способ ее укреплять.

Кейд стукнул кулаком по ручке кресла:

– Я не проповедник, прах меня побери! Дьявол! Я же не верующий!

– Теперь это значения не имеет. Ты – Даниил Кейд, Пророк Божий, и сейчас тебе предстоит похоронить своего первого мученика. На Игере не сыщется ни единого человека, который согласился бы пропустить твою надгробную речь.

Лиза оказалась права. Вечером к Кейду пришел Гамбион и сказал, что они похоронят Себастьяна на высоком холме над равниной. И попросил Кейда сказать над могилой несколько слов, а когда бывший разбойник поднялся по склону в закатном зареве солнца, уже скрывшегося за западным отрогом, на траве вокруг только что выкопанной могилы молча стояли шестьсот человек. Кейд принес с собой Библию. Он глубоко вздохнул.

– Давным-давно, – сказал он, – Господа нашего Иисуса спросили о последних днях, когда овцы будут отделены от козлищ, и его ответ был таким, какой обрадовал бы Себастьяна. Потому что в этом ответе не было ни единого проклятого словечка о том, что нужно всю жизнь блюсти добродетель. Что к лучшему, так как Себастьян был горячим мальчишкой и успел натворить дел, о каких предпочел бы поскорее забыть. Но когда Господь подошел к тем, кто подлежал огню и проклятию, он сказал: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли меня; болен и в темнице, и не посетили Меня». Тогда они ответили словами: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице и не послужили Тебе?» Тогда Он ответил им: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали это одному из сих меньших, то не сделали Мне».

– Хотите знать, что это означает? – продолжал Кейд. – Если так, то спросите об этом ваши собственные сердца. А Себастьян знал. Он увидел меньших сих в опасности и поскакал в Ад, лишь бы спасти их. Он поскакал в пределы смерти, и враги не смогли его остановить. И вот теперь, пока мы тут, а солнце заходит, он скачет ввысь к Господу. А когда там кто-нибудь скажет – а скажет обязательно, – что человек этот был дурным, что он убивал, грабил, причинял страдания, Господь положит руку на плечо Себастьяна и скажет: «Этот человек – Мой, ибо он послужил меньшим Моим».

Кейд умолк и утер пот с лица. Он закончил речь, которую с таким тщанием репетировал, но чувствовал, что люди ждут еще чего-то, и понял, что еще что-то осталось недосказанным. Вскинув руки к небу, он воскликнул:

– Помолимся!

Все до единого упали на колени, и Кейд судорожно сглотнул.

– Нынче мы прощаемся с нашим братом Себастьяном и молим Всемогущего Господа принять его в дом свой навеки. И мы молим, чтобы, когда вскоре для нас настанут черные дни, память о мужестве Себастьяна возвышала сердца каждого мужчины, каждой женщины среди нас. Когда страх возникнет в ночи, думайте о Себастьяне. Когда нападут исчадия Ада, думайте о Себастьяне, и когда будет казаться, что до зари еще немыслимо далеко, думайте о юноше, который отдал жизнь ради того, чтобы другие могли жить. Господь, мы – Твое Войско, и мы живем, чтобы исполнять Твои веления. Пребудь с нами ныне, присно и вовеки веков. Аминь.

Трое мужчин подняли тело Себастьяна на одеяле и бережно опустили в могилу, накрыв его лицо полотенцем. Кейд смотрел в могилу и боролся со слезами, которые не мог понять. Гамбион схватил его за плечо и улыбнулся.