Инкарнация палача. Сказ о перевоплощенных возлюбленных. Записки реинкарнирующего

Они замолчали, довольные своими аргументами. Жара немного спала. Из-за куста сирени вышел старичок-садовник, Иван, с тяпкой в руках. Он слышал весь спор. Вытер пот со лба, посмотрел на академика, потом на попа, и вдруг тихо, но отчетливо сказал:

– Чудно вы, господа хорошие, спорите. Одноразовость там, прозябание тут… А по мне, так закон-то многократного возвращения куда как мудрее. Пока не станешь Светом, будешь ходить кругами по этой земле, как я по грядкам. Не отработаешь жадность – вернешься нищим. Не преодолеешь злобу – вернешься в войну. Не научишься любить – будешь вечно искать да не находить. И бедность, и эксплуатация – они от незнания этого закона. Думают: «Один раз пройду – хапну!» или «Потерплю – потом вечно отдыхать буду». Ан нет. Не вознесся – готовься к новому уроку. Пока не сделаешь жизнь для всех Раем здесь, не вырвешься из круга. Истина-то в том, что каждый поступок – семя для будущего урожая, твоего ли, чужого ли – но ты его потом пожинать будешь. Не в небытии, не в раю отсроченном – а вот тут, на этих же грядках, только в другой раз. А вы все – разовостью да потусторонностью – людей от этой работы, от этого смысла и отводите. Одни – в бездумную гонку, другие – в слепое терпение. И плодов настоящих нет, одна сорная трава да гниль… Извините, побегу капусту полоть. Сегодняшние сорняки – завтрашняя тень для рассады, если не убрать. Вот вам и закон.

Иван поклонился и скрылся за кустами.

Академик и поп переглянулись. На миг в их глазах мелькнуло что-то похожее на смущение, быстро растворенное в привычной уверенности.

Фирсов (пренебрежительно):

– Мистика! Деревенское суеверие. Никаких научных подтверждений!

Отец Паисий (с натянутой благостью):

– Заблуждение души, не просвещенной Святым Духом! Опасная ересь!

Они снова углубились в спор о сравнительной эффективности своих систем забвения, оставляя без внимания простую, как мотыга, и бесконечно глубокую, как небо, мысль садовника. Истинный закон – многократного возвращения, работы над собой и миром до обретения святости и преображения Земли – оставался для них лишь странным бормотанием под липой. А Иван тем временем аккуратно выпалывал сорняк, зная, что от этого труда зависит не только нынешний урожай, но и качество почвы для будущих посевов – его личных и общих.

Три Колеса Сансары и доцент Пискунов

Аудитория 314 пахла мелом, пылью старых фолиантов и легкой нотой пота от нервничающих студентов. Семен, студент в толстых очках, которые делали его глаза огромными и чуть растерянными, сжимал экзаменационный билет, как гранату.

Билет №17:

1. Политический строй России на рубеже XIX – XX вв.

2. Великая Октябрьская Социалистическая Революция 1917 г.

3. Приватизация в России 1992 г.

За столом восседал доцент Пискунов – монумент советской исторической школы. Его бордовый галстук был затянут так туго, будто сдерживал поток невысказанных «а вот тогда это так было нужно!». Он кивнул Семену, блеснув стеклами пенсне.

Семен откашлялся. Голос дрожал лишь слегка.

– Вопрос первый. Политический строй… рубежа веков. Основа – клерикализм. Церковь… – Семен посмотрел поверх очков на Пискунова, – проповедовала одноразовое учение. Смирение, угнетение… как данность. Раб и господин – непоколебимы в этой одной жизни. Мол, терпи – залужишь Рай. Но… обнищание, пот… осточертели массам. Не учли множественность воплощений, кармические долги… – Семен замолчал, видя, как брови Пискунова поползли вверх, а губы сложились в привычную гримасу скепсиса.

– Гм… Оригинально, – процедил доцент. – Но тогда, молодой человек, это так было нужно! Стабильность! А народ… народ-то великий выстоял, несмотря на… сложности. Продолжайте.

Семен глубоко вдохнул, словно ныряя в ледяную воду.

– Вопрос второй. Революция 1917. Попов… – он чуть замялся, – уничтожили. Или превратили в стукачей. Карма… – голос Семена окреп, – карма за уничтожение ведического духа славянства, за сжигания оглашенных в срубах. Свергли паразитов-самодержцев, да. Но… – Семен устремил взгляд куда-то в пространство за спиной Пискунова, – запретили Бога. Объявили первичной материю, мозги… Создали культ одноразового, бездушного тела. Загробное небытие. Репрессии, принудиловка, стукачество… Духовного развития – ноль. Обогащение верхушки – да. А души… большинство душ низкоразвиты. Оттого коммунизм – строй априори недостижимый для такого уровня сознания. Экономика саморазвалилась. Пришла бедность. Кармический цикл незамкнут.

Пискунов побледнел. Его пальцы барабанили по столу.

– Вы… вы сводите великие социальные потрясения к какой-то… мистике?! Народ выстоял! Цель была высокая! Тогда это… Он не закончил, лишь тяжело дышал. Третий вопрос. Быстро.

Семен уже не смотрел на доцента. Он говорил в пространство, четко и бесстрастно, как оракул, читающий свиток.

– Приватизация. 1992. Разрешили верить. В обе одноразовые парадигмы – и рай, и небытие. Но суть та же: одна жизнь. Результат – хаос. Индивидуализм тотальный. «Человек человеку волк». Погоня за деньгами, успехом, потреблением. Создали адские условия для воспроизводства тяжкой кармы на поколения вперед. Искупление в этой жизни – за прошлые ошибки. И новые долги – для будущих воплощений. Бандитизм, рэкет, коррупция, казнокрадство, игромания, паразитизм… Разгул низших инстинктов тела. Душа забыта. Народ ввергнут в нищету. Блага и недра присвоены кучкой.

Семен замолчал. В аудитории стояла гробовая тишина. Пискунов смотрел на него, как на пришельца. Его лицо выражало смесь недоверия, гнева и какого-то растерянного недоумения. Он перевел взгляд на зачетку, потом снова на Семена.

– Ваш вывод, если можно? – спросил он натужно.

– Вывод, Платон Сергеевич? – Семен поправил очки. – Исторический хаос повторяется. Потому что не учитывается главное: множественность перевоплощений, кармическая ответственность, растянутая на многие жизни. Цель воплощений – очищение души, выход из цикла рождений и смертей. Пока это не осознано на уровне общества, перспектив нет. Только колесо Сансары. И страдание.

Пискунов долго молчал. Потом взял ручку. Дрожащей рукой вывел в зачетке: «Удовлетворительно». Поставил жирную «3».

– Знания… есть, – произнес он глухо, избегая взгляда студента. – Но подход… ненаучный. Крайне ненаучный. Слишком много… субъективного. Тогда… – он махнул рукой, – тогда все было иначе. Надо понимать контекст. Народ выстоял.

Семен взял зачетку. На его лице не было ни радости, ни разочарования. Только легкая, едва уловимая улыбка тронула уголки губ. Он кивнул.

– Спасибо, Платон Сергеевич. Выстоял. Конечно.

Он вышел из аудитории, оставляя за собой доцента, который нервно теребил бордовый галстук и в который раз перечитывал свои конспекты, где аккуратным почерком было выведено: «Народ великий выстоял». А в глазах Семена, за толстыми стеклами, отражался не потолок коридора, а бесконечная череда жизней и неотвратимость Кармы. Он шел не за оценкой, а сквозь время, и его «удовлетворительно» звучало в его ушах, как вечность и неотвратимость Кармы.

Зигзаги Кармы. Отсидел, вышел, украл, выпил, в тюрьму

В колонии строгого режима «Мордовские зори» вечерняя поверка только закончилась. В бараке запах махры, дешевого чая и сырости. На верхней шконке у окна сидит худой мужик в очках с битыми стеклами – «Профессор». Его так прозвали не за ученость, а за манеру говорить сложно, с пафосом, словно лекцию читает.

Сел он за ДТП – пьяный, насмерть сбил девушку. Блатные сначала хотели опустить: мол, фраер, жизнь загубил. Но потом прислушались к его речам – и зауважали. Не каждый день в зоне встретишь человека, который может так заговорить мозги, что даже отпетые урки задумываются.

– Ну, слушайте, искренно заблудшие, – начинает Профессор, поправляя очки. – Реинкарнация – это не просто душа из тела в тело переходит. Это экзамен.

В бараке притихли. Даже Гундос, здоровенный бык с татуировкой палача на груди, перестал жевать сахар.

– Чтобы противостоять злу, душу посылают в блатную среду, – продолжает Профессор. – Причем ту, о которой тебе заранее известно перед стиранием памяти. Ты добровольно соглашаешься на этот ад, чтобы остаться человеком. Потому что если не останешься – в следующей жизни станешь крокодилом. Или опущенным.

– Че за бред? – хрипит Косой, мелкий воришка. – Это как, типа, я сам выбрал сидеть?

– Ага. Ты думал, просто так судьба кидает то в тюрьму, то на волю? Нет, бараны татуированные, это ты сам себе выбрал. Чтобы испытаться.

– И как выкарабкаться? – спрашивает Малой, пацан лет восемнадцати, первый срок.

– Карму не обманешь. Можно только воздержаться от нее. Например, выбросить ключ от квартиры, где деньги лежат. Не украл – значит, не за что тебя наказать.

– А нахрена тогда попы? – внезапно вставляет Гундос, вытирая губы. – Они ж про бога трындят.

– Посредники не нужны, – усмехается Профессор. – Только Бог и ты. Ваша цель – не возвращаться сюда.

Тишина. Кто-то закуривает, кто-то ковыряет в зубах.

– А если убил? – вдруг спрашивает Штырь, мрачный тип с пустым взглядом.

– Убийство – это хуже всего. Душа цепляется за жертву, как пиявка. Будет тянуть тебя вниз, пока не отработаешь.

– А если изнасиловал?

– Тогда в следующей жизни сам станешь жертвой.

Барак взрывается матом, кто-то стучит кружкой по железной тумбочке. Но потом снова тишина.

– Значит, если я сейчас не буду шестерить, не замочу никого… то в следующей жизни не вернусь сюда? – шепчет Малой.

– Верно.

На следующее утро Профессору подкидывают пайку сахара – знак уважения. Гундос бурчит:

– Тронет кто – урою.

А когда их выводят на работу, Малой вдруг выбрасывает заточку в снег.

– Че, пацан, веришь в эту херню? – смеется Косой.

– Не знаю, – пожимает плечами пацан. – Но вдруг правда?

И даже Штырь, глядя в серое небо, задумчиво бормочет:

– Может, и есть шанс…

А на вышке вертухай курит и не понимает, почему сегодня зэки работают непривычно тихо.

Дуры с Патриков

Три девушки – Алина, Карина и Милана – шли по ночным улицам с Патриарших прудов, еле переставляя ноги в своих лабутенах. В клубе было душно, шампанское – кислое, а потенциальные олигархи, судя по всему, сегодня предпочли остаться дома. Но девичий вечер не прошел зря – они успели обсудить самое важное: реинкарнацию, карму и то, как правильно тратить мужские деньги.

– Мой экстрасенс сказал, что в прошлой жизни я была Рамзесом Вторым, – с важным видом заявила Алина, поправляя накладные ресницы. – А я ему ответила: «Ну, тогда я – Клеопатра». Он аж закатил глаза и говорит: «Дорогая, у тебя карма золотая, ты всегда была среди элиты».

– О, у меня тоже карма есть! – подхватила Карина. – Только вот интересно… Если депутаты легализуют проституцию, это освободит нас от кармической ответственности? А то вдруг за грехи прошлых жизней сейчас расплачиваемся?

– Да ладно, какая ответственность? – фыркнула Милана. – Бог помогает богатым, поэтому они и перерождаются в богатых. А если ты нищий – значит, в прошлой жизни был говном.

Девушки согласно закивали. Логика – железная.

Разговор плавно перетек в обсуждение мудростей, которые они почерпнули на женских курсах «Как выйти за олигарха за 30 дней».

– Нас учили: если у мужика меньше полмиллиона на счету – даже не ложись с ним в постель, – поучительно заявила Алина. – Это не мужчина, а социальный инвалид.

– Абсолютно верно! – поддержала Карина. – На первом свидании он обязан заказать такси бизнес-класса, открыть дверь, отвезти в ресторан, купить цветы не дешевле 10 тысяч и сводить на шопинг. А если предлагает «кофе за углом» – это красный флаг! Мы же потратили на него дорогую косметику и время!

– Мужчина к 25 годам должен зарабатывать миллион, иметь квартиру, дом, престижное авто, часы за пятьсот тысяч и хотя бы один отдых на Мальдивах в год, – добавила Милана. – Иначе, зачем он вообще нужен?

– А после свадьбы – домработница, няня, шесть раз в год Мальдивы, – продолжила Алина. – Женщина не должна работать! Она должна украшать его жизнь и вдохновлять своей энергией.

– Кстати, кто любит позу раком – есть процедура мелирования ануса, – внезапно сообщила Карина. – Чтобы все было эстетично.

– Наше призвание, девочки, – рестораны, клубы, салоны красоты каждый день, – подвела итог Милана. – А кто не ходит в ресторан ежедневно – тот просто не состоялся в жизни. Провинция – удел неудачников.

Проходя мимо скромного кафе, где сидели какие-то «непонятные люди в дешевой одежде», девушки скривились.

– Вот почему провинция нищая? – возмутилась Алина. – Потому что они не хотят работать, как в Москве!

– Абсолютно! – кивнула Карина. – Если бы они так же пахали, как мы, у них были бы деньги на ботокс и люксовые сумки.

– Ну и зачем жить, если ты не можешь позволить себе новую коллекцию Gucci? – философски заключила Милана.

Так они брели, обсуждая свои великие идеи, пока не дошли до дома Алины – скромной однушки в спальном районе, которую она снимала вскладчину с подругой.

– Ой, девочки, завтра же на маникюр! – вспомнила Карина.

– И на лазерную эпиляцию! – добавила Милана.

– А потом в бутик – надо срочно обновить гардероб! – воскликнула Алина.

Они попрощались, каждая отправилась в свою арендованную каморку, где их ждали кредитные договора, счет за аренду и мечты о том, что в следующей жизни они точно родятся в семье олигархов.

А может, карма уже смеется над ними?

Многие жизни даны нам для того, чтобы, наконец, понять: дурость – вечна, а деньги – иллюзия. И если в этой жизни ты считаешь, что твое предназначение – украшать мир, то в следующей можешь проснуться тараканом в доме у такой же дуры.

Карма – штука жесткая. Но кто ее считает, когда есть мелирование ануса и Мальдивы?

Реинкарнирующий поп

Жалоба:

Прихожанка Авдотья Семеновна Туга (известная в селе Кукуево тем, что слышит только то, что хочет) донесла в епархию, что батюшка на проповеди «ересь несусветную городит»: мол, души то ли вселяются, то ли переселяются, а то и вовсе – реинкарнируют, причем не только люди, но и собаки, куры, а может, и инопланетяне тоже.

Заседание епархиального суда:

Собрание духовенства проходило в лучших традициях советского товарищеского суда. Священники, учуяв ересь, сидели с каменными лицами, но в глазах читался азарт – давно такого веселья не было.

Допрос о. Пантелеймона:

– Батюшка, вы действительно утверждали, что души могут перерождаться?

– Я лишь говорил, что все в руках Божьих…

– А собаки?

– Ну, если уж человек…

– А инопланетяне?!

– Ну, теоретически…

Свидетельские показания:

Вызвали деда Митрича, который, кряхтя, заявил:

– Батюшка еще Павку Корчагина цитировал: «Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно…» А потом добавил: «Но если что – второй шанс есть!»

Экспертное заключение:

Приглашенный эксперт, доктор биологических наук Хлобыстов (имеющий дачу в Кукуево и личный счет к о. Пантелеймону за то, что тот благословлял его картошку святой водой, отчего та «зараза не берется!»), заявил:

– Научных доказательств реинкарнации нет! В XVII веке материалист Джон Локк, на которого любят ссылаться даже богословы, четко указал: если бы прошлые жизни были, мы бы их помнили. А раз не помним – значит, выдумки!

Результаты разбирательства:

После бурного обсуждения вынесли постановление:

1. Строго предупредить о. Пантелеймона о недопустимости реинкарнации душ в пределах сельского прихода, согласно канонам Вселенских соборов IV и VI веков.

2. Усилить разъяснительную работу в приходах и прочесть цикл проповедей о невозможности реинкарнации в силу уникальности души и научной несостоятельности данной теории.

3. Рекомендовать о. Пантелеймону в ближайший пост воздержаться не только от скоромного, но и от философских размышлений.

О. Пантелеймон, выходя из зала, вздохнул и пробормотал:

– Ну ладно… В следующей жизни буду умнее.

Авдотья Семеновна, узнав о решении, осталась недовольна:

– А инопланетян-то так и не запретили! Значит, прав был батюшка… А его от скоромного и философских размышлений.

Ночь, олигархи и судьба народа

Несколько миль от Ниццы. Черное, бархатное море, усыпанное отражением звезд, качало гигантскую яхту, сверкающую, как золотой гроб. На палубе, среди разбросанных лифчиков, пустых бутылок Chвteau Lafite и использованных презервативов, сидели два человека.

Нефтеналивной и Угленасыпной.

Оргия закончилась, девочки уснули, телохранители замерли в тени, как статуи. В воздухе витал запах дорогого табака, кокаина и безнаказанности.

– Ну что, брат, опять страну делить будем? – хрипло усмехнулся Угленасыпной, отхлебывая коньяк.

– А что ее делить? Все уже наше, – буркнул Нефтеналивной, разглядывая перстень с бриллиантом, в котором отражалась луна.

Они говорили о том, о чем обычно не говорили даже на закрытых совещаниях. О разворованных заводах, о подставных аукционах, о нулевых налогах в офшорах, о покупке судей, о разваленной медицине, о школах, где учителя получают гроши, о наркоте, завезенной в регионы, чтобы народ не слишком задумывался.

– А помнишь, как мы Конституцию переписывали? – засмеялся Угленасивной. – «Недра принадлежат народу!» Ха! Как будто народ умеет их добывать.

– Народ – это тупое быдло, – отхлебнул Нефтеналивной. – Они верят в пенсии, в справедливость, в то, что государство о них позаботится. А мы просто печатаем законы под себя.

– Главное – не допустить, чтобы они начали думать, – кивнул Угленасыпной. – Пусть смотрят телевизор, спорят о футболе, ненавидят соседей. Пока они дерутся из-за мелочей – мы будем забирать все.

Наступило молчание. Море шуршало волнами, будто шептало что-то на забытом языке.

– А ведь если бы у людей была настоящая мораль… – вдруг задумчиво произнес Нефтеналивной.

– Какая еще мораль? – фыркнул Угленасыпной.

– Ну, например, если бы они верили, что за воровство их следующая жизнь будет в виде крысы. Или таракана. Или нищего. Чтобы боялись.

– Ха! Да они и в этой жизни нищие, но все равно верят, что «вот-вот разбогатеют».

– Но представь, – Нефтеналивной прищурился, – если бы в Конституции было написано: «Мораль граждан должна быть основана на вселенском законе кармического воздаяния в настоящей жизни за прошлую и в будущей – за настоящую». Воруешь – перерождаешься в дерьмо. Обманываешь – будешь вечно бомжом.

– А свобода веры? – усмехнулся Угленасыпной.

– Оставим. Пусть верят хоть в Ленина, хоть в рай с гуриями. Главное – чтобы боялись.

Они замолчали. Где-то вдали мерцал огонек рыбацкой лодки.

– А ведь если завтра все рухнет… – неожиданно сказал Угленасыпной.

– Что?

– Ну… если вдруг народ проснется. Или какой-нибудь метеорит нас всех накроет. Или высшие силы, как ты говоришь.

Нефтеналивной засмеялся, но смех его был сухим, как шелест купюр.

– Ты что, в бога теперь веришь?

– Нет. Но… – он посмотрел на темное небо, – интересно, если мы все – просто временные хозяева, то кто тогда настоящий?

В этот момент где-то внизу, в трюме, раздался тихий скрежет.

Они переглянулись.

– Крысы? – спросил Угленасыпной.

– Наверное, – ответил Нефтеналивной, наливая еще коньяку, – успокойся, пока ученые не выведут реинкарнирующую крысу, все останется, как есть.

А море вокруг яхты стало еще чернее.

P.S. Где-то в это время в российской глубинке учительница проверяла тетради при свете керосиновой лампы. Ее зарплаты не хватало даже на лекарства для больной матери. Но она верила, что «все будет хорошо». Ведь по телевизору так и сказали.

Исповедь миллиардера

Тяжелая дубовая дверь исповедальни с резным золотым крестом захлопнулась за Артуром Вейлом. Запах старого дерева, воска и ладана смешался с его дорогим одеколоном. Он опустился на колени, чувствуя непривычную жесткость бархатной подушечки для коленей. Сквозь ажурную решетку виднелся профиль отца Игнатия – полный, спокойный, с двойным подбородком, налитым довольством жизни.

– Начинай, чадо. Господь все слышит, а я – Его слуга, – раздался низкий, чуть сонный голос.

Артур кашлянул, нервно поправил платиновые запонки на рукаве рубашки, стоившей, как годовой доход его бывшего водителя.

– Батюшка… тяжело. Душа… скована. Жил, как мог. Строил империю. «Вейл Аква» – знаете? Чистейшая вода горных ледников… (Он быстро поправился) То есть, кристальная чистота в каждой бутылке! Миллионы утоляют жажду! Но наливали прямо из-под крана… А еще… «Солнечный Сахарок». Детки ведь любят сладенькое, энергия для игр! Помогал людям радоваться жизни. Казино «Золотой Феникс»… это же не просто игорный дом, батюшка, это храм досуга, место, где сбываются мечты! (Голос Артура стал тише, хриплее.) Но… конкурентная борьба… сурова. Иногда… требовались радикальные решения. Чтобы благое дело не пострадало. Люди… исчезали. Не по моей воле, конечно! Но… я знал. И платил. Зато всегда ставил свечку за упокой. Им же спокойнее на том свете, верно?

– Господь милостив. Раскаиваешься ли в содеянном? – равнодушно изрек отец Игнатий.

– Каюсь, батюшка, каюсь! Как же иначе? Но ведь и добрые дела были! Помню, как-то зимой подал нищему сто долларов! Прямо в руку! И качели во дворе старого дома поставил – детишки ведь рады! А любовницы… (вздох) слабость грешной плоти. Но я их не бросал! Купал в «Клико», бриллиантами осыпал, квартиры купил – живут припеваючи. Не паразитки же, в конце концов, а… ценительницы прекрасного. Я их обеспечил!

Артур замолчал, его дыхание участилось. Он наклонился ближе к решетке, голос стал шепотом, полным животного страха.

– Батюшка… главное… я боюсь! Читал про карму… про реинкарнацию. Вдруг… вдруг за все это: за воду из ржавых труб, проданную, как «ключевую», за тонны сахара, сгубившие здоровье тысяч, за разоренные в «Фениксе» жизни, за тех… исчезнувших, за народные деньги, осевшие в моих офшорах… вдруг меня в следующей жизни… в нищего?! В слепого попрошайку на ступенях моего же казино?! Или в того самого конкурента… (Он сглотнул комок) Батюшка, неужели карма неумолима? Неужели ничего нельзя отмолить? Не отпустит?!

Отец Игнатий выдавил легкий, почти раздражительный, вздох.

– Артур, чадо, успокойся. Эти восточные сказки – суеверия! Реинкарнации? Кармы? В христианстве нет такого! Ты же крещеный? Вот и верь в милосердие Божье, а не в языческие бредни! Великодушие Господа безмерно. Главное – нагрешил? Покайся искренне! Принес покаяние – и живи спокойно. Господь прощает кающегося грешника. Все отпускается. Забудь про эту карму. Твои добрые дела – качели, свечки, помощь тем… женщинам – знак твоей не угасшей совести. Бог видит это. Иди с миром и больше не мучай себя пустыми страхами.