
Полная версия:
Инкарнация палача. Сказ о перевоплощенных возлюбленных. Записки реинкарнирующего

Инкарнация палача. Сказ о перевоплощенных возлюбленных
Записки реинкарнирующего
Александр Гельманов
© Александр Гельманов, 2025
ISBN 978-5-0068-2253-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дисклеймер
Все персонажи и события в этом рассказе – вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми, местами или ситуациями случайны. Автор не преследует цели кого-либо оскорбить, задеть или дискредитировать. Мнения героев не отражают точку зрения автора. Если вы чувствительны к определенным темам, рекомендуем оценить содержание заранее.
Лоре
Всемирная реинкарнация, поп и монашки
Кабинет (он же подсобка за алтарем, пахнущая воском, мышами и чем-то крепким) был забит под завязку. Монашки, как испуганные воробьи в черном, теснились на лавках, их лица застыли в универсально-противозачаточном выражении – смесь святости, туповатого смирения и готовности немедленно отвергнуть любую крамольную мысль. В центре, восседая на шатком табурете, пылал эпицентром ароматов – батюшка отец Ермолай. Запах дешевого самогона благородно переплетался с амбре чеснока такой концентрации, что ангелы чихали на седьмом небе. Его ряса, украшенная загадочными пятнами (то ли просфоры, то ли самогон пролился), излучала благовоние трудового пота.
– Соберите ум в кулак, матушки! – рявкнул Ермолай, стуча костяшками пальцев по единственной книге на столе – «Кулинарные изыски сельского прихода». – Сегодня разберем главное: как объяснить Марье-дуре, Петру-скептику и прочим прихожанам, отягощенным… эээ… современными веяниями, что душа у нас одна, как пупок, а не шныряет туда-сюда, как блоха по собаке! И что реинкарнируют там всякие язычники да грешники по своим восточным каруселям, а мы-то, православные – чисты, уникальны и неповторимы, как… как последняя стопка в погребке!
Он ткнул жирным пальцем в воздух.
– Вот приходит, скажем, Василий. И спрашивает: «Батюшка, а как же реинкарнация? Я в прошлой жизни, допустим, был великим воином! А нынче – слесарь Вася. Где мои навыки? Где меч?»
Тут с передней лавки, откуда и ждали, раздался звонкий голосок:
– А если я была лягушкой, батюшка? Я ж квакать умела! А нынче – ни разу! Обидно! – Марфа Просветленная, обладательница взгляда, способного заморозить кипяток, и мозга, похожего на решето, уставилась на попа с обидой ребенка, у которого отняли конфету.
Ермолай вздрогнул, будто его самогоном обрызгали.
– Марфа! Опять ты! Лягушкой… вздох, пахнущий горилкой… Матушка Марфа, душенька, лягушка – тварь бессловесная! Душа ее – проста, как мычание! Твоя же душа – сложная! Как… как борщ с пампушками! При перезагрузке… то есть, при рождении… все ненужное стирается! Чтоб не мозолило!
– А зачем тогда прошлые жизни, коли стирается? – не унималась Марфа, ковыряя грязным пальцем в скатерти. – Бесполезно как-то!
– Не бесполезно, а… эээ… базово! – отец Ермолай отчаянно искал аналогию. – Вот картошка! В прошлой жизни она была в супе! В этой – пюре! Суть та же – картошка! Но форма другая! Навыки супа к пюре не применишь! Поняла?
– Значит, я как картошка? – Марфа надулась.
– В духовном смысле, матушка! В духовном! – поп побагровел.
С задних рядов поднялась рука худой монахини с лицом, будто выточенным из сухаря.
– Батюшка, а как же врожденные таланты? Вот мальчик Ваня – с пеленок на скрипке играет! Это ж явно память прошлой жизни! Он же в консерватории не учился еще!
Ермолай закатил глаза.
– Сестра Серафима! Это не память, а… Божий дар! Или гены! Как у тещи моей – злость врожденная! – Он махнул рукой. – А реинкарнация – это, понимаешь, восточная штучка. Нам не катит! У нас душа – разовая посуда! Помыл – и на полку до Страшного Суда! Никаких перерождений!
– А карма, батюшка? – пискнула еще одна монашка. – Люди говорят, что карма накапливается…
– Карма?! – Отец Ермолай фыркнул так, что чуть не свалился с табурета. – Карма – это от лукавого! У нас есть Господь и Суд Его! А карма – это как… как долги по ЖКХ! Не платишь – свет отключат! Только в духовном смысле! Но это не прошлые жизни! Это… последствия грехов! Текущих! Вот! – Он торжествующе стукнул кулаком по «Кулинарным изыскам», поднимая облако пыли.
– Батюшка, а если душа сильно нагрешила в прошлой жизни? – не унималась Марфа, явно уловив слабину. – Ей дали шанс исправиться? Переродилась же!
Ермолай почувствовал, как почва уходит из-под ног, а самогон начинает играть в его голове злые шутки.
– Нет! Нет перерождений! Грехи искупаются здесь! Молитвой, постом, трудом праведным! Или… или чистилищем! Да! Чистилище – это как предбанник перед раем! Там все ненужные… эээ… ненужный опыт выжигают каленым железом! Чтобы душа чистая предстала! – Он вытер лоб рукавом, оставив новый жирный след.
– Аааа… – Марфа протянула, и в ее глазах зажглись огоньки внезапного озарения. – Значит, чистилище – это как стиральная машина для души? С отбеливателем? Чтобы отмыть все пятна от прошлых… картошек?
Тут, как назло, подняла руку сестра Евлампия, известная своей любовью к кошкам:
– Батюшка, благослови! А коты? Вот Мурзик наш церковный – он явно не в первый раз тут! Мышей ловит, как заправский спецназовец, и на меня смотрит так, будто я ему должна за прошлую жизнь! Это же реинкарнация? Душа воина, например?
Отец Ермолай закашлялся, чуть не подавившись слюной (или парами фляжки).
– Евлампия! Коты?! Да ты что! Кот – тварь бессловесная и безгрешная! У него душа – простая, как… как клубок ниток! Она не перерождается, она… она ангельским мурлыканием Господу угождает! А на тебя он так смотрит, потому что ты его вчера сметаной недокормила, еретичка!
Не успел он перевести дух, как с самой дальней лавки, где обычно дремали, раздался сонный голос сестры Алевтины:
– Батюшка, а вот я читала… Если душа, значит, одна жизнь, одна. А как же дети-вундеркинды? Вот в газете писали – мальчик трех лет всю «Войну и мир» наизусть знает! Откуда, коли прошлых жизней нет? Он что, в утробе матери конспекты делал?
Поп схватился за голову, будто «Война и мир» обрушилась ему на темя.
– Алевтина! Опять ты газеты читаешь вместо Псалтыри! Это… это не память прошлых жизней! Это… бесовское наваждение! Или… или ангел-хранитель ему подсказывает! Шепчет на ушко! А ты с газетами – вот тебе и нашептали ересь!
Сестра Феврония, румяная и вечно восторженная, вдруг вскочила, впав в нечто среднее между экстазом и гипнотическим трансом:
– Ой, батюшка, благослови! А вот моя знакомая, Любаша, к гипнотизеру ходила! Он ее в прошлую жизнь отправил! Она там, говорит, была фрейлиной у Екатерины! Платья шикарные носила, с Потемкиным чай пила! А нынче – продавщицей в «Пятерочке»! Вот оно как! То-то я смотрю, у нее осанка царская!
Ермолай аж подпрыгнул на табурете.
– Феврония! Очухайся! Гипноз?! Это ж чистой воды бесовщина! Сатана тебе любые картинки в голову вставит! И фрейлину, и Потемкина, и хоть инопланетянина! А осанка у твоей Любаши не царская, а от сколиоза! От мешков с сахаром таскания! Запомни: гипноз – врата ада! А рассказы о прошлых жизнях – бред сивой кобылы под снотворным!
Марфа Просветленная не выдержала, перебивая:
– А если душа переродилась в микроба, батюшка? Вот в прошлой жизни грешил, а теперь – бактерия холера! Ему чистилище-стиралка поможет? Его там прокипятят?
Отец Ермолай побледнел (под слоем естественного румянца), потом побагровел.
И тут в бой вступила сестра Пульхерия, тихая, но с философской жилкой:
– Батюшка, благослови… А вот ежели душа одна и жизнь одна… Зачем Господу столько грешников на вечные муки плодить? Неужто, Ему так любо наказания раздавать? Развиваться-то им некуда, коли в Ад навечно! А по восточной штучке – так душа и в микроба, и в слона переродится, уроки учит, из низших в высшие идет… Пока не вознесется! Логичнее же!
Ермолай замер, будто громом пораженным. Вечность грешников? Развитие? Он мысленно перебрал все запасы самогона в подсобке, но ответа не находил.
– Пульхерия! – заорал он, тряся жирным пальцем. – Не смей о Господних Путях разумом судить! Ему виднее, кому гореть, а кому сиять! Может, Ему… эээ… коллекция нужна! Как мне бутылки пустые! Для полноты картины! Или… или чтоб праведникам на фоне грешников приятнее было! Как цветы на грядке сорняками подчеркиваются! Запомни: Господь не обязан быть логичным! Он – Творец! Ему виднее!
Марфа, вдохновленная логикой Пульхерии, оживилась:
– Ага! А вот почему, батюшка, коли жизнь одна, то одни рождаются богатыми и красивыми, а другие – бедными уродами? Одни сильные и добрые, а я вот… (тут Марфа скромно потупилась) …дура дурой? Где справедливость? А в переселении душ – так понятно: в прошлой жизни наворовал – в этой бедным уродился! Не помолился – дураком стал! Исправляйся!
– Марфааа! – взвыл Ермолай, чувствуя, что теряет последние опоры. – Какая справедливость?! Это ж… жребий! Как в лотерее! Или… испытание! Бедность – чтоб смирению учиться! Уродство – чтоб не гордиться! А дурость… – он с яростью посмотрел на Марфу, – …чтоб лишних вопросов не задавать! И вообще, кто сказал, что богатые счастливы? У них… язвы желудка от излишеств! А бедные – чисты душой! А жизнь одна – так это ж азартнее! Ставки выше! После нас – Страшный Суд, а не потоп! И точка!
Последний удар нанесла все та же Пульхерия, шепотом, но так, что все услышали:
– Батюшка, а если жизнь одна, и душа не перерождается… Зачем тогда столько страданий? Не проще ли по-восточному: наделал глупостей – переродился, осознал, исправился? А то так… раз попал под поезд дурачком – и вечно гореть? Жалко дурачка-то…
Отец Ермолай стоял, как монумент абсурду. Вечность дурачков в аду? Восточная исправительная система? Его мозг, сдобренный самогоном, отказал.
– Да что ж вы все, как заведенные, про эту реинкарнацию?! – взревел он, тряся фляжкой. – Миллиарды верят? Ага, миллиарды мух жрут… кхм… нечистоты! И что? Значит, это истина? Верить они могут хоть в летающего макаронного монстра! Правда-то одна – у нас! В Священном Писании! А все остальное – тьма языческая, мрак невежества и козни лукавого! Понятно?!
Марфа, вдохновленная словом мрак, вдруг воскликнула с неожиданной резвостью:
– Батюшка, а вот Пушкин! Он же попов знал! Он одного попа назвал… как его… толоконным лбом! Это про таких, как мы, тупых, что про реинкарнацию спрашивают?
Тишина в подсобке стала ледяной. Все противозачаточные выражения лиц монашек мгновенно сменились на маски ужаса. Отец Ермолай побледнел, как мел, потом побагровел так, что казалось, вот-вот лопнет.
– МАРФААА! – завопил он, заглушая звон собственной фляжки, упавшей на пол. – ПУШКИН?! Да ты что?! Пушкин – это… это… вольнодумец! Бунтовщик! Безбожник! А «толоконный лоб» – это не про нас! Это… это про католиков! Или про дьяконов! И вообще, не смей светских стихоплетов цитировать! Сто земных поклонов! Нет, двести! Нет, до потери пульса! И отлучение от киселя на неделю! СЕМИНАР ЗАКАНЧИВАЕТСЯ!!! ВОН ВСЕ!!!
Семинар был окончательно, бесповоротно и с треском завершен. Отец Ермолай, пошатываясь, как корабль в шторм греховных сомнений и пушкинских оскорблений, ринулся к выходу, спотыкаясь и оставляя за собой шлейф чеснока, самогона, неразрешимых противоречий вселенского масштаба и ненависти к Александру Сергеевичу. Марфа Просветленная сияла как, новогодняя елка, гордая тем, что вспомнила Пушкина (пусть и невпопад). Пульхерия задумчиво смотрела в окно, размышляя о вечности дурачков и эффективности восточных методик. Остальные монашки расходились в глубоком когнитивном тумане, гадая, как теперь объяснить Васе-слесарю, почему он не помнит, где закопал меч, если прошлых жизней нет, а карма – это долги за свет, чистилище – стиралка, коты – ангелы-мурлыки, вундеркинды – бесноватые, гипноз – врата ада, богатство – путь к язве, бедность – к чистоте душевной, страдания – для закалки, вечные муки – божественная коллекция, Пушкин – опасный вольнодумец, а миллиарды верующих в реинкарнацию – жрущие нечистоты мухи. Абсурд торжествовал полной, тотальной и безоговорочной победой над разумом, логикой и чувством собственного достоинства отца Ермолая. И пах чесноком. И самым дешевым самогоном. И безнадегой.
Сумасшедший и психиатры
Протокол №43/ПСИХ и Приложение: Записки пациента И. И. Бессмертнова
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ КОНСИЛИУМА
Дата: 24 октября 2023 г.
Пациент: Бессмертнов Иван Игнатьевич, 45 лет. Доставлен участковым по жалобе соседей на «деструктивную проповедь, мешающую смотреть телевизор».
Диагноз при поступлении: F20.8xx (Шизофрения, непрерывный тип, 0полиморфная симптоматика). № F22.0 (Бредовое расстройство).
Состав консилиума:
Д-р Заумный В. А. (Ведущий специалист, зав. отд., лицо одутловатое, очки в пол-лица).
Д-р Степенная О. Л. (Психиатр-эксперт, говорит тихо, медленно, складывая пальцы домиком).
Д-р Прыткин М. С. (Молодой ординатор, ерзает, записывает все подряд).
Медсестра Глафира (Стоит у двери, зевает, считает мух на потолке).
(Фрагмент стенограммы)
Д-р Заумный: (Тяжело дыша) Пациент Бессмертнов. Состояние… ммм… без динамики. Продолжает экспансивный бред метафизическо-космогонического содержания. Предлагаю заслушать последние… эээ… откровения. Для полноты картины. (Кивает медсестре). Глафира, дайте ему тетрадь. Пусть выскажется. Это же… ценный материал.
(Пациенту вручают потрепанную тетрадь. Он лихорадочно листает, находит нужную страницу. Глаза горят неестественным блеском).
Пациент Бессмертнов: (Читает отрывисто, но четко, словно доклад) Запись от 2000 апреля… Нет, от Вчера-Послезавтра! Слушайте, доктора-придворные! Историки от психушки! Весь Космос – он умный! Душа – не одноразовый стаканчик! Там – (машет рукой в потолок) – все реинкарнируют! Как… как перезаряжаемые батарейки! Знания копят, уроки учат! А у нас? А у нас – (снижает голос до шепота, полного презрения) – одноразовое стадо! Потребители тел! Инопланетяне – те смеются! У них душа – инструмент! А у нас? У нас – расходник. Использовал – в помойку! И новая примитивная болванка впихивается в новое тельце!
Д-р Степенная: (Спокойно, сложив домиком пальцы) Иван Игнатьевич. А ваше утверждение о… ммм… «затухании капитализма в 17-м» из-за… деградации этих самых «болванок»? И его… возрождение в 91-м? Это как соотносится?
Пациент: (Вскакивает) Как?! Да элементарно! 1917-й – это крик! Крик душ, уставших от бессмысленной гонки за тряпками и колбасой! Зачах капитализм – потому что души, отданные на растерзание Мамоне, деградировали до состояния амеб! Не могли больше крутить его жадную мельницу! Думали – коммунизм… ангелов построим! Ан нет! (Бьет кулаком по колену). Большинство-то душ – низкоразвитые! Одноразовые! Не потянули высоту! Сорвались! И в 91-м – обратно в болото! В «телесные инстинкты»! В потребительство! И опять души – как пластиковые пакеты: использовал – выбросил! Новая примитивная болванка – и по новой! Замкнутый круг деградации!
Д-р Прыткин: (Записывая) Плюрализм… в одной голове… две доктрины… одноразовые…
Пациент: (Указывая на Прыткина) Вот! Он почти понял! Голова – одна! А в ней? Капитализм! Коммунизм! Две системы для одноразовых душ! Шизофрения коллективная! А Церковь? (Хрипло смеется). Тоже цирк! Святого – голосованием выбирают! Будто в Думе! А про Вознесение? Про конец перевоплощений? Про то, что душа может стать вечным светом, а не вечным возвращением в одноразовое тело? Молчок! Невыгодно! Проще болванками торговать!
Д-р Заумный: (Тяжело вздыхая) Достаточно. Картина… ясна. Явная систематизация бреда. Метафизическая спутанность. Критика социальных институтов… в рамках патологии. (Обращаясь к коллегам). Коллеги, ваше мнение? Годятся ли его положения о реинкарнации… для чего-то кроме диагноза?
Д-р Степенная: (Качая головой) Положения… глубоко бредовые, Виталий Александрович. Не соответствуют… ни одной проверенной духовной практике. Крайне… деструктивны. Пациент отрицает саму суть… человеческой… конечности. И моральные устои.
Д-р Прыткин: (Робея) Но… а инопланетяне с их… батарейками? Это же…
Д-р Заумный: (Резко) Марк Сергеевич! Не увлекайтесь! Это классический бред величия с элементами космического заговора! Пациент мнит себя… хранителем запретного знания! (Обращается к пациенту). Иван Игнатьевич, ваш цирк, как вы выражаетесь, позволяет сделать лишь один вывод.
Пациент: (Пристально глядя на Заумного, вдруг успокаивается. Глаза тускнеют). Да? И какой же, о мудрейший из придворных шутов?
Д-р Заумный: (С важностью) Вы – глубоко больной человек. Требующий длительной изоляции и медикаментозной коррекции. Ваши идеи – опасный бред. Люди… они не берутся за ум не из-за какой-то мифической «одноразовости». Они просто… люди. Со своими слабостями. И наша система… она помогает им… адаптироваться.
(Пациент медленно закрывает тетрадь. На его лице – гримаса бесконечной усталости и странного понимания).
Пациент: (Тихо, почти шепотом, но так, что слышно всем) Ага. Адаптироваться… к одноразовой хрени. Понял. Цирк продолжается. И главные клоуны… в белых халатах. Им виднее… куда катится этот мир одноразовых душ. (Кладет тетрадь на стол). Записывайте, доктор Прыткин. Последняя запись. Люди не берутся за ум… отягощенные…
(Он не договорил. Просто опустил голову и уставился в пол. В кабинете повисло тяжелое, стерильное молчание, нарушаемое только скрипом пера Прыткина и мерным дыханием Заумного. Степенная поправила домик из пальцев. Глафира пересчитала мух еще раз. Консилиум постановил: диагноз подтвержден. Лечение усилить. Прогноз сомнительный. Мир снаружи больницы гудел своими одноразовыми делами. И где-то там, в глубине космоса, возможно, смеялись инопланетяне, экономно расходуя вечный заряд своих перезаряжаемых душ).
ПРИЛОЖЕНИЕ: Лист из тетради пациента Бессмертнова И. И. (Обнаружен под матрасом)
(Дата: Когда-то после Никогда)
…и вот они опять, мои степенные судьи в белых балахонах. Слушают с таким видом, будто ловят мудрость, а на самом деле – только ждут повода поставить жирную печать: «БЕЗУМЕЦ». Цирк. Настоящий цирк. Консилиум душевнобольных психиатров и придворных историков, сочиняющих сказки про «прогресс» и «развитие». Чем дальше заседает их консилиум, тем душевнобольней выглядят они сами. Мне провокационно дают высказаться – ага, чтобы картина «безумия» была полной! Чтоб все их ученые положения о «норме» не пошатнулись. Как годятся мои слова о реинкарнации? Да никак! Их мир тесен, как палата. Они верят только в то, что можно пощупать, взвесить или продать. Душа? Для них это миф. Или диагноз.
А ведь Космос полон вечного света! Там души – не одноразовые тряпки! Они учатся, растут, переходя из жизни в жизнь, как ученик из класса в класс! Инопланетяне это знание давно освоили – используют сокровищницу прошлых жизней. А мы? Мы застряли на Земле-помойке для душ-неудачниц. Большинство – низкоразвитые болванки. Коммунизм? Мечтали вылепить из грязи ангела. Не вышло – материал негодный. Капитализм? Он и зачах в 17-м, потому что души-то – деградировали до скотского состояния! Не могли больше гнаться за золотым тельцом. А в 91-м – опять скатились в эту трясину. «Телесные инстинкты»! Потребительство! И души снова стали тускнеть, как лампочки на свалке. Одноразовые.
А в головах? Плюрализм! Ха! Две одноразовых доктрины в одном черепе – капитализм да коммунизм. Шизофрения общественная. И Церковь… о, этот цирк! Святого – голосованием! Будто депутата! А про конец пути? Про то, что можно вырваться из этого колеса рождений-смертей для одноразовых душ? Молчок. Не в их правилах.
Вот и сижу я тут. Безумец. А они, мои судьи, такие степенные, такие понятливые… Они уверены, что лечат. А на самом деле – сторожат свалку. Цирк. И самый страшный клоун в нем – тот, кто не видит, что люди не берутся за ум… отягощенные всей этой одноразовой хренью. Весь мир – большая палата №6. И доктора в ней – самые безнадежные пациенты. Им уже не помочь. Их души… давно использованы и выброшены. Осталось только… досидеть смену. И поставить печать.
(На этом листе пятно, похожее на высохшую чайную каплю или слезу. Подпись отсутствует).
Академик и поп
Жара в уездном саду стояла такая, что даже воробьи притихли. На скамейке под липой, чудом сохранившей тень, сидели двое необычных собеседников: академик Фирсов, человек с лицом, напоминавшим высохший гербарий, и отец Паисий, поп, чья фигура напоминала хорошо выпеченный каравай. Спорили они не о погоде, а о высоком – о самом эффективном способе… отвлечь народ от мыслей о настоящем смысле жизни.
Академик Фирсов (постукивая костяшками пальцев по колену, где лежал томик «Материализм и эмпириокритицизм»):
– Отец Паисий, ваша концепция – анахронизм! «Одноразовая телесная жизнь души, ведущая к вечному загробному прозябанию»? Слишком сложно, слишком… метафизично для масс. Современный человек требует ясности! Наука дает простой, элегантный, неопровержимый ответ: закон одноразовой жизни бездушного тела и загробного небытия. Вот где истинная эффективность!
Отец Паисий (благостно улыбаясь, поправляя наперсный крест):
– Ах, уважаемый Фирсов, ваша «ясность» – это пустота! Страх перед ничто? Он слишком абстрактен, слишком… холоден. Человек – существо эмоциональное! Ему нужна перспектива, пусть и отсроченная. Наша формула: одноразовая телесная жизнь души, за которой следует вечное загробное прозябание (с возможностью райских кущ для избранных, конечно) – вот она, истинная механика утешения и управления! Страх ада, надежда на рай – мощнейшие рычаги! А ваше «небытие»? Оно лишь порождает бессмысленный бунт или, того хуже, гедонистическую апатию. Как управлять апатиком или бунтарем?
Фирсов (едва заметно усмехнувшись):
– Управлять? Дорогой батюшка, мой закон управляет естественно! Если жизнь одна, тело – биохимическая машина, а после – пустота, то вся энергия человека вынужденно направляется в одно русло: потребление и труд здесь и сейчас. Нет смысла копить для «вечности» – надо тратить! Нет смысла терпеть несправедливость ради «загробного воздаяния» – надо добиваться «своего» сейчас, в рамках дозволенного системой, разумеется. Это двигатель прогресса! Ваш же «рай» – это опиум. Зачем бороться с бедностью на земле, если можно потерпеть ради вечного блаженства? Исторический пример? Весь XIX век! Ваша доктрина усмиряла голодных крестьян обещаниями «Царствия Небесного», пока мой закон, закон материалистический, не развязал руки промышленникам и ученым, создав этот… (он жестом обозначил пыльный уездный сад и дальше – весь мир) …комфорт, пусть и для избранных. Прогресс через отрицание души!
Отец Паисий (снисходительно качая головой):
– Комфорт? Для избранных? Вот именно! Ваш закон порождает лишь циничных эксплуататоров и озлобленных эксплуатируемых. А где смирение? Где порядок? Мой закон дает и то, и другое! Форма проявления обмана проста: страдаешь сейчас? Терпи, ибо это испытание для твоей бессмертной души, залог лучшей доли там. Богат? Поделись крохами – это твой «билет» в рай. Эксплуатация? Она лишь проверяет смирение бедных и милосердие богатых! Житейский пример? Возьмите нашего купца Сидорова. Грабит арендаторов? Да! Но каждое воскресенье – в церкви, свечку рублевую ставит, на богадельню жертвует. Он уверен, что откупятся и грехи, и место в раю. Ваш же Сидоров-материалист просто скупит весь уезд и скажет: «После меня – хоть потоп, все равно небытие». Кто полезнее для… стабильности?
Фирсов (загораясь):
– Стабильность ваша – застой! Мой закон эффективнее интеллектуально. Наука «доказывает» отсутствие души, небытие. Это модно, прогрессивно! Можно спрятать эксплуатацию за терминами «социальный дарвинизм», «естественный отбор в экономике». Бедняк не справился? Сам виноват, его гены, его лень – природный отбор в действии, закон биологии! Вечного наказания нет, только естественная «утилизация» неэффективного материала. Это же освобождающая мысль для сильных! А ваши муки совести, страх греха? Это тормоз!
Отец Паисий (тепло, почти по-отечески):
– Ох, Фирсов, сила ваша – жестока. Но человек слаб. Ему нужна надежда, пусть иллюзорная. Ваше «небытие» – тупик. Оно не дает ответа на боль, на несправедливость, на смерть ребенка. Только безысходность или безумный разгул. Мой обман… простите, учение – дает утешение. Форма проявления – ритуал: молитва, исповедь, причастие. Это психотерапия для масс! Человек выговорился священнику (читай – социальному психологу), получил «отпущение» (читай – снятие стресса) и пошел дальше пахать, не требуя справедливости здесь. Он верит, что там все компенсируется. Это гениальная система сдерживания социального взрыва! История? Средние века! Народ нищ, болезни, войны… но Церковь удерживала массы в узде именно обещанием загробного воздаяния. Ваш «прогресс» взрывает такие миры. Наш – сохраняет.