Древо прошлой жизни. Том III. Часть 3. Эмблема Создателя

Обратите внимание, звёздный свод поздней готики зала Знамён поддерживает каменный каркас…

Я рассеяно, бараном, вперился в разноцветные стяги, не различая фамильных гербов победителей и завоевателей средневековой недвижимости, и думал только о том, как мне попасть в «мою комнату», куда я заходил за полтора-два часа до последней своей физической смерти.

Мы вышли из зала и по лестнице стали спускаться вниз. Я смотрел потерянным взглядом под ноги, боясь оступиться на ступеньках прошлой жизни, и размышлял, что ещё смогу предпринять до возвращения к Марку. Найти камень на своей могиле, о которой десять лет назад сложил стишки? Какая чушь! Но странный, непонятный для самого себя азарт и смутная тревога уже начали захлёстывать меня, и самое гнетущее заключалось в том, что выхода я не видел. Тем временем группа остановилась рядом с гидом на небольшой площадке в ожидании продолжения рассказа.

– Теперь мы находимся внизу, на первом этаже и входим в кухню. Она заслуживает особого внимания и не только знаменитой печью из туфа. Всё устроено абсолютно функционально. Тут очень просторное помещение со стенными шкафами и примыкающей кладовой.

Так! Я родился в 1508, а кухню, по словам гида, отстроили в 1500-м. Сундуки, шкафы для посуды, полки с цинковой посудой, а вон в том шкафу, «как щас» вижу, должна находиться стеклянная посуда для особо торжественных случаев. Я действительно запечатлел в гипнотическом состоянии висящие на стропилах под потолком большие крюки с подвешенными тушами диких кабанов и оленей. А огромные сковороды и сейчас висят на той же стене рядом с полкой, где громоздятся кастрюли. Не из одной ли из них добрая толстая Херда давала мне лизать крем для торта, смеясь над моим перепачканным ртом? И вновь, как во время гипноза у Игоря Львовича, я ощущаю те же запахи чего-то вкусненького, чувствую аромат пирожных, словно в том запредельном детстве, сидя на ларе, болтая ногами и держа в руках плошку с любимым лакомством.

– Здесь готовилась еда для всей семьи. Повара, поварята, стряпухи и работники трудились день и ночь, чтобы угодить хозяевам и их гостям. В этом месте проявлялись смекалка и мастерство людей из далёкого Средневековья.

Экскурсия подходила к концу.

– В «Доме Роттердорф» также имеется большая капелла, находящаяся на первом этаже ближайшей к внутренним, северо-западным воротам башне этого дома.

Это же и есть та угловая башня, где я жил, почти оттуда мы только что спустились. И хотя капеллу я ещё не видел и не помнил, она была местом, мимо которого когда-то я часто ходил. Там как раз находится западный спуск к реке.

Мы вышли наружу через другой выход, и я смог взглянуть на «Дом Роттердорф» не с открытого пространства, а со стороны внутреннего двора.

– Если есть желающие, — сказала гид напоследок, — можно также отдельно посетить Сокровищницу, в которой собрано более 500 бесценных экспонатов XII—XIX веков, — золото, украшения, фарфор и священные реликвии Средневековья и Возрождения, — вход в неё со двора у «Дома Платтэльзен».

Волгоградцы тепло поблагодарили сдержанную немку и пошли через двор – за мостом их ждал туристический автобус. Счастливые – два часа беглого осмотра и никаких исторических заморочек. Я тоже поблагодарил гида, но при этом запомнил имя на бейджике её пиджака, – больше никого из русскоговорящих здесь я не знал. Не то, чтобы меня взяла усталость, просто слишком много надо было осмыслить, слишком многое я здесь не только увидел и услышал, но и «опознал». Я был к этому готов, но теперь не знал, что с этим делать. Вещей при себе у меня не было – с ними бы не пропустили, и я решил где-нибудь посидеть.

Да, во Франции мне удалось раскрыть загадку приданого Эльзы, установить, почему за её сокровищами охотился Кулич, и выяснить, где найти ту, которую звали Флорой. Но ведь в стихах прабабушки, обращённых ко мне задолго до моего рождения, говорилось ещё об одной тайне, – меня самого, а как её разгадать, слоняясь по музейным покоям? Может, и вправду дощёлкать натуру камерой и предупредить Марка о приезде? Ведь кто бы что про мои «глюки» не сказал, и так было ясно – во мне была душа человека, который здесь жил с 1508 по 1536 годы. Но тогда какого лешего здесь мне ещё надо? А вам бы не надоело ходить сюда, как на работу, – пять вёрст туда и пять обратно, и всё полем-лесом?

* * *

– Так как мы имели несколько существований, то не возникает ли связи родства гораздо раньше нашего настоящего существования?

«Это не может быть иначе. Последовательность телесных существований рождает между Духами связи, которые существовали уже прежде: это одна из причин симпатий между вами и некоторыми Духами, по-видимому, совершенно чуждыми вам».

Книга Духов

* * *

Всё ещё находясь под впечатлением от увиденного, никого не замечая, я в задумчивости направился к выходу из дворика. Мне не хотелось возвращаться в гостиницу, но и здесь делать было нечего. Чувствуя апатию и опустошение, не понимая, что ещё мог бы предпринять, и, смотря под ноги, я добрёл до магазина, где вчера с таким вдохновением выбирал сувениры. Вот, наверное, и всё, что останется мне на память о неразгаданной тайне прошлой жизни. Буду утешаться тем, что знание тенденции избавляет от знания мелочей, – невесело заключил я и решительно повернулся к дверям, чтобы последний раз взглянуть на макет замка и оружие, и в ту же секунду с кем-то столкнулся.

– Энтшульдигунк, фрау!3 – вырвалось у меня.

Это была Хельга Грот.

– Verzeihen Sie bitte!4

– Энтшульдигунк, – повторил я, как баран, но уже понимающий, что случайность встречи мог оспорить исключительно Всевышний. Девушка, естественно, меня запомнила, поскольку наши взгляды у входа в музей встречались, и она знала, что я знаю, что она знает русский язык. Искра между нами в тот момент всё же пробежала, а на уровне души такие мгновения не пропускаются.

– Macht nichts. In Ordnung5, – ответила она, улыбнувшись одними безумно красивыми зелёными глазами.

– Мне, правда, очень неловко, простите меня. Вы не ушиблись?

– Нет, всё в порядке, – успокоила Хельга, как ни в чём не бывало, перейдя на русский.

– Не подскажете, какой лабиринт ведёт в кафе? – не придумав ничего умнее, спросил я.

– Пойдёмте, провожу вас. Я как раз туда иду.

– Благодарю.

– Не за что. Только я не фрау, а фройляйн.

– Извините, фройляйн, спасибо, – проникновеннее старушки, которой уступили место, ответил я.

Мы шли молча, а я лихорадочно соображал, что делает охотник, когда на него бежит дичь. У Хельги были стройная спортивная фигура, миловидное овальное лицо с правильными чертами, таким же правильным носиком и светлые прямые волосы, немного недостающие до плеч. Причёска обрамляла овал лица так, что, как говорится, не отвести глаз. С такой немузейной красой любой курице из топ-моделей фору давать, и на тебе – в музейную глухомань сиделкой, вязать носки.

– Ваша экскурсия уже окончилась? – спросила девушка.

– Окончилась, фройляйн.

– Вам понравилось?

– О да! Особенно кухня. Там такие громадные сковородки, что стало жаль загулявших рыцарей. У нас обычно используют небольшие деревянные скалки, – я скосил глаза в её сторону. Этого оказалось достаточно, чтобы по выражению лица заподозрить в Хельге наличие чувства юмора и отсутствие чопорности – непробиваемого барьера для знакомства. Кто знает, где тут у них проходит граница между толерантностью к экзотическому блуду и классическим сексуальным домогательством?

Мы поднялись по лестнице в кафе, в котором я был вчера, но не дошли до прилавка, как я сказал:

– Позвольте угостить. Пирожные с сосисками не подерутся?

– Нет, но… – Хельга, видно, не ожидала от меня такой прыти, и любой ответ её был проигрышным.

– Пожалуйста, присядьте здесь. Прошу вас – у меня после экскурсии появился вопрос, а мне доступен только английский, – я беспомощнее отставшего от поезда пассажира в тапочках развёл руками. – Одну минутку.

Хельга села за стол и приняла изящную позу непринуждённого ожидания. Мне повезло, очереди не было. Я вернулся с картонным подносом, быстренько переставил всё на стол, сходил за другим и присел напротив девушки.

– Ваше имя я прочёл на бейджике и обязан как-нибудь назваться. Александр.

– Очень приятно, – ответила она. – Вы из России?

– Да. А вы из замка или того домика под островерхой черепицей, что у главного входа? – осведомился я, подавая пример, как разделаться с немецкими сосисками с помощью соуса.

Она рассмеялась – сдержанно, как-то по-немецки, а я плеснул воды в её стакан.

– Спасибо. Это же средневековый дом прислуги. Я из замка, вон мои окна.

– Ах, простите. Тогда не ваш ли муж прячется за занавеской? – в тон отреагировал я и успел подумать, что жена Густава Флора частенько бегала в этот домик к своей подружке – служанке Бутике, и наша старая кормилица Берта тоже жила там.

– Нет, не муж, – подыграла Хельга мне, вероятно, не придавая значения тому, как изменился бы в неродном для неё языке смысл её ответа, если бы она вместо «не муж» сказала бы «не он». Где она выучила русский? Когда рухнула Берлинская стена, фройляйн было лет десять. У нас, между прочим, всё ещё зовут девушкой замужнюю сударыню за прилавком лет до сорока и стесняются «погонять» силиконовую шопоголичку с Рублёвки барыней. Фрау-мадам таких тонкостей не понять.

Где же она выучила русский? Я уже не сомневался, что передо мной сидела та самая зеленоглазая блондинка, которую мне предрекли в московской подземке, и боялся спугнуть удачу. И вот теперь она сидела прямо напротив меня, держалась скромно и грациозно, и, согласно вещим словам гадалки, должна была помочь в том, в чём мне было бы невозможно справиться в одиночку. Моя и её роли в этом запутанном деле существовали во времени задолго до того, как я оказался здесь, в одном из двадцати пяти тысяч замков Германии, до того, как мне чуть не свернули шею во Франции, и даже до того, как в центре Москвы случайно подобрал почтовый конверт, с которого всё и началось. Такую помощницу для секретных поручений ещё поискать – с легальным доступом в замок, бегло шпарит по-русски и вдобавок умная, – в общем, находка для осиротевшего от серии провалов резидента. Разница между умным и очень умным заметна не сразу, но юмор чувствуют оба. А смотрит как – почти влюблёнными глазами – с ума сойти! Придуривается, наверно. Вам бы тоже так показалось, если бы понаблюдали, как колыхаются её натянутые брючки, и уловили вибрации голоска. Прости любодеев, Господи.

– А вы? Отбились от толпы? – лёгкий, почти незаметный акцент фройляйн был прелестен. – Как вы тут оказались?

Скорее всего, она понимала, что я прибыл сюда не с группой, а сам по себе. Говоря по-русски, Хельга иногда делала необычное ударение на двух слогах в конце фразы, однако это лишь добавляло речи притягательности.

– А-а, – с точно выверенной безнадёжностью махнул рукой я. – Топографический кретинизм. Заблудился на очередном перекрёстке планеты.

– И чем в жизни занимаетесь?

– Писатель – выпил и весь день свободен. В последнее время пытаюсь заработать на одном и том же заблуждении, которое преследует человечество с колыбели, и сейчас заканчиваю роман. Как сказали бы мэтры, исписался и ломанулся по миру блудняком тянуть лямки рюкзака.

– Где же ваш рюкзак, если не в автобусе?

– Бросил от изнеможения в шести милях к северу, выражаясь языком изобретателей джинсов, демократии и разбадяженного кофе. Боливар не выдержит двоих. Конечно, снискать масло на хлеб на одних и тех же пороках несравненно легче, но мне это слишком претит. Творить виртуальных мерзавцев в реальной сфере отрицательных эмоций и живописать бурю страстей в рукомойнике по американской мечте о чемодане зелёных рублей – не моё.

– А разве существует другая литература?

О как! Нарвался. Придётся отвечать, но, кажется, я уже входил в раж.

– Тут вы правы. Ещё ни одному пролетарию не удавалось застукать сытого Ротшильда и голодного Рокфеллера, а это совсем иная проблематика. Знаете, как бывает? Для начала приходится выуживать из жизни некий конфликт, столкновение интересов и характеров и щедро наделять персонажей изъянами души. А вскоре видишь, что за несколько прошедших тысяч лет к старым изъянам нельзя добавить ни одного нового. Я уже стал задумываться, не пора ли вместо художественного изображения пороков публиковать бюллетени их рейтинга встречаемости. Великая немецкая и русская литература уже сделала всё, что смогла. Доводом к тому выступают тысячи поколений землян, отправленных по религиозным канонам в адскую вечность, и неиссякаемый поток её будущих соискателей. Стало быть, или не всё ладно с канонами, или с соискателями давно происходит что-то не совсем то, поскольку массовое устремление в вечную преисподнюю, по тем же канонам, считается нелогичным. Складывается впечатление, что временно посланным на Землю и навсегда запертым в преисподней не дают обменяться мнением, а ведь в этом смысл передачи опыта поколений.

– А разве Церковь никого не предупреждает о вечной преисподней? – ввернула Хельга.

Во даёт, – девочка въехала в тему без разбега.

– Ну, Церковь у нас святая аж с беспорочного зачатия, в преисподней не состояла, а пожизненно осуждённому грешнику поверят сразу все. Церковь это понимала, поэтому для наглядности вечного адского пламени демонстрировала огонь костров Инквизиции, хотя и это не вразумило подданных. Скептики перелопатили Писание – а там ни слова про Святую Инквизицию и её костры на площадях, где нынче кормят голубей. И потом, какой чудак поверит в вечный огонь ада, если от греха можно запросто избавиться путём обмена монет на пачку индульгенций от святых отцов, которым тоже надо есть и пить? При такой святой коррупции, что папа римский на Святом Престоле, что знакомый чёрт-истопник из преисподней, – без разницы. Правда, были и достижения. Чтобы эффективнее управлять армией святых отцов на местах и экономить на их семьях, ввели обет безбрачия, который привёл к всплескам однополых внутрикорпоративных извращений. Церковные аналитики отслеживали степень разврата общества по падению рождаемости, и, в конце концов, искоренили блуд и нимфоманию настолько, что современные психотерапевты вынуждены избавлять от фригидности. Грех не освобождает душу под внешним и внутренним принуждением, – он вытесняется из души Святым Духом, а какой святой была Церковь, узнали ещё до того, как огородили забором Ватикан.

– Очень убедительно. Выходит, что-то не то с канонами? – Хельга приложила салфетку к губам. – Что же теперь – вообще не писать о пороках и молчать о грехе? – она бросила на меня пытливый взгляд.

Я же говорил – умная: умеет слушать и махом вернула меня к тому, с чего начал. Попробуем слегка возразить и увести беседу в бескрайние дали – пусть выберет сама, на чём застрять.

– Почему же молчать? Механизм очищения души Святым Духом изложен в религиях, опровергающих вечные сковородки преисподней. На Тибете, во избежание кармы, даже носят марлевые повязки, чтобы не нарушить заповедь «не убий» в отношении какого-нибудь невинного комара.

– Носят маски?

– Носят. Не все, конечно. А с другой стороны, Католицизм не мешал римским папам устроить резню мусульман в Крестовых походах и прятать беглых нацистов в конце войны. Вечной преисподней не убоялись ни те, кто сбросил бомбу на Хиросиму, ни те, кто жёг напалмом Вьетнам, хотя рука, отдавшая приказ, лежала на Библии. Нелепо думать, что церковный раскол на Руси в XVII веке произошёл из-за пересмотра взглядов на вечную преисподнюю. Модернисты вытворяли со старообрядцами такое, что западная поповщина нервно курила, отойдя в сторонку. А победному шествию западного Учения о Вечном Аде по Руси к тому времени минуло шесть веков. Но если вероучение о наказании разрешает убивать церковникам, как оно может запретить делать то же самое, например, верующим в бесконечный ад или рай террористам? «Верные» и «неверные» имеют две параллельные прямые – бессмертие души, сбросившей тело, как изношенную одежду, и бесконечность возмездия над развоплощённой душой, а это путь вникуда. Мошенники, одурачившие миллиарды, достойны Книги Гиннеса, – этого акта хватило бы, чтобы положить конец мракобесию, но история не ищет лёгких путей. И чем же нам, в таком разе, поможет ещё одно искусное художественное отображение старого порока или преисподней Данте Алигьери, которому не годятся в подмётки все вместе взятые инквизиторы? Вот вы же не верите, что авторы школьного курса по приобщению к однополой любви с целью скрытой контрацепции не читали про содомский грех в Библии?

– Недоумение существует.

– Ну, вот. А человечество не верит, что кому-то выгодно уничтожить институт семьи, воспитать космополита среднего рода, сократить число землян и превратить в управляемых баранов, освоивших пару кнопок. Уж коли европеец со средней зарплатой и ай кью смирился с тем, что его пятилетнее чадо вот-вот выберет половую альтернативу, и считает право трансгендера усыновлять отобранных у нормальных родителей детей подлинной демократией, пора открывать элитную клинику. У нас изъятие детей из семьи из-за нехватки апельсинов тоже может войти в привычку и будет поначалу сопровождаться недоумением. А когда поймут, что апельсины – не причина, а всего лишь повод, будет уже поздно, – ведь когда воруют миллиардами, это так трудно сообразить!

– Тогда должна быть причина.

– А кто её от вас скрывает? Стремление к демократии. У нас тоже есть кого зафиксировать на койке сыромятным ремнём. Задачки по арифметике домогаются точного числа детишек, выбравшихся из бассейна, за вычетом захлебнувшихся, а по истории – какой национальности был Гагарин – американец, англичанин или швед. А ещё есть русский язык и литература, масса иных предметов для выращивания поколения дебилов. Ползучую диверсию объясняют безграмотностью отдельных чиновников, но это клевета, – Запад не одаривает рублём полудурков, он вкладывает деньги в профессионально сделанный труд. Школьный учебник биологии советует промыть ожог водой, а затем одеколоном или раствором марганцовки. Знаете, к чему это приведёт? К дикому воплю, ещё большему ожогу и неизгладимым следам. Думаете, биологи не знают биологии? Всё просто: поставлена задача вызвать ненависть к учёбе, школе, учителям и своей стране. При этом известны имена и авторов, и заказчиков. Я знаю процедуру написания учебников – мнение заслуженных учителей, психологов и экспертов попросту игнорируют. Школьные «буквари» вызывают и закрепляют у детей стойкие ассоциации с психопатологией, выданной за норму. А те, кто отделывается отговорками о низком качестве материалов, должны отвечать вместе с их автором и министром, который перенял навык делать вид, что его нет.

– Вы всегда даёте такие жёсткие оценки?

– Только когда впечатляют задачки про утопленников. Оценочная информация, как любая другая, не бывает мягкой или жёсткой, хорошей или плохой, а только верной и неверной, в том числе, лживой. То, что на иностранные деньги подвизались калечить души детей, в доказательствах не нуждается. Дедушке Ленину тоже подали грант на «цветную» революцию, а в итоге, битое столетие – коту под хвост. Старое снова выдернули с корнями, а от нового опять хватила кондрашка.

– Я понимаю, о чём вы говорите.

– Значит, вы понимаете и разницу между старомодной сменой традиционной власти в одной стране и сменой народонаселения планеты в связи с перекройкой карты мира. Зачинатели глобального бардака не зря начали с образования. Архитектонику мирового сортира для начала возводят в чьих-то несмышлёных головах. А почему вы улыбаетесь?

– От вашей манеры выражаться. Откуда у вас эта мысль?

– От писателя Булгакова. Мне подобные мыслеформы ещё не под силу. Хотя что-то похожее про архитектора и пчелу есть у Маркса. Архитектор лучше пчелы тем, что заранее строит свои соты в голове, а по пророчеству Ванги наступление конца света будет сопровождаться исчезновением пчёл, – аналогия о всемирном сортире напрашивается сама.

– Где вы научились неординарно мыслить?

– Нигде. В общеобразовательной школе, где собирали макулатуру для самой читающей страны, в которой не хватало книг на всех. Был у меня знакомый полицейский, который научил, как сопоставлять разбросанные по месту и времени факты, выводить неочевидные следствия из нечёткого множества и подтверждать их ранее неизвестными обстоятельствами. Сложнее, когда очевидное лежит сверху и исключается одним из оппонентов. Проблема упирается не в человеческую логику земного ума, а в душу оппонента, и тут побеждает сильнейший. Мальчишки на школьном дворе это инстинктивно сознают, поэтому предпочитают врезать по морде, а не договариваться. Родители вслух ругают за драку, а про себя хвалят за мотивацию разбить чей-то нос. Это к вопросу о толерантности в России, где больше всего привыкли ценить правду и справедливость. Поэтому на Западе не могут понять загадку русской души. Логика подсказывает, что за Хиросиму следует извиниться, а Дух не даёт, – мол, не за что. Понимаете? Реальная жизнь и битва насмерть скрыта именно там, в Духе. Если Моисею не понравилось бы одобрение европейских гей-парадов, как Западу может понравиться Россия? Я давно заметил, что политологи регулярно ставят один риторический вопрос, на который ни разу не ответили. Запад, дескать, поносил нас за антинародный режим, мы от него избавились, а он «обратно» нас не любит, да ещё окружает НАТОвскими базами. То есть, когда коммунистическая идеология отправилась на свалку, когда Запад отхвалил этих мудаков – Горбачёва с Ельциным, геополитических светочей-материалистов осенило, что дело было не в идеологии, а в чём-то ещё, что вертится на языке и никак не слетит.

– Что же это такое?

– Борьба светлых сил с дьяволом, и Россия первой в мире примет стратегию этой борьбы. Философские категории добра и зла вообще не имеют смысла без разделения Света и Тьмы. Сегодня ясно, что Россию считают многовековой помехой мировому господству, а к нему стремится только дьявол. Побеждает сильный духом, и не стоит приравнивать укрепление силы Духа к обливанию холодной водой – это уровень пионервожатых и командиров взводов.

Хельга передёрнула плечами, но промолчала, а мне было пора сменить тему.

– Когда я в горячих спорах довёл мысль о строительстве всемирного сортира до извилин своих друзей, они настояли, чтобы осмотрел ваш архитектурный шедевр и вернулся другим человеком, а я человек покладистый и перечить им не стал. Они тоже хороши – сложили про меня байку, как я буду собирать во Франции виноград у какого-нибудь прованского феодала, и сами же ей наслаждались, пока туда не спровадили. Не поверите, напророчили – собирал, как миленький. Художник обязан жить среди людей, чтобы всякий мог бы его обидеть. Вот так, после непосильного труда, меня и занесло в ваши края. А на моём письменном столе остался недописанный эпилог с неизвестным мне концом. Никак не могу взять в толк, кто, кроме Брюса Уиллиса, спасёт мир, и какие надежды поселить в человечестве.

– Вы интересный человек, – с плохо скрытым любопытством произнесла Хельга и глотнула остывший кофе.

– Айн момент, Хельга. Продавщица простаивает.

Я принёс кофе и пирожные и уселся на своё место.

– Слушая вас, больше ни о чём невозможно думать. О чём же книга?

– А? А-а, об одном идеалисте-экуменисте, – лениво выдал я первую фразу экспромта, готового разогнаться в любом направлении и с любой скоростью. И с выстраданным равнодушием заслуженного графомана изрёк затравочную тираду:

– У одного археолога сбылась студенческая мечта – на голову упала древняя рукопись с тайной Мироздания. Тот помыкался по инстанциям, вывески которых лучше пропустить, но, видя, как аккуратно повязан засаленный галстук на ковбойке просителя, его отовсюду послали – вникать в Мироздание никто не стал, всем назавтра же подавай наличные. Один академик так и ответил, что снискал лавры не для того, чтобы лечить мигрень новой картиной мира, даже если она правильнее, чем у чукчи. А в другом месте парню отрекомендовали снести манускрипт в макулатуру. Из него не получался сценарий сериала о том, что олигархи тоже плачут с народом, потому что в бутерброде из черняшки и икры не хватает масла.

– Что такое черняшка?

– Чёрный хлеб, в просторечии. Бутерброд без масла – общество без среднего класса, а икра символизирует олигархов, плачущих от налогов на содержание чернохлебников и от социальной ответственности. В общем, в рукописи была пока непобедившая правда, тайна тысячелетия – не авторский вымысел, а реальный документ седой старины.

– Тайна тысячелетия?

– Угу, и не одного, а многих. Человечество с опаской относится ко всем фактам, которые не вписываются в привычную картину мира, словно они угрожают конфискацией непосильно нажитого. Что уж говорить о том, когда в принципиально новую парадигму мира не вписывается вся история Человечества?