скачать книгу бесплатно
Темнота.
Нечто, позволяющее осознать себя, вспыхнуло быстро, но оформлялось очень медленно. Никаких связей с тем, что снаружи. Наружная реальность казалась чужой. Ни звуков, ни воздуха, ни запахов. Темнота.
Мысли струились пустым потоком вокруг идей: где я? Кто я? Что я?
Голова. Воспоминания о голове, как о человеческом органе. Человек. Чувствует глаза. С непривычки пытается их открыть. Трудно, веки не слушаются, дрожат.
Открываются. От внезапного оглушившего света стало дурно, кишки скрутило, живот сковало тошнотой. Пока лучше закрыть.
Живот, желудок, кишки. Чувствует ноги, шевелит пальцами на них.
Осознание себя, но соединиться с собой не получается. Словно внутри тела кто-то чужой. И само тело чужое.
Руки. Да, на них тоже пальцы. Тоже шевелятся. То же ощущение. Но почему-то слегка другое.
Ощущения…
Тепло. Тело лежит. Чем-то накрыто. Воздух приятный. Воздух вдыхается.
Осознание того, что дышишь. Делаешь глубокий вдох.
Воздух теплый, но в нем есть несвойственная помещению прохлада. Понимание того, что здесь есть окно, оно открыто.
Вторая попытка приподнять веки. Аккуратнее, аккуратнее, ага, та-а-ак…
Потолок. Белый. Просто белый потолок. Кругом солнце. Все окрашено его лучами. Значит, есть небо, есть звезды. Есть солнце.
Глотаешь слюну. Во рту сухо, горло с трудом производит движения кадыком.
Переводит взгляд влево. Небольшой столик. На нем вазочка, в ней три разноцветных цветка. Один завял. Сзади столика – окно. За ним – деревья, синева небес. Такое далекое, такое чистое и какое же оно яркое. А что за небом?…
Снова утыкается в потолок.
Морщит лицо. Чувствует щеки, губы. Двигает языком.
Поворачивает голову вправо. Какие-то приборы, проводки. Тянутся, тянутся, длинной своей утыкаются в правую руку.
Ощущение дискомфорта от иголок.
До слуха доходит звук: мерное попикивание.
Тииин. Тииин. Тииин.
И звуки птиц за окном. Почему-то жизнь за этим окном заставляет дышать тверже, глубже, увереннее. С некой целью.
Взгляд опускается от потолка в стену. Картина. Опять цветы. Подсолнухи.
Смотришь ниже: белое, кристально белое одеяло. Видны выпуклости ног.
Ты лежишь в больнице. Больница? Ага, больница. Что у тебя болит? Вроде ничего.
Тогда зачем ты здесь? Почему? Как долго?
А самое главное: кто ты?
Ты чувствуешь слова, под словами – категории понимания вещей. Глаза, руки, ноги, стол, цветы, окно, небо – вещи, предметы. Значения, подразумеваемые под ними ясны. Мысли бегут на каком-то языке. Какой он? Можешь ли ты помыслить на ином? А если произнести слова? Любые.
– Х-х-х…
Закашлялся, горло сдавил спазм. Снова поюлозил по рту языком, широко открыл, потом закрыл челюсть.
– Х-хочу апельсинов. И устриц.
Почему эти слова? Они дурацкие. Но произносить их – невыразимо приятно.
Улыбнулся. Внутри потеплело. Это неловкое движение уголками губ вызвало прекрасные переживания.
…Но все изменилось с быстротой молнии. Некий рефлекс обострил чувства. Улыбка исчезла, как резко выключенная лампочка.
Шаги.
Новые ощущения: мурашки, холодок по спине.
Что-то внутри, глубоко за биением сердца, за дыханием, за животом, за внутренностями, где-то в самом нутре говорило: опасность!
Откуда подобное взялось? Почему?! Звуки шагов. Ну и что? По-прежнему тепло. Тебе хорошо. На улице ветер, слышны колыхания природы, древесный скрип.
Но от шагов становится дурно. Что-то приближается. Кто-то приближается.
Разумеется. Ты же не один такой. Кто-то дышит и видит, у кого-то точно так же стучит и бьется сердце. Идет такой же человек. По-видимому, прямо сюда.
Тук-тук-тук-тук. Звуки четкие. Узкие.
Ты дышишь чаще. Сигналы приборов из гипнотизирующе-монотонных превращаются в частые и неритмичные. Тревожные. Громкие.
Нет! Эти аппараты выдадут тебя. Прячься!
Ты открываешь и закрываешь рот, кусая воздух, дыхание участилось, из груди вырывается сердце. Тяжело совладать.
Пришло, наконец, что-то, что тебе известно, очень и очень хорошо. Чему ты не удивился, что для тебя не явилось некой новинкой.
Шаги у твоей двери на секунду остановились. Все затихло. И лишь предательское «тиин-тиин-тиин-тиин». Толком не осознавая что делаешь, поднимаешь левую руку и пытаешься выдернуть иголки из правой. С непривычки руки тебя плохо случаются, дрожат, неловко дергаются.
Чувство, составляющее твою сущность, побуждает тебя к действиям. Оно укрепляет мысли, концентрирует волю. От него сводит все тело судорогой, но, вопреки ей, ты двигаешься. Ты действуешь.
Двери палаты медленно открываются. Из них появляется голова с длинными волосами.
Ты задыхаешься. Гадкое ощущение заполнило всю глотку, сердце бежит ходуном. Аппарат издает свой писк, оглушая им все вокруг.
Нет! Нельзя лежать! Беги! Что такое бежать?! Неважно! Беги, уноси ноги! Вставай!
Все же иглы поддаются, ты вырываешь их из вены. Но выходит слишком грубо. Ты чувствуешь укол. По руке потекло нечто теплое. Теплое, влажное, темно-красное.
От одного вида жидкости из руки последние силы покидают твое тело. Едва нашедшее тебя сознание ускользало, как песок сквозь пальцы.
Но оно оставалось. То, что было известно хорошо. Чему не удивился, что не явилось некой новинкой. То, что пришло ожидаемо.
Остался страх.
10 год Новой Федерации
За 18 дней до встречи на земле Судей
Здание Новой Мировой Администрации
Марат оглядывал огромную карту, висящую перед ним.
Карта изрядно поистаскалась, виднелись участки с поблекшей краской, уголки пообтрепались. Да и сама она давно не отражала реальность. Многие наименования поменялись, что по идее, делало ее совершенно бесполезной.
Но топонимика в настоящий момент была не важна. В конце концов, названия на картах просто-напросто отражают победителей в борьбе за движения крови и капитала, иначе – отображают так называемые государственные границы. Той грозной конструкции, которая заполняла львиную долю карты, – больше нет, она уничтожена, истреблена, вытравлена, выдавлена, ластиком стерта. Она, Мировая Республика, осталась только на таких грязных, жалких картах, да в некоторых людях. Таких же грязных и жалких. Но сами-то континенты с ландшафтами остались прежними. Практически. А нации…Что нации? Огромные скопища подонков, навроде него, Марата, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали в определенные ареалы голод, холод, чума и чирьи. Взорвать бы это все к треклятой чертовой матери, взорвать пламенем какой-нибудь одной, – всего лишь одной! – великой идеи, да не хватает уже пороху.
Так думал мужчина, впившийся, как клещ, в пожухлую ткань огромной карты. Если конкретнее, в одну точку слева: скромную, почти незаметную, одинокую. На ее месте красовалась узенькая, кем-то прожженная дырочка. Это обугленное отверстие выглядело необычайно бедно и пугливо по сравнению с величавыми кусками суши правее.
Тем не менее, Марат смотрел точнехонько на прожженный круглешок.
– Значит, говоришь, заметили движение?
– Да, господин консул, – ответил широкоплечий человек, только и ждавший, когда молчание начальника прекратится.
– Какое именно, понятное дело, неясно?
– Сотрудники успели передать одно это странное: видим движение. На этом все. Связь пропала.
Марат не поменял позиции, никак не пошевелился, стоял, коптил воспаленным взором карту. Но сморщился, как от притерпевшейся зубной боли.
– На Ультимо-Сперанзо дует ветерок, а я должен знать, – прохрипел Марат. – Начался дождь – я в курсе.
– Господин консул, я…
– Но вот там началось «движение», а я стою в неведении. И, следовательно, меня охватывает страх.
– Мы делаем все возможное, чтобы вновь наладить поступление информации. В какой-то мере мы ожидали подобного, когда… придет пора, – голос мужчины звучал уверенно, в нем не имелось волнения лентяя, плохо выполняющего свою работу и от того вечно боящегося нагоняев от начальства. Ему можно было верить: действительно делалось все возможное, в этом Марат не сомневался.
Но уже поздно. Все его чутье говорило о том, что они опоздали, проспали, – просрали! – нечто важное. Агенты, наиопытнейшие разведчики, самые грамотные специалисты, не могут ни с того, ни с сего взять и в наиболее нужный момент «не выйти на связь». Особенно, если учесть, за Кем, а точнее за Чем они следили.
Сегодня, шестнадцатого июля десятого года где-то там, на другом конце планеты невообразимо далеко отсюда, что-то случилось. Остров, находящийся в совершенно непривычном для себя десятилетнем коматозе, ожил, вновь привнося в окружающий мир движение и смуту.
Там что-то зашевелилось. И тут же люди не выходят на связь.
Марат сделал глубокий вздох.
– Ладно, расскажи заново. Детально.
Он прошел к столу, сел, сложил руки, закрыв ими пол лица и оставляя взгляд своих прогноенных глаз на собеседнике. Широкоплечий, смуглый мужчина напротив кивнул и заговорил:
– В ноль часов семь минут по общепринятому времени сего дня мы получили сообщение от агентов, действующих в районе Зеро. Оно гласило, что на объекте происходили, цитирую «нетипичные погодные явления», а сами агенты стали чувствовать себя не очень хорошо.
– Они не объяснили в чем выражалось это нетипичное самочувствие?
– Никак нет, – отрапортовал мужчина. – На наши вопросы о том, что они имеют в виду, четкого ответа не последовало. Надо сказать, что все происходило в течение пары минут. Уже в ноль часов девять минут коммуникации начали давать сбои, агент, последний раз вышедший на связь, торопливо сообщил: «Видим движение». На этом все оборвалось, больше никакой информации не поступало. Связаться вновь не получилось. И до сих пор, то есть десять часов тридцать минут, не получается.
– Голос агента: он был напуган? Взволнован? Или, быть может, рад?
– Мы не зафиксировали каких-либо изменений в речи работника.
Марат опустил руки, склонил голову. Он думал, помощник молчал.
Нельзя сказать, что произошедшее стало неожиданностью. Десять лет они ждали новостей с Ультимо-Сперанзо, десять лет велась планомерная, скрупулезная слежка. Десять лет полнейшей тишины. Десять лет покоя. Всему приходит конец, думал Марат. Что ж, тишина горазда на многое, но только не длиться вечно.
– Какие меры приняты в связи с произошедшим? – спросил называемый консулом после недолгой паузы.
– К последнему месту связи направлена пара усиленных групп, все средства защиты на ближайших территориях, так или иначе находящихся в нашей юрисдикции, приведены в действие. Оповещены оборонительные силы…
Продолжать мужчина мог долго. Терять на это драгоценные теперь минуты – нецелесообразно.
– Я понял, – оборвал консул.
Мужчина мигом замолк.
– Об этом еще кто-то знает?
– Замять подобное не вышло, хоть мы и перекрыли каналы доступа всем сми, – вина таки просочилась в слова подчиненного, довольно искренняя. Он помолчал и нехотя добавил. – Шила не утаили.
– Однако ж. Какие темпы… Учитесь! За пол дня раструбят всему миру. Сгустят краски, наведут мраку и ужасу. С упоением взвалят все на нас, придумают какую-нибудь вину. И ее повесят. Заставили их умы клокотать.
– Пока что говорить о какой-либо угрозе со стороны Зеро нельзя, – немножко упрямо выговорил короткостриженый подчиненный, – Агенты не выходят на связь —да. Но считать их мертвыми тоже неразумно.
– Конечно, конечно… – Марат саркастически хмыкнул, взял огрызок карандаша, придвинул к себе листок. Морщинистая, худосочная рука начала выводить непонятные рисунки.
Мужчина помолчал. Проследил за творчеством начальника, потом спросил:
– С вашего позволения…
– Да, да… Свободен. Скажи Шарлотте, чтобы она… Хотя нет. Сам приготовь отчет для всех других членов Администрации.
– Он готов. Ждет вашего заверения. Пришлю немедленно, – собеседник Марата поклонился и направился к выходу. Не получив никакой реакции от начальника, бесшумно вышел.
Марат не видел что именно он рисует. Звериное предчувствие, выработанное десятилетиями жизни в революционном подполье, потом в политических интригах, потом в борьбе за удержание власти, – говорило ему: это не конец, дорогуша. Буквально сейчас начнутся остальные события. Не менее важные и не более приятные.
