скачать книгу бесплатно
– Очень хитро, – повторяет он. – Ведь о политике с этим типом ты говорить не будешь? Слышишь меня, Трюс?
– Нет, пожалуй, не буду, – отзывается сестра.
– Ни слова о политике! – повторяет он. – Только флирт, больше ничего. – Смягчившись, Франс спрашивает: – И чему же ты научилась, Трюс? Изобрази-ка.
Трюс снова вздыхает, но все-таки встает. В тот же миг раздается воздушная тревога. Франс только что показал нам просторный подвал, но никто из мужчин не двигается с места.
– Здесь бомбить нечего, – объясняет Тео.
Пока ревет сирена, Трюс с вымученной улыбкой прохаживается туда-сюда вдоль стола. Ее бедра дергаются, будто она хромает. Я прикрываю рот рукой. Может, если она еще недельку потренируется, но это… У меня вырывается смешок. Потом икает Абе. И тут уже грохаем мы все.
Вигер хлопает себя по коленям от хохота.
– Задница что надо, – говорит он сквозь смех. – Этого не отнять.
Хохот старика Виллемсена переходит в приступ кашля.
– Да провалитесь вы! – кричит Трюс. Она останавливается, широко расставив ноги и уперев руки в боки. – Сами бы попробовали!
Вигер встает и неожиданно ловко и вызывающе принимается вилять бедрами, вызывая очередную волну хохота.
– Смейтесь-смейтесь. – Лицо Трюс нервно подергивается. – Я думала, дело серьезное. Что этот тип… что его нужно скапутить.
– Чего-чего? – переспрашиваю я.
– Грохнуть! – рявкает Трюс.
– Пойдем-ка. – Франс мягко берет ее за локоть и ведет в прихожую.
Мы все еще трясемся от смеха.
Через десять минут они возвращаются. Сирена умолкла, и в комнате внезапно воцаряется мертвая тишина. Рука Франса бережно покоится на плече Трюс. Бедная моя сестра!
– Мать честная! – вырывается у Вигера.
Остальные молчат. Пылающее лицо Трюс покрыто слоем пудры, на веках лежат синие тени, губы – ярко-красные, как у клоуна. Понятия не имею, где Франс раздобыл косметику. Госпожу Андриссен я как-то раз видела – не думаю, что она красится. Мою сестру окутывает облако навязчивого приторно-сладкого аромата. Так пахнут только шлюхи. Мне ли не знать: за углом нашего дома узкий переулок, где работают несколько ночных бабочек. Рука Франса на плече у Трюс напоминает о покровительственном жесте сутенера.
Виллемсен кашляет и отворачивается, но я успеваю заметить промельк удивления в его глазах. Абе закусывает губу и прикрывает рот рукой. Только Вигер лыбится безо всякого стеснения.
– Ты такая красивая, Трюс, – говорю я, потому что остальные молчат – и потому, что мне, как ни странно, действительно так кажется.
– Ой, закрой варежку, зараза! – огрызается она.
Как объяснить ей, что я ничего плохого не имела в виду?
Трюс вырывает из рук Франса зеркальце, подносит к лицу и впивается в него взглядом. Потом поворачивается ко мне. И мы одновременно разражаемся смехом. Трюс падает на соседний стул, хватает меня за руку и визжит от хохота. Из нее выходит столько напряжения, что смех едва не превращается в плач.
* * *
Пока я высматриваю нашу «мишень», Трюс не поднимает грустных глаз.
– Эй, цыпочка! – дразню я ее.
– Никакая я не цыпочка! – яростно шепчет она.
– Задница что надо, этого не отнять! – подражаю я басу Вигера. Про меня он такого не скажет, у меня и зада-то нет.
Трюс зло щурится. Ее пылающее от гнева лицо блестит под слоем пудры.
– Выше нос! – подбадриваю ее я. – Ты красивая. Все будет хорошо.
Мы пару раз прохаживаемся по улице. Трюс неуверенно покачивается на каблуках, потом говорит:
– С меня хватит! От этого никакого толку, Фредди.
Чуть погодя мы усаживаемся рядышком за столик в «Мужском клубе». Нашего фрица пока не видать. За стойкой бара сидят несколько пожилых мужчин. В углу собралась группа шумных, перевозбужденных немецких солдат – молодые парни без оружия. За соседним столиком сидит еще один парень с девушкой, голландкой. На вид ей лет восемнадцать, миловидная, ненакрашенная. Не сводит со своего немца блестящих глаз. А тот отвечает ей не менее влюбленным взглядом. Неужели это любовь? Если да, то в башках у них, должно быть, совсем пусто!
Трюс толкает меня в плечо.
– Чего? – бурчу я, сверля ту потаскушку самым презрительным взглядом, на который способна. Но все ее внимание поглощено кавалером.
И тут я вспоминаю, что пьеса, в которой играю я, требует другого взгляда, и быстро изображаю улыбку.
– Ты только погляди! – говорит Трюс.
Перед этой девчонкой стоит розовый сорбет – огромная порция. Вот везучая! Солдат берет ложечку и подносит к ее губам.
– Она уже у него из рук ест! – фыркает Трюс.
– Тсс!
– Может, и нам попробовать? – предлагает сестра. – Деньги есть.
Да, Франс дал нам десять гульденов, чтобы мы могли что-нибудь заказать. Десять гульденов! Мамино пособие за неделю не намного больше.
– Да нет… – нерешительно отвечаю я.
Мы пожираем взглядом десерт.
– Или… все-таки?
– Нет, – так же неуверенно говорит Трюс.
Она сбрасывает туфли и, морщась от боли и тихо ворча, массирует себе пятки.
– Кофе для молодых барышень? – спрашивает официант. Ему лет пятьдесят. Тесная белая рубашка обтягивает живот, узел галстука распущен.
– Нет! – рявкает Трюс. – Два малиновых сорбета.
Мороженое холодное, сладкое – в жизни не пробовала вкуснее! Я пытаюсь как можно дольше держать во рту каждую ложечку. Закрываю глаза и наслаждаюсь. Чувствую, как сорбет медленно тает на языке.
Но вот угощение кончилось, а нашего фрица нет как нет.
У Трюс в уголках рта остались капельки мороженого. Пока она, чего доброго, не утерлась рукой и не размазала по щекам помаду, я протягиваю ей салфетку и строго говорю:
– Промокни губы!
Теперь, когда мороженое кончилось, часы за стойкой бара снова начинают равнодушно отсчитывать минуты.
– Можешь пока попрактиковаться в искусстве соблазнения, – предлагаю я сестре.
– Да, отличная идея! – с издевкой шепчет в ответ Трюс. – А если кто из фрицев на это поведется?
– Отошьем его, и все.
– На ком практиковаться-то?
Кто бы мог подумать: я даю указания старшей сестре! Ближе всех к нам – тучный немец за стойкой. Я коротко киваю в его сторону.
– Ладно, – к моему изумлению соглашается Трюс.
Она поворачивается к нему, расправляет плечи и выпрямляет спину. Ее груди откровенно выпячиваются. Обычно их не разглядеть. Трюс вечно сутулится, но грудь у нее есть. Настоящая, полная. Нечестно: мне ничего не досталось, а ей на такое наплевать.
Трюс растягивает губы в улыбке. Завлекательно ходить на каблуках она не умеет (да и без каблуков тоже), но сейчас вдруг превращается в настоящую женщину. Не то что я.
– Фу-ты ну-ты! – ахаю я, разглядывая ее бюст. – Смотри не перестарайся, Трюс.
Она притворяется, что не слышит и выпячивает грудь еще сильнее. Будто раздевается у всех на виду. Фриц реагирует незамедлительно. Да, прикидываться соблазнительницей Трюс может отлично. Почему же она была такой неуклюжей, когда мы упражнялись?
Фриц вздергивает брови и внимательно оглядывает ее, будто ощупывая взглядом: сначала лицо, потом – долго – эту скандальную грудь и снова лицо. Затем отворачивается.
Вскоре официант возвращается.
– Желают ли барышни еще чего-нибудь?
– Нет, спасибо, – говорит Трюс.
Официант не двигается с места, и я спрашиваю:
– Вы хотите сказать, это тот господин интересуется? – Я киваю в сторону толстяка за баром.
– Я ничего не хочу сказать, – отвечает официант.
Я краснею как рак.
– Чуть позже, – холодно говорит ему Трюс.
В ресторан то и дело заходят новые посетители. Но не наш фриц. От вызывающей позы сестры не осталось и следа. Грудь снова исчезла, плечи и спина ссутулились. Всякий раз, когда открывается дверь, мы вглядываемся в улицу, где становится все тише и темнее.
Снова подходит официант.
– Давай еще по сорбету? – предлагаю я Трюс.
– Нет, – говорит она, – это уже слишком.
– Нет так нет, – соглашаюсь я.
Но мы съедаем еще по одному. Уже совсем поздно, и нам начинает казаться, что дольше здесь оставаться нельзя: это вызовет подозрения. Наш фриц уже не появится, это ясно. Трюс с видом уверенной в себе женщины подает знак официанту.
– Счет, пожалуйста! – кричит она.
Официант приносит чек.
– Двенадцать гульденов шестьдесят центов. – Он замирает в ожидании.
– Двенадцать шестьдесят? – переспрашивает Трюс.
Я обмираю. Двенадцать шестьдесят! С пылающими щеками Трюс кладет на стол десятку, полученную от Франса.
– Мне добавить нечего, – бормочу я. – Это была ее идея.
– Двенадцать гульденов шестьдесят центов, – отчеканивает официант.
– Да-да, минуточку.
Трюс вскакивает на ноги, копается в одном кармане пальто, в другом, во внутреннем кармане. Кладет на десятку монету в двадцать пять центов. Испуганно глядит на меня.
Теперь вскакиваю и я. Роюсь в карманах. Двадцать центов! Я кладу их на стол. Трюс тем временем находит еще двадцать пять. Во внутреннем кармане я нащупываю две монетки: пятачок и один цент. Качаю головой: у меня все.
Трюс беспомощно смотрит на официанта.
– Простите, пожалуйста, – по-девчачьи писклявит она.
Потупившись, я изучаю носки своих туфель, но чувствую, что на нас направлены взгляды всех мужчин в ресторане.
Официант хватает Трюс за правое плечо, меня – за левое и сквозь собравшуюся у бара толпу толкает нас к выходу.
– Грязные шлюхи! – кричит он. – Вон отсюда!
Вокруг хохочут и присвистывают. На пороге он отпускает нас. Трюс торопливо распахивает дверь, и я выскальзываю за ней на улицу. Вообще-то, теперь надо в лес, сообщить Франсу о провале, но я сажусь на велосипед, Трюс запрыгивает на багажник, и в темноте мы молча едем домой.
Без мамы дома пусто. Из единственного крана – на кухне – капает вода, подчеркивая тишину. Стены неприветливо холодные. Дом словно умер, когда его бросили прежние жильцы.
Я замечаю, что Трюс пробовала платком снять с лица макияж. Щеки все в пятнах, а кожа вокруг глаз синяя, будто ее побили. Она выглядит устало, помято, дешево.
– Дай-ка сюда. – Я плюю на платок и пытаюсь стереть черные разводы у нее под глазами, пока сестра не увидела себя в зеркале. Помаду можно не стирать: съедена вместе с сорбетом.
– Вот так, – говорю я. – Теперь ты снова Трюс.
