скачать книгу бесплатно
Проклятая болезнь захватила организм и поедала изнутри. Я слушала хирурга, глотая слезы. Они шли не из глаз, а комком скатывались сразу в горло, потому что за дверью кабинета сидел мой папа. Наступает время, когда мы с родителями меняемся местами. Я понимала, что это был тот самый момент. У кабинета сидел мой большой беспомощный ребенок, с ввалившимися глазами. Он терпеливо и растерянно ждал решения врача и меня. Когда я вышла, он внимательно изучал мое лицо. Я врала, пытаясь казаться спокойной и равнодушной. Говорила ему
– Папа, врач меня отругал. Мы такую ерунду, как геморрой, не хотели лечить вовремя. Теперь я тебя буду лечить! Поехали домой!
Я пыталась спасти папу по схеме одного немца, который с таким диагнозом жил уже двадцать лет. Нужно было пить сулему, чагу, нафталин, фракцию. Нам показалось, что этот бредовый рецепт даже помог папе, и вместо двух недель, обещанных врачом, он прожил еще полгода. Фракцию папа пить отказался:
– Эту вонючую гадость пить не буду!
После этого стал сдавать и покинул этот мир абсолютно измученным болезнью и страданиями. Мне было жаль отца, который много пережил в своей непростой жизни. Он был вечно виноват перед мамой. Она винила его даже в смерти сына, потому что не остановил его. После похорон я задала маме вопрос:
– Ты считаешь папу идеальным мужем?
– Да, твой отец был очень хорошим мужем! – тихо сказала она.
– Жаль, что он никогда не слышал этого, – подумала я.
Мне нужно было решить вопрос с домом и мамой. Для этого в большой комнате собрался семейный совет, на нем присутствовали близкие родственники и друзья семьи. Дядя Ахметжан, мамин двоюродный брат, начал с меня:
– Дана, тебе нужно решить вопрос с мамой. Где она будет жить? У мамы, из-за тяжелой болезни, правая рука висела «плетью» и не работала, многое по дому раньше делалось отцом. Оставлять ее одну я не могла и предложила переехать к нам в Беловку. Мама категорично заявила:
– Нет, никуда не поеду из своего дома, вы должны приехать в «Красный Чабан». Раньше я никогда не противоречила своей маме, но тут решать нужно было не за себя и за нее, а за своих детей:
– Мама, извини, но сюда переезжать мы не будем, я предлагаю тебе жить с нами. Беловка находится рядом с областным центром, а Чабан – в 400 километрах от него. Сейчас я буду ориентироваться на своих детей, завтра им предстоит учиться в Оренбурге, а отсюда добираться очень сложно. Хватит того, что я во время учебы, только четыре раза в год приезжала домой.
– Тебе не жалко бросать свой родной дом, село? Ты обязана вернуться в «Красный Чабан», это твоя Родина! – продолжала настаивать мама.
Я не хотела с ней спорить и переключилась на тетю, мамину сестру:
– Тетя Марьям, а ты не хочешь вернуться в родную деревню? Могла бы ты с мамой здесь поселиться.
Раньше она жила в Чабане, но тут вдруг тетя Марьям замахала руками:
– Ой, даже не собираюсь. Рая, мне, кажется, тебе нужно ехать к Дане.
– Апа (сестра), послушайте моего совета, не нужно заставлять детей ломать свою жизнь, им нужно идти вперед, а вы их тащите назад. Дана говорит правильно, ты должна подумать о ней и о внуках, – сказал дядя Ахметжан.
К его мнению она всегда прислушивалась. Согласившись с родственниками, мама стала обреченно готовиться к переезду. Тетя уехала в Казахстан.
За короткий срок я собрала и упаковала ее вещи, оформила сделку с совхозом «Обмен дома на зерно». Сдала полученное от совхоза зерно на элеватор. Открыла там счет, куда должны будут перевести деньги от продажи моего зерна. Сделав все эти дела, мы погрузили в машину оставшийся после тщательной сортировки нехитрый скарб мамы и повезли его за много километров от дома. Мама стала привыкать, частенько, с грустью, вспоминала вслух школу, коллег, односельчан. Однако, будучи коммуникабельным человеком, она знакомилась с нашими соседями и начала общаться с бабушками села.
Начался новый этап нашей жизни, когда мы с мамой учились дружить друг с другом, чего не было раньше. Мы стали больше разговаривать. Я была тогда благодарна ей за то, что она перестала давить на меня, но это был поспешный вывод. Ей трудно было кардинально поменяться в этом возрасте. Периодически, по привычке, как когда-то в общении с отцом, она капризничала, обижалась на мелочи. Иногда ее обиды на меня были смешными, как та, которая возникла из-за того, что я не посоветовалась с ней, какое мясо заготовить на зиму, когда в сарае остался один-единственный бык. Было бы странно обсуждать это на семейном совете!
В один из тихих вечеров, после ужина, настойчиво зазвонил телефон, на другом конце провода плакала тетя, та, что уехала в Казахстан.
– Алло, Марьям – это ты? Почему плачешь? – спрашивала мама.
– Да, это я. Наш завод закрыли. Зарплаты нет. Я думала, что буду получать пенсию по «горячей сетке», но ее отменили. Нет денег платить за учебу Итиля. Теперь его могут забрать в армию, а он не хочет, – всхлипывая, перечисляла Марьям свои горести.
– Чем мы можем помочь?, – спросила ее я.
– Мы хотим вернуться в Россию, поможете нам?, – попросилась она.
– Хорошо, выезжайте. Чем сможем, тем и поможем, – ответила ей я.
Они приехали уже через месяц, все их вещи помещались в одной клетчатой китайской сумке, которую в народе называли «мечта оккупанта». Денег у них с собой не было. Моя тетя была самой младшей в семье. Она привыкла всю свою жизнь рассчитывать на старших братьев и сестер.
– Вот мы и приехали. Теперь мы ваши бедные родственники и будем жить у вас. Наших денег хватило только на билет. Подарки и гостинцы купить не смогли, – с этими словами тетя зашла в мой дом.
Мама вышла поприветствовать прибывших. Она обнимала и целовала гостей, утешала их, приговаривая:
– От вас никто и не ждал подарков. С приездом, мои дорогие!
Теперь, когда мама жила со мной, функция «опекуна» Марьям автоматически ложилась на мои плечи. Я не знаю, как некоторым людям удается стать манипуляторами, подчинить себе многих, заставить их решать чужие проблемы? Моя тетя была мастером в этом деле.
Я привыкла все до мелочей планировать, и мне захотелось сделать это и для тети:
– Я узнала, что нужно сначала пройти медосмотр, сходить в администрацию сельского совета, обратиться в паспортный стол, в пенсионный отдел. Машину я заказала к 8:00.
– Хорошо, с завтрашнего дня начнем. Дашь нам деньги на дорогу и за медосмотр заплатить? – спросила тетя.
– Да, конечно, оставлю, – кивнула я.
Через месяц, когда были собраны все документы и получено российское гражданство, тетя с сыном прописалась в нашем доме. Первый пункт тетиного плана был выполнен, был еще и второй… О нем я еще не знала… Вскоре мама заговорила со мной о племяннике:
– Итилю необходимо получить высшее образование. На это нужны деньги. Их у твоей тети сейчас нет. Ты должна помочь родным. Возьми в долг у фермеров, когда получим деньги за дом, рассчитаемся с ними. Да, твоя свекровь сказала, что ты копишь доллары. Может, их достанешь?
Я, действительно, иногда покупала доллары. Их в деревне трудно потратить. Таким образом, мне удавалось накопить на какую-либо крупную покупку. Свекровь не знала, что они ушли на похороны папы. Но, эта информация подлила масла в огонь.
Ко мне пришло запоздалое понимание того, что тетка заранее запланировала воспользоваться деньгами старшей сестры для обучения своего сына! Несамостоятельная Марьям несколько лет находилась на иждивении у средней сестры. Той, наверное, надоело ее тянуть и она сбагрила ответственность на нас с мамой.
Младшая сестрица так и жила всю свою сознательную жизнь между двумя сестрами, между Казахстаном и Россией, то и дело сходясь и разводясь с мужем. Мне казалось, что даже железнодорожные контейнеры матерились, громыхая, когда выплевывали из себя разбитую такой жизнью мебель и затасканные переездами мешки и чемоданы.
– Бедному стоит улыбнуться, как он начинает просить заплатку на свой чапан (халат), – подумала я бабушкиными словами.
Вслух ответила иначе:
– Фермеры дадут только под проценты. Мой муж – безработный, доход моей семьи – одна моя зарплата. Для меня любой кредит – это риск. Итиль должен понять, если нет денег на учебу сейчас, то нужно идти сначала в армию, потом можно будет работать и учиться заочно, или на вечернем отделении.
Тетя, молчавшая до этой фразы, с агрессией набросилась на меня:
– Когда вырастет твой сын, ты все сделаешь, чтобы он не пошел в армию. Вот и я делаю, что могу.
Мне приходилось сдерживать себя, чтобы не переходить в другую тональность:
– Да, только ты ничего не делаешь, а заставляешь меня залезать в долги. В отношении нас ты ошибаешься. Когда Тимур вырастет, он пойдет в армию, а потом будет работать и оплачивать свою учебу сам. Просить денег он ни у кого не будет, даже у меня. Я так воспитана и детей этому учу. Мой сын будет рассчитывать только на свои силы.
– Если ты не хочешь помочь тете, то ты мне не дочь! Я оставлю тебя без наследства! Ни копейки от меня не получишь! – со злостью кричала мама.
Потом она отвернулась и сквозь зубы сказала:
– Лучше бы ты сдохла в детстве от бронхиальной астмы!
Я устало ответила ей:
– Мама, я тоже мать. Но, как мать, я тебя не понимаю.
Жить под одной крышей с озлобленными родственниками становилось невыносимо. Марьям закатывала скандалы и истерики, мама утешала ее и ругала меня. Итиль спорил не хуже женщин, конфликт становился все болезненнее.
В меня кидали бомбы, разрывая
Измученное сердце на куски…
Мне было не до ада или рая,
Лишь боль, что не подал никто руки…
Я пробовала жить всегда открыто,
Как на листе понятным шрифтом стих…
Теперь последней каплею убита…
Мне не простили… Я простила их…
(Ирина Самарина-Лабиринт)
Ситуация тех дней напомнила мне седьмой класс. Тогда одноклассники объявляли мне бойкот за бойкотом, только потому, что я была дочерью директора школы. Им казалось, что я всюду выведывала информацию, а потом «стучала» на всех своей маме. Хотя, на самом деле, я ее почти не видела дома. Они думали, что учителя ставят мне хорошие оценки по той же причине. Эти обвинения были несправедливыми, и я пыталась доказать одноклассникам свою невиновность. Моя бабушка сказала мне тогда:
– Cъел волк – не съел, про него все будут говорить, что его пасть в крови! Если толпа решила, что ты в чем-то виновата – не доказывай им ничего. Они не услышат тебя. Не иди против глупцов. Пережди время! Потом они поймут, что поступали неправильно! Доказывать нужно делом! Учись хорошо. Добивайся высоких результатов. Поступи в институт. Там тоже хорошо учись. Вот тогда до них дойдет, что твои оценки заработаны честно!
На тот момент ее слова я поняла так, что для меня будет лучше, если начну игнорировать одноклассников, перестану оправдываться, и тогда они не будут меня донимать. Не угадала… Дети бывают очень жестокими, они не унимались и в том случае, когда я замыкалась и уходила в свой мир. Кто-то сказал:
– Даже сильных может победить толпа немощных.
Одноклассников было много, а я осталась одна. Слабый, одинокий подросток… Никто не замечал моих страданий, и, в первую очередь, их не замечала моя мать! Мне не хватало ее поддержки! Мне не хватало ЕЁ! Тогда я для себя решила, что если взрослые не видят, как мне сейчас плохо, то они и не заметят, если меня не станет совсем. Я часто оставалась наедине с этими мыслями. Как всегда, дома никого не было: родители – на работе, брат – или на секции, или играл где-то с пацанами. По телевизору показывали многосерийный фильм о сибирском селе. Его тогда смотрели все жители нашей деревни.
В одной серии героиня, из-за семейных проблем, повесилась. В моих глазах запечатлелись, показанные крупным планом, ее полосатые носки на болтавшихся в воздухе ногах. Не одна я обратила внимание на них. На следующий день на перемене мальчишки показали, как делаются удавки, петли, на которых вешаются. Я – девочка сообразительная. Мне достаточно было одного раза, чтобы запомнить, как завязать петлю. В тот день я сама себе сказала:
– Лучше сдохнуть, чем быть никому не нужной!
Взяв в руки петлю, я задумалась. Отбросив эмоции, я размышляла, как все это произойдет и что будет после меня. Первыми, о ком я подумала, были бабушка и папа, для которых моя смерть станет страшным горем. Мне стало их жаль. Вспомнились бабушкины слова:
– Девочка моя, даже за спиной хана злые люди показывали кулак. Иди по жизни гордо и с достоинством. Покажи им силу своего духа!
Умываясь горячими слезами, медленно, одеревеневшими от страха пальцами, я развязала узел и убрала бельевую веревку обратно в ящик.
Но, этот бойкот делался уже по-взрослому! Мать весь накопившийся гнев выплеснула мне в самую душу. Эти слова обожгли меня и больно ранили. Сразу вспомнилось безрадостное детство, в котором не было материнской любви. Мне приходилось видеть ее нежность, направленную на брата. Помню себя, в ожидании маминой коленки.
Мы в большой комнате смотрели телевизор. Братик лежал на диване, головой – на коленях мамы. Она нежно гладила его по волосам, целовала. Я, как неродная, искоса наблюдала за ними, ждала, когда он уйдет. Наконец-то… О! Чудо! Колени мамы опустели, и я бегу, чтобы лечь на них головой. Я уже в полуметре от нее…
Мама, с раздражением в голосе, останавливает меня на лету фразой:
– Ты куда бежишь? Большая уже! Сиди в кресле!
Мою маму многие считали очень мудрой женщиной. Она была хорошим педагогом, психологом, директором школы, но материнской и женской мягкости, такта ей не хватило сначала в воспитании, а потом, чтобы понять, что из-за капризной и жадной сестры она теряла родную дочь. Возможно, навсегда… Для других мама всегда была советчиком, учила правильно выстраивать отношения в семьях… Но, не слыша себя от злости, разрушала то, что осталось от собственной семьи. Она кричала мне:
– Уеду на Родину, не хочу с тобой жить, ты – неблагодарная дочь! В твоем доме всё мое! Это я тебе купила приданое! Все заберу, ничего не оставлю!
Отпрыск тети ехидно заметил:
– Мы даже можем тебя лишить квартиры. Ты сама нас прописала.
Я стояла, словно каменный истукан, внутри которого пряталась и догорала душа. Ее неистово «скребли кошки». «Твари» царапали безжалостно, оставляя длинными когтями глубокие отметины. Хотелось расплакаться. Вряд ли кто из них пожалел бы меня. Поэтому, собрав силы, я с ухмылкой ответила Итилю:
– Да, но права на квартиру давно юридически оформлены на членов моей семьи. Это общедолевая собственность. Я могу выписать вас с такой же легкостью, как и прописала.
Я ходила по своему дому прибитая, несчастная. Слышала, как с моего домашнего телефона тетя и мама демонстративно громко жаловались на меня всем родственникам, родственникам мужа, односельчанам, среди которых я зарабатывала свой авторитет десять лет. Всё шло «коту под хвост», катилось к «чертям собачьим»!
Мне было трудно простить маме то, что, после их разговоров, приходилось идти по селу и слышать, как за спиной все, кому не лень, говорили:
– Дана выживает из дома свою родную мать и тетю. Бессердечная эгоистка выгоняет мать-инвалида.
Я, как тень, шла на работу и с работы. Казалось, что мне в спину воткнули огромный тесак, с которым приходилось жить, терпеть адскую боль.
По ночам я долго не могла уснуть. Все горело синим пламенем вокруг и внутри меня. Это был мой персональный, индивидуальный АД!
Вспоминая то время, только недавно поняла, что мой муж и дети так старались меня не напрягать. Даже не помню их присутствия в доме, словно я была одна, в захваченной врагами крепости. Моя семья по собственной воле удалилась на задний план моей тогдашней действительности, предоставляя мне возможность разобраться в отношениях с родственниками самостоятельно. Через две недели у ворот моего дома остановился грузовик. Приехал дядя Ахметжан, который выхлопотал маме, как Почетному Гражданину района, квартиру в своем селе и увозил ее обратно, на восток.
Для меня это стало неожиданностью, но, возможно, это было лучшим решением. Жить в таком негативе становилось невыносимо. Поборов себя, я сказала матери на прощание:
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, поэтому участвовать в погрузке твоих вещей не буду. Насчет приданого ты права, здесь все действительно куплено тобой. Я сейчас ухожу из дома. Бери все, что тебе нужно, не стесняйся, но с этого дня забудь меня! Твоя дочь умерла в детстве от бронхиальной астмы!
Только потом я заметила, что слово «мама» из моей фразы пропало, как пропадала она сама в эту секунду из моей жизни. Уйдя далеко за деревню, в безлюдное место, я села у родника, мирно журчащего у края леса, под кладбищенским холмом. Опустив голову на колени, я расплакалась. Уже на расстоянии прощалась с мамой, со своей семьей, которую для меня, после смерти отца и брата, представляла она одна. Рядом с кладбищем я хоронила свою любовь к ней, поливая землю горькими слезами. Белая капустница летала надо мной, задевая тонкими крылышками мои лицо и волосы. Она была такой настойчивой в своей заботе. Ах, белая бабочка… Мне даже показалось, что это родная мне душа, слетевшая с небес, утешала меня. Я смотрела на нее и видела свою бабушку в белой ночной сорочке и белом платочке.
Машина уехала, не дождавшись моего возвращения. Я не простилась с мамой физически, но сделала это мысленно, крепко обнимая ее на прощание. Тут проявился недостаток нашего степного сурового воспитания.
Нас научили читать по глазам настроение, эмоции, в словах слышать то, чего не сказали, или сказали «между строк», скрывать свои чувства. Нас не научили говорить о своих чувствах. Мы не признаемся близким в том, от чего нам бывает больно, не сообщаем, от чего нам хорошо… Мы прячем это от всех, даже от себя. Ночью, после отъезда мамы и тети, я, как мумия, лежала на кровати с детьми и не спала. В соседней комнате кричал во сне пьяный муж… Благо, дети, набегавшись на улице, спали крепко и не слышали отца.
Погрузившись в свою печаль, молча, не мигая, смотрела в темноте на черный потолок. Я беззвучно плакала, не всхлипывая и не вытирая слез, чтобы не разбудить детей. Горячие струйки беспрестанно стекали по вискам на подушку, делая ее мокрой. Мокрыми становились и мои волосы.
Через месяц после таких ночей я обнаружила, что под лопатками, на хлопчатобумажной ночной рубашке, протерлась ткань. Она стала тоньше и просвечивалась. «Крылышки пробиваются», – ухмыльнулась я «себе под нос», обнаружив два полупрозрачных пятна на сорочке. Я начала получать письма от мамы, которые сжигала, не читая. Мне не хотелось делать вид, что ничего не случилось, что я не обиделась. Всю жизнь я ждала от мамы любви, прощая ей резкий тон, оправдывая ее холодность и раздражительность тем, что она уставала со мной, больным ребенком, с которым проводила бессонные ночи, а потом уставала на работе. Не получая от меня ни одного ответа, возможно, она впервые почувствовала, что была не права. Она начала звонить мне, желая исправить ошибку. Для нее я умерла, она сама так захотела. Я не могла простить ей этих слов. К телефону подходили дети, мой муж. Они разговаривали с ней, но мне было трудно перешагнуть слишком сложный для меня барьер, глухую бетонную стену, возведенную между нами моей матерью. Даже будучи ребенком, я не понимала ее, когда она проклинала отца, его род. Слыша ее слова, я вздрагивала от страха за отца, за нас, потому что его род – это МЫ. Мне не было понятно, как можно ранить близкого человека, с которым живешь бок о бок каждый день и всю жизнь, которому после всего этого нужно будет смотреть в глаза каждый следующий день. От этих сцен моя душа страдала не по-детски. Я обещала себе: когда вырасту, никогда не буду обижать мужа и огорчать детей.
Мне всегда хотелось понять, почему папа чувствовал себя виноватым, многое прощал маме. Тогда мне еще не было известно о трагедии, которая произошла с отцом задолго до моего рождения.
Женившись после армии на восемнадцатилетней Райхан, папа привел ее в родительский дом, где жила большая семья: дедушка Мукатай с молодой женой, сыновьями и старенькой матерью, воспитавшей его детей. Между старшими женщинами в доме часто возникали конфликты. Дерзкая сноха не думала уступать свекрови. Мой дедушка слишком сильно любил свою красавицу-жену, баловал ее подарками и не пресекал грубого поведения по отношению к его матери. Мой папа очень любил бабушку. Ему не нравилось, что жена отца так себя ведет. Он несколько раз предупредил мачеху, что не даст в обиду бабушку. Та только смеялась ему в лицо, провоцируя конфликт. Однажды, когда мой папа приехал с работы раньше обычного, он увидел картину, от которой его бросило в жар. На земле сидела бабушка, а мачеха била ее по голове огромным медным тазом. Все произошло внезапно. В состоянии аффекта он схватил висевшее на стене ружье, для того чтобы напугать мачеху. Он выстрелил… Ружье оказалось заряженным… Как птица, в последний раз взмахнув крыльями, молодая мачеха замертво упала рядом с бабушкой, залив кровью ее и двор. Со скоростью вылетевшей пули весть разлетелась по селу. В одно и то же время о ней узнали мама и ее отец. Дом находился в трех километрах от школы, там работала моя мама. Она выскочила оттуда и побежала, не разбирая дороги, путаясь в своем длинном сером плаще – макинтош. Ее розовый крепдешиновый шарфик развевался на ветру. Он еле держался на тонкой девичьей шее. Пытаясь догнать и остановить дочь, за ней бежал мой дед Нурахмет. В этот момент она думала о своем муже, дедушка – о своей дочери. Им уже сообщили, что второй выстрел Сулейман сделал в себя, но был еще жив.
– А вдруг он убьет Райхан? – стучало в голове деда.
Мой папа «загремел» в тюрьму на семь лет, там его навещал только тесть, дедушка Нурахмет. Дедушке Мукатаю было трудно простить сыну смерть красавицы Куляй.
Все эти годы мама ждала его, но на свидания ни разу не ездила. Перед тем, как его увезли в райцентр, он успел ей крикнуть:
– Не жди меня, устраивай свою жизнь!
С его стороны это было честно. Он понимал, что срок ему назначат немалый, чувствовал себя виноватым перед ней. Ему не хотелось губить ее молодые годы.
В нашем селе стояла ракетная воинская часть, однажды там появился казах, офицер. Он заметил молодую учительницу. Через ее коллег, жен офицеров, он передал записку, в которой писал, что хотел бы с ней познакомиться и что у него самые серьезные намерения.
