Герой конца века

Она молчала.

– Ты согласна?

– Да… Но поговорим завтра… Я сегодня так взволнована.

Он обнял ее, еще раз крепко поцеловал и уехал.

Мы знаем, что прямо от Строевой он отправился к Масловым.

IV

Под арест

Прошло полгода.

Николай Герасимович и Маргарита Николаевна все еще, казалось, переживали медовый месяц своей любви.

Нанятую в том же доме, где жила Строева, большую квартиру Савин отделал, действительно, на славу.

Вся мебель была заказана у Лизере, из Парижа он выписал свои картины и вещи.

Словом, Николай Герасимович устроил прелестнейшее гнездышко для своей очаровательной Муси, как называл Маргариту Николаевну.

Составленный им круг знакомых из бывших товарищей Савина по полку, Маслова с женой и Ястребова с Зиновией Николаевной и их друзей был небольшой, но веселый и задушевный.

Время проходило очень приятно.

Николай Герасимович выписал из Руднева своих рысаков и тройку, на которой часто они с компанией совершали поездки за город слушать цыган.

Одевал он Маргариту Николаевну роскошно, выписывая ей все туалеты и все необходимое из Парижа.

У всякого есть своя слабость или страсть.

У Савина, с легкой руки Анжелики, развилась страсть одевать женщин, и он, надо было отдать ему справедливость, знал это дело до тонкости.

Вообще, он старался окружить «свою Мусю» самой трогательной заботливостью, баловал самыми поэтическими выражениями внимания и исполнял все ее мельчайшие желания.

Он блаженствовал.

Жизнь его была одна сплошная, по его собственному выражению, страстная песнь любви.

Наконец он нашел то, что так долго искал: умную, прелестную женщину, с прекрасным характером и нежно любящим сердцем.

Ему было так хорошо в обществе его дорогой Муси, что никуда не тянуло и он просиживал по целым дням дома, наслаждаясь покоем не изведанного им счастья у домашнего очага.

Тихое пристанище после его бурно проведенной жизни казалось ему настоящим раем.

Время летело незаметно.

Темные тучи стали появляться на ясном небосклоне их жизни. Началось с того, что Маргарита Николаевна получила письмо, которое по прочтении тотчас же уничтожила.

Письмо это расстроило ее на целый день.

Она ходила как потерянная, то и дело задумывалась, и на глазах ее выступали слезы.

– Что с тобой, Муся?.. – допытывался Николай Герасимович.

– Ничего, положительно ничего… – отвечала она, стараясь улыбнуться через силу.

– От кого было это письмо?.. – серьезно спросил он.

– От мужа… – не выдержала Строева и зарыдала.

– От мужа? – повторил растерянно Савин. – Что же он пишет?

– Пишет, что не даст больше отдельного вида… и что едет сюда… – сквозь слезы продолжала Маргарита Николаевна. – Кончено наше счастье… Все кончено… Паспорту срок через месяц… Бракоразводное дело я не веду.

– Надо будет опять начать его.

– Теперь уже поздно… Муж может приехать не нынче-завтра, опять начнутся скандалы…

– Об этом не беспокойся… Сюда он не явится, а если осмелится, то будет иметь дело со мной… Но чего же он хочет? Денег?

– Нет, денег он не возьмет… – печально покачала она головой.

– Чего же ему надо?

– Чего? Ему надо мучить меня… отравлять мою жизнь… Он, вероятно, узнал теперь, что я счастлива и довольна, вот он и едет, чтобы все испортить, чтобы сделать меня снова несчастной.

– Ну, это ему не придется, Муся… Положись на меня и будь спокойна.

– Но что же ты можешь сделать… Он муж, а ты…

Она горько усмехнулась.

– Я ему покажу «муж»… Я его так проучу, что он позабудет, как отворяется наша дверь и на какой улице мы живем… Пусть только явится, – горячился Николай Герасимович.

– Это скандал!.. – вздохнула Строева.

– Скандал, так скандал, но до тебя я его не допущу, пока жив, можешь быть спокойна.

Скандал действительно произошел.

Спустя полторы недели после получения Маргаритой Николаевной письма от мужа, в их общей с Савиным квартире раздался резкий звонок.

Был двенадцатый час утра, и Николай Герасимович сидел у себя в кабинете.

– Там господин Строев просят доложить барыне… Я сказал, что они почивают, требует, чтобы разбудили, кричит… – доложил вошедший испуганный лакей.

Вся кровь бросилась в голову Николая Герасимовича.

– Где он?

– В зале.

Савин быстро вышел из кабинета и застал посетителя уже входившего из залы в гостиную.

Это был низенького роста толстенький человечек, с опухшим, видимо от беспрерывного пьянства, лицом, всклокоченными черными с сильной проседью вьющимися волосами, седым, давно не бритым подбородком и торчащими в разные стороны щетинистыми усами.

Одет он был в изрядно потертый репсовый сюртук, в петлице которого была орденская ленточка, и темно-серые брюки с сильно обитыми низками, лежавшими на порыжелых, стоптанных сапогах.

В руках он держал барашковую вытертую шапку.

Он был и теперь очень сильно выпивший и посоловелыми, заплывшими маленькими глазами, в которых светилось какое-то странное насмешливое добродушие, глядел на Николая Герасимовича.

«И этот оборванец – ее муж… – мелькнуло в голове последнего. – Он обладал ею и, конечно, прибыл сюда, чтобы предъявить ка нее свои права».

Ревнивая злоба чуть не задушила его.

Маленький человечек еще более подлил масла в огонь.

– Честь имею представиться… – заговорил он заплетающимся языком, – отставной капитан и георгиевский кавалер Эразм Эразмович Строев, законный супруг живущей в этой квартире Маргариты Николаевны Строевой… Хорош-с?.. – вопросительно насмешливым тоном добавил он. – С кем имею честь?

– Это все равно… – задыхаясь от злобы, отвечал Савин. – Что вам угодно?

– Хе, хе, хе… Все равно… Это действительно все равно, какой мужчина живет в одной квартире с моей супругой… Это действительно все равно… Только, по-человечески, вас жаль… Попали вы в логовище пантеры… Я-то не боюсь, я укротитель.

– Довольно болтать вздор, я вас спрашиваю, что вам угодно?

– Что угодно? Это уж я, государь мой, скажу своей супруге… Вот что-с… Повидать мне ее надо… кралю-то эту красоты неописанной.

– Если вам надо видеть Маргариту Николаевну, то можете уйти, с чем пришли… Вы ее не увидите…

– Это как же понимать прикажете?.. Вы кто же ей приходитесь? Сожитель? А я муж, законный муж, ну, значит, и брысь.

– Что-о-о… – заревел вне себя от гнева Савин… – Говорю тебе, убирайся вон сейчас же, или я тебя вышвырну!

– Чтоб я ушел!.. Это атанде… Я в своем праве, я к супруге, за меня закон.

Он совершенно неожиданно для Николая Герасимовича поспешил сесть в кресло.

– Подождем, пока изволят проснуться.

– Так ты честью уйти не хочешь?.. Хорошо, – подскочил к нему Савин и, схватив за шиворот, приподнял с кресла и понес через гостиную и залу в переднюю.

Эразм Эразмович барахтался и руками и ногами, но Николай Герасимович, обладавший, особенно в припадках гнева, колоссальной силой, нес его на весу и так, видимо, затянул ему ворот рубашки, что и без того красное лицо Строева сделалось сине-багровым.

Отворив дверь на парадную лестницу, Савин выпустил отставного капитана и пинком ноги сбросил его с лестницы.

Эразм Эразмович покатился вниз, колотясь головой о ступени.

– Караул, убили! – раздались его крики по всей лестнице.

Два каких-то господина, поднимавшиеся в это время по лестнице, бросились на помощь к кричавшему Строеву; явился швейцар.

– Это я спровадил этого нахала! – крикнул последнему Николай Герасимович. – Если он вздумает явиться второй раз – не пускай, не то совсем убью.

Он вернулся в квартиру и запер дверь.

Возвратившись в кабинет и несколько успокоившись, Савин позвонил.

Явился лакей.

Он улыбался во весь рот.

– Маргарита Николаевна не должна знать, что этот господин был здесь… Слышишь, Петр?

– Слушаю-с… А на отличку вы его попотчивали, Николай Герасимович… Вся голова разбита и рыло в крови.

– А почему ты знаешь?

– Дворник прибегал на кухню, сказал. К мировому жалиться идти грозился. Имена и фамилии записал швейцара и двух господ, которые видели, как он по лестнице ступени считал. Умора-с.

– Скажи всем людям, чтобы ни гугу барыне, а не то разочту мигом.

– Слушаю-с, зачем говорить, не скажут.

Скрыть однако этой истории от Маргариты Николаевны не удалось.

Через несколько дней была получена повестка от мирового судьи, которой отставной корнет Савин вызывался на суд по обвинению в нанесении побоев отставному капитану Эразму Эразмовичу Строеву.

Повестку принесли после обеда, когда Николай Герасимович спал, и она попала в руки молодой женщине.

Проснувшийся Савин, получивший повестку из рук Строевой, поневоле должен был ей рассказать подробно всю историю расправы, которую он произвел с ее мужем.

– Зачем, зачем ты это сделал?.. Ты не знаешь его, это не человек, а сам дьявол. Он будет тебе мстить всю жизнь. Это не ограничится одной жалобой.

– Пусть себе, я не боюсь, но зато сюда он, надеюсь, позабудет дорогу. Я его проучил как следует.

– Ах, Нике, я боюсь.

– Чего?..

– Всего… И этого суда… И его… мести…

Молодая женщина с трудом произнесла последние слова.

– Какие глупости… Мировой оштрафует… Жалобщик ведь сам вломился в чужую квартиру… Это смягчающее обстоятельство…

– Ты забываешь: он пришел к жене, – заметила Строева.

– Забываю и хочу забыть о том, что ты жена… такого плюгавого отродья… – брезгливо сказал Николай Герасимович.

Маргарита Николаевна тяжело вздохнула. Слезы показались на ее чудных глазах.

– Разве я виновата в этом? – прошептала она. Савин опомнился.

– Голубчик, Муся, прости меня, я тебя обидел… Я не хотел этого… Но когда я вспомнил его фигуру, вся злоба прилила к моему сердцу при одной мысли, что эта гадина могла сметь приблизиться к тебе… Не плачь, моя ненаглядная.

Он сел с ней рядом на диван, обнял ее и привлек к себе, покрывая ее руки и лицо нежными поцелуями.

– Не буду, не буду! – сквозь слезы улыбалась она.

– Забудем о нем.

– Он о себе напомнит.

– Не беспокойся, я сумею отделаться от него.

– А теперь все же предстоит скандал… суд.

– Пустяки… кончится ничем… говорю тебе.

Она вытерла слезы и скоро действительно развеселилась или, по крайней мере, приняла веселый вид.

На другой же день Николай Герасимович поехал к одному из лучших петербургских присяжных поверенных, которому и поручил дело.

– Надо будет несколько протянуть его, – заметил адвокат.

– Это как же?

– Очень просто… Я не являюсь на первое заседание, постановят заочное решение… Затем я подам отзыв, а в случае решения не в нашу пользу – апеллирую в съезде.

– Это уж как вы сами находите лучше… Только нельзя ли, чтобы ограничились штрафом.

– Постараюсь.

– Уж пожалуйста… За гонораром я не постою.

– Придется являться два раза, написать две бумаги, это вам будет стоить триста рублей.

– Прикажете сейчас?..

– Да, по обыкновению, за уголовные дела я беру вперед, в мировых учреждениях я собственно и не веду, только для вас.

– Благодарю вас.

Савин вынул бумажник, отделил из пачки денег три радужных и подал адвокату.

Тот небрежно бросил их на роскошный письменный стол и написав расписку и доверенность, передал их Николаю Герасимовичу.

– Доверенность засвидетельствуйте и оставьте у нотариуса, я заеду получить сам.

Адвокат назвал нотариуса.

Савин положил в карман бумаги и уехал.

Заехав по дороге к указанному нотариусу, он подписал доверенность, расписался в ее получении и оставил в конторе для выдачи поверенному.

Время шло.

Николай Герасимович и даже, как по крайней мере казалось, и Маргарита Николаевна позабыли об этом деле.

Он считал его пустяками и сумел убедить ее в этом.

Вскоре оказалось иное.

Через два месяца Савин получил от своего поверенного письмо, в котором тот уведомлял его, что по приговору мирового судьи, утвержденному съездом, он, Николай Герасимович, приговорен к двухмесячному аресту.

«Если вам угодно подать кассационную жалобу, то благоволите пожаловать ко мне для переговоров, так как принятые на себя мною, по нашему условию, обязательства окончены» – так заканчивалось письмо присяжного поверенного.

Савин, несмотря на то, что был поражен приговором, невольно улыбнулся.

– Каков гусь… Взял за два месяца ареста триста рублей и хочет сорвать еще.

Он не отвечал адвокату и на другой же день уехал с Маргаритой Николаевной из Петербурга в Харьков, отметившись выбывшими неизвестно куда.

Они отсутствовали в Петербурге около трех месяцев и вернулись, рассчитывая, что капитан Строев, потеряв их из виду, не будет настаивать на приведении приговора в исполнение.

Расчеты эти оказались неверны – капитан сторожил Савина, как ястреб добычу.

V

Пристав под замком

В первых числах марта месяца, на третий день после приезда Савина и Маргариты Николаевны в Петербург, где они думали пробыть не более месяца, рано утром, в спальню господ вбежала перепуганная горничная.

– Барин, а барин… – начала она будить Николая Герасимовича.

– Что такое? – проснулся тот.

– Там полиция… – тревожным шепотом сообщила горничная.

– Какая полиция?.. Что за вздор… – спросонок, но также шепотом, боясь разбудить Маргариту Николаевну, заговорил Николай Герасимович.

– Помощник пристава… пришел за вами… Приказал разбудить…

Савин понял, что пришли его арестовать. Он быстро вскочил, надел туфли и накинул халат, но тотчас же снова сел на кровать.

Несколько секунд он, видимо, что-то обдумывал.

– Они где? – спросил он горничную.

– В кухне…

– Петра там не было?..

– Никак нет-с… Петр убирает комнаты…

– Позови его ко мне в кабинет, а помощника пристава в залу, скажи, что барин сейчас выйдет…

– Слушаю-с… – сказала горничная и вышла.

– Но сперва Петра в кабинет… – бросил ей вдогонку Николай Герасимович и сам прошел к себе в кабинет, находившийся через комнату от спальни.

Эта комната служила гардеробной. В кабинете уже стоял Петр.

– Что прикажете?..

– Ты меня любишь? – вместо ответа спросил Савин.

– Это то есть как же?.. – удивленно вытаращил на него глаза Петр.

– Ну, так же… Русским языком тебя спрашиваю, любишь?..

– Конечно же люблю… За что мне не любить… Вы барин хороший, на отличку…

– А деньги любишь?

– Хе, хе, хе… Кто же их не любит…

Николай Герасимович подошел к письменному столу, отпер один из ящиков и, вынув двадцатипятирублевку, подал ее Петру.

– За что жалуете?

– Конечно, не даром… Прячь, прячь в карман, – добавил он видя, что лакей нерешительно держит в руке бумажку, – пригодится. Прячь и слушай…

Петр опустил бумажку в карман.

– Что прикажете?..

– В зале дожидается меня помощник пристава. Он пришел меня арестовать, по делу того негодяя, которого я спустил с лестницы… Помнишь…

– Как-с не помнить… Умора-с… – осклабился Петр.

– Ну, вот за него меня присудили на два месяца под арест, а мне садиться не хочется…

– Вестимо, кому хочется…

– А для этого мне надо выиграть время, чтобы уехать…

– Так через кухню…

– Там, наверное, городовой… Городовой стоит и у парадного подъезда… Это неудобно…

– Вот беда…

– Я и придумал, как ее избежать… Пусть арестуют тебя…

– Меня?.. Это за что же?

– Дурак, вместо меня…

– Нет-с, это вы оставьте… Возьмите и деньги… – Петр полез в карман. – За четвертную-то да на два месяца…

– Дурак, ты выслушай… Не на два месяца, а на два часа…

– Это как же?

– Очень просто… Раздевайся, надевай мой халат и туфли и выходи… Ты такой видный… Помощник пристава меня никогда не видал и примет тебя за меня.

Петр был действительно высокий, стройный, с почти интеллигентными чертами лица, серыми большими глазами и шелковистыми усами, которыми он очень гордился.

Среди соседних горничных он имел большой успех.

– Так-с… – в раздумье произнес он.

– Тебя повезут в арестный дом, ты назовешь себя, и ошибка откроется… А я тем временем успею уже удрать из Петербурга…

– Это можно-с… Это вы ловко, Николай Герасимович, придумали… Я их в лучшем виде проведу…

Переодевание быстро совершилось…

– Иди, платье я тебе сам достану из шкафа…

Савин прошел в гардеробную за одним из своих костюмов, а Петр, важно завернувшись в халат и шлепая господскими туфлями, направился в залу.

– Что вам угодно? – надменно спросил он вставшего при его появлении помощника пристава.

– Я прибыл вас арестовать. Вот копия с приговора мирового съезда, извольте немедленно одеться и следовать за мной.

– Это черт знает что такое!.. Ишь явились в такую рань беспокоить порядочного человека… Могли бы, мне кажется, приехать немного попозднее. Я это так не оставлю, я буду жаловаться!.. – разошелся Петр.

– Можете жаловаться, но теперь пожалуйте поскорее.

– Сейчас, дайте одеться! – раздражительно воскликнул Петр и ушел в кабинет.

Переодевшись в приготовленное платье Николая Герасимовича, он отправился отдаваться в руки исполнителя правосудия. Беспечный Савин уже с веселой улыбкой сказал ему:

– Надевай мое барашковое пальто и шапку.

– Слушаю-с, – по обыкновению отвечал Петр, но выйдя в залу, уже снова принял на себя барский вид.

– Едемте!

Через минуту он уже выходил из парадного подъезда в сопровождении помощника пристава и сел с ним на ожидавшего у подъезда извозчика.

– В арестный дом, – сказал полицейский. – А вы по домам! – добавил он, обращаясь к стоявшим у подъезда городовым.

Извозчик хлестнул по лошади, и сани покатили. Тем временем Николай Герасимович, снова накинув халат и надев туфли, вернулся в спальню.

– Что случилось? – встретила его вопросом проснувшаяся Строева.

Николаю Герасимовичу ничего не оставалось делать, как рассказать всю правду.

Он это и сделал в коротких словах, добавив в заключение:

– Я сейчас удираю в Москву, а тебе напишу, что и как делать. Ради Бога не плачь, если не хочешь меня видеть под арестом… Будь мужественна. Мне дорога каждая минута.

Насупившееся было лицо Маргариты Николаевны прояснилось. Силою воли она переломила себя и, вскочив с постели, начала одеваться.

– Тебе надо уложить чемодан.

– Ничего не надо, я возьму только деньги, конечно, часть оставлю и тебе.

Он вышел из спальни и прошел в кабинет. Быстро одевшись и простившись со Строевой, он накинул шинель и вышел из дома по парадной лестнице.

Судьба в этот день, видимо, преследовала его.

Выходя из подъезда, он лицом к лицу столкнулся с знавшим его приставом.

Это был наш знакомый Вадим Григорьевич Мардарьев, с год как занимавший эту должность в местном участке.

Увидев Савина, он разинул рот и растопырил руки от удивления.

– Позвольте, позвольте… Да разве вас не арестовали час тому назад? – спросил он тревожным голосом.

– Не понимаю, что вы говорите. Ни о каком аресте я не слыхал.

– Как? А по делу Строева… Мой помощник должен был вас сегодня препроводить в арестный дом, я это поручил ему еще с вечера.

– Не знаю… Как видите, я не в арестном доме.

– Удивительно, удивительно. Это надо разъяснить… я вас попрошу дойти со мной до управления участка.

– Это зачем? Я не пойду.

– Нет-с… я вас очень попрошу… Пожалуйте… Иначе мне придется прибегнуть к силе.

Мардарьев взялся за свисток.

– Хорошо, хорошо, пойдемте, – остановил его Савин.

«Недоставало еще скандала, чтобы меня повели в участок с городовыми», – пронеслось в его голове.

Они отправились.

Управление участка помещалось на Николаевской улице. Там уже была тревога.

По телефону дали знать, что арестовали не того, кого следовало арестовать, вместо корнета Савина, привезли мещанина Петра Трезвонова.

Мардарьев тотчас же по приходе в участок и по выслушании доклада околодочного, телеграфировал, что господин Савин арестован им лично и тотчас же будет доставлен в арестный дом.

– Ну и подвели же вы меня, Николай Герасимович, – обратился затем пристав к Савину. – Вы даже, оказывается, у меня не прописаны.

– Да я только третьего дня приехал из Харькова. Когда же мне было прописываться?

– Разве вы не были в Петербурге? – обрадовался Вадим Григорьевич. – Так дайте мне сейчас ваш вид в прописку.

– Но мой билет не при мне, – ответил Савин, – он у меня дома.

– Так заедем к вам по дороге, вы там его мне отдадите, – сказал пристав.

– Хорошо, заедем.

Они тотчас же вышли из управления участка и поехали сперва на Колокольную.

У Савина по дороге домой блеснула мысль, и сразу в голове его создался план освободиться от рьяного пристава.

Войдя в квартиру по парадной лестнице, Николай Герасимович сам запер на ключ за собой дверь и, незаметно вынув ключ, положил его в карман.

Пригласив Мардарьева в кабинет, он предложил ему сигару и велел горничной подать кофе.

В кабинет вошла Строева.

Представив ей пристава, он затем дал ей понять, чтобы она заняла его и во время их разговора успел шепнуть подававшей кофе горничной, чтобы та его шубу, шапку и калоши перенесла в кухню.

Через несколько минут Савин вышел в кухню, оделся и ушел, заперев кухонную дверь снаружи и взяв с собою и этот ключ.

Увлеченный разговором с хорошенькой женщиной, Вадим Григорьевич только через несколько времени хватился своего арестанта.

– Где же Николай Герасимович? – спросил он.

– Он был здесь, куда-то вышел, – ответила ничего не знавшая о проделке Николая Герасимовича Маргарита Николаевна.

– Поторопите его, пожалуйста. Пора ехать. Я уже по телефону дал знать, что сейчас привезу его.

Строева пошла было из кабинета, но в это время в нем появилась горничная.

– Где барин? – спросила ее Маргарита Николаевна.

– Барин-с?.. Они уехали.

– Как уехал?! – воскликнул пристав. – Не может быть.

– Они при мне надели шинель и вышли задним ходом.

– Как же вы могли его выпустить? – набросился на горничную Мардарьев.

– Как же бы я смела их удержать?

Пристав вне себя от беспокойства, забыв всю прелесть хозяйки, бросился к выходным дверям: они обе оказались запертыми на ключ.

– Где ключи? – стонал Вадим Григорьевич.

– Видно, барин их взяли с собою, – отвечала горничная.

– Но что же делать, что же делать? – воскликнул пристав.

Но как он ни бесился, как ни кричал, делать было нечего, пришлось блюстителю порядка просидеть около четырех часов под замком.

Он шумел, звал на помощь, но никто не слыхал и не откликался.

Наконец он догадался отворить форточку и крикнул одному из прохожих, чтобы тот попросил швейцара подняться в бельэтаж, в квартиру № 3 – под этим номером была квартира Строевой.

Швейцар пришел к парадной двери и начались переговоры его с приставом через замочную скважину.

Переговоры окончились тем, что было решено сломать замок.

Позвали слесаря, который наконец и выпустил на свободу злосчастного пристава.

История об ошибке при аресте Савина и, наконец, о потере последнего Вадимом Григорьевичем дошла, конечно, до высшего полицейского начальства, которое засадило пристава на гауптвахту на две недели.

За все время службы Мардарьева, это было для него первым взысканием со стороны его ближайшего начальства.

Он был страшно озлоблен.

VI

Помещица

Почтовый поезд Николаевской железной дороги, на который попал, переждав несколько часов в «Балабинской» гостинице, Николай Герасимович Савин, подъезжал уже к Любани.

Николай Герасимович сидел один в купе первого класса.

– Надо ехать в Руднево! – вдруг вслух сказал он.

К этому решению его привел ряд размышлений, которым он предался после бегства из дому, где остался запертый пристав Мардарьев, за поневоле очень продолжительным завтраком в гостинице и, наконец, в железнодорожном вагоне.

Несмотря на беззаботный характер, Николай Герасимович тотчас по выходе из дома, где он провел столько счастливых месяцев и где оставил так безумно любимую им женщину, стал обдумывать свое положение и возможность избежать в будущем преследований со стороны мужа Маргариты Николаевны как ее самой, так и его, Савина.

Надо было найти такое убежище, куда бы скоро не проникла копия с решением санкт-петербургского мирового съезда и где, наконец, Строева могла бы приобрести некоторое легальное положение.

Вопрос был не из легких.

После довольно продолжительного размышления, он решил вторую часть задачи, после чего, к радости его, оказалось, что и первая вместе с ней разрешается довольно удачно.

Чтобы оградить Маргариту Николаевну от всяких случайностей и полицейских невзгод, а главное придирок ее мужа, Николай Герасимович придумал продать ей Руднево и этим дать ей положение в местном обществе и возможность получения, как дворянки и землевладелицы, вида на жительство от местного предводителя дворянства.