А еще был случай… Записки репортера

Блинов взял рукопись, подумал и сказал:

– Я прочту сейчас. Поговорим позже.

Я сидел в своем кабинете, как на раскаленной сковороде. Наконец, мне позвонили:

– Вас просит к себе наш редактор…

Саша держал в руках мою рукопись. Посмотрел на меня, сказал деловито:

– Подумайте, как поделить это на две части. Объем большой в один номер не поместить. – Снова посмотрел на меня – мне показалось лукаво – и добавил:

– Очерк ставим сегодня. Переверстываем номер.

Если кто-то из читателей решил, что наступила, наконец, счастливая развязка, – не спешите закрывать книгу.

…Я проболтался в “молодежке” до ночи, пока не подписали номер в печать – так я обычно “сторожу” прохождение моего материала. Утром по пути на свой этаж заехал в “Советскую молодежь”, развернул свежую газету и внутренне загордился: очерк выглядел солидным куском и, главное, стоял в полосе.

О следующем номере с окончанием моего материала беспокоиться было нечего: решение редактора выполнялось.

Весь день у меня в кабинете трещал телефон. Звонили сослуживцы арестанта, благодарили, спрашивали, о чем будет рассказано во второй части. Звонили мои знакомые, хвалили. Звонили люди, чем-то обиженные, просили защиты. И вдруг среди всех этих звонков раздался один неожиданный:

– Илья Борисович, Блинов просит зайти срочно!

В мозгу щелкнуло: пришло опровержение… В чем-то я все-таки прокололся…

Саша Блинов был спокоен – есть же у людей выдержка!

– У нас проблема, – сказал он. – Звонил прокурор республики. Интересовался, будет ли продолжение очерка. Я сказал, что в верстке следующего номера уже стоит окончание.

– А он?

– Он сказал, что окончания не будет. Он запрещает печатать что-либо из этой статьи.

– А ты? – с трудом выговорил я.

– Я спросил, как мы объясним читателям? Он ответил, что это наше дело объяснять, а не прокуратуры. Мне ничего не оставалось делать, как сказать ему, что указание прокурора будет выполнено.

– Саша, ну как же так? Люди не поймут, что за чушь мы печатаем! Без второй половины статьи бессмыслица получится.

– Не волнуйтесь, я тоже так думаю, – успокоил Блинов. – Я сказал прокурору, что мы снимем вторую часть из полосы, но для этого он должен прислать редакции письменное распоряжение. Материал мы снимем и оставим его пространство пустым. Это очень большое место на газетной странице. Чтобы читатель понял происшедшее, мы напечатаем на пустой, белой части полосы личное распоряжение прокурора.

– А он?

– Он молчал.

– А ты?

– Я сказал, что у нас работа над номером заканчивается в такое-то время. Если к тому сроку письменный запрет не будет получен, окончание статьи останется на своем месте.

– А он?

– А он помолчал и буркнул: “Ничего мы вам посылать не будем.”.

…Как догадывается читатель, верстка газеты нарушена не была, я получил свою порцию приятных телефонных звонков, а Саша Блинов продолжал редактировать “Молодежку” на радость журналистам разных поколений.

* * *

Если вам плюют в спину – значит, вы впереди!

Конфуций.

Встретились мы с приятелем, как договорились. В кафе – подальше от любопытных глаз и ушей. Он рассказал, что собирается уезжать из страны. Разрешение получил. Скоро в путь.

– Хочу посоветоваться, – сказал он. – У меня только одна профессия – журналист. И язык только один – русский. Как ими распорядиться? Не думаю, что там много газет на русском языке и рабочие места в них пустуют.

– Тогда открывай свою газету.

– А деньги? Богатый дядюшка меня там не ждёт.

– У меня на этот счет есть опыт. Для того, чтобы открыть газету, не так уж много денег и требуется.

– Но какие-то капвложения нужны?

– Конечно, нужны. Надо купить два компьютера. Не сверхновые, не накрученные. Один для набора, другой для верстки. Ещё деньги потребуются для типографии и реализации тиража. Но тут уже можно расплачиваться из выручки. Всё зависит от того, как ты изловчишься.

Посмотри, как я крутился. Мы с одним из сыновей тоже решили уезжать. В Америку. К моей младшей сестре. Но денег на подготовку и дорогу не было. Карманы пусты.

А тут как раз запреты сняли – можно открывать собственный бизнес. Газету, например. Правда, цензуру, главлит ещё не ликвидировали. Но он стал намного мягче.

Оставалась одна небольшая неприятность – не было денег. Ни шиша.

Поехал я в один город, там хорошо знал мэра. Попросил поручиться за меня перед местной типографией. Чтобы первый номер моей газеты отпечатали бесплатно на своей бумаге. В долг, конечно.

Потом объездил знакомых хозяйственников – попросил дать в газету рекламу. С ними договариваться было легче. Они видели, как все рушится. Всё превращается в ничто. Уже не надо было дрожать за копейку – она теперь неизвестно чья.

Словом, рекламы с многократным повторением я набрал достаточно. Да еще и с предоплатой.

Оставалась проблема бумаги. Была в нашем городе какая-то полувоенная организация. Она что-то печатала. Во всяком случае, оборот бумаги у неё был большой. А бумажный кризис тогда стоял необычайный. На чёрном рынке она шла по заоблачной цене.

Нашёл заместителя начальника этой организации по снабжению. Сказал ему:

– Давайте проведем бартерный обмен. Вы нам продаёте по государственной цене бумагу. А я зачисляю вас в наш штат и устанавливаю вам оклад жалования вдвое выше, чем у военных. Никакого нарушения закона. Единственное, возможно, могут спросить, почему продаёте бумагу гражданским? Если сошлетесь на звонок «свыше», от вас отстанут.

Согласны?

Согласие последовало.

Я арендовал большой склад и теперь нам бумаги хватало на газету, календари и всякое другое.

Конечно самая трудная проблема – содержание газеты. Она должна сама идти в руки читателю. Решил: буду делать дайджест. Тогда можно обойтись без журналистов, пользоваться перепечатками из других газет. Заметная экономия. Да мне, откровенно говоря, было и не до высокого искусства. Затея-то моя временная. Нужно было зарабатывать деньги. Пошлые деньги.

Дайджест я задумал необычный. К нам, в редакцию, приходили газеты из всех республик страны, из некоторых областей, городов. Гора подшивок. Я их терпеливо перелистывал, находил публикации с самым невероятным содержанием. Сногсшибательную информацию.

Тогда, в смутное время, пресса пробавлялась рассказами о метровых крысах-мутантах в московском метро и прочими небылицами.

Так вот, у меня в газете эти небылицы присутствовали в самой высокой концентрации. Люди верили самому плохому, самому страшному. Предчувствовали беду.

Газета шла на «ура». За ней приезжали гонцы с рюкзаками за спиной из Москвы, Ленинграда. Продавали ее в подземных переходах по рублю за штуку.

– За границей такой фокус, конечно, не пройдёт, – сказал я приятелю. – Никого ты там не знаешь, спонсоров нет. Значит, надо крутить мозгами.

– В какую сторону?

– О чём сейчас много говорят? Об эмиграции. Много людей уезжает. И заметь: разбредаются по всему свету. Кто куда.

Приезжают на место – начинают скучать. О родных, друзьях, соседях. О тех, кто неизвестно где оказался.

Помоги им. Создай международную газету или журнал, где эти люди смогут встретиться или разыскать друг друга.

– А деньги?

– Под благородную идею спонсор найдётся. Вынеси его имя на первую полосу каждого номера – кому не понравится?

– Что-то в этом есть, – сказал приятель.

С тем и уехал в эмиграцию.

* * *

Никто не становится хорошим человеком случайно.

Сенека.

Лифты дома печати могли служить барометром социальной погоды в республике.

Весь день вверх и вниз сновали люди в камуфляже с автоматами в руках. Никого не арестовывали, никого не сопровождали. Боялись – националисты захватят здание, где сосредоточена вся периодика? Скорее нет. Ничто на это не намекало.

Больше вероятности, что ОМОН для устрашения мелькал на глазах у прессы.

В лифте время от времени поднимались или спускались молодые ребята с копилкой. Они собирали деньги для еврейской общины.

Думаю, тут дело было не столько в деньгах, сколько в стремлении публично провозгласить начало легальной еврейской жизни в городе.

Руководство Народного фронта предложило нашей редакции обсудить актуальные проблемы.

Мы уединились в нашем зале заседаний. Я поставил на стол редакционный диктофон. Кажется, он назывался «Дон». Здоровенный гроб с неуклюжей и очень громкой системой переключения.

Гости рядом с нашим поставили маленький, компактный, очень современный на мировом уровне диктофончик, на котором была наклеена эмблема Народного фронта.

Я смотрел на их машинку и думал: какая огромная пропасть в нашем противостоянии.

Власть забилась в какую-то щелку и только попискивает. Не защищает себя хотя бы идеологически. Не до того ей – прячет в тайники свое кремлевское золото. А в это время появилась новая энергичная сила с финансами на оплату массовых митингов, шествий и вот таких не стыдных и удобных инструментов для журналистов и пропагандистов.

Наша встреча ничего не дала. У каждого своя правда. И она неколебима.

Лично меня она взбудоражила. Я размышлял: люди, с которыми мы только что говорили, – националисты, представляют одну нацию. Но в Латвии испокон веку было многонациональное население. На время описываемых событий в республике жили люди более десяти наций. Около миллиона четырехсот тысяч латышей противостояли девятистам тысяч русских людей. Я уж не говорю об украинцах, белорусах, татарах, евреях и ещё многих. Так почему почти половина нелатышского населения молчит? Здесь же их дом. Почему у них нет достоинства, чувства равноправия?

Наверное, потому, что у латышей есть десятилетиями выношенная идея оккупированной нации, грезившей свободой. Конечно, призрачной свободой. Потому что не было никаких оков, от которых хотелось избавиться. Учёба, здравоохранение, карьера – тут была дискриминация? От чего избавляться, если по специально созданному протоколу первые посты в партийных, советских, правоохранительных органах, институтах, крупных предприятиях в обязательном порядке занимали латыши?

Моя жена работала в латышском коллективе. Главная песня ее коллег была: мы лучше будем ходить в лаптях, жить под соломенной крышей, лишь бы эти русские ушли.

Но куда было уходить русским, если на одной чаше весов находилось 2.660.770 человек всего населения Латвии, а на другой – 1.387.757 латышей. Что в остатке? Грубо говоря, половина.

Борясь за свою свободу, они готовы были ввергнуть в несвободу каждого второго жителя республики.

Да и надо ещё убедиться, на чистом ли сливочном масле появились эти цифры. Статистика говорит, что постоянно, вне зависимости от политического строя, в среднем двадцать процентов латышей вступают в смешанные этнические браки. Что теперь в остатке?

Но вернемся к возникшему противостоянию. Народный фронт – сплочённая, финансируемая организация не встречала противодействия в обществе потому, что никто не стоял на ее пути.

"Нужна такая же по эффективности организации, – думал я. – Но с обратным знаком. И с обратным смыслом. Если есть народный национальный фронт, тогда нужен… Интернациональный. Он откроет двери перед человеком любой национальности, в том числе и перед латышами. Даст им трибуну.

Поговорил с одним коллегой, молодым парнем. Поделился своими мыслями. Он поддержал. Написал нечто вроде манифеста Интерфронта. Вдвоём довели его до кондиции.

Но что делать дальше? Мы не Ленин и не Троцкий. Мы не народные трибуны, способные повести за собой массы. Да это и не наша работа. Надо было кому-то идею передать.

Было в Риге одно предприятие, где собирались люди, активно недовольные происходящим. Мы пошли туда. Рассказали, что было на душе, отдали манифест.

Вскоре увидели, как идея Интерфронта стала распространяться, жить наравне с Народным фронтом.

* * *

Бессилие есть единственный недостаток, который невозможно исправить.

Ларошфуко.

Телефонный звонок застал меня в больнице. Попал я туда без особых причин. Скорее всего, для профилактики.

Звонил мой знакомый по совсем неожиданному поводу.

– Ты, конечно, знаешь, какая сейчас ситуация. Народный фронт жмёт. Его митинги не кончаются. Мы тоже жмем. У нас появился Интерфронт. Люди идут на его митинги. Но, понимаешь, какая беда? Мало ораторов. Спасибо одному парню. Он каждый раз приходит с новыми стихами. Они, конечно, зажигают людей. Но нужны и ораторы. Народ хочет услышать умные слова о том, что происходит и что ему делать.

Я тебе поэтому и звоню. Есть у нас хороший человек. Латыш. Военный. Готов выступать, но не знает, как. Одно дело солдатами командовать и другое – выйти перед толпой.

У меня просьба: поговори с ним. Расскажи, как надо выступать перед большой аудиторией, О чём говорить. Позанимайся с ним, пока в больнице находишься.

– Хорошо, пусть приходит к концу дня. Посмотрю, может быть, и получится.

Он пришёл. Познакомились. Гость назвал свою фамилию и я понял, что хорошо знаю его отца. Тот довольно часто заходит в редакцию. Просто так. Поговорить.

Мы пошли гулять. Я рассказывал ему о положении в республике с точки зрения гражданского человека. О национальном составе населения, экономических связях республики со всей страной. О безрассудстве националистов, готовых остановить заводы, разрушить сельское хозяйство и таким способом выдавить из Латвии весь пришлый народ.

Однажды в телевизионной хронике увидел его на трибуне. Он пошел в люди.

А напряженность в городе, между тем, нарастала. Дело дошло до того, что в один из вечеров по телевизору шел прямой эфир от министерства внутренних дел. Оттуда доносились автоматные очереди. Националисты штурмовали Министерство. Самого боя видно не было – наступила ночь, но стрельба навевала безрадостное мысли.

Утром узнали, что во время съемок штурма погиб наш коллега – оператор телевидения и еще двое.

* * *

Как часто, в жизни ошибаясь, теряем тех, кем дорожим.

Чужим понравиться стараясь, порой от ближнего бежим.

Возносим тех, кто нас не стоит, а самых верных предаем.

Кто нас так любит, обижаем, и сами извинений ждём.

Омар Хайям.

Если судить по этой провокации и действиям руководителей государства, Советской власти приходил конец. Наступала агония.

Куда-то подевались старые партийные бонзы. Первым секретарем ЦК партии избрали моего старого товарища. Того, с кем мы терпели крушение на Чудском озере. Если говорить на современном языке, его избрали кризис менеджером. Москва к тому же включила его в Президентский совет Горбачева.

Но страна была уже в коме. Смена лошадей на переправе могла помочь ей, как мертвому припарки.

Я часто бывал в ЦК в то время. Старался помочь чем мог. Имел редкую возможность наблюдать руководителя республики вблизи. Он был спокоен и деловит. Не знаю, что было у него на душе – не показывал вида.

Глядя на своего руководителя, работники ЦК не впадали в панику. Они ликвидировали, резали на специальных машинках документы, которые не должны были попасть в чужие руки.

В последний раз он собрал всех. Сказал: ситуация такая, что Центральный комитет прекращает работу.

Поблагодарил. Извинился перед теми, кому причинял неприятности.

Сказал, чтобы они порознь пошли по такому-то адресу. Там получат заработную плату плюс деньги на то, чтобы можно было пережить трудное время.

Попрощался.

Все по одиночке, по двое разошлись. Красивое белое здание опустело.

Ушли милиционеры охраны.

Во всём большом доме остался только один человек.

Он.

Военные накануне предлагали вывезти его из республики. Он отказался.

Моряки предлагали подогнать военный корабль и вывезти его через Балтийское море. Он отказался.

Сидел в своем кабинете, как капитан на судне, которое уходило в бездну.

Он знал, что скоро сюда ворвутся националисты. Убьют или растерзают его.

Руководитель республики сидел в своем кабинете. Спокойный, мужественный, волевой человек.

Они ворвались. Схватили и потащили в застенки. На шесть лет.

… Латыши – маленькая нация. К моему глубокому сожалению, у неё нет героев, которым бы поклонялись люди.

Есть былинный, выдуманный герой Лачплесис. В разные исторические моменты были свои герои. Но по конъюнктурным соображениям они отвергались.

Я с брезгливостью помню одного из них – Эдуарда Берзина. Организатора и руководителя ГУЛАГа. Первого руководителя «Дальстроя» – могильщиков миллионов невинных людей.

Сегодня латыши никому не поклоняются. Хотя герои ходят рядом. Прекрасный сын нации, с открытым забралом пошедший навстречу врагу. Готовый умереть за свои убеждения.

Он ходит рядом.

* * *

Демократия это воздушный шар, который висит у вас над головой и заставляет глазеть вверх, пока другие люди шарят у вас по карманам.

Бернард Шоу.

– Я выключил рубильник!

Это было последнее, что услышали провожающие.

Поезд тронулся. Мы уезжали в неизвестность.

Я не взял с собой ни написанных мною книг, ни газетных вырезок со своими статьями, ни блокнотов с заметками.

Я выключил рубильник. Мне теперь нечем было заявить о себе. Нечем было подтвердить свой уровень профессионализма.

Новая страна. Начинать предстояло с чистого листа.

Несколько лет спустя я возвращался из Москвы в Нью-Йорк. В самолёте было необычно много молодежи. Студенты, кажется, из Краснодара ехали на летние работы в Штаты.

Что-то у меня спросили. Я ответил. Молодежь обрадовалась: отловили американца, который говорит по-русски. Меня облепили девчонки. Начали расспрашивать. Я рассказывал им о том, как живут американцы. Что им нравится, а что нет.

По ходу разговора рассказал в назидание:

– Они очень не любят, когда пытаются пролезть без очереди. Неприлично занимать очередь для кого-то или пропускать знакомого перед собой. По башке, понятно, не надают, но все на тебя будут смотреть враждебно.

Или не терпят стоять в очереди вплотную. Между людьми всегда есть приличный зазор.

Однажды я почувствовал за собой дыхание чуть ли не в ухо и ощутил нечто мягкое, прижавшееся к моей спине. Сказал, не оглядываясь, по-русски:

– Не беспокойтесь, мадам, между нами никто не станет.

Женщина отпрянула. Я не ошибся – она была из России.

Мы болтали, пока не прилетели в Нью-Йорк. Пошли к выходу. Девочки прилепились ко мне, как к поводырю.

Вошли в зал, где проверяют паспорта. У входа стоял низкорослый, худой, но очень чёрный африканец с автоматом в руках. Две девчонки остановились, глядя на него, как вкопанные, широко открыв рты.

Точно так же, с открытыми ртами прилетели в Америку мы после того, как я выключил рубильник в Советском Союзе.

* * *

То, что бог нам однажды отмерил, друзья,

Увеличить нельзя, и уменьшить нельзя.

Постараемся с толком потратить наличность,

На чужое не зарясь, взаймы не прося.

Омар Хайям.

Первым окунулся в американскую жизнь Леня. Он, как принято у эмигрантов, пошёл на такси. Работа ночная. Не зная города, не понимая по-английски. Если говорить, положа руку на сердце, меня бы на такой поступок не хватило. Я трусливей сына.

А его хватило. В Нью-Йорке, где в то время была одна из самых высоких в Америке преступность.

В тюрьмах традиционно наибольшую долю сидельцев составляли чернокожие преступники.

Если негр ночью голосовал на дороге, Леня объезжал его стороной. Избегал ездить в Гарлем, где опасность была особенно велика. Держал под рукой монтировку на случай нападения.

Чтобы стать истинным американцем, через все это надо было пройти.

Играя в прятки с судьбой, он сдавал одновременно экзамен на право перевозки всех видов грузов. Сдавал, без знания английского!

Новое водительское удостоверение избавило его от такси. Он пошёл работать дальнобойщиком на огромном траке – тягаче.

Таким образом, его жизнь утрамбовалась.

Решила свои проблемы и Таня – поступила в колледж.

А мы с женой временно застряли у Ани.

Перед нами стояла довольно сложная задача. Власти дали нам небольшое денежное довольствие и продукты, которых хватало на месяц. А жильё… Нам надо было найти квартиру по стоимости равную нашему пособию.

Однажды Аня нашла в газете объявление: в районе нью-йоркского Бруклина сдавался бейсмент с оплатой чуть большей, чем мы располагали.

Сначала я расскажу, что такое бейсмент. У этого слова несколько значений – бельетаж, цокольный этаж… В России скажут просто подвал. Потому что там тянутся ржавые трубы, капает вода, крысы и мыши под ногами, всё заплетено паутиной.

В Америке я назвал бы это притопленным первым этажом с окнами.

… Мы решили поехать и посмотреть, что там за подвал, и, если подойдёт, – попробовать поторговаться с хозяевами.

Нас ждали. Хозяева муж и жена. Они выходцы из Закарпатья.

Мы спустились в бейсмент и увидели большой зал площадью в весь дом. Светлые стены и потолок покрыты панелями, нормальный пол. Небольшая часть зала отделена полустенкой – там спальня с большой кроватью. Всё остальное – гостиная. Есть туалет, душ, кухня с газовой плитой, стиральной машиной, мебелью. Узкие окна на уровне земли.

Я вспомнил строчки из читательского письма: "Мы живём в высотном доме, но в подвальном этаже. Ничего не видим кроме проходящих мимо жe".

Если не шутить, квартира мне и жене понравилась. Теперь надо было преодолеть последнее препятствие.

Мы разговорились с хозяевами. Они стали нас расспрашивать – хотели, видимо, убедиться, не проходимцы ли мы.

Когда стало понятно, что их любопытство удовлетворено, я достал бумаги, положил на стол:

– Здесь вы можете увидеть наш доход. Его немного не хватает до цены, которую вы назначили. Дополнительно мы денег нигде получить не можем. Если вы согласитесь немного снизить цену, мы будем рады.

Хозяева переглянулись. Она сказала:

– Мы можем пойти вам навстречу – видим, вы люди искренние. Но у нас будет просьба. Два раза в неделю приезжает санитарная машина. Убирает мусор. Не смогли бы вы выкатить на тротуар два контейнера с мусором? Они очень лёгкие, на колесах. И после того, как их опорожнят, поставить на место?

Я с легкостью согласился. Ударили по рукам.

Теперь мы имели свое жилье, пищу, но остались без карманных денег. Однако, это нас не смущало. Тратиться нам всё равно было не на что.

Соседи Ани узнали, что к ней приехали родственники, принесли полный набор кухонной посуды, кастрюль. Так что в этом смысле мы были обеспечены под завязку.

Жизнь входила в нормальное русло.

Когда мы “квартировали” у Ани, я много ходил. Однажды увидел на тротуаре телевизор. С проводами. Вполне приличный. Решил: надо попробовать – может, работает. Мы с мужем Ани Иосифом забрали телевизор в машину. Дома Иосиф залез в него отверткой, потом включил. Работает.

Теперь у нас в новой квартире есть и телевизор. Ещё бы понять, о чём они там говорят…

Вообще-то американцы не жмоты. Они не донашивают вещи до дыр. Много одежды относится в лари Армии спасения. Там их сортируют, чистят, моют, дезинфицируют и раздают малоимущим. Часто на изгороди можно увидеть детскую одежду. Намёк: если пригодится ребёнку – бери.

Шли мы с женой на занятия английского языка. Увидели около одного дома на тротуаре напольные весы, завернутые в целлофан. Я нагнулся посмотреть, исправны ли.

Семья из того дома сидела на крыльце. Заметили наш интерес, сказали: если надо, возьмите. Они исправные. Просто мы купили новые. Спасибо им, те весы служили нам несколько лет.

На рождество идет массовая смена мебели и обиходных вещей. Покупают новинки, а исправное, в хорошем состоянии добро выставляют на улицу. Бедняки обставляет ними свои жилища.

В новой квартире мы освоились быстро – она пришлась нам по душе. Магазины рядом. В двух шагах проспект, по которому можно ходить для разминки.

О работе думать было ещё рановато. Для меня примером был один наш родственник. Но на такой подвиг я не был способен.

Он токарь, фрезеровщик, инструментальщик. Высокого уровня. Чуть ли не на второй день после приезда в Америку двинулся искать работу. Во вкладке объявлений газеты "Нью-Йорк Таймс" нашли ему подходящую вакансию, записали адрес. Научили нескольким английским словам, которые могли пригодиться в пути. А вообще-то знание этого языка было у него на нуле.

Кстати, в США больше всего распространен английский язык, однако официального государственного языка в стране нет. Кроме английского и испанского языков жители Америки говорят на языке глухих. Он занимает третье место по распространенности в Штатах.

Наш парень нашёл нужную линию метро, дождался поезда, поехал. В вагоне показал пассажирам записку – ему сказали, когда сходить. На перроне начал искать выход. Когда собирался в путь, написали по-русски «экзит». Он ищет всюду – такого указателя нет. Начал спрашивать. Показали направление. Опять не то. Есть табличка «exit», но она не похожа на то, что он ищет. По его понятиям это “эхит”. Снова обратился к людям. Его подвели прямо к указателю. Разгорячился: