Учение о бытии

Как неосновательно самостоятельное различение этих обеих сил, приписываемое им с точки зрения этого познания, так же неосновательным должно быть признано всякое иное различие, устанавливаемое, как нечто, долженствующее быть постоянным ввиду их определения по содержанию; так как они, как они были выше рассмотрены в их истине, суть лишь моменты, переходящие один в другой. Я рассмотрю эти дальнейшие определения различения, как их устанавливает Кант.

А именно, он определяет силу притяжения, как проникающую силу, посредством которой одна материя может действовать непосредственно на части других даже сквозь поверхности прикосновения, силу же отталкивания напротив, как силу поверхностную, так как при помощи ее материи могут действовать одна на другую лишь в общей им поверхности прикосновения. Основание, приводимое в пользу того, что последняя есть лишь сила поверхностная, есть следующее: «Взаимно соприкасающиеся части ограничивают каждая пространство действия другой, и сила отталкивания не могла бы двигать никакой более отдаленной части без посредства лежащих между ними; пересекающее их непосредственное действие одной материи на другую посредством сил расширения (так называются здесь силы отталкивания) было бы невозможно» (см. там же, Erklär. und Zusätze, стр. 67).

По этому поводу следует тут же напомнить, что, поскольку принимаются более близкие или более отдаленные части материи, по отношению к притяжению также возникает то различие, что один атом, правда, действует на другой, но что третий, более отдаленный, между которым и первым притягивающим находится другой, вступает в сферу притяжения лежащего между ближайшим атомом, и что следовательно первый не производит непосредственного простого действия на третий, вследствие чего для силы притяжения получается такое же опосредованное действие, как и для силы отталкивания; далее истинное проникновение силы притяжения должно состоять только в том, что все части материи притягиваются в себе и для себя, а не в том, что известное количество их относится пассивно, и только один из атомов – активно. Непосредственно же и по отношению к самой силе отталкивания следует заметить, что в приведенной выписке о соприкасающихся частях предполагается самостоятельность и непрерывность готовой материи, которая собственным давлением не допускает отталкивания. Но эта самостоятельность материи, в которой части соприкасаются и оказываются уже не разделенными пустотою, уже предполагает снятие силы отталкивания; соприкасающиеся части по господствующему здесь чувственному представлению об отталкивании должны считаться такими, которые уже не отталкиваются взаимно. Поэтому получается совершенно тожесловное заключение, что там, где признается небытие отталкивания, никакое отталкивание не может иметь места. Но отсюда не вытекает никакого дальнейшего определения силы отталкивания. Но если сообразить, что соприкасающиеся части соприкасаются лишь постольку, поскольку они находятся одна еще вне другой, то тем самым сила отталкивания признается существующею не только на поверхности материи, но и внутри той сферы, которая должна быть лишь сферою притяжения.

Далее Кант принимает то определение, что «посредством силы притяжения материя лишь захватывает пространство, не наполняя его» (там же); «так как материя не наполняет пространства посредством силы притяжения, то последняя может действовать через пустое пространство, причем ей не ставит границ никакая материя, лежащая между». Это различение приблизительно таково же, как и вышеприведенное, при котором определение должно принадлежать понятию вещи, не заключаясь в нем: материя должна здесь лишь захватывать пространство, но не наполнять его. Ранее полагалось, что это относится к отталкиванию, если только мы остановимся на его первом определении, в силу которого одни взаимно отталкиваются и относятся между собою лишь отрицательно, т. е., как объясняется здесь, через пустое пространство. Теперь же сила притяжения определяется пустым пространством; она не наполняет пространства через устанавливаемое ею отношение атомов, т. е. она оставляет атомы в их отрицательном взаимоотношении. Мы видим, что Кант приходит здесь бессознательно к тому, что заключается в природе вещей, что он приписывает силе отталкивания именно то, что по первому определению он приписывал противоположной силе. Путем остановки на различении обеих сил произошло то, что каждая из них перешла в другую. Вышло, что через силу отталкивания материя наполняет пространство так, что ее действием исчезла та пустота пространства, которую оставила за собою сила притяжения. В самом деле она тем самым, поскольку она снимает пустое пространство, снимает и отрицательное отношение атомов или одних, следовательно их отталкивание, т. е. отталкивание определяется, как противоположность себя самого.

К этому сглаживанию различия присоединяется еще смешение, состоящее в том, что, как уже было замечено в начале, кантово изложение противоположных сил аналитическое, и во всем этом изложении материя, которая должна еще быть выведена из своих элементов, является уже готовою и образованною. В определении поверхностной и проникающей силы обе они принимаются, как силы двигательные, чтобы посредством коих материи могли действовать тем или другим способом. Таким образом они здесь изображаются, не как такие силы, через которые образуется материя, а лишь как такие, которыми уже готовая материя только приводится в движение. Но поскольку идет речь о силах, посредством которых различные материи взаимодействуют и двигают одна другую, то получается нечто совсем иное, чем те определение и отношение, которые они должны иметь, как моменты материи.

Такую же противоположность, как силы притяжения и отталкивания, представляют собою в дальнейшем определении силы центростремительная и центробежная. Им по-видимому свойственно существенное различение, так как в их сфере имеет прочное положение единое одно, центр, к которому другие одни относятся, как не сущие для себя, и потому различение сил связывается этим предположенным различением центрального одного от других, как не имеющих относительно него прочного положения. Но поскольку эти силы употребляются для объяснения, для какой цели их, как в своем месте силы отталкивания и притяжения, принимают в противоположном количественном отношении так, что каждая увеличивается с уменьшением другой, то лишь из них должны происходить явление движения, для объяснение которого они признаются, и самое их неравенство. Но достаточно обратиться к любому ближайшему изложению какого-нибудь явление, напр., к неравной скорости, которая свойственна планете в ее пути вокруг ее центрального тела вследствие противоположности этих сил, чтобы признать ту спутанность, которая в нем господствует, и невозможность разъединить их величины, отчего постоянно приходится признавать возрастающею ту силу, которая в объяснении была принята за убывающую, и наоборот; для того, чтобы было сделано сказанное наглядным, потребовалось бы более подробное объяснение, чем то, которое может быть здесь дано; впрочем то, что требуется для этого объяснения, будет дано далее при изложении обратного отношения.

ВТОРОЙ ОТДЕЛ

ВЕЛИЧИНА (КОЛИЧЕСТВО)

Различение количества от качества уже указано. Качество есть первая, непосредственная определенность, количество же – определенность, ставшая безразличною бытию, граница, которая равным образом не есть граница, бытие для себя, которое совершенно тожественно бытию для другого, – отталкивание многих одних, которое есть непосредственно не-отталкивание, непрерывность их.

Так как бытие для себя теперь положено так, чтобы не исключать своего другого, но напротив утвердительно продолжаться в нем, то инобытие, поскольку существование вновь выступает в этой непрерывности, и его определенность вместе уже не состоит в простом отношении к себе, не есть уже непосредственная определенность существующего нечто, но положено, как отталкивающее себя от себя, имеющее отношение к себе, как определенность, в некотором другом существовании (некотором сущем для себя); и поскольку они вместе с тем суть безразличные, рефлектированные в себя, безотносительные границы, то определенность оказывается вообще вне себя, есть просто внешнее и также внешнее нечто; такая граница, безразличие ее самой в себе и к отличному от нее нечто, и составляют ее количественную определенность.

Прежде всего надлежит отличать чистое количество от него же, как определенного количества, Quantum. Как первое, оно есть во-первых, возвратившееся в себя, реальное бытие для себя, которое еще не имеет в нем никакой определенности, как самообоснованное продолжающее себя внутри себя бесконечное единство.

Последнее, во-вторых, переходит в определенность, которая положена в нем, как такая, которая не есть определенность, имеет лишь внешний характер. Оно становится определенным количеством (Quantum). Определенное количество есть безразличная, т. е. выходящая за себя, отрицающая сама себя определенность; поэтому она, как это инобытие инобытия, впадает в бесконечный прогресс. Но бесконечное определенное количество есть снятая безразличная определенность, есть восстановление качества.

В-третьих, определенное количество в качественной форме есть количественное отношение. Определенное количество вообще выходит само за себя; в отношении же оно выходит за себя в свое инобытие так, что последнее, в котором определенное количество имеет свое определение, вместе с тем положено, есть другое определенное количество; тем самым получается его возвращение в себя само и отношение к себе в своем инобытии.

В основе этого отношения лежит еще внешность определенного количества; взаимно относятся безразличные определения качества, т. е. такие, взаимное отношение которых есть такое бытие вне себя; поэтому отношение есть лишь формальное единство качества и количества. Его диалектика есть переход в их абсолютное единство, в меру.

Примечание. Для нечто его граница, как качества, есть по существу его определенность. Но если мы разумеем под границею границу количественную, и если, напр., поле изменяет эту свою границу, то оно остается по-прежнему полем. Если же изменяется его качественная граница, то это изменение касается его определения, как поля, и оно делается лугом, лесом и т. п. Краснота, становясь напряженнее или бледнее, все же остается краснотою; но если она изменяет свое качество, то она перестает быть краснотою, становится синевою и т. п. Определение величины, как определенного количества, как оно дано выше, состоящее именно в том, что в основе лежит бытие, как постоянное, которое безразлично к свойственной ему определенности, подтверждается на любом другом примере.

Под словом величина разумеется, как в приведенных примерах, определенное количество, а не количество, как таковое, именно вследствие чего ее название (Quantum) взято из чужого языка.

Определение, которое математика дает величине, касается также определенного количества. Обыкновенно величина определяется, как нечто, могущее увеличиваться или уменьшаться. Но увеличивать значит делать что-либо бóльшим, а уменьшать – меньшим. Тут дано различие величин одной от другой, и таким образом величина определяется, как то, что может изменяться по величине. Определение обнаруживается таким образом не подходящим, так как в нем употреблено, как определяющее, то, что должно быть определено. Поскольку в нем не должно быть употребляемо того же определения, более и менее должны разложиться в некоторой утвердительной прибавке и притом по природе определенного количества, как нечто внешнее, и устранены путем столь же внешнего отрицания. К такой внешности как реальности, так и отрицания предопределяет себя вообще природа изменения определенного количества. Поэтому и в таком несовершенном выражении нельзя не усмотреть того главного момента, в котором все дело, – именно безразличия изменения так, что в его понятии заключается его собственное «более – менее», его безразличие к себе самому.

Первая глава

КОЛИЧЕСТВО

А. Чистое количество

Количество есть снятое бытие для себя. Отталкивающее одно, относящееся к исключенному одному лишь отрицательно, входя в отношение к нему, относится к другому, как тожественное ему, и потому утрачивает свое определение; бытие для себя переходит в притяжение. Абсолютная непроницаемость отталкивающих одних разлагается в это единство, которое однако, как содержащее в себе одни и вместе определяемое через присущее ему отталкивание, есть, как единство инобытия, единство с самим собою. Таким образом притяжение оказывается в количестве моментом непрерывности.

Непрерывность есть следовательно простое, равное самому себе отношение к себе, которое не прерывается никакою границею и никаким исключением; но оно есть не непосредственное единство, а единство сущих для себя одних. Здесь еще сохраняется внеположность множества, но вместе с тем, как неотличаемая, непрерывная. Множественность положена в непрерывности так, как первая есть в себе; многие суть также одни, как и другие, каждое равное другому, и множество поэтому есть простое, неразличимое равенство. Непрерывное есть этот момент саморавенства внеположного бытия, самопродолжение различных одних в отличные от них одни.

Поэтому, величина в непрерывности имеет непосредственно момент дискретности, – отталкивания, поскольку оно есть лишь момент количества. Но непрерывность есть саморавенство многих, которое однако не становится исключающим; лишь отталкивание расширяет саморавенство в непрерывность. Поэтому дискретность есть с своей стороны сливающаяся дискретность, в которой одни связываются отношением не с пустотою, не с отрицательным, но с своей собственной непрерывностью, и не прерывают этого равенства с собою во многом.

Количество есть единство этих моментов, непрерывности и дискретности, но оно есть это единство в форме одного из них, непрерывности, как результат диалектики бытия в себе, которое совпало в форму равной себе самой непосредственности. Количество, как таковое, есть этот простой результат, поскольку еще не развиты и не положены в нем его моменты. Оно содержит их ближайшим образом, положенное, как бытие для себя, каково оно и есть по истине. Оно было определено, как снимающее себя отношение к самому себе, как постоянный выход вне себя. Но отталкиваемое есть оно само; поэтому отталкивание есть то, что производит истечение самого себя. Вследствие тожества отталкивания последнее есть различение, непрерываемая непрерывность; а вследствие выхода вне себя эта непрерывность, не прерываясь, есть множественность, которая также непосредственно остается в своем равенстве с собою самою.

Примечание 1-е. Чистое количество еще не имеет границы, или иначе оно еще не есть определенное количество, но поскольку оно и становится таковым, оно не связано границею, а состоит напротив в том, чтобы не быть связанным границею, обладать бытием для себя, как снятым внутри себя. Что дискретность есть его момент, это может быть выражено так, что количество просто в нем есть постоянно реальная возможность одного, но также наоборот, что одно есть столь же просто непрерывное.

Для лишенного понятия представления непрерывность легко становится совокупностью, внешним взаимоотношением одних, причем одно остается в своей абсолютной непроницаемости и исключенности. Но по поводу одного было показано, что оно в себе и для себя переходит в притяжение, в свою идеализацию, и что поэтому непрерывность не есть для него нечто внешнее, но принадлежит ему самому и обоснована в его сущности. Эта внешность непрерывности для одного и есть вообще то, за что цепляется атомистика, и отрешение от чего трудно для представления. Напротив, математика отбрасывает ту метафизику, которая стремится понять время состоящим из моментов, пространство вообще или ближайшим образом линию из точек, плоскость из линий, все пространство из плоскостей; она не признает таких дискретных одних. Если она, например, даже определяет величину некоторой плоскости так, что представляет ее, как сумму бесконечно многих линий, то эта дискретность является моментальным представлением, и в бесконечном множестве линий, поскольку составляемое ими пространство признается все же ограниченным, уже заключается снятие его дискретности.

Понятие чистого количества, как противоположное простому представлению, имеет в виду Спиноза, которому было особенно важно выяснить первое, когда он высказывается о количестве так (Ethicae Р. 1 Prop. XV Schol.).

Quantitas duobus modis a nobis concipitur, abstracte scilicet sive superficialiter, prout nempe ipsam imaginamur; vel ut substantia, quod a solo intellectu fit. Si itaque ad quantitatem attendimus, prout in imaginatione est, quod saepe et facilius a nobis fit, reperietur finita, divisibilis et ex partibus conflata, si autem ad ipsam, prout in intellectu est, attendimus, ex eam, quatenus substantia est, concipimus, quod difficillime fit, – infinita, unica et indivisibitis reperietur. Quod omnibus, qui inter imaginationem et intellectum distinguere sciverit, satis manifestum erit.[11].

Если требуются более определенные примеры чистого количества, то они имеются в пространстве и времени, также вообще в материи, в свете и т. п., даже в я; только под количеством, как уже замечено ранее, не следует разуметь определенного количества. Пространство, время и т. п. суть протяжения, множества, которые суть выход вне себя, течение, не приводящее однако к противоположности, к качеству или к одному, но являющееся, как выход из себя, постоянным самопроизведением его единства. Пространство есть то абсолютное внебытие, которое вместе совершенно непрерывно, ино- и вновь инобытие, тожественное с самим собою; время есть абсолютный выход из себя, произведение одного, момента, теперь, который есть непосредственно его уничтожение и непрерывно вновь уничтожение этого прехождения так, что это произведение небытия есть также простое равенство и тожество с собою.

Что касается материи, как количества, то в числе семи предложений, сохранившихся из первой диссертации Лейбница (стр. 1, ч. I его сочинений), есть одно, гласящее: Non omnino improbabile est materiam et quantitatem esse realiter idem (не совсем невероятно, что материя и количество в действительности одно и то же). В самом деле эти понятия различаются лишь в том, что количество есть чистое определение мысли, а материя это же определение во внешнем существовании. И «я» присуще определение чистого количества, поскольку «я» есть абсолютное становление другого, бесконечное удаление или всестороннее отталкивание ради отрицательной свободы бытия для себя, остающееся однако совершенно простою непрерывностью – непрерывностью всеобщности или бытия при себе, которое не прерывается бесконечно многообразными границами, содержанием ощущений, воззрениями и т. п. Что касается до тех, которые восстают против понимания множества, как простого единства, и кроме понятия, согласно которому каждое из многих есть то же самое, что и другое, именно одного из многих, – причем здесь речь идет именно не об определяемом далее многом, о зеленом, красном и т. д., но о многом, рассматриваемом в себе и для себя, – требуют также представления этого единства, то они найдут его в достаточной мере в тех непрерывностях, в которых выведенное понятие количества дано налицо в простом воззрении.

Примечание 2-е. Свойство количества – быть этим простым единством дискретности и непрерывности – приводит к спору или антиномии бесконечной делимости пространства, времени, материи и т. д.

Эта антиномия состоит лишь в том, что дискретность должна быть признаваема так же, как непрерывность. Одностороннее предположение дискретности приводит к достижению бесконечного или абсолютного разделения на части, стало быть, к неделимому, как к первоначалу; напротив, одностороннее предположение непрерывности – к бесконечной делимости.

Кантова Критика чистого разума установляет, как известно, четыре (космологических) антиномии, из которых вторая имеет дело с противоположностью, охватывающею моменты количества.

Эти кантовы антиномии останутся навсегда важною частью критической философии; именно они главным образом привели к ниспровержению предшествовавшей метафизики и могут считаться главным переходом к новой философии, так как на них по преимуществу основывается убеждение в ничтожестве категорий конечности со стороны содержания, что представляет собою более правильный путь, чем формальный путь субъективного идеализма, согласно которому их недостаточность состоит лишь в их субъективности, а не в том, что они суть в них самих. Но при своей большой заслуге, изложение Канта весьма несовершенно; оно отчасти само внутри себя стеснено и запутано, отчасти превратно по результату, основанному на предположении того, что познание не обладает никакими иными формами мысли кроме конечных категорий. В обоих этих отношениях сказанные антиномии заслуживают тщательной критики, которая ближе осветила бы их основоначало и метод, а также освободила бы главный вопрос, о котором идет речь, от той бесполезной формы, в какую он втиснут.

Прежде всего я замечу, что Кант хотел придать видимость полноты своим четырем космологическим антиномиям посредством принципа разделения, заимствованного им от его схемы категорий. Но более глубокий взгляд на противоречивую или, правильнее, на диалектическую природу разума обнаруживает, что вообще каждое понятие есть единство противоположных моментов, которым можно, следовательно, придать форму взаимно противоречивых положений. Становление, существование и т. д. и каждое иное понятие могло бы представить собою свою особую антиномию, и таким образом получилось бы столько же антиномий, сколько есть понятий. Древний скептицизм не уклонялся от труда указывать противоречие или антиномию во всех понятиях, которые он находил в науке.

Далее Кант понимал антиномии, как принадлежности не самых понятий, а ставшей уже конкретною формы космологических определений. Дабы получить антиномии чистыми и рассматривать их в их простом понятии, мыслимые определения должны быть взяты не в их применении к представлению мира, пространства, времени, материи и т. д. и в смешении с этим представлением, но без такого конкретного содержания, которое не имеет никакой силы и значения, и рассмотрены чисто для себя, так как исключительно в самих сказанных определениях заключаются сущность и основание антиномий.

Кант понимает антиномии так, что «они суть не искусственные софистические ухищрения, но противоречия, на которые разум должен необходимо наталкиваться» (по выражению Канта) – взгляд, представляющий собою важность. «Естественною видимостью антиномий разум, если он усматривает ее основание, хотя не обессиливает, но все же продолжает вводиться в заблуждение». И именно критическое их разрешение при помощи так названной трансцендентальной идеальности воспринимаемого мира дает лишь тот результат, что это противоречие становятся чем-то субъективным, причем оно конечно остается такою же видимостью, т. е. неразрешенным. Его истинное разрешение может состоять лишь в том, что оба его определения, поскольку они противоположны и вместе с тем необходимо присущи одному и тому же понятию, могут сохранять значение не в своей односторонности, каждое для себя, а имеют свою истину лишь в своем снятии, в единстве своего понятия.

При ближайшем рассмотрении кантовы антиномии не содержат в себе ничего, кроме совершенно категорического утверждения одного из каждых двух противоположных моментов определения изолированно от другого. Но при этом такое простое категорическое или, правильнее, ассерторическое утверждение облечено в превратную, искаженную оболочку рассуждения; вследствие чего получается видимость доказательства, и простой ассерторический характер утверждения должен оказаться прикрытым и незаметным, как это и обнаружится при ближайшем рассмотрении.

Относящаяся сюда антиномия касается так названной бесконечной делимости материи и основывается на противоположении моментов непрерывности и дискретности, содержащихся в понятии количества.

Ее тезис по изложению Канта гласит так: Каждая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и нигде не существует ничего кроме простого или составленного из него.

Здесь простому атому противополагается составленное из него, что является очень отсталым определением сравнительно с непрерывностью. Субстрат, который дан этим отвлеченностям, именно субстанции в мире, означает не что иное, как вещь, как она воспринимается чувственно и собственно для антиномии не имеет никакого значения; здесь точно так же могло бы быть взято и пространство или время. Поскольку тезис гласит лишь о составе вместо непрерывности, он есть собственно тем самым аналитическое или тожественное суждение. Что сложное есть само по себе и для себя не одно, но лишь внешним образом сочетанное, и что оно состоит из другого, является его непосредственным определением. Но другое относительно сложного есть простое. Поэтому является тожесловием сказать, что сложное состоит из простого. Если только спрашивается, из чего состоит нечто, то требуется указание некоторого другого, сочетание коего образует это нечто. Если сказать, что чернило состоит из чернила, то смысл вопроса о составе из другого искажается, он не получает ответа и только повторяется. Дальнейший вопрос заключается в том, должно ли состоять или нет то, о чем идет речь, из какого-либо нечто. Но сложное есть конечно то, что должно быть сочетанным и состоящим из другого. Если то простое, которое есть другое относительно сложного, понимается, лишь как относительно простое, которое само по себе снова состоит из чего-либо, то вопрос остается таким же, каков он был. Представлению, правда, предносится лишь то или иное сложное, относительно которого то или иное нечто есть его простое, хотя бы оно само для себя было и сложным. Но здесь идет речь о сложном, как таковом.