Лицо Казанской национальности. Книга вторая

Имя автора "Казанского летописца" науке неизвестно. О нем сохранились весьма скудные сведения – только те, что он сам сообщил в кратком вступлении к своему "Сказанию о Казанском царстве". Для удобства мы его так и будем называть – Казанским летописцем, по названию сочинения.

Надо полагать, что человек, написавший практически первый в российской беллетристике исторический рассказ, был в свое время чрезвычайно популярен. Правда, научная достоверность приводимых им исторических фактов не выдерживает никакой критики – это не более чем его вымыслы и тенденциозные фантазии. Как бы сейчас сказали – "заказуха", но заказ выполнен добросовестно и даже, можно сказать, талантливо.

Известный историк Михаил Худяков, проводивший научную экспертизу сего сочинения и выявивший многочисленные случаи диффамации и откровенной лжи, обратил внимание, например, на такой эпизод. Описывая продолжительную болезнь казанского хана Мухаммед-Эмина, Казанский летописец применяет к нему убийственный апокриф об Ироде. Сравнив погром 1505 года с избиением младенцев в Вифлееме, автор заключает: "И за сие преступление царя Казанского порази его Бог язвою неисцелимою…" Не стоит искать "в этом повествовании исторической правды, – делает вывод историк. – И, несмотря на это, сообщение "Казанского летописца" до конца XIX столетия пользовалось вниманием русских историков".

Добавим: "несмотря на это", иногда к нему обращаются и современные историки. Власть мифов и легенд настолько порою сильна, что не одна сотня лет требуется для того, чтобы освободиться от их гнетущего плена.

"Казанский летописец" – произведение знаковое, оно послужило одним из инструментов, с помощью которого самодержавная власть пыталась заложить основы великодержавной русской ментальности. Надо признать, что попытка была небезуспешной. Кто же выступил конкретным заказчиком?

Ответ очевиден, но сначала все же два слова об авторе "Казанской истории". Известно о нем, как уже говорилось, немного, только с его слов. Как он сам о себе пишет, "случи ми ся плененну быти" и прожить в Казани 20 лет. Русский пленник принял ислам и только после падения Казани в 1552 году вернулся в православие, поступив на службу к Ивану Грозному.

Есть версия, что он осуществлял тайное задание Москвы. Казанский летописец, видимо, был близок к ханскому двору, иначе откуда ему известны политическая подоплека тогдашних исторических событий и придворные сплетни? Одна из них касается любовной связи царицы-регентши Сююмбике с предводителем ханской гвардии Кучаком, ей посвящена даже целая глава "О любви блудной со царицею улана Кощака".

"Есть основания не доверять этому сообщению, – пишет Худяков, – и в нем легко можно видеть не исторический факт, а обычный вымысел автора, обладавшего неистощимой фантазией".

Казанский летописец обладал не только неистощимой фантазией, но и определенно литературным даром. Сочинение имеет продуманную композицию, в нем есть захватывающий сюжет и любовная интрига. Написано оно, по тогдашним меркам, довольно просто на старорусском языке с обилием церковной терминологии и фольклорных образов, доступных и понятных тогда практически всем. Адресовано оно было широкому кругу читателей: от простых воинов до знатных вельмож. Отсюда такая необычайная популярность на протяжении нескольких столетий.

Главная идея "Казанского летописца" – богоизбранность Ивана Грозного и оправдание взятия им Казани, изображение этого события в виде божьего промысла. Поэтому отыскать заказчика не составляет труда. Правда, заказ, возможно, был сделан не напрямую, а через православную церковь, в которой в середине XVI веке ведущую роль играл митрополит Макарий. Именно он в торжественной речи при возвращении Ивана Грозного из казанского похода сравнивал его не только с Дмитрием Донским и Александром Невским, но и с великим князем Владимиром, "просветившим русскую землю святым крещением". Не случайно хвалебной оды удостаивается не один "благоверны царь самодержецъ", а и "светеиши же митрополитъ Макареи".

Можно было объяснить появление тенденциозной "Казанской истории" по-житейски просто, не вплетая сюда большую политику. Дескать, намаялся человек в плену, натерпелся, вот в отместку и выдал, ну переврал при этом малость – так то от избытка чувств. Есть и такая версия. Однако она лопается при первом же внимательном рассмотрении. Такие книги пишутся обычно сразу, по горячим следам, пока еще не остыли обиды и оскорбления… А "Казанский летописец" появился более чем через 10 лет после освобождения автора из плена!

Именно в это время, в 1564-65 годах, обострились отношения Ивана Грозного с феодальной знатью. Казанский летописец намеренно искажает факты, умаляя вклад в казанский поход попавших в опалу воевод. И, вообще, Иван Грозный в его повествовании предстает как воплощение самой справедливости, а воеводы и бояре часто выглядят как жадные и трусливые, способные на любую низость, включая предательство. Вот откуда растут ноги у сказки "о добром царе и злых его слугах", в которую верило не одно поколение российских людей, и многие, похоже, продолжают верить и поныне.

Другая фундаментальная идея "Казанского летописца" – создание "образа врага". В качестве такого объекта выбрана Казань, которая иначе как "змеиное гнездо" и не называется. Для того чтобы основательно вбить этот образ в сознание читателя, приводится подробный мифологизированный рассказ о трехсотлетних русско-татарских отношениях, начиная с Золотой Орды и кончая падением Казани в 1552 году. Нужно было показать этот факт не как агрессивное нападение, а как законное возмездие и исполнение божьего промысла. По утверждению Казанского летописца, до Батыя "Рускiя земли" простирались до "Булгарских рубежов и до Камы реки", а "черимисы и другие варвары, не знающие Бога, платили дань Русскому царству". Иван Грозный якобы восстановил историческую справедливость – только и всего. Тем паче, как выясняется, об этом еще нагадали "Волхвы же, яко древле Елинистiи пророчествоваше о Христове пришествiе…"

Казань изначально предстает в неприглядном виде, поскольку возникла в "нечистом месте". Там, где "издавна… вгнездевся змiи великъ, страшенъ, о двою главу, едину имея змiеву, а другую главу волову…" Царь же "Саинъ Болгарскiи… возгради на месте томъ Казань градъ", который "стоить доныне, всеми Рускими людми видимъ и знаемъ есть, а не знающимъ слышимъ есть…"

Такими "ужастиками" густо усыпано все повествование "Казанского летописца", автор не скупится на черные краски, описывая Казань, где "вогнездися змiи лютъ… и распалашеся, яко огнь, въ ярости на христьяны, и разгарашеся яко огнь, пламенными усты устрашая, и похищая, и поглащая, яко овца, смиренныя люди Рускiя…"

Что мог подумать о Казани простой обыватель, никогда там не бывавший, после прочтения сих мрачных фантазий? Ну и поделом ей! А царь Иван – герой и народный заступник.

Вспоминаю, как будучи по служебным делам в первопрестольной, посмотрел одну любопытную передачу по Московскому TV, которое решило показать в телеэфире жизнь различных национальных общин столицы. Дело хорошее, и московские телезрители идею вроде бы приняли. Но знаете, какие вопросы они задавали? Приведу лишь один, наиболее характерный. Одна солидная дама вполне серьезно вопрошала: "А правда ли, что татарам разрешено убивать своих жен?"

Спасибо Казанскому летописцу, это его привет из глубины веков!

Душа, устав от тягостных будней, ищет сказки, готовая верить любым небылицам. Пушкин по этому поводу обронил замечательную фразу: "Над вымыслом слезами обольюсь!"

Но не забудем, что слезы могут быть и горькими.

Ибрагим Хальфин – первый татарский адъюнкт-профессор

К Ибрагим Хальфину, адъюнкт-профессору Казанского университета за помощью обращался американский коллега – зачем?

Американский ученый Отто Рериг изучал язык индейцев сиу, и ему показалось, что он близок к тюркским языкам. Для того чтобы подтвердить свои догадки, ему нужна была консультация специалиста, хорошо знавшего диалекты тюркского и урало-алтайского семейства языков.

Спустя 200 лет близость тюркского и индейских языков подтвердил татарский академик Абрар Каримуллин.

Но обо всем по порядку.

Вы можете представить, чтобы на должность учителя школы назначали указом главы государства? А в XVIII веке так оно и было. В 1769 году в Казанской гимназии по велению Екатерины II был открыт татарский класс, императорский указ гласил:

“…Учредить единожды навсегда при казанской гимназии для охотников класс того языка и определить учителем оного старой и новой в Казани татарских слобод депутата и тамошней адмиралтейской конторы толмача (переводчика. – Р.М.) Сагита Хальфина…”

Набирающая силу империя устанавливала новые контакты с Востоком, и ей нужны были грамотные чиновники, владеющие арабским, персидским и тюркскими языками. Где их готовить? Лучшего места, чем Казань, которая всегда служила своеобразным мостом между Западом и Востоком, не сыскать. Первая казанская мужская гимназия – первая провинциальная гимназия в России – была учреждена еще в 1759 году и давала хорошие знания в области многих наук, в том числе в изучении языков. Через гимназию прошло много знаменитостей, одним из первых ее окончил великий русский поэт Г.Р.Державин. Благодаря стараниям ее первого директора М.И.Веревкина, театрального драматурга и в будущем знаменитого академика, именно в Казанской гимназии впервые возник профессиональный театр европейского типа.

Сагит Хальфин был назначен на должность преподавателя татарского языка в столь знаменитое учебное заведение не случайно, он уже проявил свои творческие способности в качестве активного депутата в комиссии по разработке проекта Нового уложения (1767 г.). Хальфин не только преподавал татарский язык в гимназии, но и занимался научной работой.

Татарские книги тогда еще не издавались типографским способом, все книжное наследие народа сохранялось отдельными энтузиастами в виде ветхих рукописей. В 1778 году был напечатан первый светский букварь татарского языка “Азбука татарского языка с обстоятельным описанием букв и складов” в типографии Московского университета, его написал Сагит Хальфин, а затем составил сохранившееся в рукописи пособие “Татарский словарь и краткая татарская грамматика в пользу обучающегося юношества татарскому языку”.

В Казанской гимназии преподавали также его сын Исхак и внук Ибрагим. Общий педагогический стаж учительской династии Хальфиных составляет 60 лет. Исхак Хальфин известен еще и как переводчик на татарский язык полицейского устава “Положение Управы Благочиния” и “Учреждения для управления губерний Российской империи”, изданных в Азиатской типографии при Первой Казанской мужской гимназии. Последняя работа, выполненная очень быстро и грамотно, так понравилась Екатерине II, что она пожаловала автору чин губернского секретаря и денежную награду в 1000 рублей.

Но наибольших успехов добился Ибрагим Хальфин, который, как отец и дед, преподавал в гимназии татарский язык, а после открытия Казанского императорского университета работал там сначала в качестве лектора, а потом адъюнкт-профессора. Это был первый ученый из татар в университете, оставивший заметный след в его истории.

Помимо татарского И.Хальфин обучал турецкому и арабскому языкам, занимался исследованиями в области востоковедения. Учебных пособий по его дисциплинам не хватало, их попросту не было. Поэтому он стал писать и переводить учебники сам, издав “Азбуку и этимологию татарского языка” и подготовив вместе со студентом П.Юнаковым на татарском языке “Краткую российскую историю и географию”, а также арифметику. Роль Хальфина в просвещении татарского народа, приобщении его к достижениям российской и европейской культуры поистине огромна. Ученый лично приглашал своих соплеменников в гимназию и университет на различные торжественные мероприятия, театральные представления, руководствуясь принципом “лучше один раз увидеть…”.

Научная специализация Ибрагима Хальфина – история восточных народов, точнее, источниковедение – область, в которой до сих пор остается много белых пятен. Для того чтобы стать здесь настоящим профессионалом, мало знать восточные языки, необходимо еще разбираться в различных древних шрифтах и азбуках. В Казанском университете И.Хальфин дружил и плодотворно сотрудничал с выдающимся русским востоковедом Х.Френом. Общение, которое продолжалось и после переезда последнего в Петербург, было полезно обоим. Хальфин многому научился у Френа, именно с его подачи он знакомился с трудами известных европейских ориенталистов, а Френ с помощью своего ученика постигал восточные языки. Из наиболее значительных их совместных работ исследователи в первую очередь называют знаменитую “Родословную тюрков” Абуль-Гази Бахадур-хана. Благодаря ее изданию в Казани после текстологической редакции Ибрагима Хальфина этот замечательный исторический памятник тюркских народов был введен в научный оборот и стал доступен всем ученым-ориенталистам. Причем не только российским, но и зарубежным, о чем свидетельствуют многочисленные ссылки на него европейских историков. (Заметим в скобках, что первый перевод рукописи хивинского хана Абул Гази, осуществленный и изданный в 1770 году Тредьяковским и Миллером, назывался «Родословная Татар», а не «Родословная тюрок»).

Ибрагим Хальфин имеет и самостоятельные работы, самые известные из них – “Азбука и грамматика татарского языка” и “Жизнь Чингиз-хана и Аксак-Тимура, с присовокуплениями разных отрывков, до истории касающихся, кои все слова для обучающихся расположены по алфавиту”. Эти книги долгое время оставались единственными учебными пособиями по данной тематике и послужили образцами для написания новых более поздними авторами. Специалисты отмечают, что труды И.Хальфина были замечены такими видными в то время европейскими тюркологами, как Сильвестр де Саси, А. Давиде, Парч, Шпулер, Чарльз Рей, а также немецким историком Йозефом Гаммер-Пургештелем, которого высоко ценили Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Казанский ученый Абрар Каримуллин, изучавший диалекты древних тюркских племен, совершил в Пушкинском доме в Ленинграде любопытную находку. Оказывается, имя Ибрагима Хальфина было известно не только в Европе, но и в Америке, о чем свидетельствует письмо американского ученого О.Рерига в Казанский университет, адресованное И.Хальфину. Отто Рериг прислал в Казань несколько писем, причем писал он по-татарски арабскими буквами. Это само по себе удивительно – в далекой Филадельфии нашелся человек, который выучил по книжкам татарский язык и обратился в Казанский университет за помощью к первому татарскому историку!

Что интересовало Отто Рерига?

Как пересказывает его письмо А.Каримуллин,

“Отто Рериг пишет Ибрагиму Хальфину, что у него имеются две его книги… и изъявляет свое желание познакомиться с его новыми работами по татарскому языку. Далее он сообщает, что давно занимается изучением татарского языка, о своих работах по описанию тюркских рукописей в библиотеках Парижа, о своем знакомстве с трудами известных тюркологов. Причину своего обращения к Ибрагиму Хальфину О.Рериг объясняет тем, что у него возникла необходимость глубокого изучения истории татар, диалектов языка, и поэтому он желает установить научные контакты и обмен новыми трудами по тюркологии”.

Дело в том, что американский ученый изучал язык индейцев сиу, и ему показалось, что он близок к тюркским языкам. Для того чтобы подтвердить свои догадки, ему нужна была консультация специалиста, хорошо знавшего диалекты урало-алтайского семейства языков.

Увы, Ибрагим Хальфин не смог ответить своему заокеанскому коллеге. По простой причине – в 1861 году, когда О.Рериг писал в Казань, И.Хальфина давно уже не было в живых, он умер в 1829 году. Как жаль – возможно, если бы их контакт состоялся, ученым удалось совершить удивительное научное открытие.

Гаврила Державин: Истину царям с улыбкой говорил

Вряд ли был в XVIII веке человек, который так хорошо знал Россию, как Гаврила Державин. Он изъездил ее вдоль и поперек, от северных и восточных границ до Белоруссии и Литвы, земли которых вошли в состав Российской империи после раздела Польши. Причем Державин знал жизнь различных социальных слоев не понаслышке, поскольку сам побывал в шкуре и рядового солдата, и карточного шулера, и губернатора, и знаменитого поэта. Он был также Генерал-прокурором Правительствующего Сената и первым Министром юстиции Российской империи.

Державин хорошо знал и жизнь национальных окраин, он и сам был потомком ордынского мурзы, как об сообщает профессор Альфред Хасанович Халиков в своей книжке "500 русских фамилий булгаро-татарского происхождения".

Родился Гаврила Державин в 1743 году в тридцати верстах от Казани в селении Сокуры Лаишевского уезда.

“Мурза, Багримов сын” – так предпочитал себя называть Державин в своих стихах. Как позже он сам писал в автобиографических “Записках”, происхождение от знатного татарского рода “льстило его воображению и доставляло ему поэтическую прикрасу” (о себе поэт писал в третьем лице). Действительно, еще в XV веке мурза Багрим (Ибрагим) уехал из Большой Орды в Москву на службу к Василию Темному, который его всячески обласкал и окрестил в православную веру. Так Ибрагим стал Ильей, от его детей пошли дворянские фамилии Нарбековых, Акинфовых, Теглевых. У Нарбека было три внука – Назарий, Алексей и Держава, ставший родоначальником нового рода. Наследников было много, земли дробились, и отцу Гаврилы – армейскому офицеру – досталось лишь крохотное поместье.

После смерти отца – тогда Гавриле исполнилось 11 лет – семья переехала в Казань. Это были самые трудные годы, вдова с детьми вела полуголодное существование. Впечатлительный мальчик на всю жизнь запомнил, как его матери пришлось “с малыми своими сыновьями ходить по судьям, стоять у них в передней по несколько часов, дожидаясь их выходу; но когда выходили, не хотел никто выслушать ее порядочно, но все с жестокосердием ее проходили мимо, и она должна была ни с чем возвращаться домой”.

По иронии судьбы Гаврила Державин спустя 50 лет становится первым российским министром юстиции, и вот какой наказ дает своим подчиненным:

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастным подавать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Однако министром он пробыл недолго, за чересчур “рьяную службу” император Александр отправил его в отставку со словами: “Как это вы, Гаврила Романович, идете в Сенате против моих указов и критикуете их, тогда как ваша обязанность их поддерживать и настаивать на непременном их исполнении”.

Родители Гаврилы были малообразованны, но старались дать детям хорошее воспитание, что, впрочем, из-за отсутствия средств не всегда получалось. Обучением Гаврилы сначала занимались “сосланный в каторжную работу” немец Розе и другие армейские товарищи отца, от которых он мало чему научился, если не считать немецкого языка. Мальчику повезло: в 1758 году в Казани открывается первая гимназия, куда он поступает в числе первых на казенный счет со своим братом Романом. О годах учебы он оставил воспоминания:

“Более же всего старались, чтоб научить читать, писать и говорить сколько-нибудь по грамматике и быть обходительным, заставляя сказывать на кафедрах сочиненные учителем и выученные наизусть речи; также представлять на театре бывшие тогда в славе Сумарокова трагедии, танцевать и фехтовать в торжественных собраниях по случаю экзаменов”. В учебе он преуспевал, особенно в “предметах, касающихся воображения”. Известно также, что Гаврила Державин участвовал и даже возглавлял археологические раскопки Булгарского городища в селе Успенском бывшего Спасского уезда.

В 1762 году будущего поэта призвали в армию. Поскольку он показал в гимназии блестящие успехи, был зачислен в инженерный корпус. Но произошла какая-то путаница в бумагах, и Державин оказался в казармах Преображенского полка в Петербурге, где пришлось тянуть солдатскую лямку в течение долгих десяти лет. Родные и друзья оставались в Казани, с которой он никогда не прерывал связь. Несколько раз приезжал к матери, но в 1784 году уже не застал ее в живых. Державин переписывался с казанским поэтом Панаевым и профессором Казанского университета Городчаниновым. “Казань, мой отечественный град, с лучшими училищами словесности сравнится и заслужит, как Афины, бессмертную себе славу”, – писал поэт в одном из своих писем.

Неизвестно, как долго бы еще маршировал на плацу Гаврила Державин, а ночью после отбоя “марал стишки”, если бы не… Пугачев. Тридцатилетний Гаврила почувствовал, что это его шанс – по образованию и честолюбию, да и по происхождению он мог рассчитывать на нечто большее, чем бесконечная солдатская муштра и карточные забавы. Его жизнь катилась по наклонной, от скуки он выучился играть в карты, проявив себя азартным игроком: “ездил, так сказать с отчаянья, день и ночь по трактирам искать игры; познакомился с игроками или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждой разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам”.

Карты его едва не сгубили, когда, будучи в отпуске в Москве, Державин проиграл все деньги, присланные матерью на покупку имения. Но справедливости ради нужно заметить, что карты его и не раз выручали, когда, не имея средств к существованию, он неожиданно за один вечер выигрывал целое состояние. Правда, так же легко его и спускал.

В общем, нужно было как-то менять свою жизнь. В 1773 году в Казань во главе войск, направленных на усмирение Пугачевского бунта, назначается Бибиков. Державин, которого недавно, после 10 лет службы, произвели в офицеры, напрашивается к нему на прием и просит взять с собой, обещая быть полезным, поскольку он уроженец Казани и хорошо знает местность. Бибиков берет его с собой и, кажется, скоро об этом жалеет. Хотя поначалу все складывалось как нельзя лучше: офицер Державин успешно исполняет несколько секретных поручений в Симбирске, Самаре и Саратове и, вообще, проявляет всяческое служебное рвение и военные таланты. Однако его вспыльчивость и неумение угождать начальству перечеркнули все былые заслуги, и дело едва не закончилось судом. Державин был прям и нелицеприятен, он не умел выстраивать свои отношения с теми, кто стоял выше его по служебной лестнице. Как он сам о себе писал:

Что я не из числа льстецов;

Что сердца моего товаров