Аркан Кун. Возвращение Чингиз-хана

Кыят с изумлением рассматривал более чем скудную обстановку дома – кроме аккуратно покрытой коричневым пледом деревянной кушетки, круглого стола с двумя самодельными табуретками да свежевыбеленной печки в углу комнаты здесь ничего больше не было.

Старые друзья сразу узнали друг друга и крепко обнялись…

Буквально на следующий день Сафа, собрав свои нехитрые монатки,  перебрался в Аркан Кун. Кыят предоставил давнему другу новенький благоустроенный коттедж для комфортного проживания.

5

Сафа, окунувшись после банной парилки в морской волне, лежал в высокой траве и смотрел на небо. На небо нужно смотреть или лежа спиной в воде, или лежа на земле.

Лето выдалось капризным: палящую жару часто сменяли ливневые дожди. Земля, глубоко пропитанная влагой и согретая солнечным теплом давала обильные всходы. Сафа не успевал скосить всю траву на своем земельном участке возле коттеджа, как тут же вырастали новые "джунгли" из зеленых зарослей, куда он нырял в перерывах банных процедур.

Сафа лежал на траве и наблюдал за небом.  Примятые травяные стебли и колючки приятно щекотали распаренную горячим дубовым веником спину, она даже после окунания в бочку с холодной водой не успевала остыть. Но на небе ничего интересного не происходило, небо было обернуто в однообразный кисель бледно молочного цвета. Тогда Сафа стал изучать цветочки и травы, которые со всех сторон окружали высокой зеленой стеной его распластавшееся на земле голое стройное тело. Хотя Сафу принимали за лекаря, он совершенно не разбирался в травах, и среди большого разноцветья лепестков различных форм и размеров, "целитель" уверенно мог отличить лишь желтые ромашки и синие васильки. Да, еще он знал о красных тюльпанах, но они остались в Азии, здесь тюльпаны не росли.

6

Уже третий месяц, как Сафа проживал в Аркан Куне. Был ли он доволен своим переездом? Наверное, да. Сафа азартно крутил педали на велотрассе вдоль побережья Черного моря, с удовольствием отдавался морским волнам, особо ему никто не докучал.

Все приближенные владельца Аркан Куна Кагана Кыята, которым теперь приходилось так или иначе сталкиваться с его давним другом Сафой, удивлялись способности «целителя» при любых обстоятельствах сохранять  внутренний  покой и равновесие. Но никто не подозревал о том, что Сафа потратил годы упорных тренировок, чтобы достичь такой невозмутимости духа. Казалось, никто и ничто не могло его выбить из этого состояния вечного покоя.

Сафа вывел для себя два важных принципа, которым неуклонно следовал уже много лет.  «Не поднимай волну» и «Не оставляй следов».

Первое правило касалось эмоционального поля, в котором он постоянно  пребывал – оно всегда  оставалось ровным и гладким, почти без амплитудных волн. На это поле могли оказывать воздействие люди и собственные мысли. Собственные мысли он уже давно научился контролировать, а общение с людьми свел до «Minimum minimorum» – то есть, минимального значения из всех возможных.

Второе правило «Не оставляй следов» касалось человеческих поступков. Любой человек, совершая какое-либо действие, рано или поздно обязательно сталкивается с его последствиями. Положительными или отрицательными – не важно. Сафа старался избегать и тех, и других. Действию он предпочитал бездействие, и решался на те или иные поступки лишь, как реакцию, отклик на те или иные вызовы внешней среды. Сам же он ничего не предпринимал, плыл по течению жизни, и это течение само приносило ему все, в чем он нуждался.

И еще Сафа придумал для себя одну «волшебную фразу»: «Покой, Абсолютный покой, Полный штиль», при этом он представлял совершенно гладкую, без единой морщинки, гладь синего озера. Стоило ему произнести эти слова и мысленно представить этот образ, как тут же срабатывал наработанный условный рефлекс, активность его мозга снижалась до уровня тета-волн и он погружался в глубокий сон, улетая в царство Морфея…

Просыпался Сафа поздно – в девять утра. После ванных процедур, короткой, одному ему понятной духовной молитвы и легкой физической разминки отправлялся на велотрек. Проезжал вдоль побережья туда-обратно  километров 10-12 в ровном темпе минут за 30-40. После плавал немного в море разными стилями, в основном брассом и кролем. Все это занимало около часа. Затем легкий завтрак и прием «гостей».  Посетители все-таки были, в основном «арканкуновцы», но не только.

В полдень Сафа поднимался на второй этаж своего теперь уже постоянного жилища, где облюбовал одну из угловых комнат под спальню. Наступал "тихий" час, который длился до самого вечера, часов до шести-семи. После скромного ужина, состоящего из овощей, фруктов и небольших порций мясных или рыбных блюд он гулял по парку среди деревьев. А потом – вновь короткий прием посетителей.

Ложился спать Сафа рано – в девять вечера, и спал, не пробуждаясь, около 12 часов. Да, большую часть времени Сафа проводил во сне, если добавить еще "тихий час", то получалось, – 18-19 часов. На бодрствование оставалось лишь четверть суток. У нормальных людей, как известно, все наоборот:  6-8 часов они спят, а потом занимаются разными делами, преимущественно добычей пропитания или приумножением своих капиталов.

Сафа вел странный, противоестественный образ жизни, нарушавший все каноны существования человека.  И в этом была его главная тайна и загадка.

Но Сафа не просто спал, а видел сны. Яркие, цветные, полные сочных красок и гармоничных звуков, необычных эмоций и волнительных переживаний. Что ему снилось? Часто – люди. Давно умершие и живые. Знакомые и незнакомые. Бабушка, дед, отец с матерью, бывшие жены, дети и внуки, другие родственники. Какие-то женщины, одних он знал, других – нет. Иногда это были эротические сны. И все эти люди, знакомые и незнакомые, не просто так приходили к нему в сновидениях, с ними случались какие-то занимательные истории, в которые он тоже был вовлечен, плача и смеясь, огорчаясь и радуясь вместе с ними… Это было, как кино, каждый раз – новое. Но только намного сопережевательнее, потому что он сам играл различные роли в этих снах-фильмах.

В общем, Сафа вел двойную жизнь: первая, короткая – это явь, вторая, длинная – это сон. И вторая его жизнь была гораздо интересней и насыщенней первой. Можно даже сказать, что они поменялись местами: сон стал явью, а явь сном.

Похоже,  Творцу не понравилось, как Он создал свое главное детище – человека, и Всевышний решил немного подправить данное творение, потренировавшись прежде на Сафе. Его подопытный был способен все свои потребности удовлетворять во сне. Только испражняться и принимать пищу ему приходилось наяву, как обычным людям. Если бы он и эти естественные для человеческого организма функции сумел перевести в «Квантум» (как он сам называл место своего отрешения), то полностью бы оторвался от мира материальных вещей.

Но это возможно, наверное, уже лишь в Аиде – царстве мертвых. Даосы считают, что там даже лучше, чем в  Морфее – царстве сна.

«Чжуан-цзы по дороге в Чу наткнулся на пустой череп – совсем иссохший, но еще целый… Он положил череп себе в изголовье и улегся спать. Ночью череп явился ему во сне и спросил:

– Хочешь я расскажу тебе о мертвых?

– Хочу,– сказал Чжуан-цзы.

– У мертвых,– сказал череп,– нет ни государя наверху, ни подданных внизу; не знают они и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь лицом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

– А хочешь я попрошу Владыку Судеб возродить твое тело, отдать тебе кости, кожу и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?

Но череп ответил, сурово насупившись:

– Неужто же я променяю царские услады на людские муки!»

Иногда Сафа видел  "вещие сны". Вдруг, откуда-то из глубин его сонного сознания, а может, вообще из-за его пределов, из какого-то другого энергетического поля, из «Квантума», неожиданно приходили ответы на те самые вопросы, которые задавали ему люди в реальной жизни. Вот откуда брались предсказания Сафы, из его снов, сам он к ним не имел никого отношения. Ответы эти всегда были правильными и точными, но приходили не всегда. Некоторые вопросы оставались без ответов.

Однако если в явной жизни было мало внешних впечатлений, то и сны становились скучными и вялыми. Поэтому Сафа старался держать себя в хорошей физической форме и постоянно искал, как  насытить сердце и ум новыми  эмоциями  и идеями.

Еще живя на хуторе, он начал совершать воскресные  "культурно-театральные вылазки" в соседний мегаполис, «огни большого города» давали ему хорошую подзарядку. На неделю такой подпитки как раз хватало.

Часть третья

1

Лишь за завтраком – два яйца всмятку без хлеба – Марьям вспомнила, что сегодня вечером ей предстоит загадочное свидание с таинственным незнакомцем. Точнее, это было не свидание, а деловая встреча. Ей предложили работу.

Все началось еще вчера, в пятницу, когда ближе к концу рабочего дня ее неожиданно вызвали в департамент.

– У меня для тебя хорошая новость, Марьюша, – по-приятельски, без всякой субординации, поспешил обрадовать вызванного «на ковер» искусствоведа директор департамента музеев и внешних связей.

Апартаменты начальника не выглядели по-чиновничьи, вместо портретов руководящих лиц стены украшала «венецианская живопись». Темные шторы едва пропускали солнечный свет, что придавало некую интимность обстановке кабинета. Впрочем, это был не кабинет, а скорее, художественный салон, предназначенный для приема гостей. В том числе, гостей неофициальных, смекнула догадливая посетительница. Марьям сидела с чашечкой дымящегося кофе в черном кожаном кресле за низким модерновым столиком напротив директора и с интересом осматривалась вокруг.

Несмотря на то, что Одар Карлович Метуталь был ее непосредственным начальником, Марьям уже давно не видела воочию своего шефа, года, наверно, три. Все сношения осуществлялись через директрису музея современной живописи, где Марьям занималась организацией выставочных проектов, искусствоведческой экспертизой и прочей мелочевкой.

А ведь когда-то они встречались довольно часто. Раз в неделю – это уж точно. До тех пор пока Марьям решительно и бесповоротно не прервала эти бесперспективные встречи с женатым мужчиной. Да, Одар и Марьям были раньше любовниками.

«Зачем я ему вдруг понадобилась, – Марьям нервничала и чересчур звонко помешивала маленькой серебряной ложкой свой капучино. – Неужели хочет возобновить отношения? Нет, не бывать этому».

– Ты это чего? – участливо спросил Одар Карлович.

– Ничего. Все в порядке! – резко ответила Марьям.

И как бы в такт своим мыслям, решительно вздернула головой и поправила левой, свободной от чашки рукой, светлый локон, выбившийся из прически.

Одар шумными глотками отхлебывал горячий кофе, ощупывая все еще стройную к 37-годам фигуру Марьям мутным взглядом отвергнутого любовника.

Ему было 45, и он, как с удовлетворением отметила про себя Марьям, заметно сдал за те три года, что они не виделись. Ни его седеющие виски на некогда смолисто-черной кудрявой шевелюре, ни откровенно выступающие залысины, ни даже слегка выпирающее брюшко, которое он старательно скрывал фалдами дорогого твидового пиджака – ни один из этих недостатков не ускользнул от придирчивого взора неувядающей Марьям.

– У меня для тебя хорошая новость, – повторил директор и грустно вздохнул, словно прощался со своими тайными надеждами и грезами. – Меня попросили найти толкового искусствоведа, видимо, какому-то  олигарху понадобилась консультация. Я предложил твою кандидатуру.

Заметим, что найти «толкового искусствоведа» попросил сам министр культуры области, а его попросил это сделать хозяин Аркан Куна Кыят, друг Сафы.

– Спасибо, – скромно ответила Марьям.

2

Предложение мистера Х, как Марьям заочно назвала своего потенциального «работодателя-олигарха», сильно ее удивило. Она ожидала совершенно иного, она думала, что ей предложат стать «директором» домашней экспозиции. По крайне мере, именно на такое предположение наталкивал сбивчивый, но все же вполне определенный рассказ директора Метуталя, которому лично сам министр поручил подыскать «опытного и знающего искусствоведа широкого профиля». Выбор директора департамента пал на Марьям, свою бывшую любовницу. За что она, конечно, была ему благодарна, хотя он, похоже, не вполне бескорыстно совершал этот выбор. И тем не менее…

В искусствоведческой среде подработка «смотрителем домашнего музея» считалась чрезвычайно удачной. Редко кому удавалось ее заполучить. Только по великому блату. Набрав по случаю коллекцию из дорогих картин, скульптур, старинных украшений, редких книг, эксклюзивных икон и еще Бог весть чего – мало ли что там приобретают богатые господа-миллионеры на различных аукционах, – они не умели всем этим правильно распорядиться. И не скупясь на гонорары, нанимали профессиональных искусствоведов. Плохо разбираясь в «высоком искусстве», хозяин такой домашней коллекции предоставлял полную свободу действий. Это тоже было немаловажно для творческой личности, к коим Марьям причисляла и себя. Лишь бы богатые «папики» не лезли со своими похотливыми ухаживаниями да не путались бы под ногами их капризные дуры-жены.

Но мистер X предложил совершенно другую работу. Если это, конечно, можно было назвать работой.

Деловая встреча проходила в одном из модных сюр-кафе Аркан Куна, которое Марьям сама и выбрала. Здесь, среди искусственных, но максимально реалистичных пальм, стильного звездного декора с неоновыми вывесками, затейливых арт-объектов в духе позднего импрессионизма обычно отмечались удачные завершения ее выставочных проектов.

Готовясь к «кастингу», Марьям сильно волновалась. Перемерив кучу выходных нарядов из своего гардероба, она все их забраковала. В итоге влезла в голубые джинсы и накинула черную кофточку. И так сойдет. Она ведь, как это Метуталь выразился, «искусствовед широкого профиля», личность творческая, следовательно, ей все к лицу.

Но над прической со своим мастером колдовала долго. Нужно было из копны светлых густых волос сотворить нечто изысканно-небрежно артистическое. В конце концов, остановились на классической модели. Большой зачес назад, а по вискам – кокетливо струящиеся локоны.

Минимум косметики. Едва заметная в вырезе кофточки тонкая золотая цепочка. И завершающий штрих – фамильные бабушкины сережки с круглыми ободками.

3

Однако все ухищрения Марьям пошли коту под хвост. Г-н Сафа, так он себя отрекомендовал, как будто совсем не замечал своей собеседницы. И главное – он не видел в ней Женщины. Это для Марьям, привыкшей к повышенному вниманию со стороны мужских особей, было особенно обидно. Хотя г-н Сафа, по прикидкам Марьям, был не совсем еще стар. Ему можно было дать лет 45, ну 50. Впрочем, по невозмутимости и спокойствию, – и все 70.

«Может, он «голубой», вон и рубашка голубого цвета, – подумала Марьям, но тут же сама себя мысленно осадила: – Нет, вряд ли. Насмотрелась я на этих педерастов, они по нашим выставкам табунами ходят. Все вертлявые какие-то, суетливые. А этот спокоен и холоден, как могила. Но чувствуется в нем какая-то мужская сила».

К тому же, г-н Сафа, по всей видимости, был сказочно богат и совсем не жаден. За услуги Марьям он был готов платить… Когда он назвал сумму (Кыят сказал своему другу Сафе, что может не стесняться в  расходах), ей показалось, что она сильно ослышалась:

– Сколько? – невольно вскрикнула Марьям, удивленно поднимая вверх стрелки аккуратно выщипанных бровок.

Но при этом на ее мраморном лбу не возникло ни единой морщинки. Они никогда там не возникали, даже при сильном проявлении эмоций – поверхность белой кожи на ее лобике всегда оставалась девственно чистой. Марьям знала об этом, и в проявлении чувств не стеснялась, сопровождая их обильной жестикуляцией.

Вот и сейчас свой непроизвольный возглас она усилила взмахом левой руки, а правая рука, занятая бокалом красного вина, оставалась неподвижной. Марьям тыльной стороной ладони откинула спущенный локон умело завитых волос назад. Получилось что-то вроде взмаха однокрылой бабочки. В вырезе черной кофточки приподнялись и приоткрылись холмики ее высокой груди. Это был ее фирменный жест. При этом красотка Марьям успевала еще совершить томное воздыхание, чуть приоткрыв свои алые губки, за которыми скрывался жемчужный ряд белоснежных зубов. Все это она проделывала не специально, у нее это получалось как-то само собой, естественно и органично. И выглядело безумно эротично и било наповал! Ухажеры штабелями ложились у ее прелестных ног.

Но г-н Сафа никуда не лег. «Может, старею», – подумала Марьям, но тут же отогнала от себя неприятные мысли. Это ее визави, похоже, был глух к языку жестов, он и бровью не повел, а лишь невозмутимо спросил:

– Мало?

– Что вы, что вы, более чем вполне, – запинаясь, возразила пораженная Марьям.

Шутка ли, ей предложили сумму, равную ее полугодовому окладу. И за что? Только за одну, как витиевато выразился ее работодатель, «встречу с миром прекрасного».

– Вы хотите эти встречи проводить только по воскресеньям? – переспросила Марьям, произведя в мыслях нелепое сравнение: «с Метуталем тоже встречались раз в неделю».

– Да, – подтвердил г-н Сафа и слегка пригубил вино из своего бокала.

– То есть, получается четыре раза в месяц, – уточнила Марьям, лихорадочно подсчитывая в уме, какой же гешефт в итоге она получит.

– Именно так, – последовал ответ.

По пышному телу Марьям пробежала сладостная истома. Что так умиротворило ее беспокойную душу? Терпкий вкуса гурджийского «Цинандали»? Тягучие звуки «Красной сливы» чинского виртуоза Сяо Чжань? Собственные подсчеты баснословных барышей и ожидание радужных перспектив? Скорее всего, все это вкупе.

– Про театральные премьеры и художественные выставки я поняла. А как вы смотрите, на то, если я буду также знакомить вас с современными образцами камерной музыки и новыми балетными представлениями? К нам на юга, как известно, часто приезжают и балетные труппы, – вкрадчиво предложила новоиспеченный гид-экскурсовод.

– Музыка – это прекрасно. А балет, – любитель изящных искусств на секунду задумался, но тут же продолжил своим бесстрастным голосом: – Впрочем, почему бы и не балет. Меня интересуют все виды искусств, все самое модное и популярное, все, что сегодня в тренде, в том числе и у молодой публики. Я полностью доверяюсь вашему вкусу. Куда вы меня поведете, туда я с удовольствием и пойду. Что касается входных билетов, не волнуйтесь, мы это решим. Я думаю, нам везде будут рады.

Это была самая длинная тирада, которую г-н Сафа произнес за весь вечер. Его речь показала Марьям, что ее новый благодетель не только сказочно богат, но и достаточно влиятелен. И, похоже, он не последний человек в городе, и даже может быть приближен к самому губернатору. Хотя последнее вряд ли – г-н Сафа выглядел слишком независимым, такие люди предпочитают держаться подальше от власти.

Он скромен и не заносчив, никуда не торопится, тихо, но четко и легко выговаривает все слова. Почти ничего не ест, мало пьет. Г-н Сафа почудился Марьям неким инопленетным существом, легким, воздушным, почти невесомым. Такие «пассажиры» ей еще не попадались.

Правда, подобную иллюзию создавала и сама сюрреалистическая обстановка этого необычного арт кафе, куда она его привела. Красивые люстры и абажуры заливали своим мягким светом всю диванную зону, где Марьям уединилась с г-ном Сафой. Несмотря на полное отсутствие эмоций и даже малейших признаков флирта с его стороны, Марьям надеялась найти с новым патроном общий язык. Ей хотелось, чтобы их предстоящие встречи были не только выгодны в смысле финансов, но и не обременительны душевно, а по возможности и приятны.

4

Таким образом из-за встреч с «миром прекрасных искусств» в воскресные вечера график Сафы несколько ломался, последний месяц он проводил их вместе с "искусствоведом широкого профиля", очаровательной Марьям, которая знакомила  его с культурной жизнью южной столицы. На завтра была назначена очередная встреча – куда Марьям поведет своего алчущего свежих впечатлений спутника на сей раз?..

«Живой труп» – откуда-то из глубин сознания всплыло это забытое произведения великого классика, входившее некогда в программу обязательного школьного обучения. Впрочем, возможно, эта душещипательная драма Льва Толстого сейчас и не изучается в школе. Марьям в последний раз читала ее очень давно, и припоминались поэтому лишь какие-то смутные образы.

«Князь Абрезков – 60-летний элегантный холостяк. Бритый, с усами. Старый военный с большим достоинством и грустью».

Нет, этот усатый «толстовский князь» совсем не походил на безусого Сафу, к тому же не он являлся главным героем пьесы и не его автор назначил на роль «живого трупа». Но как бы там ни было, г-н Сафа вполне, по мнению Марьям, соответствовал этому образу, если, конечно, отвлечься от контекста истории, случившейся в конце позапрошлого века и сосредоточиться лишь на одном ее названии.

Во всяком случае, в «Саду земных наслаждений» Иеронима Босха подопечному Марьям делать было явно нечего. Жанровая живопись знаменитого голландского художника, несмотря на загадочность мистических образов и обилие обнаженной натуры, ни капельки его не затронули. Luxuria – грех сладострастия – по всей видимости, был ему неведом.

«Живой труп он и есть, что с него взять», – почти с ненавистью думала Марьям о своем вяловатом клиенте, равнодушно прохаживающемся вдоль знаменитых полотен величайшего мастера средневекового ренессанса.

«А еще смеет утверждать, что интересуется миром искусства. В театре во время пьесы Агаты Кристи (с которой она знакомила Сафу в прошлое воскресенье) все время спал, на выставке картин Босха откровенно зевает. Зачем он вообще меня нанял! Но что-то ведь ему нужно. Знать бы еще, что?» – недоумевала Марьям про себя, а вслух произнесла:

– Смотрю, вас не очень-то впечатляет эта выставка?

– Нет, почему же, любопытно, но я к импрессионизму как-то не очень, – инфантильно отозвался г-н Сафа.

Ого, он еще и умные слова знает!

– Но Босх – не импрессионист, он родоначальник сюрреализма, который зародился на четыре века ранее. Я по творчеству Босха и работам обоих Брейгелей диссертацию писала. Отслеживала, так сказать, преемственность поколений.

– А где вы учились? – наконец-то г-н Сафа проявил хоть какой-то интерес к ее жизни, забыв, что Марьям уже говорила ему об этом.

– Во Франции, я выпускница факультета истории искусств университета Сорбонны, – не без гордости заявила Марьям.

– Так вы – историк? – переспросил г-н Сафа.

– Таки да. Еще и археолог. В некотором роде. Это неправильное мнение, что в Европе готовят лишь узких специалистов.

– И на раскопках бывали?

– Не довелось. В Париже на моем факультете изучали только доколумбийскую археологию, – констатировала Марьям и перевела тему разговора на творчество Босха: – Обратите внимание на это полотно, на центральный фрагмент триптиха, где Творец представляет изумленному Адаму восхитительные прелести Евы. В средние века на половое совокупление смотрели, как на доказательство утери человеком его ангельской сущности. Но, на мой кощунственный взгляд, художник, прикрываясь библейскими сюжетами, воспевал сладострастие.

– То есть, вы хотите сказать, что Босх был тайным эротоманом? Как и…

– Как и… кто? Продолжайте! Что же вы замолчали?

– Как и многие другие художники, работающие с обнаженными натурщицами, – спокойно окончил фразу г-н Сафа после некоторой паузы.

– На сей счет существует множество различных гипотез и догадок. Но по сути вы, наверное, правы. Тема эротики, как я думаю, была не чужда Босху.

Г-н Сафа подошел к левой створке триптиха, где некий аббат, облаченный в розоватое одеяние, держал за руку обнаженную девушку с рыжими волосами, видимо, наставляя на путь истинный падшую грешницу.

Неужели Босху удалось оживить г-на Сафу?

5

– Привет, Марьюша! – раздался вдруг чей-то звонкий, почти ребячий голосок.

Так – «Марьюша» – ее называли только два человека: отвергнутый Метуталь и Эсфирь, ее давняя, если так можно выразиться, деловая подруга.

Марьям обернулась и увидела – да, это была она, ослепительная и неотразимая Эсфирь.

– Привет, привет! Вся местная богема пришла на выставку Босха.

– Да уж, нужно поторопиться – завтра выставка закрывается. Вот репортаж об «отце сюрреализма» хочу написать. Кстати, ты ведь хорошо знакома с его творчеством. Почему этот триптих называется «Сад земных наслаждений»? Не могла бы ты дать мне интервью? – попросила журналистка, беззастенчиво при этом осматривая спутника Марьям.

– Извини, я чуточку занята. Видишь, экскурсию провожу.

– Ничего, ничего, – сказал г-н Сафа. – я могу пока и один тут походить, а вы побеседуйте.

– Спасибо, вы очень любезны. Я – Эсфирь, редактор альманаха «Жизнь искусства», – общительная журналистка первой подала маленькую изящную ручку г-ну Сафе, не дожидаясь, пока ее представят.