скачать книгу бесплатно
Сколько раз в Зоне, читая Евангелие, именно такое дыхание исходило на меня с его священных страниц. Теперь же особенно укрепляли мою душу пламенеющие слова из нового Учения:
Перед тобою Песня Господня
И, восшедши к вершинам,
Не грусти о цветах ущелья.
Вспоминались и сны, посещавшие меня в Зоне, особенно во времена голодовок. Рассказывая их своим друзьям-зэкам, я не раз слышал в ответ: «Наверное, священником будешь».
Теперь, завороженный величием и красотой Живой Этики, я с упоением отдался ее ритмам и откровениям. Через год нашего общения Николай Речкин представил меня Павлу Федоровичу Беликову[1 - В газете «Рериховский вестник» (№ 2, февраль, 1997 год) в статье «Рериховские университеты» Павла Беликова, Алексей Анненко, в частности, писал о Павле Федоровиче:«Он родился 29 июля 1911 года в Эстонии, в Нарве. Его «внешний» жизненный путь протекал вполне обычно. Был он грузчиком, ткачом и работником торгового представительства «Международная книга». Несколько лет перед пенсией работал бухгалтером в небольшом поселке под Таллинном – Козэ-Ууэмыйза. Рядовой путь рядового советского человека.И эти же годы были наполнены творческой деятельностью, равной масштабу деятельности научно-исследовательского института. Предмет исследований – жизнь и творчество семьи Рерихов. Время – после работы, в выходные и праздничные дни, в отпуске. Средства – собственная зарплата. Не имея ученых степеней и званий, он занял одно из ведущих мест в мировом рериховедении».Разумеется, что таких духовных вершин Павел Федорович достиг не вдруг. Алексей Анненко пишет далее в статье, что в молодости Павел Беликов увлекался литературой, писал стихи, печатался в местных газетах, серьезно увлекался христианской теологией, позднее – восточной философией. Именно с восточной философией Николая Рериха и не согласился Павел Беликов, написав по этому поводу «разгромное письмо» в Индию, Рериху. И неожиданно для себя – получил в ответ приглашение к сотрудничеству. Так начался рериховский период жизни Павла Федоровича, растянувшийся на все последующие годы его жизни.] (см. нумерацию в приложении – Примечания).
И во мне как бы прозвучало:
В ночи Луна – подобие светила.
Но в ясный день, когда сияет Солнце,
Луна на Небе – призраку подобна.
Зажги Огни трепещущего сердца —
И призраки земные растворятся.
Жил Павел Федорович с женой Галиной Васильевной в поселке Козэ-Ууэмыйза под Таллинном на втором этаже небольшого двухэтажного дома с двумя подъездами. Рядом завод, на котором он работал до пенсии, рядом почта – два шага шагнуть. Близко совсем и автобусная остановка. Во время войны немцы хозяйничали здесь. Хозяйничали при обысках и в доме Беликовых. Не раз переворачивали все «с ног на голову». Но вот на простой этажерке совершенно открыто рядом с рабочим столом Павла Федоровича стояли изданные еще до войны рижанами книги «Учения Живой Этики». И ни одну книгу ни разу не тронули, не заметили немцы.
Каким маленьким был этот поселок, такой же малогабаритной была и квартира Павла Федоровича. Из маленькой прихожей одна дверь вела в его комнату, другая – в крохотную кухню.
В комнате справа от окна располагался небольшой двухтумбовый стол и на нем конторка, пишущая машинка, листы рукописей, иконка Сергия Радонежского. На конторке – статуэтка Будды, прислоненные к стене портреты Елены Ивановны Рерих и Николая Константиновича Рериха. На стене в рамках фотографии всех членов уникальной семьи. И репродукция с картины Святослава Рериха «Возлюби ближнего» – мое любимое изображение Иисуса Христа.
За малостью комнаты книги располагались на самодельных полках, идущих под подоконником и по периметру стен, почти у потолка. О кухне и говорить не приходится: стол, четыре стула и до стен – рукой достать.
Но от этого малого физического пространства исходили мощные лучи Тепла и Света, которые живут в моей памяти до сих пор.
И эти Лучи Света не раз помогали мне не свалиться вниз, если я вновь оказывался вдруг на краю пропасти.
Сияет Солнце и сияют Звезды —
И днем и ночью Сокровенный Свет
Планету омывает. Млечный Путь,
Стрелою прорезая Небосвод,
Вам помогает в темноте ночной
Найти дорогу к Очагу родному.
Так распахните окна широко,
Чтоб каждый угол вашего сознания
Был Светом Мирозданья освещен.
И в сердце Луч Учителя впустите.
В феврале 1976 я перешел работать инженером-математиком в отдел АСУП электротехнического завода им. Пегельмана.
Воистину – мир тесен. На этом заводе работала дочь Павла Федоровича – Елена. Здесь же на изготовлении кристаллов для полупроводниковых схем был начальником участка и мой свидетель по «уголовному делу» однокашник по училищу Александр Салюков. Уволенный в запас, Саша так и остался на гражданке. Изрядно помыкавшись без работы в Палдиски, он и его жена Зина переехали в Таллинн, где она, как передовица производства, через несколько лет сумела получить в районе новостроек отдельную квартиру. Изредка мы навещали их, с грустью вспоминая с нами случившееся. Но основные мои встречи и будущие надежды были связаны, разумеется, с Павлом Федоровичем.
Активно я начал читать эзотерическую литературу, имеющуюся в домашней библиотеке Николая Речкина, который постепенно переключил меня от увлечения йогой на проблемы расширения сознания и духовного самосовершенствования. В короткий срок я сделал фотокопии с целого ряда интересующих меня материалов, образовав таким образом свою «запрещенную» в то время библиотеку.
Сейчас я вывалил на стол эти «книги» – переснятые на фотопленки и отпечатанные с них толстые пачки фотографий размером 9x12 и 9x14. Пачка «Великие Посвященные» Эдуарда Шюре, еще пачка – эзотерическое описание жизни и деятельности Рамы, Кришны, Гермеса, Моисея, Орфея, Пифагора, Платона и Иисуса. Весьма интересной была копия с книги «Аполлоний Тианский и Иисус из Назарета» Эмиля Бока. «При сравнении евангельского повествования о жизни Иисуса с биографией его современника Аполлония, – писал Э. Бокк, – невольно поражаешься тому, как много между ними сходного. Событиями, аналогичными евангельским, полна вся жизнь Аполлония». Вот и записи «Фалеса Аргивянина» о временах Иисуса и о нем самом. Рядом фотокопия книги «Сад» о беседах в сновидческом состоянии ученицы со своим надземным Учителем. Она пишет в предисловии: «Здесь запечатлен Образ, запечатлено дыхание того Света Истины, которое излучает из себя ищущее сердце. Здесь дан опыт одной души, искавшей Света, жаждущей прозрения и благословения Учителя. Прикосновения Учителя – благостны. Они даются всем. Но не все могут ощущать их».
Конечно, не перечислить всех «фотокниг». Я лишь хотел показать тебе, дорогой Друг, те из них, которые особенно интересовали меня тогда. Следующим шагом, приблизившим меня к Учению Живой Этики, явилась книга Клизовского «Основы миропонимания новой эпохи». И уже после нее в самом «Учении Живой Этики» я с упоением вдыхал аромат свежего ветра, изливающийся на меня с Горных Высот, и, очарованный им, вглядывался в запредельные дали Надземного Мира, которым были пронизаны страницы Учения.
Всерьез я принял и излагаемые Рерихами идеи о будущем Сибири, о духовной связи между Алтаем и Гималаями. Не забывал и о своей еще лагерной задумке найти связующую ниточку между математикой и библейским символизмом, постоянно помня мнение по этому поводу Эдуарда Шюре во введении к книге «Великие Посвященные»: «Самым большим злом нашего времени следует признать то, что Религия и Наука представляют из себя две враждебные силы, не соединенные между собой».
С точки зрения эзотерического символизма меня сильно заинтересовали тогда «Божественная комедия» Данте Алигьери и поэма Джона Мильтона «Потерянный и возвращенный Рай»:
Поведай нам, божественная Муза,
О первом ослушанье человека
И дерева запретного плоде,
Смертельный вкус которого принес
На землю смерть и все страданья наши…
Первыми книгами для поиска моста между наукой и религией стали для меня в то время: «Первоначальные сведения по оккультизму» Папюса и «Курс энциклопедии оккультизма» Г. О. Мебеса (Г.О.М.). Особенно же мне хотелось ознакомиться с книгой Владимира Шмакова «Священная книга Тота. Великие Арканы Таро».
«Дорогой Геннадий Владимирович, – писал Павел Федорович в первых письмах ко мне, – конечно же, я с большим удовольствием побеседую с вами, и приезжать к нам вы можете независимо от возможностей Коли. В будние дни, вероятно, вам не выбраться, но в будни спокойнее в том отношении, что приезжих не бывает… В начале июня у меня должен быть визитер из Москвы – врач-психиатр. Знакомство не очень близкое, поэтому разговора может и не получиться. Беседовать лучше в абсолютно своем окружении… Об Алтае следует хорошенько подумать. Связи у меня там есть. Шмакова и другие книги с удовольствием дам» (май 1976) «Сердечно благодарю вас за теплые слова, очень ценю их. Искренняя устремленность, которая присуща вам, конечно, не могла не выявить во мне ответа и не сложить к вам особого отношения. Уверен, что все у вас должно сложиться хорошо… Через Алешу[2 - Алексей Николаевич Анненко – ученик Павла Федоровича. В настоящее время член Союза журналистов России, активный пропагандист Учения Живой Этики.] послал вам «Сердце». Арканы мне потребуются не раньше мая» (январь 1977).
«Вы обязательно должны еще ознакомиться с книгой Зильберсдорфа, но она уже продолжительное время в Москве. Надеюсь к весне забрать ее. Там собран значительный материал по вашей теме, что облегчит вам ориентацию в поисках первоисточников… Конечно, мечту об Алтае не оставляйте, но и не спешите особенно. Не исключаю, что там на месте тоже кое-что образуется, может быть, следующие рериховские «Чтения» можно будет больше с Алтаем связать и даже провести где-то там» (февраль 1977).
Однако при всем моем желании я не мог часто ездить к Павлу Федоровичу в Козэ-Ууэмыйза, поскольку до Балтийского вокзала добираться нужно было от нас минут 30–40, затем автобусом по Тартускому шоссе – часа полтора. В рабочий день не поедешь.
В субботу же и воскресенье – москвичи и ленинградцы, рижане и новосибирцы являлись в гости. К тому же переписка с такими неофитами как я и уровнем много выше немало отнимала времени у обязательного в этом отношении Павла Федоровича.
И, тем не менее, каждая наша встреча была моей особой радостью. С самого их начала я увидел, что, воистину, за все мои мытарства и скитания Судьба подарила мне Наставника и Учителя жизни на всех ее последующих зигзагах и поворотах.
Один такой зигзаг в качестве лирического отступления следует описать. Уже работая на заводе Пегельмана, я решил сделать себе вместо «фотокниги» хорошую копию с копии книги Клизовского «Основы миропонимания Новой Эпохи».
Неофициально я договорился о копии с работником заводской типографии, достал рулон бумаги, обязался оплатить работу.
Через несколько дней позвонили мне, что можно зайти и забрать рулон. Зашел, поблагодарил, взял в руки копию и оригинал. В этот момент в дверь вошли четверо сотрудников завода – представители руководства и спецотдела:
– Что вы здесь делаете? Кто разрешил? – подошли они ко мне.
Для бывшего политзаключенного, размножающего нелегально в заводской типографии запрещенную к распространению всякого рода оккультную литературу – это готовая путевка снова в лагерь.
Но, видимо, есть кто-то Наверху, охраняющий нас.
Спокойно я начал «пересказывать» то, о чем говорилось в этой книге: о проблемах культурного строительства в нашей стране, о предназначении женщины в этом строительстве, о новых социалистических отношениях между людьми.
Получилась добротная минут на 20 лекция, после которой, взяв свой рулон и книгу, я вышел из типографии. Никто не остановил. И все обошлось.
Но этот случай подтолкнул меня к исполнению обдуманного ранее решения о переезде в Новосибирск.
Ты выбор сделал правильный.
Дорога Намечена тобою.
И начало Пути освещено лампадой сердца.
Начертанное пусть осуществится —
И новое пусть древом прорастет.
Сумей в любой работе сохранить
Мое звучанье.
Сумей в любых условиях идти
К Владыкам Мира.
Письмо 6. Дальние дали
10 августа 1999.
Вообще-то, мой дорогой Друг, может быть, сесть тебе рядом? Действительно, что за дела.
И поправить сможешь меня, если что не так, и чайку попить сходим на кухню, где, в основном, и обсуждают россияне не только личные вопросы, но производственные и государственные проблемы. Тут же я и представил себе, что ты сидишь справа от меня, не в кресле, конечно, а на простом деревянном стуле. Вспомним историю. Уж на что Петр был великий, а бывало сидел-то – на широкой доске обычной скамьи.
Всегда меня удивляет, какое большое значение придают люди предметам, на которых сидят – стульям, креслам, диванам. Что мы здесь наблюдаем? А то, что для маленького чиновника предназначен обычный стул, для большого – побольше форматом. Начальники же любят, чтобы спинка стула была на уровне головы или даже повыше. Видимо, ум, поднимаясь от сиденья по спинке стула, только оттуда и нисходит в головы особо именитых. Недаром же некоторые к таким стулья приделывают сверху еще кожаные набалдашники, чтобы ближе к голове было, чтобы наверняка уж дошли куда следует важные мысли, появляющиеся «в нижних полушариях мозга». У президентов же и вовсе последний крик – шикарные кресла наподобие автомобилей.
Наше это, местное, или европейское веяние? Но, насколько я помню, российский мужик со своей бабой всю свою историю просидел на простом табурете. Откуда же было нам ум взять, чтобы размахнуться, как они там у себя – в Зарубежье.
Дорогой Друг, в прошлом письме я писал тебе, что по Учению Живой Этики стать духовным центром будущей России предназначено и Сибири. И это тем более оправдано, что уже тогда там были ученые, писатели и творческая интеллигенция, которые легально и полулегально, а то и вовсе тайно, изучали научное и духовное наследие семьи Рерихов.
В этой связи, планируя свой отъезд из Эстонии, в октябре 1976 года, найдя по книгам обмена первый попавшийся телефон, я поменял, не глядя, свою прекрасную двухкомнатную квартиру с громадным коридором, встроенными шкафами и лоджией в цивилизованном Таллинне на давно не ремонтируемую традиционную «хрущевку» в Новосибирске, дав возможность выбраться из Сибири (вот ирония судьбы) бывшему работнику КГБ. И дом-то его оказался на проспекте Дзержинского.
Особенно же меня умилил оставленный хозяевами шкаф, который по телефону нас упросили купить, чтобы не везти им в Таллинн. Это был не просто шкаф, а громадный шкафище, собранный из цельных досок – сплошная нижняя часть с большими, почти вагонными, дверьми и съемная верхняя часть, образующая стеклянный буфет с двумя сделанными под радиус боковинами. И все это чудище, почерневшее от многократно примененного лака, было украшено резным орнаментом. Прорва белья умещалась на двух нижних полках шкафа. И немало моих книг поместилось – на его втором ярусе, вместо изысканных, как это обычно принято, чашек, блюдечек либо целых сервизов, рюмок и рюмочек.
Сейчас, говорят знатоки, такие шкафы величайшая редкость – антиквариат, а не какое-то там хухры-мухры. До сих пор не забыть, как, уезжая через несколько лет из Сибири (не оставлять же такое чудо для мучений следующим квартирантам), мы затаскивали его в машину, везли в комиссионный, затем снимали с грузовика, заносили в магазин, собрав уйму зевак, – и все это за смешные деньги по сравнению с уплаченными.
Опять сон попался на оборотной стороне листа. Кстати, он и случился в период планируемых мною сборов в Новосибирск.
Была ночь и глухая тайга. Не различая дороги, я пробирался сквозь чащу леса. Гигантские сосны и ели, густой кустарник и дикий папоротник преграждали мне путь.
– Держись за меня, – сказал я идущей со мной женщине с младенцем на руках. – Осторожнее, здесь овраг.
Утомленные, чтобы восстановить силы, мы остановились на поляне, окруженной плотной стеной зарослей. Со всех сторон над нами нависали ветки деревьев, заслоняя небо и звезды. Но здесь не было так темно, как в самом лесу, – пространство светилось. Развязав вещмешок, я достал хлеб, воду и соль, поделив все между нами троими.
Неожиданно от деревьев отделилась фигура, и перед нами предстал стройный высокий мужчина с красивым лицом и черными волосами, ниспадавшими до плеч. Тело его укрывал темно-синий плащ. На ногах была удобная обувь.
– Вы не знаете здешних мест, – обратился он ко мне. – Не знаете и местных обычаев. Я давно путешествую, и хочу предупредить вас, что ничего не следует говорить аборигенам явно, а только намеком.
Слова многозначны – и чем больше места вы оставите им для фантазии, тем лучше будете поняты. Не спешите, чтобы вы ни делали. Спешка – признак незначительности. Одного этого достаточно, чтобы они перестали слушать вас. Не советую и фотографироваться вместе. С того момента, как аборигены увидят себя с вами на фотографии, они будут считать вас родственниками, а о чем новом может рассказать или чему научить родственник? Будьте внимательны к любому их слову и жесту – все имеет значение.
Незнакомец исчез так же внезапно, как появился. И густая тьма вновь нависла над нами. Инстинктивно я начал шарить руками вокруг себя, и что-то мягкое оказалось под ладонью. Раздался рык барса, лежащего возле моих ног. Два ярко-зеленых огня его глаз четко обозначились в темноте. Не испугавшись, я начал гладить ему морду, голову, спину. Барс потянулся и, положив свою мощную голову на лапы, уснул.
Когда стало светать, мы снова тронулись в путь. Грациозный и величественный светло-желтый зверь пошел рядом. Лес вдруг кончился прямо у высокой изгороди с распахнутыми воротами. Мы вошли в них и оказались внутри конусообразного зала, в котором одетые в серые одежды люди исполняли ритуальные танцы, напоминавшие древние танцы Непала и Бирмы.
Прыгая и вращаясь, танцующие приближались к нам.
В два прыжка барс оказался возле них – и люди отпрянули, уступая нам путь.
Женщина и мальчик, легко двигаясь впереди меня, направились к центру зала, от конусообразной вершины которого истекали вибрирующие звуки. Словно волны мощного водопада, они омывали собой это величественное помещение и всех, кто в нем находился. Стояла странная тишина, которая в то же время была наполнена звучанием.
Неведомо сколько мы пробыли в этой звучащей тишине, когда из восточных ворот зал стали заполнять танцующие люди в желтых одеждах и в шапках-треуголках. Они напоминали собой тибетских лам. В руках у каждого ламы были лук и стрела. Женщина пояснила мне, что это танец победы и возрождения.
Постепенно танец усиливался и спиральными вихрями начал разворачиваться по всему окружающему нас пространству. Мы стояли молча в центре движущейся и вибрирующей спирали. И мне казался понятным смысл каждой фигуры, отображаемой в танце, и каждого жеста самих танцующих.
Вместе с танцующими мы как бы поднимались к вершине конуса, завершающего зал… И широкое поле, до горизонта покрытое зеленью трав, вдруг распахнулось перед нами.
Все светится в Пространстве. Все звучит.
И Первообраз Света порождает
Символику Миров Неизреченных.
Лишь Голос в сердце вовремя укажет
Незримую тропинку среди мглы.
Переезжая в Новосибирск, я, как и планировал, все же успел к Рериховским чтениям 1976 года, посвященным 50-летию исследований Н. К. Рериха на Алтае. Просто проехаться туда и обратно я бы не смог за неимением средств. Павел Федорович, который приехал из Эстонии на эти чтения, сразу и познакомил меня с основателями Рериховского движения в России.
Конечно, при стечении многих людей, у которых свои планы, проблемы и задачи, свои темы выступлений на такого рода, пусть и не очень многочисленных, форумах, мимолетные знакомства часто на следующий же день уплывают в дальние углы памяти и, в зависимости от обстоятельств, могут либо схорониться до времени, либо запрятаться там навсегда.
И вот сейчас, спустя двадцать с лишним лет, просматривая фотографии, относящиеся как к первым (1976), так и вторым (1979) Рериховским чтениям, прошедшим в Новосибирске, я вижу, что хорошо помню, например, Людмилу Васильевну Шапошникову – историка и этнографа, индолога, члена Союза писателей и члена Союза журналистов СССР, академика РАЕН.
На фотографии она среднего роста, светло улыбающаяся, в простой кофточке, отороченной белой каймой. На моей книжной полке есть красочно проиллюстрированная книга Людмилы Васильевны «От Алтая до Гималаев», которая и сегодня согревает мне сердце.
С другой стороны, просматривая книгу, с сожалением понимаешь, что мне уже не суждено пройти этим путем. Воистину, у каждого свой путь жизни и свои его результаты.
Павел Федорович на фотографии в сером, хорошо сидящем на нем пиджаке. Светлая рубашка в белую полоску, под нее хорошо подобранный такого же типа галстук. Из кармана виден уголочек платка. Волосы зачесаны назад. Доброе, улыбающееся лицо. У Павла Федоровича и у меня вместо рубашек свитера. Вероятно, это второй день первой конференции или вторая конференция.
На другой фотографии слева от Павла Федоровича – Марк Александрович Мокульский, директор института генетики. Он чем-то напоминает Павла Федоровича. Мы оживленно о чем-то беседуем.
Еще фотография – в президиуме П. Ф. Беликов, рядом – тогда воюющие между собой по археологическим проблемам Сибири академики А. П. Окладников и В. Е. Ларичев. И общий снимок. На нем строгая и собранная Наталья Дмитриевна Спирина – родоначальница Рериховского движения. В свое время она встречалась с Николаем Константиновичем в Харбине, откуда позже переехала в Новосибирск, и считала себя ученицей Рериха.
Здесь и искусствовед Вера Яковлевна Кашкалда, Людмила Андросова – член президиума СОАН, ученая, альпинистка. Физик Евгений Маточкин и другие участники чтений.
С Павлом Федоровичем приехал на Чтения и Алексей Анненко, интересный и устремленный молодой человек, серьезно занимающийся изучением творческого наследия Рерихов. Выступал на конференции и сотрудник Новосибирского инженерно-строительного института В. М. Пивкин, с которым позже мне пришлось лично столкнуться довольно плотно.
Интересное это дело – экскурс в прошлое через созерцание пережитого на фотоснимках. Просмотришь так пачку фотографий – и целая страница воспоминаний нахлынет. Одно за другое цепляется в памяти, образ вызывает образ, событие тянет за собой другое событие – так, видимо, и пишут великие люди свои толстые мемуары.
Я же не сторонник мемуарных фолиантов с иллюстрациями через каждые десять страниц.
На мой взгляд, читателю все же удобнее создать свой образ о человеке, с жизнью которого он знакомится по его книге. Ритмика слов, конструкция предложений и их эмоциональный настрой, возникающие перед читателем образы, гораздо больше и достовернее дадут представление об авторе книги, чем форма его тела и тел его высокопоставленных друзей и еще более высокопоставленных просто знакомых, изображенных на фотографиях, пусть даже и цветных, и качественно исполненных. Потому что такого рода фотографии, как правило, любительские.
Для того же, чтобы на ней отобразить духовный мир сидящего перед объективом, требуется большое мастерство фотографа, знание им тонкостей светотени, одухотворяющей изображение.
Мне представляется, что в этом смысле черно-белая фотография более духовна, чем ее цветной аналог. Радуга цвета – это уже нисхождение Духа с Высот, где властвует чистый Свет. И проявление еще только Тени в этом Свете способно с наибольшей полнотой раскрыть Духовную сущность изображаемого объекта, чем последующая его цветная проекция, где уже властвует бурлящий мир чувств. И Дух сфотографированного в цвете человека замолкает, замкнутый суетой чувственной Души воспринимающего зрителя.
С другой же стороны, какой-нибудь физический изъян на теле моментально снижает для нас и духовное достоинство представленного на фотографии человека. Вот какая-то родинка около носа и (ах, ах!) – какая смешная родинка, а значит вместе с ней – какой смешной этот весьма серьезный и умный по своей сути человек.
Когда же мы научимся не по тряпкам и регалиям, надетым на человека, судить и рядить о нем и вкривь и вкось, не по мясу, аккуратно или небрежно уложенному Господом на его костях, а по его сердцу доброму или злому, по сознанию умному или глупому.
А если нет фотографий, то это уже и не мемуары вовсе, а черт знает что, скажет дотошный во всех отношениях читатель. Но Друг мой поправит, заметив, что Геннадий Владимирович и не собирается писать мемуары, не весть какого полета птица, а пишет он просто письма, в которых и солидной стройности-то нет, разве что для видимости сохраняется некоторая последовательность в изложении событий. Да и здесь – мысль бегает то туда, то обратно. А сейчас возьмет с бухты-барахты да стихотворение какое-нибудь вляпает. В общем, в голове ветер, в спине ломота.
Я же определил бы жанр своих писем не как мемуары (memoires – воспоминания), а как мимуары, от слова mimos – подражание, подражатель, мим. Этакое легкое кривлянье перед зеркалом своей Судьбы на потеху простым горожанам и деревенским бабам.
Потому что кто же из серьезной публики читает жизнеописания лиц, не поднявшихся по общественно значимой лестнице выше обыкновенного заключенного, выше простого священника или намозолившего глаза безработного.
Да и времени на это нет у высокопоставленных субъектов Российской Федерации. У политиков – бесконечные словопрения, у военных – с Чечней бы им разобраться, у бизнесменов – звон монет краше всяких слов, у ученых – хотя бы успеть с одного симпозиума на другой, у священников же молитва превыше всего. Поэтому и пишу я письма своему Другу, у которого, в связи с его личными переживаниями, семейными проблемами и какой-то сегодня всеобщей неуютностью вокруг, все чаще и чаще возникает вопрос – когда-нибудь это изнуряющее безумие закончится для россиян или нет?
