Очарованнный Russky

«И что, они думают, я цианид калия туда засунул, что ли», – думает Russky. К этому моменту он, полностью придя в себя, уже знает, как быть и куда он может вляпаться. И уйти не дадут, думалось ему, власть взялась за людишек решать, что им делать, как им быть, когда им уходить. А в чём тогда свобода заключается? Нет ответа. Просто слово-вездеход. Как на пассажирском лайнере есть ключ-вездеход от всех кают. Любую дверь можно открыть этой отмычкой, иметь которую вору – праздник. Так и в жизни бюрократы придумали слова-вездеходы, отмыкающие все двери власти. Научиться манипулировать вездеходами, набраться за пять лет ничегонеделания в блатных, только для своих, вузах концептуальных афоризмов и выражений, неведомых старушкам-воркушкам – и пошла массовка: деловой имидж, набор слов-вездеходов, умный вид за счёт грамотно подобранной оправы – и дерзай, путай бабок словесами, ломись в нардепы. Не высшая математика. И не надо в холодном цехе хвататься задубевшей рукой за тяжёлый полиспаст, притягивая к стальной станине пятитонный швеллер, и не надо спрыгивать в грязную канаву от сбившегося с дороги тяжёлого грузовика, несущегося на тебя при производстве дорожных работ, и не надо с выпученными от переутомления глазами, судорожно вцепившись в руль, мчаться с двадцатитонным грузом за спиной по скользкой горной дороге под уклоном в десять процентов. И всегда за всё отвечать, быть вечным стрелочником. А всё просто: ничего этого делать не надо, а надо в ментовку, или на госслужбу подаваться, или законником, или доктором: любить себя в свете нового стиля «эгоизма самозабвенного» до колик, до печёнок. Ехать c New York Times в руке на работу – попозже рабов-работников, небрежно закинув ногу на ногу, в начищенных мексами Bostonians и костюмчике от Brooks Brothers, высокомерно поглядывая на подзадержавшихся работяг.

А пока Russky сидит, немного обомлевши, в тёплой комнате с одним столом и двумя стульями. По стенам висят бумажные картинки с библейскими видами и какие-то инструкции по поводу эпилепсии. Напротив псих-доктор пишет что-то в файл и, вкрадчиво заглядывая «искренним» взглядом в его глаза, пытается прочитать в них безумие. Ну, русский, скажи, как часто, мол, ты к таким методам прибегаешь и что тебя сейчас сподвигло так вопрос решить. Ты говори, братан, не бойся, мы знаем, как тебе помочь. «Совсем на дурака стал похож, – думает Russky, – если док на такую шнягу взять хочет». Пробуя выдавить умилённо-вопросительное лицо, он переспрашивает дока – манёвр для обдумывания – типа, о чём ты, док. Я же сказал, морж и люблю в октябре в приятной водичке побарахтаться. С детства приучен в прорубь нырять, вам, малахольным, не понять. А псих, читая ментовский рапорт, всё на инструмент нажимает, всё своё гнёт, типа это нормально и нигде не фиксируется, мы ведь помочь тебе хотим. Ты нам поведай свою историю, мы всё поймём и поможем. А Russky ему: что ты мне тут пургу гонишь, врать на себя заставляешь, я, мол, с детского садика ментам и галстукам, а ты приравниваешься к галстукам, не верю, и их туфту про белого бычка, извините, не хаваю. И инструменту там место, где менты его нашли. И не надо на меня навешивать небывальщину всякую, а, док? Ну, виноват, что после заката у моря околачивался, ну что делать балтийцу, если душу к морю тянет. Я, бывало, и ночью к морю прусь, ноги сами к воде волокутся. А ты, док, посмотри у себя в каталогах своих, как это называется, если к воде тянет, да и я хоть знать буду, любезный. Да, желательно на латинском – он мне знаком.

Russky уже как бы встрепенулся, очухался от прошлых событий, и тон его, и мысли, и внешний облик приобрели иные черты: чёрт с ним, не получилось, может, так и надо было – нам неведомо в сей момент, а только потом, со временем, движуха Всевышнего становится понятна слабому мозгу человечьему. Он стал прежним, чутким и готовым к любым ситуациям, как научила его дорога. Дорога, дорога. Ведь она не прощает ошибок никому и никогда. И этим она похожа на жизнь. Ушла тоска из глаз, пришла затея в мозг. И Russky уже трезвым, серьёзным взглядом глядит на дока, мысли которого, также резко поменявшись, как бы заразившись от Russky, теперь не рыщут в закоулках души его с целью найти хоть малейший повод упаковать Russky в дурку. Док больше не заглядывает в глаза его, потупив взор, пишет что-то на бумажке, думает, fucking Russian, вывернулся, но ещё не вечер, и отпускать его никто не собирается – будем наблюдать. Закончив формальности, док нажал на кнопку, и в дверях появились два чёрных санитара с бейджами на груди.

Russky невольно засуетился, заёрзал на своём стуле: ну что ещё, док, мне ведь на работу сегодня в ночную смену, а, что происходит? Но док не смотрит в его сторону, он уже всё решил, и только отмашки руки его хватает, чтобы негры подхватили его под локотки и стали нашёптывать, типа, ну всё, fucking Russian, ты теперь наш и пойдёшь тихо в свою палату, motherfucker.

Сопротивляться глупо. И пошли бесконечные коридоры, переходы, наконец тормознулись у шахты лифта. Тринадцатый этаж окончательно подорвал волю Russky, и он, внутренне трепеща, послушно следовал за санитарами. Их чёрные, лысые – на новый манер – черепа и традиционно высокомерные выражения лиц, а в особенности если под каблуком белый, ну а если ещё и fucking Russian! Рожи санитаров, лоснящиеся от пота, контрастировали с белой униформой персонала, как торчит чёрный валенок, соскочивший с ноги, в глубоком белом сугробе. Электронные двери бесшумно открываются, пропуская их, и тут же закрываются, как бы отсекая вас от свободы, всё дальше и дальше, и вот уже минули третьи, и, наконец, вошли в помещение, напоминающее банку изнутри, где мельтешили в суете больничные бюрократы, не имеющие, собственно, к медицине никакого отношения. Их больше, чем врачей, потому что первыми вопросы решают бюры: куда и к какой категории граждан вас причислить, какие определить условия выжимки лавэ из вас или вашей страховки. Бизнес на всём, всегда и везде. Америкос понимает: разбегутся все, и бюры, и родственнички, и дружочки, и жёны, а баксы, если они есть, всегда останутся с тобой.

Посадили на свободный стул напротив чёрной барышни- медсестры. И тихо исчезли. Барышня – толстая, молодая, губастенькая. С огромной блестящей шевелюрой, затянутой сзади бантом. Сопя гайморитными ноздрями и не взглянув на Russky, она, зажав ручку между негнущихся пальчиков и неловко шевеля не привыкшей к писанине рукой, начала задавать вопросы из медицинской анкеты. Что да как. И всё такое. Russky, смирившись с временным заточением, с удовольствием наблюдал за санитаркой. Почерк её был похож на почерк ребёнка, недавно научившегося писать. Пыхтя от усердия и очень серьёзно взглядывая на него, она дошла до вопроса о полученных им травмах, вопросительно посмотрела на него, замешкалась на миг и, поверив его ответу, продолжила опрос. А ответ был таков, что много было травм в его жизни, и нет смысла всё вспоминать – тетради не хватит, а она: ну, мне надо хоть что-то записать, на что он рассказал, что был раз в аварии и оторвало ему голову посредством выхода через лобовое стекло – лежала в трёх футах от тела, вот, видишь, и он показал ей старый шрам через всю шею как бы в доказательство своих слов. Она наморщилась, как маленькая девочка, когда видит мышку, впервые улыбнулась и только поинтересовалась, как, мол, ты себя чувствуешь, и как это получилось, что ты здесь со мной сидишь и базаришь. А он: да ты знаешь, доктора хорошие попались, башку прямо в неотложке пришили и вот, как видишь, сижу, головой верчу, только немного поскрипываю. Она, всё записав, принялась за следующий вопрос. Потом, правда, на следующий день его с пристрастием допрашивали доктора по поводу пришитой головы, и ему пришлось врать, дескать, ему так сказали, что голова пришита, а он, лох чилийский, и поверил, типа на себе-то не видно.

Ночь он провёл спокойно, как будто провалился в пропасть, или, как говорят америкосы, спал, как скала, после года болтанки по Нью-Йорку. Прыжков между станциями сабвея, когда он перебегал из поезда в поезд, чтобы ещё на час-два продлить прерванный сидячий сон. Сидячий сон – это песня, песня про попавшего в капкан волка. Это сплошной стон, рычание словно замурованного, скованного судорогой тела, отёкшей шеи и головы. Но это всё, что дарят добрые дяди из офисов бомжам как подготовку к вечной отсидке. Прилечь запрещено под страхом пинка ментовским берцем под колено, после которого пассажира проволокут волоком по грязному полу, замызганному испражнениями, включая каловые массы, на выход, типа get out, motherfucker, и для удовольствия ментов-качков – подъём на руках и выброс объекта через турникет на манер пикирующего бомбардировщика. Далее – падение на четыре точки и положение таракана, расплющенного об асфальт ногой проходящего мимо прохожего. И вопли клиента, похожие на стоны из могилы. Четыре утра – всё мусорам развлекуха, чтобы не томились от безделья и бесконечного чувства голода, недаром их иногда зовут donuts eaters – поедатели пирожных. Как в Красной армии на разводе перед заступлением в караул старшина учил: ты, боец, главное, себя и автомат сохрани, ну а мы услышим, если что не так, и быстренько подоспеем, Так и америкосные менты больше за себя боятся, но бенефиты и власть просто так не даются, и не надо ссылаться на трудность профессии – назвался груздём, полезай в кузов. И Russky вспомнилось, как к нему отнеслись граждане после его немыслимого спасения в Миссури, возле городка Concordia на семидесятом хайвее, после складки «в скрепку», когда тягач с разворотом на седле вокруг собственной оси смыкается с трейлером, продолжая движение в том же направлении, а драйвер разворачивается вместе с тягачом в обратную сторону и видит дорогу, не набегающую, а как бы выбегающую из-под него, и ничего нельзя поделать, кроме как никогда не допускать, как говорят американские драйвера, jackknife – перочинный нож. Но тогда был жуткий дождь, как из ведра, и дворники не влияли на обзор, как будто их и не было вовсе, и боковой ветер на изгибе дороги, и он поймал гидроплан – это парение над скользкой и бурлящей потоками воды дорогой, и мгновенно его трак стал неуправляемым, его в секунду сложило и понесло на скопившуюся впереди пробку. Как он выруливал, он не помнил, точнее, не успел запомнить – так быстро всё произошло. Профессионализм как раз и заключается в автоматизме, когда руки сами делают правильные движения, и научить этому может только дорога за много лет дружбы с ней. И не пробуйте высокомерничать или фамильярничать с этой нервной дамой – ответ будет немедленным и, возможно, без другого шанса. Какими-то неведомыми силами ему удалось выдрать трак с дороги, и потом, уже на обочине, крутясь вокруг собственной оси на седле тягача, как на каруселях, отбиваясь им от стенок трейлера, он вспоминал какую-то ерунду из своей жизни, типа интересно, а где сейчас одноклассница Машка и что делает его дружок Мишка… Сколько это продолжалось – ну не больше трёх секунд, а сколько всего пролетело в голове, пронеслось вихрем, что даже спустя много лет он вспоминал все подробности той аварии, и в голове возникали всё новые и новые образы из того дня. Прокрутившись так пять-шесть раз, он сомкнулся с трейлером в последний раз, как бы в прощальном поцелуе. Трак продолжал нестись с прежней скоростью, ничуть не реагируя на короткие молитвы Russky и какие-то попытки, как потом заключила экспертиза, правильные, дабы избежать столкновения с остановившейся из-за проливного дождя пробкой из дачников с детьми. Ломающиеся, как спички, столбики ограждения. Потом он не помнил ничего: тьма, лишь редкие проблески рассудка, дождь, вспышки огней – всё смешалось, и, наконец, падение в бурную, быстро текущую реку с моста и потеря в полёте отстегнувшегося от седла трейлера, гружённого одной единственной машиной – паккардом двадцать восьмого года, и отлетевшего от удара о поверхность реки капота, а далее падение на воду с водительской стороны. Удар был такой силы, что Russky развернуло на сиденье и забросило ноги за спинку и под пассажирское сиденье справа, так что правая нога оказалась намертво зажатой. Он приоткрыл окно, чтобы вода понемногу проникала вовнутрь, и стал пытаться плавно вывернуть лапу из капкана. Но вода всё сочилась и сочилась, и уже почти дошла до ушей, но нога не шла – хоть режь. И он, не паникуя, но побаиваясь такого конца, продолжал крутить, вертеть судорожной стопой, зажатой за сиденьем, и – о чудо! – ему удалось её вытянуть, но дверь было уже не открыть – зажало давлением. Подождать, ещё чуть-чуть подождать, пока давление не уравновесится с внешним, и тогда попробуем ещё разик. Ожидание, страшное ожидание в кабине трака, лежащего на дне реки. Премило. Он и сейчас мог бы поклясться, что видел через окно каких-то рыб, равнодушно проплывающих мимо, словно им не в диковинку видеть валяющийся на дне трак и очумелое лицо драйвера, выглядывающее из окна, как из аквариума, как если бы рыбы поменялись местами с людьми. Он не помнил, сколько времени пришлось так сидеть, казалось, вся жизнь пронеслась, промчалась, как на колеснице по нервам, еще живым его нервам, со всеми рецепторами, нейронами и прочей занозой, саднящей душевной болью за глупости и казусы, случившиеся в его жизни. Поступающая вода выжимала воздух, и только голова торчала кочерыжкой с задранным кверху ртом, хватающим остатки смеси, и рука нервно теребила ручку двери. И она открылась, как, наверное, в сказке про Али-Бабу, типа Сезам, откройся, и Russky, хлебнув остатки смеси в лёгкие, плавно выскребся из узкой щели через с трудом приоткрытую дверь и без труда вынырнул из западни. И берег, тут же берег, и какие-то люди ломятся к нему сквозь стену дождя с градом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Go home – валите домой (здесь и далее перевод с английского выполнен автором).

2

RV – дом на колёсах.

3

rest areas – зоны отдыха.

4

CB-radio – рация.

5

Donation – вспоможение.

6

Walmart – сетевой супермаркет.

7

Жидомасоны – плохие люди.

8

Get fucking out, stupid fucking Russian – вали отсюда прочь, глупый грёбаный русский.

9

Juankyard – помойка для машин.

10

Eastbound I-70 – восточное направление семидесятого хайвея.

11

Safety department – отдел безопасности.

12

Salvation Army – армия спасения.

13

Негр-канадол – чёрный канадец.

14

Fucking bitch – грёбаный сука.

15

Don’t matter, take it easy – неважно, и потише в атаке.

16

ХИАС – контора, помогающая евреям.

17

Дайм – пакетик сорняка на $10.

18

Паки – пакистанцы.

19

Total bill – окончательная сумма.

20

Short cat – оплата страховки по-быстрому.

21

Fucking snowball – грёбаный снежок, или как негры зовут белых.

22

Dog walker – выгульщик собак.

23

Вертик on duty – вертолёт при исполнении.

24

Walking board – настил вдоль океана.

25

Крэк – сильнодействующий наркотик в кристалле.

26

Projects – дома-корабли.