Внутри

Олег Ривник согласно кивает и говорит мне:

– Когда тебе станет скучно, ты тоже будешь заниматься тем же, чем и я.

– Почему никто не знает о сути проклятия? Может, потому что оно для каждого разное? – спрашивает меня Сэнди.

– Чем больше вторжений, тем короче отрезок, который ты будешь проживать по кругу, – говорит мне Олег Ривник.

– Если скажешь о проклятии, сам будешь проклят, – говорит мне Кин.

– Ты не умеешь читать прозрения. Можешь плевать на Бога и дальше, даже его наказание не должно мешать тебе презирать его, – говорит мне Клэр.

Перед глазами появляется Ирвин Нортон Фингертипс. Предыдущие собеседники никуда не исчезали – потому что они не появлялись. Я лишь слышал их голоса…

Я лечу в пропасть.

Такой молодой, но такой умный, думаю я про Ина и чувствую, что думаю так уже не в первый раз. И голос у него слишком взрослый – и эта мысль несвежа. Хотя позже я вспоминаю, что Ирвин живет уже по второму кругу. А я, наверное, самый проклятый дух в этом мире! Хм… это значит, что мне можно все. Сильнее меня уже не накажут.

– Если все мертвецы прокляты, то почему они не говорят о проклятии? – спрашиваю я у Ирвина.

– Их очень мало, – отвечает Ирвин и превращается в Таю. И голосом Таи продолжает:

– И все они прячутся. Они опустошены. Те, кто знает о проклятии, уже прокляты, ты же знаешь. А покойников много. И душ много. Сколько они живут в среднем – не знаю. Наверное, это зависит от их желания жить…

Затем Тая – или Ин в теле Таи – смотрит на меня с яростью и спрашивает:

– Хочешь есть?

Я лечу в пропасть.

– Нет.

– Может, съешь что-нибудь?

Мой путь

Я – это ты.

Я это каждый, кто окружал меня после смерти.

Мое имя – ничто. Я сам – это все.

Я…

Я лучше начну с того места, на котором мы остановились.

Я просыпаюсь. Лежу в спальне, в полу – именно так, в полу, моя спина находится чуть ниже поверхности пола. Нет ни притяжения, ни невесомости. Технически, я вешу в воздухе, но если думать образно, то меня в полной мере можно считать лежачим.

Моя Сэнди ходит по комнате, и ходит быстро, можно даже сказать лихорадочно. Она говорит с кем-то по телефону. До меня долетают обрывки разговора:

– Я готова… Все будет хорошо… Не люблю банальных слов, но банальностью становятся и вечные вещи… Ха-ха-ха, да, это уже не банально… Я исправляюсь… Не волнуйся, деньги у нас есть, придумаем что-нибудь… Целую!

Я вижу раскрытый чемодан, в нем – гора из вещей, которая вряд ли позволит чемодану закрыться. Рваная серая накидка валяется на полу рядом с чемоданом, но небрежность Сэнди всегда была ее изяществом. Моя девочка переезжает, это очевидно, но куда? К Тае? В дом Генри Ашеса с его злосчастными виноградниками, который, за неимением других наследников, попадает в ее собственность?

Ответы на эти вопросы достаточно важны для меня, ради них можно не раз и не два пробираться в голову Сэнди, Таи или других людей, возможно имеющих отношение к переезду Сэнди… но я ни в чью голову не пробираюсь. После разговора с Ином я понял, что самое откровенное, что можно от него услышать, так это очередную тайну с претензией на раскрываемость в течение какого-то времени. В любой другой день я бы чувствовал ярость, вызванную необходимостью получить удовлетворяющие меня ответы, но ярости нет, есть только чувство – неопределенное, едкое, что-то похожее бывает у людей, они называют это апатией. Но у меня не апатия, мое чувство в разы хуже.

Кин не дает мне понять, что к чему, Ин делает то же самое, и во многом, их полные намеков фразы схожи друг с другом, и этот факт заставляет меня относиться к Ину и Кину, как к одному и тому же человеку. У меня уже нет уверенности в том, что Ин – на самом деле Ирвин Нортон Фингертипс, брат Таи. Его мотивы чересчур пространны, и объяснить их может только мой последний сон, в котором все те, в чьих душах я бывал достаточно долго для ассоциирования себя с их телами, разговаривали со мной, как с Ривьерой – не наркоманом с его лицом, а лже-Ашесом, работорговцем и насильником.

А верить в то, что я Ривьера, я не хочу.

Да, Олег Ривник, обращающийся ко мне, как к другому человеку – сильный довод в пользу того, что я Ривьера, как и тот довод, что все мои сны, даже с призраками и холодильником, являются не бредом моего сонного бессознательного, а продолжением моей реальности. Но Ин, с его слов, – бог моего мира снов, стало быть, ему не составит труда убедить меня в том, о чем я даже не в состоянии додуматься. Ин – бог, и я бессилен перед ним.

Сэнди поднимает серую накидку, кладет ее в чемодан и ногами трамбует гору из одежды и личных вещей.

Мое нутро уменьшается в размерах, даже будучи живым, я не чувствовал себя столь беспомощным, как сейчас.

И что мне теперь делать?

Передо мной открывается пустота, и я безо всяких мыслей ныряю в нее.

Я пребываю в этом вакууме неизвестно сколько времени. Здесь нет времени, ни пространства – есть только мое сознание, оторванное от всего, за что я привык цепляться. Ситуация совсем безвыходная – я понимаю, что я – это я, но кто я, Олег Ривник или Ривьера, я не знаю. Мне кажется, что это и есть смерть. Мое тело погребено под землей, моя физическая оболочка давно уничтожена. Теперь я в черной дыре, не значит ли это, что моей духовной оболочке приходит конец?

"Духи умирают, это очевидно. Ничто не вечно" – вспоминаю я слова Олега Ривника. Или это были мои собственные слова?

DevilGene, DevilGene, DevilGene

Эхо в вакууме невозможно – это говорят мои собственные мысли.

DevilGene, DevilGene, DevilGene

– Придурок, тебе сообщение! – другой голос внутри меня.

– От кого? – спрашивает мой голос.

– Ты кем себя считаешь?

– Я не знаю, кто я.

– А кем ты хочешь быть?

Как по наводке, в моей груди вспыхивает теплый храм, который я узрел при посещении тела Сэнди.

– Я хочу быть Олегом Ривником.

DevilGene, DevilGene, DevilGene

Следом приходит в голову разговор с Ривьерой, меня осеняет, и в эйфории от собственных догадок я покидаю пустоту.

Несколько соединенных друг с другом компьютеров окружают собой микроскоп. Под микроскопом находится пробирка – она раз в десять меньше самого микроскопа. В пробирке находится весь сохраненный эпителий – он в тысячу раз меньше самой пробирки. За одним из компьютеров, используя вместо стула пластиковую бочку, сидит хилый ученый в лабораторном халате. Нервно моргающие глаза прячутся под очками с широкой оправой – это может видеть любой человек. А то, что лабораторный халат скрывает под собой футболку с Губкой Бобом и, что важнее, ремень с подаренным Ривьерой автоматом, видят только мертвые люди, вроде меня.

Я проникаю в голову DevilGene и понимаю, что он стрелял из этого автомата, стрелял не раз и каждый раз стрелял успешно. Трупы родителей, неведомо как узнавших адрес его съемной квартиры, уже давно растворены в гидроксиде соды, а сама квартира, с вымученного одобрения ее хозяина, торговца поддельными документами, уже давно превратилась в самую передовую лабораторию мира в вопросах, касающихся генных исследований.

Из памяти DevilGene я понимаю, что в сравнении с периодом, когда он «состаривал» Ривьеру или превращал в овоща женщину в латексе, теперь он действует куда более профессионально. Теперь в его работе нет места прежним ошибкам. СМИ и правительственные структуры до сих пор не знают, где скрывается гениальнейший, и вместе с тем опаснейший ученый мира – вернее, узнал один независимый журналист с фамилией Харрис, и именно его эпителий сейчас находится под микроскопом. Остальные 99,99999…% его тела пока еще плавают в бочке с гидроксидом соды, на которой сидит DevilGene.

DevilGene… Неужели он, как и Ривьера, не имеет привычного американскому слуху имени? Мои хождения по его памяти не дали никаких сведений, касающихся его прошлого, но может, я недостаточно глубоко хожу?.. Я же считал Ривьеру Генри Ашесом, даже когда знал все его глубинные мысли… Этот опыт доказывает, что в памяти человека есть что-то более глубокое, чем его личные тайны. То, о чем человек думает, как о забытом. То, о чем человек не хочет больше помнить. Да, Ривьера настолько вжился в роль Генри Ашеса, что его подсознание умудрялось скрывать от его сознания тот факт, что он – Ривьера. Но тот факт, что Ривьера сам признался в том, что он Ривьера, указывает на то, что человек не может забыть то, что он хочет забыть сильнее всего остального – как правило, о том, чего бы ты ни хотел помнить, ты думаешь чаще всего остального. Решивший бросить курить думает о сигаретах чаще, чем обычный курильщик. Но люди с силой воли бросают курить. Стало быть, те, кто хочет избавиться от своего прошлого, могут от него избавится. И после того, что я узнал о Ривьере, мне кажется не лишним нырнуть в память DevilGene как можно глубже. Я не ожидаю узнать каких-то тайн, их, по-моему, и так предостаточно, мною движет естественное любопытство.

Только сейчас я понимаю, что наблюдаю за мыслями DevilGene со стороны. Я провожу микросекундную процедуру по разрыванию собственных сознаний – и вот теперь самые умные и злые мозги человечества находятся в моей полной власти. Я начинаю напряженно думать о прошлом DevilGene. Мысленно представляю свой путь сквозь миллиарды летящих сквозь меня нейронов к самой сердцевине мозга. Я чувствую себя странником, идущим к горе сквозь снежный буран – такие сравнения в духе Сэнди, а мысли о Сэнди всегда приободряют меня, поэтому свой путь я продолжаю в приподнятом настроении. И… приподнятое настроение сменяется шоком.

В чужой памяти я слышу родную речь, вижу собственные первые поцелуи… Мое нутро вибрирует, я надеюсь, что меня не выкинет из самой важной головы на свете…

Теперь я понимаю смысл снов в украинском лесу. Ностальгия здесь ни при чем. Ин показывал мне Иру не ради пробуждения моих давно забытых чувств. Ин уже знал, что Ирина Евгеньева – это и есть DevilGene. Первым, кому она поменяла внешность с помощью взлома ДНК, был не Ривьера, а она сама, просто первый опыт был удачнее второго – настолько удачнее, что Ире удалось поменять еще и свой пол без особых потрясений для организма.

И я знаю, почему Ира решилась на такое. Она влюблена в меня, была влюблена даже тогда, когда я удрал в Америку. Поэтому и она сама оказалась в Америке – она бежала вслед за мной. Меня она не нашла, но в стремлении убить свои чувства, она стала заниматься генетикой – Ира обожала биологию еще со школы, но я и подумать не мог, что ее любовь к науке и собственные возможности настолько огромны, что ей, украинской беглянке, удастся поступить в престижнейший университет Силиконовой долины и блестяще его окончить.

Она знала, что я мертв – из интернета. Но никаких эмоций по этому поводу она не испытывала – новое тело, новый пол и поистине космические амбиции задвинули ее чувства ко мне на второй план. Задвинули… но не уничтожили.

И теперь DevilGene сидит на пластиковой бочке, сидит как изваяние, каменеет в шоке от пробуждения давно забытых чувств. Очень даже хорошо, что мое вторжение в потайные уголки памяти он – или она – воспринимает как пробуждение ненавистной любви ко мне. Это просто замечательно – потому что Ира, даже с ее мозгами, и подумать не смеет о том, что ее телом управляет кто-то мертвый…

ПРОХОДИТ ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ…

…и я наконец могу видеть результат, к которому стремился все эти дни без забот о своей девочке, ночи без сна и дни привыкания к чужому сознанию.

Зеркала у DevilGene нет, и, занятый работой, я даже не подумал его купить. Чтобы увидеть свое лицо, мне приходится сесть за один из компьютеров. Я включаю веб-камеру. Частота кадров оставляет желать лучшего, но это и не важно – важно, что впервые за год я вижу торчащие вверх черные волосы, черную накидку и солнцезащитные очки – не со стороны, не в своих или чужих воспоминаниях, а в реальности. Я снимаю очки, чтобы посмотреть себе прямо в глаза – низкая частота кадров оказывается полезной. Я вижу живой взгляд Олега Ривника, думаю о реакции Сэнди на этот взгляд, и мои глаза против воли наполняются слезами…

Сложно было отвыкнуть от привычки проникать в чужие сознания, но пока я жив – а мои манипуляции с телом Иры-DevilGene не иначе как оживлением не назовешь – мне придется забыть о привычках мертвеца. Я жил одним телом, не карал преступников, хотя обещал себе стать кем-то вроде бога-вигиланта, но ради собственного воскрешения мне придется отказаться от преимуществ мертвых перед живыми. А такие преимущества есть, и их, безусловно, немало – мне ли об этом не знать.

Все эти одиннадцать месяцев я боялся, что Ин или какой-нибудь, более могущественный, чем я, мертвец, выкинет меня из тела DevilGene. Но к счастью, после своих туманных откровений Ин, по всей видимости, забыл о моем существовании, а другие покойники, вроде Кина, в своем стремлении отдалиться от человеческого начала избегают общения с мертвецами, вроде меня, чьей главной целью является стремление жить обычной человеческой жизнью.

Я проделал немалый путь, чтобы сидеть перед веб-камерой и плакать. Я откопал собственный труп, и, пользуясь знаниями DevilGene, восстанавливал наименее поврежденные участки ДНК. Вспоминая Ривьеру со его старческой кожей и женщину в латексе без возможности мыслить, я понимаю, что лучшую работу, которую когда-либо создавал DevilGene, создал я. Даже превращение Иры в DevilGene блекнет перед возвращением к жизни моего прогнившего тела – Ира просто поменяла себе пол и создала принципиально новое тело, а я, хоть и не без помощи ее знаний, почти год потратил на то, чтобы воскресить свой труп до последней родинки. Даже не воскресить, а дать ему жизнь в чужом теле – потому что непосредственно труп давно исчез в галлонах гидроксида соды.

Я избавился от возможностей мертвецов. Я не стану первым богом справедливого правосудия. Я сделаю гораздо большее – верну себе то, без чего не мог жить даже после смерти.

Остается один небольшой штрих. Я не чувствую себя воскресшим Олегом Ривником. Нет, я чувствую себя мертвым Олегом Ривником, присвоившим себе тело женщины, которая превратила себя в гения генетики ради того, чтобы навсегда забыть обо мне. И у нее получилось бы, если бы не я. Она забыла о своей прошлой жизни. Ривьера забыл, что он Ривьера. А я чем хуже? Они забыли, что были другими людьми, так что и я забуду, что был когда-то мертвым.

И да, помимо этого небольшого штриха, есть еще более крошечный червяк, который грызет мою новую душу. На мне – проклятие Ина, а проклятие, со слов Ина, означает жизнь по кругу. Вот только неизвестно, сколько именно этот круг длится, а спросить об этом у Ина уже не получится – нельзя позволить себе доверить DevilGene хотя бы на секунду возможность управлять моим телом.

Да, оно уже мое.

Я не навещал мысли Сэнди, это правда, но это не означает, что я ничего не знаю о ее судьбе. Из новостей я узнаю новую, но все так же приятную Сэнди Ашес – "мрачную, но успешную художницу, чьи новые полотна разлетаются со скоростью горячих пирожков по баснословным ценам". Я знаю, что моя девочка живет в доме Генри Ашеса, живет вполне обоснованно – роскошный дом с хрустальными люстрами и полями винограда по праву перешел ей по наследству. Моя девочка восстановила добрую память о своем отце. Жители Америки боготворят Сэнди за убийство Ривьеры, которого из-за присвоения себе тела Генри Ашеса, считают одним из самых гениальных преступников последнего времени. Жители Америки не знают, что Ривьеру убила Тая, но силовые структуры не торопятся наказать Сэнди за убийство из-за боязни общественных протестов, поэтому мне незачем переживать из-за того, что моя Сэнди получает привилегии за несовершенное ею убийство. О Таи, кстати, мне ничего неизвестно – но я надеюсь, что девочка с умом воспользовалась украденными лже-Ривьерой пятью миллионами долларов и начала новую, лишенную прежних кошмаров жизнь. О судьбе Таи можно спросить у Сэнди – хм, я искренне верю, что у нас будет множество дней, полных любви и пространных разговоров об искусстве, несовершенности мира и нашей новой жизни. И в один из таких дней я обязательно спрошу у своей девочки о судьбе Таи Фингертипс – если, конечно, не растворюсь в теплом храме ее любви…

Или если время не начнет ходить по кругу…

Даже эта мрачная мысль не портит картину, полную новых перспектив. Я убеждаю себя, что если мой дух "отскочит в прошлое" для повторения той же истории, то к тому моменту в моем "восставшем из могилы" теле останется шлейф Олега Ривника, который не позволит DevilGene вспомнить, что он DevilGene, и Сэнди, моя чуткая девочка, при всей своей чуткости не поймет, что настоящий Олег Ривник переживает заново то прошлое, которое он никогда не хотел бы переживать вновь. В конце концов, я создавал свое тело не для себя. Я создавал его для вечно теплого храма моей мило      й Сэнди…

Я смахиваю с глаз слезы счастья, выключаю веб-камеру и выхожу из квартиры DevilGene. Ловлю такси, машу в воздухе двумя стодолларовыми купюрами и говорю водителю, что путь предстоит долгий, потому что мы едем в Дэйли Сити. Такси трогается с места, а водитель что-то бурчит про "селебрити".

– Как вы сказали? – переспрашиваю я.

Таксист, армянин, поворачивается и говорит, говорит на чистом английском, прямо как Алан Рикман, говорит без намека на акцент:

– Художница, которая убила работорговца, который прятался в теле ее отца. На нее хочешь посмотреть?

– Я на нее уже много лет смотрю. Я ее муж.

Таксист смотрит на меня непонимающе, затем смеется во все свои шестнадцать зубов.

– Что в этом смешного? – интересуюсь я.

– Мэнди Ашес мстила за своего мужа – его же убили торгаши людьми.

– Не Мэнди, а Сэнди. И мстила она за своего отца.

– Не поймешь, кто врет, а кто говорит правду. Подвозил на Рашен-Хилл одну собачницу, так она во все горло вопила, что эта селебрити – образец настоящей женщины, готовой постоять даже за своего мертвого мужа.

Неужели моя Сэнди стала "селебрити"? Она всю жизнь говорила, что в первую очередь ее интересует искусство, а не слава и деньги.

– Твоя собачница путает, – говорю я таксисту. – Я – муж Сэнди, и я не мог быть мертвым хотя бы потому, что я сейчас живее всех живых.

– Раз так, выходит, эти феминистки и лесбиянки все путают, видать, хоронят тебя для какой-то выгоды.

Я ничего не говорю. Я не думал, что Сэнди настолько популярна, что мне придется говорить «невеженственным» фанатам, что я – муж Сэнди, и другой муж, или жена, ей не нужны.

– Мне все равно на эту Мэнди, – говорит таксист, – но многие бабы, да даже мужики, трещат о ней без умолку.

– Раз тебе все равно, веди молча, – говорю я несколько раздраженно.

Таксист слушается. Мы проезжаем вереницы пляжей, я смотрю в окно невидящим взглядом – настроение у меня почему-то ухудшается. Не от разговора с таксистом, нет. Вдруг у моей Сэнди уже нет в душе теплого храма? Ничто же не вечно, даже наша вечная любовь… Я смотрю в окно, представляю, что вижу ее глаза, и я хочу видеть то, что за ними скрывается. Одна-две секунды – и все, я узнаю, любит ли меня Сэнди или нет. Но я не могу оставить собственное тело без присмотра даже на такое время, нет. Реакция Иры-DevilGene здесь ни при чем – я могу вселить ей уверенность, что все это сон, и она не поймет, что это реальность, потому что я сразу же вернусь в ее, хотя нет, уже свое тело. Я решил, что буду жить жизнью живого человека – и от этого нельзя отступать. Ни на мгновение. Я сделал свой выбор и мне нужно забыть о преимуществах мертвецов. Стереть их из памяти. Навсегда.

И с этим настроем я сижу в такси полтора часа, сижу и молча смотрю на проплывающий мимо и равнодушный к моим душевным терзаниям пейзаж.

Такси тормозит у до боли знакомых мне ворот. Я даю армянину двести долларов, он говорит что-то похожее на "псевдомуж". Я его игнорирую, иду к воротам, у которых стоят две-три девушки с плакатами в руках.

– «Гроза мужиков» – Я читаю надпись на одном из плакатов и усмехаюсь. – Для красивой женщины это так себе комплимент.

– Это о-го-го какой комплимент, – огрызается фанатка Сэнди.

– Для тебя может и да, но не для красивой женщины.

Я подхожу к воротам и подзываю охранника. Тот, видимо, совсем устал отгонять надоедливых фанатов, но сейчас, когда он видит мое лицо, его усталость превращается в потрясение.

Охранник – тот самый Донни, который когда-то пытался похитить мою Сэнди по заказу лже-Ашеса-Ривьеры.

– Ты узнал меня, это хорошо, – говорю я Донни. – Пропусти, Сэнди будет рада меня видеть.

– Ты двойник? – спрашивает охранник.

– Нет, и Сэнди это сразу же поймет. Пропусти.

– На этот случай у хозяйки есть кодовой вопрос. Ответишь – пройдешь.

На этот случай? Неужели моя Сэнди ждала моего прихода?

От радости мое сердце устраивает истерику.

– Я слушаю, – говорю я спокойно, стараясь не улыбаться.

– Последняя картина хозяйки, которую она написала год назад перед сожжением всех своих работ?

– А ты сам знаешь ответ?

– Конечно.

– "Последнее человечество".

Потрясение на лице Донни становится еще сильнее, но кодовой вопрос есть кодовой вопрос, он открывает ворота, пропускает меня и закрывает ворота прям перед носом одной из фанаток.

Я окидываю взглядом виноградники и нависшее над ними голубое небо с редкими пучками облаков. Девушки – не брюнетки, у всех разный цвет волос – топчут виноград и поют что-то жизнерадостное, из-за расстояния не могу понять, что именно. Я улыбаюсь в предвкушении чуда, иду к входной двери, стучусь и пытаюсь убрать с лица улыбку – я решаю, что улыбка должна появиться после первых слез радости Сэнди.

Дверь открывается, и я вижу до боли – приятной боли – знакомые волосы. Левая половина волос – рыжая, правая – серая… Но это не моя Сэнди. Это Тая.

Она смотрит на меня с непередаваемым шоком –  так же, как наверное смотрю на нее я.

– Где Сэнди? – спрашиваю я, но ответа не слышу.

Я переношусь обратно во времени. И… теперь нахожусь в костюме женщины в латексе. Рядом стоит мужчина с мешком. Я не сразу, но вспоминаю, что его я видел в супермаркете, где переругивались Сэнди и лже-Ривьера. У этого мужчины будет мини-холодильник, он будет хранить там органы своей жены. Я смотрю на свое тело, трогаю латекс и почти сразу же смиряюсь с тем, что все это не сон.

– Ты Ин? – спрашиваю я у мужчины.

– Да.

Основание мешка красное – я уже догадываюсь, что в нем плавает.

– Выходит, сработало проклятие?

– Ты молодец. И я молодец – потому что я спрашивал то же самое, когда оказывался перед дверью собственного дома.

Я смотрю по сторонам… Очень жаль осознавать, но я тоже оказываюсь перед дверью собственного домика на Пасифик Хайтс.

– Ты оказывался у этого дома? – спрашиваю я у Ина.

Ин ничего не говорит, он просто кивает.

– Я могу покинуть это тело? – Я тычу пальцем в грудь женщины в латексе.

Ин подмигивает и говорит:

– Ничего не произойдет, она уже овощ.

Я переношусь в спальню и вижу себя. Я – вернее, очередной "я" – смотрит на свадебную фотографию, на которой моя Сэнди еще блондинка, и думает о том, куда завела его его душная жизнь.

Я вновь оказываюсь в теле женщины в латексе.

– Ты такой же грешник, как и я, – говорит мне Ин. – Но ты освободил меня от проклятия, и за это тебе огромное спасибо.

Я вспоминаю слова Кина:

"Я не хочу лишать тебя надежды"

Я вспоминаю слова Ина:

"…Кое-что я от тебя скрою – потому что, как я уже тебе говорил, я не хочу лишать тебя надежды…"

– Тебе нужно повторить мой квест, чтобы самому избавиться от проклятия, – говорит Ин, то есть говорю я сам себе. – Тебе даже ничего не нужно придумывать. Готовый образ Ирвина Нортона Фингертипса в Вашем распоряжении.

– Ты уже узнал, что с Сэнди?

Я в образе Ина улыбаюсь самому себе и подмигиваю:

– Поверь, она того стоит.

Я в образе Ина исчезаю.

Только в его роли я смогу узнать, что произойдет с моей Сэнди в дальнейшем. Только так, а не иначе. Мой путь продолжается… или начинается. Неважно.

Это мой путь.

Я есть Ин, и Кин, и прочие. Я обрету каждый из их образов. Но сейчас я вынужден заглянуть в мешок. И конечно, все так, как я и думаю – в мешке в луже крови плавают мозги. Бульон извращенца. Такой похлебкой наверняка кормили бы Джеффри Дамера13, если бы тюрьма, в которой он сидел, была бы раем для заключенных.

Я опорожняю мешок на ковер цвета Сэндиной накидки и стучусь в дверь.

Примечания

1

Картина русского художника Николая Рериха.

2

Отсылка к Джону Уэйну Гейси, американскому серийному убийце.

3

Да, да, упоминается уже не в первый раз. Кастро – это район в Сан-Франциско.