Деревенская драма

Голос (азартно). А что не к ночи?!

Антон (угрюмо). Хоть ты и староста, а закон один для всех: к ночи гнать не смеешь. Если б я худое что сделал… Ты говори, что худого я сделал: амбар подломал? Красного петуха пустил по селу?

Голос. Вишь куда пнет!

Антон. Никуда я не гну, а только, старики, и по-вашему не гоже: работаю я, худого никто не скажет. В ваш же храм киот сделал, и за сходную цену, – мир не обижаю, пожалеть и меня надо…

Голоса. И то, дядя Степан, пожалей и его: вишь век-то его воробьиного носа короче. Был бы молодой – свет не клином, – а ему где еще найти.

– Остатки допивает.

Портной. Вроде того как на донышке в бутылке: а слаще всей-то бутылки. Хо!

Голос. Жальней жальнего: как раз и в могилу позовут…

Антон (сурово). В могилу так в могилу, а жить – так жить будем без вашей указки… Ладно: вижу я, у вас одна издевка на уме, – ваше дело. Ну только что неловко, старики, выходит все это… обиду большую мне делаете… А я и уйду, пожалуй… (Быстро уходит в избу.)

Молчание.

Голоса. А вы поняли-то, старики, куда гнет он? Теперь нам только и дожидаться красного петуха…

– Что и говорить: человек неподходящий… Даве дядя Григорий ему про киот, чтоб, значит, поаккуратней, а он как бахнет оземь киот: «Вот тебе, коли моя работа не аккуратная»… Сам себя не жалеет, пожалеет ли других?

– Неловко, неловко такого за версту обходить.

– За версту, а сами лезете прямо в лапы…

Голос (раздраженно). Кто лезет?

Голос. Кто вздумал?

Голос (азартно). Степан вздумал, мир подводить вздумал, – сам со своей родней дела не мог уладить, – а вы потатчики…

Голоса. Кто потатчики?

– Кто? Дядя Семен…

Семен. А мне что? Я, что ли, староста?

Староста. А я что? Кто мне из суда бумагу-то привез? Он. (Показывает на Степана.) Ну?!

Голос. Ну что еще тут? Охота выселять – пусть и зовет урядника, а вам, старики, делать здесь нечего… Грех случится, не дай бог, – перед миром вы в ответе будете… живьем съедят вас…

Голос (раздумчиво). Что верно, то верно: в глупое дело ввязались.

Голос. А ты вот что, староста, народ-то разгони и сам уходи, а там Степан как знает, – его дело…

Степан. Старички, а вы тоже и меня пожалейте: теперь мне и в избу свою не взойти.

Азартные голоса. Тебя пожалеть?

– А миру пропадать из-за тебя?

– Дрянной мужичонка!

– Сволочь…

– Только и знают: мир подводить.

Староста (решительно). Ну да что толковать? Марш все отсюда… (Набрасывается на подростков, добродушно.) Вы еще здесь, шушера паршивая! Напасть проклятая! Чтоб и духу вашего не было…

Толпа гурьбой весело разбегается, постарше степенно расходятся, некоторые подходят к торговцу.

Степан. Ну вот теперь что ж? И в избу свою не взойдешь. Ах ты господи…

Портной (лукаво подмигивает). Э, дядя Степан, об чем хлопочешь? Не крынка масла – не убавится… Хо!

Степан (в раздумье). Идти к брату… (Уходит.)

Портной идет за ним.

Антон появляется из избы с котомкой за плечами, оглядывается.

Андрей (подходит к нему). Видно, раздумали старики тревожить тебя… Теперь хоть до смерти живи, не тронут… Только вот Степан разве с родней что придумают: ну уж тут ты гляди… Особливо Степанов брат двоюродный: Аким – первый конокрад на селе; серьезный же, не хуже тебя мужик: пять деревень во как держит…

Антон молча смотрит на него и уходит назад в избу, Андрей возвращается к группе торговца.

Григорий (подошедшим крестьянам). Так-то лучше: без греха.

Голос. Знамо, лучше свяжись с этаким чертом.

Торговец. Ну и дела же у вас, как погляжу я.

Голоса. Дела у нас, как пустые щи в котле – кипят, а на стол подавать нечего.

– Ноне-то и вовсе нечего будет: в поле хоть шаром покати, только где на купеческих землях, что до пасхи сеяли, хлеб, а на своей – ни хлеба, ни корму.

– Только что на заливных и корму-то…

Торговец. Бог дождика пошлет – поправится еще, может быть.

Голоса. Хоть сквозь землю теперь пролей – ничего не поможет.

– Какой теперь дождь, когда люди зажались…

Слышно пение.

– Вон учитель с помочанами поспел уж и убрать свой хлеб.

Торговец. Скотину, значит, опять мотать будете?

Голоса. Вот как мотать: у меня четыре головы, одну оставлю и ту в избе с собой, а то без корму да на холоде и последняя изведется…

– Ну теплее зато будет, дров меньше…

Торговец. А много скота у вас?

Голос. Мало ли скота…

Торговец (задумчиво). Я вот, пожалуй, приеду по осени: ценой только не забивайтесь…

Голос. Куда уж забиваться…

Входят с песнями крестьяне, женщины с серпами. Все навеселе, обнимают учителя, притопывают ногами.

Помочанин (учителю, обняв его, ведет его к авансцене; их окружает толпа помочан). Видишь, милый, как мы тебя разуважили: праздник, отдохнуть бы, а мы до ночи у тебя, а завтра опять праздник, опять ни свет ни заря к приказчику, а там к попу…

Учитель. За это спасибо, старички, – там только у оврага и осталось недожато.

Помочанин. И там дожнем… Вот на неделе будет праздник.

Голос. Праздников довольно, отдыхать только за чужой работой мало приходится.

Помочанин. А ты не мешай… Эй вы, народ, поможем ему, что ли?

Редкие голоса. Так ведь куда денешься…

– Только клич кликни.

– Да водки побольше припасай.

Помочанин. Во! Водки! Вот и смекай… А чтоб было твердо – сейчас и закрой дело, поднеси по стаканчику…

Учитель (растерянно потирает руки). Я бы очень рад, старики, да вся водка вышла…

Голос. В кабаке много.

Учитель. Ведь лавка заперта.

Голос (весело). Давай деньги, хоть сто ведер принесу…

Учитель (просительно). Старички, не будет ли, – ведь мало от водки хорошего: раздразнитесь, еще захотите, раздеретесь. Да и работа сегодняшняя, если б в деньги нанять, вдвое дешевле обошлась бы.

Голос. А ты не считай.

Учитель. Как не считать? Сами посудите, на пятнадцать рублей как жить? Хоть уродило бы, а то сами видели…

Голоса. Ты вот хоть пятнадцать рублей получаешь, а мы ничего, а учить-то, пожалуй, полегче, чем соху али серп день-деньской из рук не выпускать…

– Ну опять пустой разговор повели… Ну пятнадцать так пятнадцать – поп и больше того получит, а там писарь, да старшина, да мало ли там народу всякого, кто кормится нашим братом. Блох да вшей и тех не забываем… (Ласково, учителю.) А ты, милый, не то считай, ты уважение сделай… Вот, скажем, голодный год идет, ну станем терпеть пока можно, а как невмоготу, ну купецкий амбар подломим, – не помирать же… А уж тебя пальцем никто не тронет. Не то что не тронем, а послужим и сегодня и вперед. Мир большой человек: двух попадей вдовых кормит и тебя прокормит. А уж на кого осердится мир, тот тоже не о двух головах: вон идет. (Показывает на проходящего мимо пьяного всклокоченного миссионера.) Видел? Человеком был, до попов доходил, экзамент сдал, из наших же из свинопасов выбился, а миру согрубил – и нет его… Донес, как холера была, что холера у нас. Вишь… Больше мира захотел быть… А мир и наложил ему недоимку, шестьсот целковых, – отдашь – иди в попы! А где взять? Вот и пропивает последнее… А про Семена слыхал? Был и такой… Донес, что лес казенный воруют мужики… Где Семен? Нет Семена. Ан, глядь, собака из ямы ногу тащит… Чья нога? Семенова. А там голова, там другая нога… Кто? Что? Почему? Как? Ничего не известно… Булькнуло – только круги по воде пошли.

Голоса. А ты не пугай человека… Просить проси, пугать-то что уж зря…

– Кто пугает? Известно, просим… Просим, все просим.

– Все просим, не из чего другого, из уважения просим.

Голос. Любим и просим.

Учитель (смеется). Уж и не знаю как: баба у меня строгая – заругает как раз…

Голос. А ты свою бабу брось… Мы тебе такую бабу дадим, первую бабу на деревне: Ирину дадим… Что, плоха разве? И лицом гожа, и умница, и работница – всякого мужика за пояс заткнет.

Учитель. Уж про Ирину и я знаю: лучше и бабы и мужика не найти. Ну Ирина пообещает, что дожнете, – так и быть, дам на четверть.

Ирина (смеется). А что и не пообещать?

Толпа весело: «Го-го!», «Ай да баба!», «Ай да Ирина!», «Свет наша Иринушка!»

Учитель (вынимает деньги). Ну идите с богом.

Голоса. Иди и ты… Ужели одни пойдем?

Учитель (хлопает себя руками по бедрам и уходит с ними). Я же ваш учитель…

Настя (догоняя Ирину). А ты иди сюда, – что тут было, расскажу. (Отходит с Ириной к правой стороне.)

К ним подходят Матрена и Нефед, и все вместе шушукаются.

Юродивый (подходит к торговцу, не доходя, останавливается, просительно). Господин, а господин, возьми деньги.

Торговец. Да что ты, Илюша, бог с тобой; за что обижать хочешь?

Юродивый (скороговоркой, что-то шепчет; громко). Краденые. (Кладет деньги на землю и быстро уходит.)

Торговец, Григорий стоят ошеломленные.

Андрей (подходит, поднимает деньги и несет их торговцу). Тебе, что ли, гривенник?

Торговец (беря деньги). Что такое? Какие краденые? Да за такое слово и сгнить в тюрьме можно… Это что ж такое? Озорство?

Григорий (проводит рукой по лицу, подходит к торговцу и низко кланяется). Прости, Христа ради: уходи из моей избы.

Торговец. Как – уходи?

Григорий (кланяется опять). Христа ради, прошу тебя, прости: не могу, Илюша не принял, не могу и я… И денег не надо мне.

Торговец (делает порывистое движение, раздраженно плюет). Тьфу, дураки вы: и ты и твой Ильюшка, прости господи… На вот тебе: на ночь ищи новую квартиру…

Андрей. Разве не найдешь? Хоть ко мне…

Торговец. А у тебя… Сказывают, вон без малого на тло ваше село нехорошей болезнью болеет…

Андрей. Что грех таить? Есть же глазами, да вот этой хворью, да лихоманкой. Только у нас ни-ни… ребятишек всего двое…

Торговец. И самовар есть?

Андрей. Обнаковенно.

Торговец. Ну так и с богом. (Григорию.) Ступай к черту!

Григорий (низко кланяется). Прости, Христа ради, – не виноват я… (Уходит.)

Торговец (Андрею). Вот где дураки-то царя небесного!

Андрей. Известно: сами не знают, чего хотят.

Торговец. Нет, это так не пройдет: дай срок, вот увижу станового – я расскажу ему, какие здесь порядки завелись… Что уж за бессудная земля? На тебе: тот краденые, другой среди ночи гонит – фу-ты, даже в жар бросило. (Трет себе шею.) Этак и удар можно ведь схватить. Человек всю жизнь в поту да в мозолях копейку зарабатывал: на тебе – краденые… Ты говоришь, на поемных сенокосах уродило у вас?

Андрей. Там – слава богу.

Торговец. Если скотину набирать, надо же будет сена. Вы как, ваши сенокосы сдавать будете же?

Андрей. Как сказать? По нынешнему году и не след бы сдавать, да ведь – мир. Раздразнит водкой – глядишь, и сдадут, а уж чем своему… Своему-то сдадут: и завидно и остальные от него ничем не попользуются, кроме водки, – так уж лучше тому, от кого бедный человек заработать может.

Торговец. Водки мы не пожалеем, и тебе за труды хорошо попадет.

Андрей. Тут только с умом надо… В миру, известно, каштаны вертят делом.

Торговец. Это что такое – каштаны? По-нашему мироед, что ли?

Андрей. Так-так… Негодяи, горло у кого пошире, а совесть потоньше, те и горланят, гоношат и выводят линию, а вся линия – деньги, – где деньги, там и они. Вот таких десяток, другой ублаготворить, остальным водка – и верти миром как хочешь… Ну богатеи еще хоть и станут упираться, – так ведь бедных-то больше. Ну уступишь им сколько там лужков.

Торговец. Ну старосте, конечно?

Андрей. Обнаковенно.

Торговец. Луга-то заливные у вас когда косят?

Андрей. А круг казанской… До ноне позднее, вода долго держалась. Дай срок, я тебя всему обучу.

Торговец. Я бы тут и мельницу выстроил, – берега оба ваши?

Андрей. Наши.

Торговец. Места ваши показались мне, – устал уж я так шляться.

Андрей. Так что ж, милости просим: хорошему человеку рады…

Торговец. Также без пользы пропадают берега, а так, смотришь, сотенный билет детишкам на молочишко и пригодится миру.

Андрей. Известно, к рукам да с головой человеку – тут тыщи.

Торговец. Ну в чужом кармане, пожалуй, считай: на час и ошибешься.

Андрей. Только этакое уж дело через земского надо.

Торговец. С земским уж мое дело, а ты тут мне помоги…

Андрей. Я что ж? Хорошему человеку почему не помочь? Не обидишь?

Торговец. Какая тут обида, – хлеб есть будем. Ну, кончил… Теперь бы караульщика на ночь… У вас как: шалят?

Андрей. Нет, не слышно, а с караульным все потверже… Да вот на что лучше? Степана возьми, сегодня он свободный от караула, а ночевать домой ни за что не пойдет: робкий мужик, а тут и деньги за караул…

Торговец. Ну так вот чего: вещи живой рукой перетащим к тебе, и зови его к себе – там и столкуемся, а пока что и сын постережет.

Уходят. Потом торговец переносит с женой вещи в избу Андрея, сын остается. Погодя Андрей вводит себе в избу Степана. Темнеет.

Нефед и Настя входят со стороны пруда.

Настя. Идти уж домой надо. (Заламывает руки.) Не домой, а на край света уйти бы!

Нефед. Куда уйдешь без паспорта…

Настя. И в гробу хуже не будет…

Нефед. Ну что еще гроб? Из-за всякой сопли в гроб – гробов не хватит… Кому надо, пусть и лезет в гроб-то.

Настя (обнимает Нефеда, нежно). Ох, Нефедушка, тебя любил ли кто больше меня? Не любил, Нефедушка, И любить не будет… (Замирает на плече у Нефеда.)

Нефед. Ты слышь, у Листратовых работник ушел: наняться, что ль? Тут бы мы с тобой каждую ночь…

Настя. Ну что уж тебе ремесло на работника менять? Праздники пройдут, мужики уедут в поле, я одна при хвором все равно останусь. (Смотрит на Нефеда.) Только еще хуже того привыкнем друг к другу. (Обнявшись, проходят по улице.)

Ирина (смотрит им вслед, Матрене). Молодые – и сраму такого нет… А я вот на старости лет. (Вздыхает.) Терпела, терпела, так и надеялась терпеньем изжить… На вот тебе. Изжила… Первая баба Ирина, первая слава про Ирину… Вот тебе и Ирина: все собаке под хвост пошло… И с кем? Со стариком, который в отцы мне, старухе, годится… Околдовал меня, что ли? Как увижу его, оброблю вся, точно память отшибет и самою словно подменил кто. Охо-хо… А Степан-то, Степан, за всю семнадцатилетнюю службу! Я ли ему не работница была? Моей работой и сам жил, и дом весь держался. Скотина семнадцать лет поработает, и той почет…

Матрена (вздыхая). Ну да, жди правды от них: мудрят над нашей сестрой как хотят, пока околеют, а околеют с голоду – и ты подыхай.

Настя и Нефед подходят.

Никитка (вбегая Насте). Слышь, муж твой, да евойный брат, да дядя Семен ждут тебя с цепью.

Настя. Что ж мне делать теперь?!

Ирина. Что делать? У бабушки Авдотьи ночуй.

Бабушка Авдотья (поднимая окно). К дитяти ступай, негодная! Не пущу к себе! Прочь отсюда! Что, в самом деле, собрались избу срамить?

Ирина (быстро вставая). Пойдем на выгон: надо Антона скричать… Никитка, беги скажи ему…

Никитка. Боюсь.

Нефед. У, дурак! (Идет к Ирининому двору.) Ступайте, нагоним.

Матрена. Я домой пошла.

Уходят все, кроме Никитки. Проходят Нефед и Антон, Никитка идет за ними. Голос Антона за сценой: «А ты прочь ступай!» Степан выходит из дома Андрея, сын торговца уходит.

Степан (стучит колотушкой, строго кричит возвращающемуся Никитке). Кто идет?

Никитка (испуганно). Дяденька, это я, Никитка Шиганов.

Степан (грозно). Ты что ж здесь около купецких лабазов околачиваешься? В острог захотел?

Никитка. Дяденька, голубчик…

Степан. Нет, что-то нечисто тут, пойдем к купцу. (Берет его за рукав.)

Никитка. Дяденька, голубчик, постой, я тебе все расскажу: тут такие дела… Я сижу на задах у Аленки… Гляжу: идут дядя Петр да дядя Семен; я думаю, что они идут, – шасть за ними. А они прямо к дяде Николаю постучали в оконце, да и бают: «Выноси цепь». А дядя Николай высунул голову да пытает: «Идет, что ль, подколодная?» А те ему: «Скоро, наверно, придет». Вышел дядя Николай, и присели они все трое и ждут. Я задами да сюда, увидел Настю и сказал им, а они и пошли на выгон.

Степан. Кто – они?

Никитка молчит.

Говори правду, а то хуже будет.

Никитка. Дядя Степан, я все расскажу, только ты уж не сказывай на меня: тетка Ирина, да тот черт Антон-столяр, да Нефед, да Настя.

Степан. Так… Ну вот что: ты вот колоти здесь в колотушку, а я схожу. Да если уйдешь, так так и знай, что сидеть тебе в тюрьме.

Никитка. А ты, дяденька, скоро вернешься?

Степан. А тебе что?

Никитка. Боязно.

Степан. А коли боязно, так на печи спать надо, а не шляться по ночам… Ну смотри! Тут товару, может, на тыщу рублей, – ты за все отвечаешь. (Уходит.)

Никитка. О господи… (Стучит, испуганно.) Кто идет?!

Портной. Ты кто?

Никитка (радостно). Портняжка!

Портной. Хо! Никитка, черт, ты что здесь?

Никитка (важно). Вишь караулю – у купца нанялся.

Портной. Ну? Это ловко… Это умно… Так-так… вот что, парень, ты карауль, а я в лабаз полезу…

Никитка. Что ты, дурак, тут на тыщу товару, – меня ведь прямо в острог…

Портной. Дурак-то ты, а не я… На тысячу товару, так если на красненькую мы с тобой попользуемся, кто это усмотреть может? Ведь не зря, раскидывать не стану, а глядишь, Аленке сластей снесешь, а то и платок. А суха ложка рот дерет. Так и просидишь всю жизнь на задворках у нее, а подарок снесешь – она тебе: и миленький и голубчик… И себе табаком разживешься… Небось глупому не научу: а таким случаем ежели не пользоваться, каким же еще? Хо… (Залазит в лабаз.)

Никитка. Ох ты господи, господи…

Портной (из лабаза, строго). А ты знай стучи!

Никитка стучит, портной чиркает спичкой.

Никитка (тихо). Огонь увидят!

Портной. А ты стучи.

Пауза.

(Шепотом.) Никитка, подь сюда.

Никитка. Чего еще?

Портной (чиркает спичкой). Как думаешь, покажется твоей-то? (Показывает красный платок.) Прячь за пазуху.

Никитка прячет. Слышны шаги, Никитка отскакивает.

Никитка. Кто идет?

Степан. Свои.

Степан, несколько крестьян с палками и Николай с цепью осторожно подходят к Никитке.

На выгоне, говоришь?

Никитка (дрожа от страха). На выгоне, дяденька…

Толпа проходит.

Портной. Никитка!

Никитка опять подходит.

Никитка. Дай-ка мне ту свистульку.

Портной. Ты что, дитя, что ли, малое?

Никитка. Тебе говорят – давай. И вот это. (Прячет за пазуху.)

Торговец. Ну что, все благополучно? (Подходит ближе к Никитке.) Что, что такое? Ты кто?!

Никитка (растерянно). Я, дяденька… (Хочет бежать от него.)

Торговец. Стой! (Хватает его за плечо; портной выскакивает, хватает и его за шиворот.) Стой! Караул! Грабят…

С правой стороны сцены шум, крики, женские вопли. Выбегает толпа, впереди Нефед и Антон, их бьют сзади, Нефед убегает, Антону под ноги бросается Аким, Антон падает, на него наваливаются.

Антон (вскакивая, размахивая ножом). Убью!

Все отступают, Антон быстро исчезает, нерешительные крики вдогонку: «Держи, держи!» Крики подхватывают дальше, собаки лают, кто-то кричит: «Пожар!» Отчаянные крики: «Пожар, пожар!», «Где? где?» Шум усиливается, сбегаются сонные обитатели, босые, без шапок, женщины в рубашках вопят.

Торговец (кричит). Вяжи их!..

Никиту и портного Андрей и другие вяжут.

Настю и Ирину тащат по сцене и бьют. Николай бьет Настю цепью. Настя и Ирина воют.

Любуша (горько плачет на груди бабушки). Никитку вяжут… да бью-ут!

Бабушка прижимает рукой Любушу, с ужасом смотрит.

Занавес

Действие второе

Внутренность сеней и избы. Сени и избу разделяет стена. Ночь. В избе горит лампа на столе. На широкой кровати под кожухом, на красной грязной подушке лежит в забытьи Николай. В углу люлька. Около Николая пригнувшись сидит Федор. В сенях на скамеечке у входных дверей сидят Настя и Нефед.

Настя. Измучилась вся. Сыплю ему, сыплю этого порошка, – вырвет его, замрет и опять ожил. И не верю, чтоб помер… Чует сердце – отдышится, проклятый, и станет опять поедом есть… Ох, Нефедушка, что уж мы за несчастные… А помрет он, опять твоя жена придет, да с сыном… Сам башь, сына любишь… Господи, какой бы женой я тебе была, не покладая рук работала бы. Было б у нас в избе как в раю, только б и думала о тебе, только бы и ждала, когда мой ясный сокол прилетит ко мне. Девушкой еще была я, бывало, жну, пот льет, руки-ноги не свои, а я словно во сне, и горит сердце: вот-вот сейчас все переменится, вот придет мой царевич, придет мое царство. И сейчас все я жду еще: вот, вот… (Страстно.) Годик бы, только годик поцарствовать с тобой. А там бы на богомолье, в Ерусалим, – всю бы жизнь замаливать стала. Отдала б тебя жене твоей назад… Ох, не отдала бы, не отдала, Нефедушка… Ты ласковый, ты что на людях, что дома, для всякого у тебя хорошее слово найдется…

Нефед. И все-то надо тебе мучить себя, ты не отдала бы, да и я не пошел… Любим и любим. Дай срок, будем и мы как люди: изживем полегоньку беду… Горяча ты вот только больно, – надо было грех на душу еще брать, порошки там эти… И так на ладан дышал… К зиме как-никак…