Зима

Шла служба, и все были в храме. Дышалось легко. Так иногда мы предвосхищаем что-то, слышим музыку завтрашнего дня. Вадим услышал, захлебнулся в ней и потерял сознание. А когда он вернулся в сознание, над ним, как когда-то склонился Василий, теперь нависла чернобородая светлоликая голова благочинного, игумена Феогноста. Голова улыбалась и что-то говорила. Вадим услышал только последние фразы: «нищих защититель, немощствующих врач, царей поборниче, победоносчевеликомученичеГеоргие, моли Христа Бога спастися душам нашим».

– О! Очнулся. Слава Богу! А мы уж думали в больницу отправлять, да документов не нашли. Покушать, покушать тебе нужно, бледненький какой. Сейчас обед будет, в трапезную со мной пойдёшь?

– Пойду.

– В Бога веришь?

– Хотел бы.

– Ну и хорошо, что не врёшь… – Феогност погладил бороду и улыбнулся. – А документов нет при тебе? Только несколько книг нашли. Это хорошо, что Библию с собой носишь.

– Бомж я.

– Бомж? А бомжом от тебя не пахнет. Чистый.

– Можно мне к вам?

– Эй, братец, у нас ведь не ночлежка. У нас монастырь.

– Мне к вам друг дорогу показал. Показал и умер. Вернее, умер, а потом показал, во сне. Я его в лесу похоронил.

– Как зовут друга?

– Василием.

– Крещёный?

– Не знаю я.

– Какой же он тебе друг, если не знаешь о нём?

– Этого не знаю, а друг – лучший.

– Ладно, подумаем. Благословение наместника надо испросить. А пока пойдём, пойдём в трапезную.

В просторной светлой трапезной за длинным столом уже собиралась братия: монахи, трудники, странники, дети-сироты в сопровождении монахинь, гости. Все были одеты по-разному. Наместник Клавдиан запаздывал, и, пользуясь свободной минутой, собравшиеся общались. Они смеялись, шутили друг над другом и были в каком-то лёгком, приподнятом состоянии духа.Вадима поразила атмосфера семьи, общности, коей не было у него в жизни до встречи с Василием. Архимандрит Клавдиан, одетый в простые чёрные брюки и белую рубашку в голубую полоску, быстро вошёл в помещение. Все встали для совместной молитвы. Было слышно воркование чердачных голубей и писк котят, недавно родившихся там же. Обед состоял из салата, супа с фасолью и риса с рыбой. Вадим полностью сосредоточился на еде и перестал замечать собравшихся, изучать иконы на стенах и смотреть в окно. Во время оное Феогност подошёл к Клавдиану и кивнул в сторону Вадима.

– Что за дитя? – спросил Клавдиан. Самому ему было лет под пятьдесят. Он был худощав, с очень маленькой бородкой, с красивым вылепленным лицом ияркими глазами, которые всё время были в движении. Они внимательно изучали, прощупывали и иногда загорались изнутри и светились мягким светом. К нему хотелось подойти и быть с ним рядом, просто быть рядом и ничего не делать, ничего не говорить. Клавдиан разглядывал Вадима и раздумывал: служба в храме прошла ровно, можно даже сказать, хорошо, но сегодня ещё было много дел. Надо дать распоряжение Феодулу, чтобы сходил в бухгалтерию:нужны деньги на доски для строительства приюта. Из тюрьм, мужской и женской, поступали дети заключённых разных возрастов. Были и дети-найдёныши, дети-подкидыши, дети-сироты. Все они пока жили в перегороженном правом крыле гостиницы. За ними наблюдали четыре монахини, и им помогали трудники – водили детей в школу, в трапезную, играли с малышами. Также Клавдиану предстоял разговор со строителями, с поваромАкимом, в прошлом доктором химическо-технологических наук, решившим однажды приехать на две недели отпуска в монастырь, отдохнуть душой и пожить в гостинице. Две недели превратились в семь лет, вначале труднической, а потом монашеской жизни. Так бывает, ты слышишь музыку своей судьбы. Были среди братии бывшие полицейские, адвокаты, учителя, алкоголики, судьи, был учёный-математик. Отсидев длительный срок, в монастырь явились двое бывших заключённых, и на свой страх и риск их взяли сначала трудниками, а не так давно они приняли постриг. Их было много, таких судеб. Был бомж, который уже много лет помогал по хозяйству, а теперь вот это дитя… За годы служения Клавдиан научился распознавать людей. Он предвосхищал, кто из них останется на день, а кто– навсегда, и будет верой и правдой служить Господу.

– Хорошо, – сказал он тихо Феодулу. – Бог с ними, с документами, всё бывает, живой же человек.

В тот же день в библиотеку монастыря переехали пять больших китайских сумок с книгами русских и зарубежных авторов и несколько коробок с рисунками Василия, увидев которые Клавдиан глубоко вздохнул, перекрестился, восхитился и тихо произнёс: «Мы ничего о себе не знаем». Именно после этой фразы русло судьбы Вадима резко повернуло с запада на восток. Да так мощно и быстро, что он сам, Вадим не успел заметить, как умер и сразу родился. Он вообще ничего не успевал. Подъём в монастыре начинался со звона колокольчика в пять часов утра, после чего трудники и монахи собирались на «утреннее правило». Потом Вадима отправляли на стройку, или в трапезную,или на клумбы, или в гостиницу, или в водосвятную часовню, или в детскую, или на уборку территории, или… Потом был завтрак, потом была служба.

Когда звенели колокола, в воздух двора как будто горстями ссыпали ласточек и голубей. Они носились на разной высоте, с разной скоростью и тоже пытались помочь прославить Господа, и, если бы вы вошли в это мгновенье в монастырский двор, вы бы увидели незаметную, прислонившуюся к стене фигуру Вадима. На колокольный звон он всегда выходил во двор, прислонялся к стене и смотрел в небо. Что он там видел? Кто его знает. Он плакал внутрь, он научился этому приёму, чтобы никому не показывать слёзы. После службы Вадима ждала работа, апосле обеда и после вечерней службы перед сном, у него было два часа свободного времени, во время которого Вадим сочинял молитвы.Это было тайное занятие. Он молился шёпотом или строчил что-то на листочке, а листочек потом сжигал. Привожу одну из них: «Господи! Если Ты есть, а я знаю, что Ты есть, и я благодарен, что Ты есть, прими мою молитву. Ты никогда не оставлял меня. Это я терял Тебя. Я рос в забвении, в беспамятстве, в болезни. Как будто из другой жизни другими глазами я смотрю на себя того. Смотрю и не понимаю, как я жил до сих пор, где я был, что делал, что я называл любовью, во что верил, к чему шёл? Почему я до сих пор живу, и не умерв лесу, и не лёг рядом со своим товарищем? Наверное, не познав счастья, человек не может умереть,и, не познав счастья, не может полюбить другого. Озлобление во мне было неведением, незнанием того,что можно иначе. Прости. Я прошу прощения за все днив своей жизни, которые я жил без Тебя и былмертвецом, и сейчас, обретая тебя в труде и смирении, в моей жизни появляется смысл. Я даже боюсь говорить о нём,касаться его, но я попробую. Я никогда не чувствовал себя мужчиной, наверное, потому что не любил, а страсть не давала мне радости и осуществления. Но недавно я ощутил себя мужчиной. Я подметал двор, и ко мне подошла девочка, монахини в этот час гуляли с детьми. Я взял её на руки, прижал к себе. Мне хотелось сделать для неё хоть что-то, стать для неё отцом хоть на мгновение. Наверное, это было для меня минутами откровения. Моя дочь сейчас такого же возраста, моя жена пила со мной горькую чашу, но, возможно, эта чаша была для неё не втягость, но в очищение. Яне смогу вернуться, Господи! Я никогдане сделаю шаг назад, в ту жизнь, я буду жить с чувством вины, быть может, это чувство поможет мне стать человеком. Я прошу тебя, Господи, не оставь их: мою маленькую дочь, мою жену, пошли им ангелов, как ты однажды послал мне Василия, и ты был Василием и в Василии, пошли благословление моему отцу. Я виноват, я понимаю это глубоко и полно, может, это понимание изменит меня и поможет ему. Помоги моей матери и её мужу, да продляться их дни на земле. В храме я чувствую, что смерти нет. Я часто о ней думаю, но без Тебя нет времён, нет пространств, нет жизни и нет смерти. Ты всегда запределами и чертогами. Я учусь, Господи, учусь тебя любить, Мои дни это исписанные листы, письма к Тебе. Я благодарен всему, чтоТы ежедневно посылаешь мне, и рождается во мне живое поле, на котором, может быть, когда-нибудь будут расти цветы».

Перед премьерой Игорь собрал всех с такой речью:

– Любимые мои артисты! Сегодня день, к которому я шёл всю жизнь, возможно, шёл, спотыкаясь и неуверенно, но день настал. Спасибо за отдачу, за помощь, за понимание. Уверен, сыграем хорошо. Начинаем тихонечко. Больше слушаем, чем воспроизводим. Отзвук важнее, чем громкое или тихое слово. Видим друг друга, а не изображаем, что видим. Тишина важнее шума, тогда каждый ваш звук будет на вес золота. Вы всё знаете. Ну, давайте присядем на дорожку. Начинаем с № 85 Давида, с первого по двенадцатый стих. Надя, потише начинай, Кирилл, подхватывай. Всё, поехали!

Зал был полон, и после непродолжительной тишины над сценой, постепенно набирая высоту и уходя в звёздное небо, полетел женский голос, и к нему через некоторое время присоединился мужской:

– Приклони, Господи, ухо Твоё, и услышь меня; ибо я беден и нищ.

Сохрани душу мою, ибо я благоговею пред Тобою; спаси, Боже мой, раба Твоего, уповающего на Тебя.

Помилуй меня, Господи, ибо к Тебе взываю каждый день.

Возвесели душу раба Твоего, ибо к Тебе, Господи, возношу душу мою.

Ибо Ты, Господи,благ, и милосерд, и многомилостив ко всем, призывающим Тебя.

Услышь, Господи, молитву мою и внемли гласу моления моего.

В день скорби моей взываю к Тебе, потому что Ты услышишь меня.

Нет между богами,как Ты, Господи, и нет дел, как Твои.

Все народы, Тобою сотворённые, придут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твоё.

Ибо Ты велик, и творишь чудеса – Ты, Боже, един Ты.

Наставь меня, Господи, на путь Твой, и буду ходить в истине Твоей; утверди сердце моё в страхе имени Твоего.

Буду восхвалять Тебя,Господи Боже мой, всем сердцем моим и славить имя, Твоё вечно.

А Дмитрий Андреевичжил и жил на одиноком хуторе близ деревни, он делал всё так, как советовал Авед Гургенович: покупал мёд, картошку, грибы, варенье у Сидоровых, посещал Егора Тимофеевича с Лизой. Долгими осенними днями ивечерами они философствовали или молчали, или вместе готовили обед, или ходили на болото неземной красоты, где мхи сплетались с багульником, кустами ягод и тонкими соснам в невероятные цветные картины. Потом Дмитрий Андреевич возвращался к себе. Раз в неделю он выходил в десять утра к продуктовой лавке и узнавал обо всех живущих в деревне. Сам о себе он мало рассказывал, было нечего. Затем, нагруженный молоком, крупой и даже сыром, возвращался на хутор. Он видел седеющие травы, алмазный утренний иней, тяжёлых тетеревов, выпархивающих из поля. К сентябрю к югу потянулисьстаи птиц. Иногда они опускались рядом с хутором и от обильного пурпурного урожая рябины ничего не осталось. Дмитрий Андреевич любил завариватькрепкий чай, делал его сладким, отламывал краюху свежего кирпичика, садился на длинную скамью на вершине холма, пил чай с хлебом, потом курил, смотрел на меняющиеся вокруг картины, иногда уходил в себя. Дышалось легко. Где-то в середине ноября, по чувству, надо начинать зиму. Однажды утром Дмитрий Андреевич вынес большой алюминиевый таз, наполнил его почти до краёвостатками снега-первенца, и вышел на вершину. Он потянулся, привстав на цыпочки, вытянул руки вверх, потом сделал резкий размашистый жест и стал разбрасывать снег горстями в разные стороны. И пока он разбрасывал, воздух словно продырявливался, и через эти поры сюда, в этот мир вваливался снег. Он заполнял холмы, поля, таял и отражался в тёмном зеркале реки, покрывал деревья, крыши, самого Дмитрия Андреевича, так что он стал похож наснеговика. Снега выпало очень много, но небо было ещё темным, и увидел он, что по берегу реки осторожно ходит серая лошадь в белых яблоках, или это ему показалось…

В начале декабря Авед Гургенович летел в Баку к родственникам на свадьбу. Женился племянник, и Авед предвкушал встречу с братом, родными, знакомыми. Благодушно улыбаясь, он сидел возле иллюминатора и что-то тихо мурлыкал себе под нос. Самолет набрал высоту, выпрыгнул из облаков и полетел над пеленой белых барашков. Авед смотрел вниз на барашков и думал, что наконец поест настоящей баранины, выпьетс друзьями, посидит забольшим столом по-человечески, как вдруг он заметил на облачном поле какую-то фигуру. Фигурабыла человеческой и размашистымшагом шла в ту же сторону, в которую летел самолёт. Она шла очень быстро, быстрее, чем летел самолет…Это был мужчина.Он держал пиджак, перекинутый через плечо, солнце светило ярко, и он отбрасывал на облако огромную длинную тень.В движениях, походке, одежде, Авед постепенно узнавал Дмитрия Андреевича. В эту минуту Дмитрий остановился, обратил лицо своёк самолёту, поднял наверх руку и помахал. Двумя руками Авед, прилипнув к окну, махал и не понимал, что происходит. Пассажиры лайнера, сидящие на левом ряду, махали вместе с ним. «Дима! Дима!» – громко кричал Авед, пока крыло самолёта не поравнялась с фигурой и не заслонило её. Дальше он видел только ослепительную белизну, величие неба и невероятное солнце, которое переливалось и было живым.

Эпилог

Вы, наверное, удивлены, и совершенно справедливо ваше негодование и вопрос: а где же третьи роды Нины? Это ошибка или обман?

Это не ошибка и не обман, они произошли, но за пределами повести, через три года, в эпилоге. Да… Тёплым февралём, который был больше похож на март, Нина родила мальчишку, которого нарекли Степаном, а через день в том же роддоме произвела на свет девочку её подруга Гуля. Малышку назвали Любовь. Не удивляйтесь, как говорится, если вас некоснулся скальпель хирурга, необратимых процессов нет. И бесплодные поля оживают, а люди – тем более.

Через три года труднической жизни, тёплым февралём, больше похожим на март, Вадим принял постриг из рук игумена Никодима с новым именем Вифоний, что в переводе с греческого означает «глубинный или погружённый в глубину». Монахи не выбирают своих новых имён. Он облачился в свои новые одежды, не усомнившись и ни разу не обернувшись назад.

А Паша и Миша, да и все остальные герои повести так и живут в мучениях и вопросах, на которые ни одна гадалка не даст ответаи ни один ангел не подскажет и не нашепчет.

Как жить? Куда идти дальше?

P.S. Все герои вымышлены, использован сон Виталия Бертье-Хаева об ангеле.

2016 г.