Вокализ

– Это карп, Ваня, он… он скоро уснёт, как и другие рыбки в сумке, видишь, как много дядя наловил.

– Можно потрогаю, бабушка-а?

– Можно, можно. Верно, это карп, – добродушно ответил продавец, он же, видимо, и рыбак.

Ванюша осторожно дотронулся до туловища, головы рыбы, хотел сунуть пальчик ей в рот…

– Нет-нет, вот это нельзя, Ваня. Постой и просто посмотри на рыбку.

В распахнутой огромной сумке с одной стороны аккуратно лежали судаки, большие, серебристые, вытянутой формы, рядом несколько карпов, ещё живых, шевелящих губами, тут же лещи с толстой спинкой, а рядом много подлещиков. Около продавца устойчиво стоял и чувствовался уже издали запах свежей, недавно пойманной рыбы.

– Вот это улов! – с восхищением сказала я. – Сами поймали?

– А то кто же, – с гордостью ответил мужчина. – Вчера день да сегодня утром рыбачил.

– Наверное, с лодки?

– Конечно, судака на берегу не поймаешь, тем более таких…

– Сколько же весит вот этот судачок, – я показала на самого большого.

– Три с половиной килограмма, остальные – два и больше, – продавец раздвинул рыбу в сумке. – Видите, пять судаков поймал, берите на уху.

– У вас и лещи большие, красивые, уху-то можно и с лещами сварить, а судачка лучше на заливное.

– Вот и покупайте!

Ванечка сел на корточки и во все глаза смотрел на рыбу, никогда он не видел её столько и такую разную.

– Бабуля-я, купи эту рыбку, – внук указал на карпа. – Я его в тазик с водой пущу, можно?

– Ванечка, мы судака лучше купим. Завесьте нам этого – самого большого, сколько потянет?

– Три шестьсот, округлим – три с половиной килограмма. Завернуть?

– Спасибо, – расплатившись, я положила рыбу в сумку.

– Так что вы будете делать с ней, хозяюшка, как готовить?

– Из половины судака сделаю заливное, другую половину приготовлю по-польски.

– Это как?

– Да просто очень. Чистим, моем, режем рыбу, припускаем в специях до готовности. Отвариваем несколько яиц. Рублеными белками обсыпаем рыбку, а желтки перетираем с кусочком сливочного масла, доводим до кипения и поливаем этим соусом и рыбу, и молодую горячую картошечку, которую кладём рядом, и всё посыпаем укропом. Просто, быстро, вкусно и полезно.

– Спасибо, обязательно сделаю.

– Ещё добавим, конечно, малосольный огурчик со своего огорода и… и рюмочку, – мужчина улыбнулся. – Разрешите, хозяюшка?

– Ну что с вами делать! – рассмеялась я.

– А я вот уху делаю отличную, приходите через недельку в это же время за рыбой, может, жереха поймаю, принесу, и об ухе поговорим, поделимся опытом.

– Уха – это хорошо, договорились, приду.

– Бабуля-я, уха это что? У меня ухи есть, вот, – малыш показал на свои уши.

– Не ухи у тебя, а два уха. Есть уха – это суп такой из рыбы, а есть два уха, вот они, – я дотронулась до ушей внука. – Понял?

– Да, ухи-ухи-ухи, – Ванечка засмеялся, побежал вперед, подпрыгивая на одной ноге, наткнулся на пустую пластиковую бутылку на земле, начал пинать её ногой, подбрасывая вверх и хохоча: – Ухи-ухи-ухи…

– А кто озорничает, мы того «за ушко да на солнышко», – я пыталась быть строгой.

– Бабуля-я, ты мне про солнышко будешь читать? И про крокодила.

– А ты помнишь: «Горе, горе, крокодил солнце в небе проглотил…»

– Наступила темнота, не ходи за ворота, кто… кто… – забыл.

– «Кто на улицу попал, заблудился и пропал, плачет серый воробей, выйди, солнышко, скорей», – напомнила я. И дальше, дальше… Пока ехали домой вспомнили «Краденое солнце» и «Муху-цокотуху».

Вечером приехала подруга, пошли купаться на Волгу – Ванечка, я с мужем, подруга и наша собака Юлька. Ванюша бегал по мелководью, поднимая тысячи брызг, за которыми азартно охотилась Юлька, пытаясь схватить ртом сверкающие капли воды. Волны плескались о песчаный берег, переливаясь серебристым блеском, Юлька гонялась за ними, стараясь удержать, а Ваня за ней и за волнами, Юлька лает, Ваня хохочет…

– Ванюша, не упади, не ходи далеко в воду!

Вот Юлька увидела то ли подбитую, то ли больную рыбу, плавающую кругами по поверхности воды, и всё – сразу всех забыла, никого не слышит, ничего не видит, началась её рыбалка. Наконец, ухватила зубами рыбу за верхний плавник, плывёт к берегу, гордо кладёт у наших ног – добыча!

– Молодец, Юля, – хвалим мы, а потом, чтобы она не видела, отпускаем эту, видимо, раненую рыбу обратно в реку.

Купались все вместе, плавали далеко за буйки, на глубину, вода ласковая, тёплая, нагрелась за солнечный летний день, дно песчаное, нежное. Когда наплавались, сели на берегу Волги. Ярко-красное закатное солнце исчезало за кромкой леса, освещая небо и реку во все цвета радуги… да-да, помню, «каждый охотник желает знать».

– Причём тут фазаны?

– Это просто цвет фиолетовый, понимаешь…

– Бабуля-я, смотри, солнышко падает. Нет его? Нет, – развёл ручками, удивлённые глаза спрашивают, «как же так?»

– Солнце уходит на ночь, отдохнёт и завтра снова будет светить всем нам, такая у него работа, у солнышка.

– Работа, – повторяет Ванечка.

Игорь Ильинский

На Новый год родители ставили большую, раскидистую от пола до потолка ёлку. Мама делала из ваты маленькие шарики, нанизывала их на нитку и эти бусы-снежинки развешивала по всей квартире, и даже в коридоре и на кухне. Дом превращался в царство Снежной Королевы, приходил праздник. Ёлку украшали игрушками, бусами, флажками, вешали ёлочную гирлянду, зажигали её вечером – «ёлочка гори!».

Но самое интересное вешали внизу елки – это были конфеты, маленькие шоколадки в виде золотых медалек, грецкие орехи, завёрнутые в блестящую фольгу. На Новый год мамочка старалась купить хорошие, дорогие конфеты – «Мишка косолапый», «Ну-ка отними», «Золотой петушок», «Белочка» – это было лакомство для меня и брата-двойняшки.

Брата моего зовут Дмитрий-Дима, но наша крёстная называла его всегда Митя или Миня.

Крёстную звали Маргарита Дмитриевна, а её папу мы всегда звали дядя Митя, поэтому имена Митя-Миня были для нас привычными. Стоя перед нарядной ёлкой, украшенной сладкими лакомствами, мы очень хотели снять с веточки ту или иную конфетку, но мама сказала:

– Нельзя, только когда придёт Новый год.

Но и после Нового года ни я, ни брат, когда были маленькие, без разрешения сладости с ёлки не трогали, хотя и приходилось останавливать брату меня, а мне брата – нельзя!

Дома на кухне у нас висела чёрная тарелка радио, которое работало весь день – от «Пионерской зорьки» до передачи «Для тех, кто не спит». И вот, как-то придя из школы, наверное, в третьем классе, и включив радио, мы услышали:

«Вот мы с сестрёнкой Лёлей вошли в комнату. И видим: очень красивая ёлка. А под ёлкой лежат подарки. Моя сестрёнка Лёля говорит:

– Не будем глядеть подарки. А вместо того давай лучше съедим по одной пастилке.

И вот она подходит к ёлке и моментально съедает одну пастилку, висящую на ниточке. Я говорю:

– Лёля, если ты съела пастилочку, то я тоже сейчас что-нибудь съем.

И я подхожу к ёлке и откусываю маленький кусочек яблока. Леля говорит:

– Минька, если ты яблоко откусил, то я сейчас другую пастилку съем и вдобавок возьму себе ещё эту конфетку.

– Если ты, Лёлища, съела вторую пастилку, то я ещё раз откушу это яблоко».

От удивления, как будто эти слова произносили я и брат, я села на стул и уже не могла оторваться от передачи – добрый милый рассказчик говорил о нас. Это был рассказ «Ёлка» Михаила Зощенко, читал Игорь Ильинский. Передачу повторяли, я подрастала и уже хорошо знала этот доверительный и доброжелательный голос – голос Игоря Владимировича Ильинского. Позже с таким же вниманием и радостью я слушала «Детство. Отрочество. Юность» Льва Толстого в исполнении Ильинского, и каждое слово, мысль, каждое чувство было понятным, близким и находило отклик в моей душе во многом благодаря таланту Игоря Ильинского.

Потом появился Финдлей, и слово такое лёгкое, весёлое, озорное – Финдлей, даже хотелось его повторять.

– Кто там стучится в поздний час?

«Конечно, я – Финддей!»

– Ступай домой. Все спят у нас!

«Не все!» – сказал Финдлей.

– Как ты прийти ко мне посмел?

«Посмел!» – сказал Финдлей.

– Небось, наделаешь ты дел…

«Могу!» – сказал Финдлей.

Стихи Бёрнса удивительно легко запоминались, засыпала, и снилось, что Финдлей – то ли злой разбойник, то ли благородный рыцарь на белом коне, который «стучится в дверь ко мне». Так я узнала и полюбила Роберта Бёрнса, и первая небольшая книжка его стихов в мягкой нарядной обложке – как украшение и сегодня в моём книжном шкафу.

Кто честной бедности своей

Стыдится и всё прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

При всём при том,

При всём при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство –

Штамп на золотом,

А золотой –

Мы сами!

Ильинский и сонеты Шекспира… юность, брошенные уроки, вечерний час, завораживающий, добрый, с лёгкой грустью голос и волшебные, волшебные строки:

Уж если ты разлюбишь – так теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя!

Оставь меня, но не в последний миг,

Когда от мелких бед я ослабею.

Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,

Что это горе всех невзгод больнее,

Что нет невзгод, а есть одна беда –

Твоей любви лишиться навсегда.

Ильинский читал В. Шекспира, П. Беранже, Р. Бёрнса, Д. Биссета, А. С. Пушкина, И. А. Крылова, А. Н. Толстого, А. П. Чехова, В. Маяковского, М. Зощенко, С. Михалкова, А. Твардовского… читал и знакомил с новым миром Литературы, он стал для меня Учителем.

Смотрела, знала все фильмы с участием великого Актёра – смеялась над Бываловым, Огурцовым, помню Кутузова и, конечно, «Эти разные, разные, разные лица», где Ильинский один сыграл 24 роли, многие из которых – закрой глаза и вот они – все перед тобой, и то же удовольствие, та же радость и сопереживание.

Более тридцати лет Игорь Ильинский был ведущим актёром и режиссёром Малого театра. Он был смешным и печальным, был простым и мудрым. Он был великим драматическим, трагическим актёром, помню его Акима во «Власти тьмы»: «В пакости, в пакости, знаешь, живёшь…» Помню Фирса – «Вишнёвый сад», режиссёр Игорь Ильинский.

И особенно Лев Толстой – «Возвращение на круги своя» по пьесе Иона Друцэ.

Последние два спектакля Игорь Владимирович играл почти слепой, у него было отслоение сетчатки глаза, и роли свои он заучивал наизусть под магнитофон – долго и требовательно репетировал дома. На сцене тогда ему светили фонариком из-за кулис, он не видел, не знал, куда идти и шёл на свет. Это был подвиг актёра.

«Старосветские помещики» Гоголя Игорь Ильинский читал с тридцати лет и до последних дней своей жизни, когда уже не выходил из дома, и его жена Т. А. Еремеева, приходя с работы, спрашивала:

– Как ты провёл день?

Ильинский отвечал:

– Прекрасно, работал над «Старосветскими помещиками» под магнитофон, каждый раз нахожу что-то новое и неизвестное.

Однажды в интервью Игорь Владимирович сказал:

– «Старосветские помещики» Гоголя – лучшее произведение о любви.

И я запомнила. Помню, после этих слов я внимательно перечитывала «Старосветских помещиков». Через годы снова и снова. Я понимаю, о чём Вы говорите, Игорь Владимирович, что Вы имеете в виду, что Вас волнует и не даёт покоя. Но для этого… для этого мне потребовалось «немногое» – всего лишь прожить почти всю жизнь.

Небольшая квартира Игоря Ильинского находится в самом центре Москвы, ни на какие уговоры переехать в более просторный дом он не соглашался, хотя такие предложения поступали не раз. Окна его квартиры выходят прямо на Храм, в этом и есть причина.

В последней роли Толстого – Ильинского спрашивает его секретарь:

– Что Вы думаете о религии?

– На мой взгляд, религия есть такое установление человека и бесконечности, которое помогает ему определить цель жизни.

– Стало быть, за основу Вы берёте два элемента – Человек и Бесконечность.

– Да, только в ином порядке – Бесконечность и Человек.

«Оглядываясь на всю мою жизнь, я вижу цепь, состоящую иногда из закономерных событий, а иногда из случайностей, странных, счастливых и несчастливых обстоятельств… но в то же время цепь эта состоит из дней и часов кропотливого труда, из разочарований… и вместе с тем из затаённой веры в свои силы, любви к своему искусству, поисков… переходящих, наконец, в озарение, в творческую радость, в удовлетворение художника!» – написал Игорь Ильинский в своей книге «Сам о себе», будто подводя итоги…

В Третьяковской галерее

Я давно не была в Третьяковской галерее в Лаврушинском переулке, так получалось, что в последнее время заглядывала всё больше в филиал на Крымском валу, где часто проводились разные выставки. Но память, как лучи тёплого света, пронзали другие, любимые, известные ещё с детства картины – те, что всегда висели в родительском доме в виде репродукций, те, по которым писали сочинения и которые были на обложках школьных учебников; те, что были изображены даже на плюшевых коврах, висящих на стенах неказистых, покосившихся деревянных домов где-то в крохотном провинциальном городке и забытой всеми на свете деревне.

«Рожь» и «Мишки в сосновом лесу» Шишкина, «Алёнушка», «Витязь на распутье», «Богатыри» Васнецова, «Неизвестная» Крамского, «Март», «Над вечным покоем», «Берёзовая роща», «Золотая осень» Левитана, «Грачи прилетели» Саврасова, «Девятый вал» Айвазовского, «Охотники на привале» Перова, «Московский дворик» Поленова… эти картины Третьяковской галереи, как и многие другие, невозможно забыть, и как же я соскучилась по ним.

Но больше всего я хотела вновь увидеть совершенно особую картину – «Явление Христа народу» Александра Андреевича Иванова, тем более, что приближался Праздник Богоявления – Крещения Господнего. Решила дождаться, когда закончатся зимние каникулы у детей и долгие новогодние праздники у взрослых, чтобы народа в залах музея было поменьше, да чтобы было потише.

И вот середина недели, четверг, вторая половина дня. В кассах музея никого, в раздевалке почти пусто, поднимаюсь на второй этаж по лестнице и уже помню её, будто шла по ней только вчера – и эти лампы, и тишина, и портреты на стенах, и этот, ни с чем не сравнимый запах. На стульчиках у стен вежливые интеллигентные женщины – работники музея:

– «Явление Христа»? Вам десятый зал.

Прохожу седьмой, восьмой… анфилада широких дверей… девятый… дверь открыта настежь… передо мной огромное полотно, я знаю его размер, и всё равно поражаюсь, удивляюсь… а картина… просто дух захватывает.

Тридцать семь персонажей картины передо мной, многих вижу со спины, и это создаёт впечатление моего личного присутствия при великом событии. Обожжённая древняя земля, где-то вдали зелёная долина и голубые горы, слева река и раскидистое дерево; на переднем плане величественная и благородная фигура Иоанна Крестителя, его окружает пёстрая толпа народа, здесь же апостолы Иоанн Богослов и Андрей Первозванный. Иоанн Креститель стоит вполоборота с Крестом в руке, он указывает на того, кто только появился на горизонте, о нём уже знают, знают, что он Мессия, его ждут… это Христос.

Я сижу на скамье напротив картины, рядом со мной шепчутся девушка и парень, больше в зале никого, долго сидим вместе и смотрим, смотрим…

– Как вы думаете, какое время дня изображено на картине? – спрашиваю я у парочки.

Они удивлённо пожимают плечами.

– Мне кажется, это утро. А сторона света? – Уже не жду ответа. – Восток, там, где алтарь в храме. Восход солнца. Новый день. Новый завет. Начало.

– Да-а, – почти хором соглашаются девушка и парень. – Расскажите нам… если можно.

И я негромко и, признаться, с удовольствием рассказываю то немногое, что знаю. Кратко. Недолго. О том, что двадцать лет для написания картины – это много, это вся жизнь, это лишения, аскетизм, нехватка денег, еды, красок… это подвиг. Художник привёз картину на родину в Санкт-Петербург в мае 1858 года, а в июле 1858 года Александр Иванов скончался от холеры… такая судьба.

– Посмотрите на ноги Спасителя, кажется, что он как будто спускается по ступеням, – говорю я.

– А мы не заметили.

– Он идёт из горнего мира… к нам. А вот эта фигура в профиль, ближайшая к Христу, никого вам не напоминает?

Долго присматриваются.

– Гоголь?

– Да, правда, в первоначальном варианте он был более похож.

– Гоголь жил в Италии?

– Гоголь долго жил за границей, в том числе и в Италии, в это время великий писатель работал над первым томом «Мёртвых душ», Иванов был посвящён в планы и замыслы Гоголя, два гения были друзьями.

– Второй том «Мёртвых душ» Гоголь сжёг.

– От второго тома осталось немногое, от третьего, который задумывался, почти ничего.

– Почему Гоголь так поступил? Расскажите, что знаете.

– Мы уже никогда не узнаем – почему Гоголь дерзнул совершить такое – сжечь в огне свой труд, своё вдохновение, свои надежды. Почему рядом с ним не оказалось никого, кто остановил бы его в ту страшную драматическую минуту. Всю жизнь Гоголь испытывал раздирающее его душу противоречие – быть монахом или быть писателем, наделённым Богом великим талантом. Он хотел быть монахом, не смог, давил талант и долг писателя, но сердцу не прикажешь, сердцем он был…

– Где?

– Сердцем он был в монастыре Оптина пустынь, куда приезжал три раза и где чувствовал себя хорошо, на своём месте.

– А есть на картине сам Александр Иванов?

– Есть, это странник с посохом и в шляпе, сидящий в тени камня, второй странник Гоголь, а третий… только Христос. Эти персонажи – Христос, Гоголь, Иванов являются центром картины, и, заметьте, Гоголь ближе всех к Христу, а в первых эскизах на месте Гоголя был… Христос.

Мы замолчали и ещё долго смотрели на великую картину. Парень и девушка попрощались со мной. Я вскоре встала, думала пройти по залам музея, посмотреть, вспомнить, но после «Явления Христа народу» почему-то никуда больше идти уже не хотелось. Вышла на улицу около четырёх часов дня, было тепло – плюс три, снег растаял, серенькое небо с облаками.

«Пойду до метро пешком», – подумала я.

Шла по Большой Полянке, через мост Водоотводного канала, по улице Серафимовича, по Большому Каменному мосту, по Моховой к метро «Боровицкая», а там и до моей московской окраины недалеко. Зажглись фонари, всё ещё стояли украшенные игрушками и разноцветными огнями новогодние ёлки, горели в витринах гирлянды, спешили куда-то прохожие, толпились в пробках машины, шумела, бурлила и жила Москва. Через несколько дней Праздник Крещения Господнего – Праздник Богоявления.

Перед моими глазами была великая картина Александра Иванова «Явление Христа народу» – Богоявление.

Разгром

– Ты хочешь увидеть разруху?

– Не разруху, а разгром, почувствуй разницу, как говорится.

– Хорошо, пошли, – ответил мне муж.

Широкая лесная дорога, усыпанная пожелтевшими хвойными иглами и шишками шла вдоль берега Волги. Корабельные столетние сосны с красновато-коричневыми стволами, устремлёнными ввысь, заканчивались где-то у неба ветвистой рельефной кроной. Подлесок был беден, лишь изредка мелькала тонкая рябина или берёза, куст бузины или шиповник с алыми ягодами, но зато обильно разросся черничник и папоротник. Сосновый бор, прозрачный и торжественный как храм, был наполнен воздухом, светом, солнцем и неповторимым ароматом янтарной сосновой смолы, стекающей вниз по разгорячённым, похожим на колонны стволам.

Справа, недалеко от лесной дороги тянулся бесконечной золотой косой песчаный пляж. В этом году Волга обмелела на метр-полтора то ли от необычно бесснежной зимы, то ли оттого, что по весне спустили много воды в Иваньковском водохранилище, никто не знал, почему так получилось, но впервые за много лет местные жители и приезжие ходили по дну реки, отступившей от прежних берегов на двадцать-пятьдесят метров.

Живописными островками росла на песке у воды высокая осока, создавая уютные, зелёные уголки, где зачастую можно было увидеть кострища, вокруг которых, как возле стола, располагались несколько берёзовых пней-стульев. Вдоль всего берега, куда только охватывал взгляд, стояли рыбаки, а в сосновом бору разместились многочисленные палатки туристов – была суббота, в будний день народа меньше, а то и вовсе нет в непогоду.

Аппетитно пахло ухой, гречневой кашей с тушенкой и кофе. Где-то играла музыка, слышался детский и женский смех, голоса. На пляже дети строили из песка башни и дворцы, не боясь, что их смоет водой, эти самые замки из песка, ставшие метафорой. Многие купались.

– Костик, не плавай далеко!

– Настя, ты надела надувные браслеты? Как нет? Вернись сейчас же!

– Костик, я несу матрас, помоги мне.

– Настенька, ложись мне на руки, вот так… и давай руками работай, как папа учил… молодец, молодец, и ножками двумя как бы отталкивайся… ну да, как лягушонок, правильно говоришь… давай, дочка…

– Костя, залезай на матрас, поплыли!

– Слава, ты куда так далеко с Настей зашёл? Я не кричу… Как уже сама плавает? Не может быть.

– Лена, давай плыви ко мне!

– Плыву! За Настенькой следи!

– Мама, я плавать научилась, смотри…

– Может, искупаемся? – спросила я мужа.

– Да пришли уже почти, давай потом.

Слева от лесной дороги начиналась асфальтированная тропинка, пошли по ней и вскоре увидели вдали высокие шестиэтажные здания из красивого жёлтого кирпича. Это и был пансионат известного министерства, а теперь пансионат превратился в руины. Ещё лет пять-шесть назад здесь проводили отпуск сотни отдыхающих, был бассейн, Дворец культуры, концертный зал, кинотеатр, библиотека, ресторан, многое, многое… ничего не осталось.

Выбитые окна, снятые рамы, разбитые полы и плитка, голые стены, ни одной двери, никакой мебели, пустота, грязь, мусор, опустошение и разгром… сейчас здесь можно было снимать фильм о войне и массированной бомбёжке.

Недалеко от шестиэтажного корпуса пансионата копошилась пожилая женщина, она что-то подбирала с земли, отряхивала и складывала на скамейку. Подойдя ближе, мы увидели, что это были книги, обгоревшие старые книги, валявшиеся среди золы и пепла на земле, те, что не сгорели, как остальные.

– Кто-то ведь принёс и поджёг книги, – я вздохнула.

– Это старые библиотечные книги, я который раз прихожу, собираю то, что хоть немного сохранилось, может, кому-нибудь пригодится.

– Выходит, не первый раз жгут книги? – спросил муж.

– Не первый, – ответила женщина.

Я подняла с земли несколько книг, стряхнула пепел, грязь – Василий Титов «Соловьи», Валентин Новиков «До первого снега», Константин Симонов «Если дорог тебе твой дом», рекомендательный библиографический указатель «Преображая родную землю» …названия книг были символические.

Разговорились, и оказалось, что незнакомка – наша соседка, живёт в соседнем доме рядом с нами в Москве. Надо же, встретиться здесь, в лесу, в ста двадцати километрах от столицы, в разрушенном пансионате! Лариса Михайловна, так звали женщину, приезжала сюда на лето к родственникам в посёлок не первый год, видела былое и настоящее пансионата.

– Тяжело и горько смотреть на всё это… разруха…

– Не разруха, а разгром, – грустно повторила я.

– Недалеко отсюда пионерский лагерь – то же самое, того же министерства, там был бассейн – один из лучших в области. Сходите…

Пройдя по тропинке лесом минут пятнадцать, мы оказались в пионерском лагере. Двухэтажные белые кирпичные корпуса, асфальтированные дорожки, вдоль которых – декоративные садовые кустарники, шиповник, черноплодка, черёмуха и высокие сосны, сосны, сосны вокруг. Вот и плавательный бассейн – огромное, высотой с четырёхэтажный дом величественное здание… и такая же полнейшая разруха, разгром всего и везде. Напротив бассейна мы увидели старый большой яблоневый сад, ветви деревьев склонились под тяжестью спелых наливных плодов, яблоки падали прямо на наших глазах и валялись на земле повсюду.

– Подбирайте яблочки, не стесняйтесь, – мы оглянулись на неожиданный голос.

К нам с тележкой, гружёной скошенной травой, приближался пожилой мужчина, одетый в зелёную униформу. Когда заговорили, узнали, что он ухаживает за животными в зоопарке элитной базы отдыха, расположенной через дорогу от разрушенного пионерского лагеря.

– А вы не знали об этой базе отдыха? – спросил мужчина.

– Знали, но не были, – ответил муж.

– Так вы яблочки-то собирайте, собирайте, и деревьям легче будет, не стесняйтесь, – улыбнулся мужчина. – Здесь и грушовка, и коричное есть – для варенья уж больно хорошо это яблочко. Знаете, хозяюшка?

– Знаю, – смутилась я.

– Вот и сварите варенье или компот. Так ведь?

– Наверное, – я совсем застеснялась.

– Ну, до свидания тогда.