Максимка, Толик и каляки-маляки

Алина пришла в ужас. Что сказать маме? Как она расстроится! Взгляд Алины упал на коробку с пластилином, лежащую на полке. И неожиданная мысль родилась в её догадливой головке: замазать края трещины пластилином и слепить, соединить их потом. Она открыла коробку, выбрала подходящие цвета и стала замазывать трещину пластилином того цвета, который лучше всего подходил по рисунку. Пластилиновый шов прошёл по волосам, коснулся лба и щеки красавицы, задел рукав её синей блузки. Вот и всё. Ваза была целая, а шов почти не заметен. Поставив в неё веточки рябины и полыни, Алина, кажется, успокоилась.

Пришла весна. Потеплело, закапала с крыш капель, потекли весёлые ручейки, снег потемнел, стал рыхлый, ноздреватый и почти исчез. На проталинах, в парке рядом с домом, как брызги весеннего голубого неба, рассыпались подснежники. Мама с Алиной принесли домой крохотный букетик первых весенних цветов, и, наполнив кувшин водой, мама стала переливать воду из него в вазу. И тут случилась беда: вазочка треснула и раскололась на две части, а вода залила подоконник. Мама взяла в руки осколки, намазанные по разбитым краям разноцветным пластилином, и внимательно посмотрела на Алину.

А та прижалась к ней и заплакала:

– Мамочка, я хотела… Я хотела раньше…

– Раньше сказать о разбитой вазе?

– Да, – всхлипывала Алина.

– Я знаю, дочка. Ты с того самого дня, когда разбила вазу и замазала её пластилином, хотела рассказать мне обо всём.

– Ты разве знала?

– Знала.

– А почему…

– Мне хотелось узнать, как долго ты будешь скрывать свой поступок.

Алина заплакала ещё громче.

Мама ласково гладила её по голове:

– Не страшно, что ты разбила вазу, ведь это произошло случайно, страшно, что ты молчала. И сама, между прочим, мучилась из-за этого. Тебе же было неприятно и стыдно, верно?

– Верно, – Алина обняла маму.

– Мне кажется, ты всё поняла. А вазочку мы заклеим хорошим клеем, и будет незаметно. Правда, воду в неё наливать будет уже нельзя, но ничего, в ней будут стоять теперь букеты из засушенных цветов.

В конце лета в вазе появились веточки клёна с жёлтыми резными листьями, они напоминали о школе. Алина собирала портфель для первого класса. За её сборами наблюдала красавица со старинной вазочки.

Она смотрела задумчиво и мудро, а на её нестареющем лице блуждала загадочная улыбка. Мама закрыла тетрадь, она дописала последнее предложение в рассказе о дочке. Она задумалась, потом взглянула в висящее напротив зеркало и вдруг… вдруг увидела в нём ту неповторимую, живущую века улыбку, ту самую.

Коньки-конёчки

Шестилетняя Сонечка смотрела в окно, как мальчишки во дворе играют в футбол.

Сама она не могла выйти на улицу, она могла пока только лежать. Два месяца назад Сонечка упала с высокой горки, а очнулась в больнице. Около неё сидела мама и, держа Сонечку за руку, что-то торопливо и жарко говорила ей, пытаясь то ли успокоить, то ли внушить что-то важное и нужное. Сонечка поняла, что перенесла сложную операцию и что «пока, только пока, моя родная, ты не сможешь ходить, но всё наладится, и всё, моя радость, будет хорошо».

Мама говорила ласковые слова, пыталась быть убедительной, но по щекам её текли слёзы, она то и дело всхлипывала, и уже сама Сонечка стала успокаивать маму, мол, «я буду стараться, я буду слушаться, мамочка, чтобы было хорошо». Вот так, на этом добром слове «хорошо», они вместе успокаивались. Через месяц после операции Сонечку выписали, ходить она не могла, и её на инвалидной коляске стала возить мама.

Мама работала в ателье, она была портниха и шила на заказ красивые платья. Иногда она приносила с работы лоскутки тканей, они были разные, пёстрые и однотонные, блестящие, прозрачные и шёлковые. Мама научила Сонечку делать куклы из этих лоскутков.

Вначале куклы получались неуклюжие, одна рука, например, могла быть длиннее другой, или одна нога короче, или голова сваливалась куда-то набок. Голову куклам Соня повязывала кусочком ткани вроде платочка, но потом научилась делать волосы из ниток, губки и даже из мочалки.

У неё была Мальвина с голубыми волосами из шёлковых ниток, была завёрнутая в пелёнку, как младенец, кукла-пупс с пушком волос из обычной медицинской ваты; и была принцесса с золотыми косами, эти косы пахли летом, солнцем и деревом, потому что они были из рыжей мочалки, сделанной из душистого липового лыка. Лица у кукол Соня рисовала цветными карандашами, но глаза были обязательно голубые, губы розовые, а щёки с нежным красным румянцем.

Они жили вдвоём, Соня и мама, и сейчас, из-за болезни, когда Соня перестала ходить в детский сад, маме пришлось брать работу домой. Часто к ним в гости приходила соседка тётя Клава с дочкой Любой. Мама и тётя Клава пили чай за столом, разговаривали, а девочки играли, и чаще всего в куклы, сделанные Соней, которые очень нравились Любе.

Но в последнее время Сонечка просила Любу рассказать о фигурном катании.

Люба была на два года старше и ходила не только в школу, во второй класс, но и на фигурное катание в Ледовый Дворец спорта. За три года занятий фигурным катанием Люба научилась многому, она умела красиво вертеться на одной ножке, умела делать ласточку, умела прыгать с поворотом, но главное, она умела так плавно и гладко кататься на коньках, что казалось будто она – птица, летящая над прозрачным, ледяным озером.

Иногда они смотрели прошлогоднее видео, где Люба под Новый год выступала на Ёлке в костюме снежинки. На ней была воздушная, пышная белая юбка, белая курточка с блёстками, большой белый бант и коньки, тоже белые, блестящие, от которых Соня не могла глаз отвести.

Засыпая, она часто видела, как делает ласточку и прыжок с поворотом, и как она кружится на сверкающем льду – звучит нежная музыка, падают снежинки, и улыбается, глядя на неё, мамочка. Но наступало утро, Сонечка с трудом переваливалась на инвалидное кресло, мама катила его в ванную, на кухню, начинался новый день, а перед её глазами всё также были белые коньки.

И она начала рисовать их в альбоме – коньки были на фигуристах, мишках, зайчиках и на принцессах, а иногда они одиноко стояли на льду, словно ожидая кого-то. Потом Сонечка начала вырезать из плотного картона коньки всех размеров для всех своих кукол, она прицепляла их тонкой проволокой, и однажды все её куклы превратились в фигуристок.

В тот день из детской поликлиники пришёл врач, похожий на Доктора Айболита, после долгого осмотра он сказал:

– Мы, Сонечка, делаем всё возможное, и ты непременно поправишься, но тебе надо помочь нам, врачам. Ты должна делать специальную лечебную гимнастику, – доктор улыбнулся. – Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Соня.

Уходя, доктор сказал маме:

– Знаете, вы порадуйте Сонечку чем-то особенным. Что она хочет больше всего?

– Больше всего? – переспросила мама.

– Да, о чём она мечтает?

Мама ответила, не задумываясь:

– О коньках.

– Странно, – удивился доктор, – я думал, это будет какая-нибудь говорящая кукла. Постойте, как коньки? Она же…

– Да, она не ходит, – грустно ответила мама, – но может быть, поэтому она и хочет коньки, чтобы встать и… и покатиться по льду.

Доктор смущённо пожал плечами, простился и ушёл. Мама тяжело вздохнула – коньки были так дороги!

Перед Новым годом пришло радостное известие – группу юных фигуристов, занимающихся в Ледовом Дворце спорта, отправляли на несколько дней заграницу в небольшой европейский город, откуда летом приезжали молодые спортсмены, это был приятный для всех культурный обмен. Среди везунчиков, кого отобрали ехать, была и Люба.

Небольшой городок в центре Европы настолько удивил Любу своей непохожестью на всё известное и увиденное ранее, что какое-то время она думала: «Это сон!»

Но белые двухэтажные дома с красными черепичными крышами и цветами на окнах были настоящими, как настоящей и живой была обезьянка на плече шарманщика, играющего у ратуши. По городу разъезжали позолоченные кареты, запряжённые лошадкой, покрытой красной попоной, гуляли туристы, слышалась разноязыкая речь, а из маленьких кафе доносился вкусный запах свежей выпечки.

Всё это было похоже на ожившую сказку, и казалось, что из-за поворота вот-вот появится карета со Снежной Королевой, или пройдёт рядом Стойкий Оловянный Солдатик, или вихрем промчится на олене спасать Кая смелая девочка Герда, и виделось, что где-то, в уютном, маленьком кафе Дюймовочка пьёт чай с пшеничным зёрнышком.

Но сказка когда-нибудь кончается, и в последний день тренер повёл юных фигуристов в магазин, чтобы они купили своим близким недорогие сувениры. Чего только не было в сверкающих, нарядных магазинах, а Люба увидела коньки, аккуратные, белоснежные, увидела и остановилась, любуясь ими.

– Люба, не отставай, – рядом стоял тренер Василий Петрович, – в чём дело?

И Люба стала рассказывать про Сонечку. Вокруг собрались её друзья-фигуристы, все они были заграницей впервые. Когда Люба закончила рассказ, наступило молчание.

– Знаете, ребята, – нарушила тишину Катя, – давайте купим коньки для Сонечки. А наши сувениры…

– Наши сувениры купим дешевле, – Саша полез в сумку за кошельком.

Основная сумма на коньки была собрана из денег Василия Петровича и Любы, остальное добавили ребята.

Сонечка проснулась рано утром. За окном падал снег, синий рассвет разливался по комнате, пахло ёлкой, и было очень тихо. Она посмотрела на подоконник, заставленный игрушками – на всех зайчиках, ёжиках, мишках и принцессах были белые коньки из картона.

«Нарисую сегодня для мамы открытку с Дедом Морозом и Снегурочкой, но они будут на коньках», – подумала Соня и стала размышлять, как бы получше нарисовать всё это.

– С добрым утром! – услышала она голос мамы. – Посмотри под ёлку, дочка!

– Коробка. Большая коробка. Там кукла?

Сонечка открыла коробку и… заплакала.

– Коньки… конёчки…

Через год на катке Ледового Дворца спорта начался новогодний концерт, в котором участвовали не только уже состоявшиеся фигуристы, но и начинающие, среди которых выделялась худенькая девочка лет семи, на ней были сверкающие белые коньки, и хотя на льду она держалась не очень уверенно, но глаза сияли такой радостью, будто на всём свете никого счастливее не было… её звали Соня.

Алёшка белый декабрист

Подоконник был широкий, старый, с трещиной по всей длине, Алёшка сидел в уголке, поджав ноги, и отковыривал от него чешуйки почти стёртой белой краски. В противоположном углу на подоконнике стоял в поржавевшем ведёрке раскидистый большой цветок с плотными, тугими, изрезанными листьями-стеблями. Ведёрки менялись из года в год на большие по размеру, но почему-то на такие же потрёпанные, цветок рос, но никогда, ни разу не цвёл.

Алёшка слышал, что уборщица баба Поля называла его декабрист, но не понимал, почему так, а не ноябрист или октябрист, например. Он уже знал не только месяцы года, но умел считать, знал буквы и даже понемногу складывал из них слова, ему было пять лет. Алёша любил сидеть на подоконнике в раздевалке, отсюда видны были ворота и забор детского дома, была видна часть улицы со своей, незнакомой для него жизнью – машины, мамы с колясками, автобусы, пешеходы, дети, собачки на поводке.

Вдоль стен этой маленькой комнаты стояли узкие, окрашенные жёлтой краской шкафчики с приклеенными на них картинками фруктов – кому какой достался. Алёше достался зелёно-полосатый арбуз с отрезанным большим аккуратным ломтиком, который был в углу картинки, и всякий раз, когда Алёша открывал-закрывал свой шкафчик, он трогал этот спелый ломтик, как будто брал его в руки, чтобы съесть.

Напротив входной двери в раздевалке была сушилка, представляющая собой шкаф с дверцами, внутри которого стояла большая батарея, на ней и сушились детские вещи после прогулки. Алёша часто залезал в этот шкаф, садился на пол рядом с батареей – тепло, уютно, и играл с какой-нибудь игрушкой, он любил бывать один.

Алёша прижался носом и губами к холодному стеклу окна, снаружи его худенькое бледное личико стало похожим на маленького поросёнка Ниф-Ниф, а может Наф-Наф или Нуф-Нуф из книжки с красивыми картинками, которую он любил смотреть, и которую воспитательница часто читала. Таким его и увидела впервые Аля, когда вошла в ворота детского дома.

Аля вышла замуж за Николая в институте, они любили, понимали и доверяли друг другу, им было хорошо вместе. И с квартирой повезло – бабушка Коли уехала к детям, оставив квартиру внуку. Сделали ремонт, обставились, жили тихо, мирно, счастливо, и всё бы хорошо, но… но не было деток. На четвёртый год замужества начались для Али бесконечные мучительные обследования, анализы, лечение, лечение, поездки в санаторий, но всё без успеха. Ещё через три года она стала паломницей по монастырям, церквям, храмам, ездила одна и с мужем, последний раз они были в Троице-Сергиевой Лавре. Выходя из Собора Лавры и глядя на жену, Николай вдруг отчётливо понял: она решила сегодня для себя что-то очень важное, нужное и как будто даже успокоилась. Так и было.

– Возьмём девочку из детского дома, – тихо и твёрдо сказала Аля.

Аля и Коля шли по длинному коридору на встречу с директором детского дома, когда одна из боковых дверей впереди них открылась, из неё вышли пожилая воспитательница, а за руку с ней шёл худенький, белобрысый вихрастый мальчик лет пяти, одетый в клетчатую рубашку с засученными рукавами и колготки. Колготки были старые, с вытянутыми коленками и истёртыми пятками, торчащими из-под сношенных сандаликов, были велики, натянуты поверх рубашки почти до подмышек, и малыш всё время их подтягивал. Мальчик неожиданно оглянулся, Аля увидела серьёзное личико и большие глаза. И эта картина – удаляющаяся по длинному, казалось, бесконечному коридору фигурка малыша в растянутых, больших, немыслимого абрикосового цвета колготках и стоптанных сандаликах за руку с воспитателем осталась в её памяти навсегда.

Алёшу уже знакомили с новыми родителями, но всякий раз при встрече с ними внутри него что-то замыкалось, захлопывалось, он не мог общаться, говорить, казался невоспитанным, даже диковатым, и поэтому никто не хотел продолжения знакомства. Он сидел на диване, когда в кабинет директора детского дома вошла Аля с мужем, и ему показалось, что вошло солнце – как будто тёплый свет исходил от этой невысокой женщины с милым лицом и лучистыми умными глазами, в уголках которых притаилась тихая грусть. Документы собрали быстро, и всё шло к счастливому концу.

В тот день за рулём машины была Аля, Коля сидел рядом и не был пристегнут… лобовое столкновение. Пассажиры столкнувшейся машины отделались царапинами, у Али переломы, ушибы, тяжёлое сотрясение, а Николай-Коля-Коленька… его не стало. Аля четыре месяца лечилась в больнице, потом училась заново ходить, есть, училась снова жить. Всё это время рядом с ней был друг Коли – Константин, и без него Аля, наверное, не вынесла бы того, что испытала. Аля и Костя стали мужем и женой. Десять месяцев прошло с того дня, когда Алёшка впервые увидел Алю. Он знал всё, что случилось. Знал и ждал. Ждал и верил. Маленький, сильный человек.

В декабре неожиданно зацвёл декабрист, и Алёшка наконец-то понял, почему цветок назывался именно так, зацвёл не красными, как обычно, а небывалыми по своей неземной красоте белыми цветами. Уборщица баба Поля сказала:

– Ну, Алёша, дождался, расцвёл через пять лет твой цветок, да какими цветами! Ты у нас, Алёшка, – белый декабрист.

На нежной трубочке невиданного цветка размещалось три кольца белых атласных лепестков, слегка розоватых у основания – по пять в каждом, внутри – метёлочка жёлтых тычинок, а одна самая длинная, ярко-красная тычинка свешивалась наружу. Если бы надо было придумать самый удивительный цветок, вряд ли кто-нибудь смог повторить это чудо природы.

Аля увидела Алёшку первая, он тихо сидел на подоконнике и задумчиво смотрел на ворота. Алёша даже не сразу узнал её, она похудела, вместо короткой стрижки – длинные волосы, высоко собранные в пышный пучок, как будто даже стала выше, но то же доброе лицо с сияющими и немного грустными глазами.

– Алёша, как ты вырос! Совсем большой стал! Как я ждала тебя!

– Пойдёмте, я покажу вам.

Алёша крепко держал за руки Алю и Костю, они смотрели на белые цветы декабриста вместе. Теперь вместе.

Максимка и Толик

В театре под Новый год

За завтраком мама сказала, что к нам в гости приедет её брат, для меня дядя Коля, с сыном Игорем – моим двоюродным братом.

– Так он же вроде бы маленький совсем, – удивился я.

– Ему три с половиной года, и он очень понятливый мальчик, и ты, – мама выразительно посмотрела на меня, – ты пойдёшь с ним в театр.

Я от такого предложения даже поперхнулся бутербродом с сыром, который очень люблю:

– Почему же это я, а не ты? – удивлённо спросил я маму.

– Потому что театр наш находится в соседнем подъезде, и потому что ты уже большой – всё-таки восьмой год пошёл. А я провожу и встречу вас после спектакля, хорошо? – мама улыбнулась, и я понял, что возражать бессмысленно.

Театр на самом деле находился рядом – в одноэтажной пристройке к крайнему подъезду моего дома. Театр был небольшой, но уютный, красивый и, можно сказать, домашний.

Я часто бывал там с мамой, когда был такой же маленький как Игорёк, потом с другом Толиком, когда подрос, потом со своим классом, потому что учительница музыки Нина Петровна «приобщала нас к искусству» и часто вместо уроков пения водила в театр.

– Мама, ну я же всё там смотрел!

– Я взяла билет на спектакль для малышей от трёх до пяти, ты его давно видел, и кажется, даже не раз. Ты будешь с Игорьком как старший брат, понимаешь? Посадишь его на место в зрительском зале, а сам подождёшь в фойе.

Игорёк оказался голубоглазым, краснощёким крепышом, похожим на снегиря, и таким шустрым… подобных ему я не видел. Всю дорогу в автобусе, куда мы с мамой, дядей Колей и Игорьком сели, встретив родственников на вокзале, всю дорогу до дома Игорёк вертелся, как юла, болтал ногами, что-то всё говорил и, глядя в окно, громко задавал один и тот же вопрос:

– А это что ещё такое?

Не «что это?», а именно «это что ещё такое?», чем вызывал улыбку пассажиров автобуса.

Мне сразу вспомнилась воспитательница Мариванна, я же простился с детским садом не так давно – всего два года назад, и хорошо помнил, как она говорила:

«А это что ещё такое? Кто же это у нас до сих пор руки не помыл… ботинки в свой шкафчик не поставил… книжку порвал… кашу есть не хочет… не спит в тихий час… по лужам бегает…»

И смотрит поверх очков. Но вообще-то она хорошая, Мариванна, и я по ней даже скучаю.

Интересовало этого снегиря по дороге домой буквально всё – проезжающие машины, автобусы, трактор, ремонтирующий дорогу, памятники, фонтаны и милиционер, регулирующий движение на перекрёстке. Дома Игорька поручили мне, чтобы я его развлекал, а он такой непоседа – мы рисовали, лепили из пластилина, гоняли по железной дороге, разложенной на полу, паровозики, и на старой, вытащенной с антресолей и громыхающей лошадке он разъезжал, размахивая саблей. А тихо становилось, только когда он смотрел мультики или разглядывал книжки, которые мама высыпала для него на диван, или когда кто-то читал ему сказки.

И вот мы пришли в театр, мама сдала наши вещи в гардероб, положила номерок в мой карман.

– Максимушка, не грусти, спектакль недолгий, минут на сорок, потом Ёлка для малышей, тоже непродолжительная, думаю где-то на полчаса, не больше, потом я приду. А ты, – мама погладила Игорька по голове, – слушайся старшего брата, хорошо?

Она поцеловала нас и ушла. Я взял Игорька, ставшего вдруг тихим и серьёзным, за руку.

В фойе было многолюдно – одни малыши и все с родителями. Мы ходили, смотрели картинки на стенах, подошли к стоящей в углу большой ёлке, стали разглядывать висящие на ней игрушки, тут раздался звонок, и мы пошли в зал.

Зрительский зал нашего театра был небольшой, всего пять рядов в виде скамеек. Я посадил Игорька во второй ряд с краю, а сам встал за прикрытой дверью, чтобы он меня видел и не пугался – а то маленький он всё же.

Заиграла весёлая музыка, в зале погас свет, но было не темно, потому что сцена ярко освещалась разноцветными огнями, и на ней появились, запрыгали и стали танцевать и петь три брата – три поросенка Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф:

«Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…»

Я стоял в фойе и подглядывал спектакль из-за прикрытой двери, и мне неожиданно стало весело и интересно, хотя я и сказку читал, и мультик смотрел сто раз.

– Хочешь в зал зайти? – вдруг услышал я и обернулся, рядом со мной стояла женщина в строгом синем костюме, я вспомнил – она следила за порядком в фойе.

Не дожидаясь моего ответа, она провела меня в зал и посадила на откидной стул, который был как раз за Игорьком. Теперь мы вместе смотрели музыкальную сказку про трёх поросят, и я так увлекся, как будто никогда её не видел.

Особенно мне понравился умный Наф-Наф, который построил самый прочный каменный дом, но чем больше я на него смотрел, на его рыжие, лохматые волосы и очки в металлической оправе, чем больше я прислушивался к его голосу, тем всё больше он напоминал мне парня из нашего дома, который выгуливал по утрам такого же рыжего и пушистого шпица, и этот шпиц часто тявкал на всех. К концу спектакля я решил, что это он и есть.

А Игорёк был полностью поглощён спектаклем – замирал и боялся серого волка, радовался, хлопал в ладоши и смеялся, когда поросята спасались, а в конце стал подпевать вслед за артистами:

Волк из леса никогда,

Никогда, никогда

Не вернётся к нам сюда,

К нам сюда, к нам сюда!

Когда после спектакля мы вышли в фойе театра, я спросил у Игорька, понравилось ли ему, на что он задумчиво пропел:

– Волка жа-а-алко!

– Это почему же? Он ведь поросят хотел съесть!

– А волк в котёл с кипятком упал, и ему бо-о-ольно, – снова пропел Игорёк, и так тоненько и жалобно было это «бо-о-ольно», что мне сразу вспомнилось, как недавно я обжёг палец на руке, как долго заживала рана, и я тоже стал жалеть волка вместе с Игорьком.

Потом для малышей была Ёлка. Они водили хоровод, кричали «Ёлочка, зажгись!» и «Снегурочка!», пели детские песенки, а папы, мамы и я сидели на стульях, поставленных вдоль стен зала, и мне почему-то было совсем не скучно, а даже радостно.

И вот, когда Снегурочка стала раздавать подарки малышам, Игорёк, стоявший в конце очереди, вдруг вышел, подошёл к ёлке и стал трогать, висящую внизу, большую хлопушку.

Меня эта хлопушка тоже интересовала, я тоже смотрел на неё и думал, что же там внутри – конфетти или серпантин, или малюсенькие игрушки, как у Толика в прошлом году на Новый год. И тут как бабахнет! Раздался громкий, громкий хлопок!

Оказывается, это Игорёк дёрнул за шнурок внизу хлопушки. Но все были заняты получением подарка от Деда Мороза и не обратили особого внимания на хлопок.

Я подбежал к Игорьку, он ползал по полу, рассматривал и подбирал выпавших из хлопушки разноцветных, крохотных мишек и зайчиков, белочек, собачек и птичек.

Мне тоже стало интересно, я присел на корточки и стал разглядывать зверюшек и птичек, маленьких, как дождевые капельки.

Нас почему-то никто не остановил, и мы с Игорьком так увлеклись, что когда я встал, то в зале было пусто – ни Деда Мороза, ни Снегурочки, ни детей.

«А подарок для Игорька?» – подумал я.

В раздевалке мы увидели мальчика, который стоял на Ёлке в очереди за подарком перед Игорьком. Сейчас, сидя на стуле, он надевал ботинки, а рядом с ним стояла женщина в пальто. В руках у неё были два прозрачных пакета, в них просматривались конфеты, шоколадка, мандарины, и отдельно она держала два калейдоскопа. Два! Почему же у одного мальчика два подарка?

Я и Игорёк стояли и смотрели на эту женщину и мальчика, а она торопливо сунула подарки в сумку, схватила мальчика за руку и ушла.

«Может быть, второй подарок она взяла для кого-то, кто не смог прийти? Может этот кто-то болен?» – подумал я.

Я решил найти Снегурочку, которая раздавала подарки. Мы заглянули в зал, прошли по фойе, посмотрели в раздевалке, но никого не встретили, да и детей вместе с родителями тоже уже не было. И тут Игорёк разревелся, он понял, что не получил новогоднего подарка. Я пытался успокоить его, говорил про уважительные причины, а он всё равно плакал.

– Почему ты плачешь? – вдруг услышали мы.

Перед нами стояла пожилая женщина в тёмном халате, которая работала в раздевалке. Я объяснил ей.