скачать книгу бесплатно
Это кто же тебе не велел?
Устя пальцем показал на небо. Дурохамец проследил за корявым перстом юродивого:
– Бог, что ли? Да иди ты… Брешешь!
Устя отвернулся и пошёл, мелькая босыми пятками.
Волшебные птицедевы – сказочные Сирины и Алконосты с лицами прекрасных девушек – полетели следом за юродивым, человечьими голосами напевая тихие молитвы. Когда-то птицедевы эти были деревянными, были хрустальными – юродивый сам делал их. А живыми они становились после живой святой водицы. Так говорили в народе. И неспроста говорили. Были когда-то на этой земле мастера-кудесники; какие только штуки не выделывали из холодного хрусталя, добытого зимою на Хрусталь-реке; слово заветное знали те мастера, знали порошки и прочие премудрости, чтобы хрустальные поделки не таяли под солнцем или когда поставишь их поближе к открытому огню… Много чего знали святогрустные мастера, только одного секрета не могли добиться: какая такая живая вода оживляла Сиринов и Алконостов, сделанных руками юродивого?
Скажи, – просили мастера, – ведь помрёшь, не дай Бог, в могилу секрет унесешь.
Скажу, – обещал он. – В аккурат перед смертью.
Ну, хорошо, не говори как можно дольше. Живи себе. Сами узнаем.
Среди мастеров затесался один дурохамец, послушал такой разговор и смекнул: «Перед смертью откроет секрет? Эге! Это мы живо устроим!»
Дурохамец пошёл по пятам, выслеживая, когда и где юродивый берёт живую воду, какое дерево рубит, какие хрусталинки добывает в реке для своих преподобных Сиринов и Алконостов.
Целый год ходил за ним – ничего не выходил.
«Пора его кончать! – решил. – Перед смертью скажет!»
2
Сегодня – после очередной грозы – юродивый снова отправился за живою водой. В горах камнепады гремели – сорвало дождевыми потоками. Угрюмый гул гулял в ущельях. Промокшие испуганные птицы перелетали с дерева на дерево. Камни там и тут перебегали дорогу Устину Оглашенному – перебегали очень близко, ударяясь друг о дружку, высекая искры. А иногда каменюка пролетал над головою, «причесать» норовил.
– Ишь ты, забодай тебя комар, – шептал юродивый. – Распрыгались тутока, что тебе лягушки на болоте. Устя ходит под Богом, так што неча тут прыгать. За спиной раздался крик…
Он повернулся и увидел дурохамца. В кровь разбитый, бледный – лежит под скалою. Какой-то шальной каменюка ударил его – сознание вышиб на время. И хорошо, что под рукою Оглашенного оказалась живая вода; он уже сходил за нею, возвращался. Без этой «живинки» дурохамец умер бы на месте. Наклоняясь над ним, юродивый покапал, покропил дымящуюся рану. И она зарубцевалась почти мигом. Дурохамец поднялся.
– Вот спасибо старик!
– Да об чём разговор?
А что после было – юродивый не помнит. Очнулся Устя Оглашенный на дне промозглой пропасти, похожей на огромную могилу. Посмотрел по сторонам – и глазам не верит.
Гром Громолвович? Ты?
Я! – грохнул грозный бас.
А ты чего здесь?
Я здесь живу!
А я што делаю?
А ты помираешь, старик. Тебя дурохамец с горы столкнул.
Не-е, – улыбнулся юродивый. – Устя ходит под Богом. Устя век не помрет.
И правда не помер. Волшебные Сирины и Алконосты прилетели к нему, живой водицы в клювах принесли – ожил юродивый.
– Вот хорошо, – обрадовался он, – спасибо дурохамцу, а то бы никогда не побывал в гостях у Грома Громолвовича. Я думал, у тебя хоромы царские, а тут, смотрю, какая-то берложина.
– Мои хоромы далеко, – загрохотал незримый Гром Громолвович. – А здесь-то я на время приютился.
3
Весенний Гром Громолвович нашёл себе тёмную глубокую берлогу на дне туманной пропасти, где валуны заволосатели сырой зелёной мшиной, где пахнет сладковатым и густым настоем зелени, воды, камней и различных кореньев.
Растревоженный петушиными криками, он заворочался в берлоге, что-то прогромолвил недовольным басом – эхо закачало кедры, стоящие на закрайках пропасти.
Приподнимаясь, Гром Громолвович потряс косматой тучей, растущей на загривке. Грязные когти, похожие на обломки источенных молний, заскребли по валунам, сдирая мох. Камни покатились под речной уклон – засверкала расцарапанная золотая россыпь, жарким угольём слепящая глаза. Лохматой лапой кверху кинув эти «уголья», Гром Громолвович сердито засопел…
По траве, по лужам, по деревьям Царь-Города пробежала сильная рябь. Нечастые, но крупные капли – величиной с орешину! – забарабанили по стенам, башням и церковным куполам. А потом золотая шрапнель вдруг ударила… Золотины покатились по брусчатке, забулькали в лужах, в канавы упали.
Голубовато-желтая молния когтями зацепила горизонт, распорола по краю – дождь ливанул с той стороны.
Соколинский видел крыши, озарённые всполохом на горизонте. Дорога в полях. На дороге – тележный след, напившийся дождя и пьяно сползающий с косогора. Цветок, зарезанный тележным обручем, лежал в грязи, глядел на небеса голубоватым немигающим оком, в котором дрожала слезинка-дождинка.
Звездочёт Звездомирович умел повелевать стихиями.
Развел руками, сделал несколько странных движений.
Соколик, ну хватит. Погремел, погромолвил и отдыхай. Ветер! И тебя это касается!
Знаю. – Ветер в тучах вздохнул, затихая. – Боишься, как бы шторма не было?
Царь Государьевич опять какого-то заморыша в гости поджидает.
– Да ладно был бы человек хороший, а то, говорят, настоящий палач приплывает.
– Топтар Обездаглаевич-Ибн-Обуглы.
– В том-то и дело! А может, мы его того… ибн об углы? Гром Громолвович ударит колотушкой и спрячет концы в воду.
– Нельзя. Царское слово – закон. Так что вы не хулиганьте, а то поссоримся.
Длинноногий Дождь остановился и показал человеку ослепительную улыбку – солнце в тучах блеснуло. Высокое белое облако над головою Дождя стало приподниматься как шляпа. Он поклонился повелителю стихии, подмигнул далеким всполохом, сунул руки в брюки и пошёл, беспечно посвистывая, перешагивая через деревья, через деревни, через города и горы, через границы.
Ветер потеплевший, подобревший – медленно вставал из дальних сумрачных оврагов, мерцающих рубинами чертополоха, изумрудной свежестью молодой крапивы. Ветер пошёл из промокшей далёкой дубравы, одурело пахнущей прелым листарём.
Подсыхающая первая пылинка поднялась на крыло – полетела с каменистой кручи.
Соколинский видел крылышки порхающей пылинки серые с белым подбоем. Видел ее серенькие глазки, растерянно смотревшие на мир, где так легко погрязнуть после дождя – великого потопа. Трава на пригорках трясла и покачивала хмельной головой со спутанными волосами Лопухи, тысячелистник, хвощ полевой, лебеда – вставали, кряхтя и поскрипывая зелеными сапожками, утопающими в грязи.
4
Ребятишки на пригорке окружили Устю Оглашенного. Сидели на подсыхающих бревнах. Слушали – муха могла залететь в распахнутый ротик.
Оглашенный рассказывал очередную историю. Сегодня о том, как посчастливилось ему побывать в гостях у Грома Громолвовича.
Вот, пожалуйста, он просил передать вам игрушки.
Ух ты!
А что это?
Погремушки-громовушки называются. Только вы, пострелята, пока не гремите. Я гармошку спою, мы возьмем… Тьфу! Совсем, старый хрыч, заболтался. Я гармошку возьму, мы споем.
Ребятня засмеялась, помогая Усте Оглашенному ремешки на плечах закрепить. Стали песню разучивать:
Ходит, ходит по земле
Гром, Гром!
Ищет, ищет он себе
Дом, дом…
– А почему у него дома нет?
Юродивый задумался. Поглядел на свой дырявый локоть.
Почему, говоришь? Папку с мамкой не слушал. Расшалился как-то весной, загремел, как черт в порожней ступе. Ну и развалил свой дом… Раскатал по бревнышку. Забодай комар его!
А папка с мамкой выгнали его?
Откуда выгонять-то? Дом развалился.
А как дальше было?
Гром Громолвович в тайгу пошёл. Молния рубила там деревья – помогала ему бревна готовить для нового лома. А тут спиртоносы проходят тайгой. Гром возьми да и выпей спиртяшки. Ну а пьяный – известное дело – дурак. Наломал он дров тогда в тайге, ох наломал… Так что вы, ребятки, вина не пейте, а то будете без дома не хуже Грома. Ну, давайте дальше песенку разучивать… А если нет, могу вам показать пылинку…
То ли мы не видели её?
Кто видел?
Все видели!
Ты за всех не отвечай. Ты видел? Ну, скажи, сколько лапок у нее? Сколько крылышек?
Ничего там нету-ка.
Посмотрим. – Устя Оглашенный гармонику поставил на пенёк. Наклонился и поймал пылинку, поднявшуюся на крыло. Стеклышко пузатое какое-то из кармана достал. Ребятишки поглядели – ахнули.
Глазёнки видно! Братцы! Глазёнки у нее!
Крылышки! Во, ё-моё!
А я что говорил? Ну, хватит ее мучить, пускай она летит своей дорогой. А вы запомните, мои хорошие: любите свою землю, берегите каждую пылинку, каждую росинку – у них у всех душа, не обижайте!
Оглашенный говорил и говорил – не переслушаешь. Целыми днями, целыми неделями Устя бродит по горам и долам. Намолчится в одиночестве, соскучится по людям – особенно по ребятишкам – и тогда его не остановишь. Краснобаем становится – диву даешься.
5
Горячим дыханием ветра осушило проселки, тесовые крыши соседних селений. Солома тихонько запела на крышах, причесалась, привела себя в порядок. Деревья на околице поправили юбки, переворошенные грозой. Пастуший костерок в лугах – промокший до смертушки, чахоточно чадящий из последних сил – заискрился вдруг, запламенел, вырастая с каждою минутой. Бурая глина закурилась на береговых обрывах, наискосок распиленных дождевыми потоками. В глубине – под корягами – сазаны повеселели, вороша, как вёслами, тяжёлое течение Хрусталь-реки. Золотыми слитками, красноглиняными комками сазаны вспухали на поверхности, бурлили воду, светлою верёвочкой закручивали воздух и утягивали на дно – пузырьки выскакивали, с тихим звоном лопались.
Солнце припекало, протыкая воду, землю… И скоро земля задышала, как брага, с которой сняли тугую крышку… Пир на весь мир начинался на землях Святогрустного Царства – ещё один весенний добрый день, подаренный Господом Богом.
Эх, побольше бы, ребята, нам таких деньков!
Однако не печалься о том, чего нету – лучше радуйся тому, что есть.
Глава десятая. Кучерявая лысина
1
Царский кучер сунул руку в карман, пригоршню отборного овса отправил в рот – и чуть не подавился, поворачиваясь: из-за угла показалась телега с лошадью, запряженной задом наперед. В телеге сидел Страшутка, ладонь с кусочком сахару держал перед лошадиной мордой (ладонь была смазана волчьим жиром). Лошадь пугливо пятилась – задним ходом тащила телегу. Мужики за углом похохатывали.
Тр-р, стоять, приехали! – воскликнул Старый Шут, отнимая ладошку от лошадиного храпа. – Здорово, Кучерявый. Мы тебя обыскались.
Кто тебе лошадь так запряг, Страшутка?
Сама запряглась… А не веришь, дак спросил бы у неё.
За углом опять захохотали. Крепкими зубами дробя овёс, Фалалей подошёл, скинул хомут, натянутый на лошадиный зад.
Я с тобою разберусь когда-нибудь! – пригрозил.
Когда-нибудь – это ладно. А с тобою сейчас разобраться хотят, – ехидно заметил Страшутка и, помолчав, добавил: – Одноглазый тебя ищет.
Какой «одноглазый»?
Охраныч… А какой же ещё? – Страшутка подкинул кусочек сахару и ловко поймал разинутым ртом.
А чего ему? Одноглазому.
– Не знаю. Иди, да сам спроси.
Фалалей подумал, глядя в землю.
– Разбежался, ага. Больно мне нужно. Я царский тарантас готовлю к путешествию, некогда мне бегать за Одноглазыми.
– Ну, как хочешь. Моё дело – передать приказ.
Фалалей поперхнулся от возмущения.
– Ох, ты, колесо моё квадратное! – он проглотил разжёванный овёс. – Царь для меня приказ. Только царь. И точно. Иди отсюда, не воняй! Всех лошадей перепугаешь волчьим жиром. Знаю я твои фокусы. Возьму вон оглоблю, пошутишь тогда.
Страшутка взял лежащее неподалеку тележное колесо и покатил его перед собою, оглядываясь и дурашливо прикрикивая:
